Текст книги "Болото (СИ)"

Автор книги: Дина Снегина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

После вступления в брак, чтобы не смущать мужа, Лиза перестала носить крестик. Но после рождения Майкла одела вновь, и уже больше никогда с ним не расставалась.

– Вы хотите знать, во что я верю, Гордон? – переспросила она. – Я верю. Я верю в то, что вера делает человека сильнее, каковой бы она не была.

Гордон усмехнулся:

– Это всего лишь общие слова, больше похожие на отговорку. А если конкретнее?

Лиза на миг призадумалась. И выдала:

– Я верю в то, что наш мир – не хаос, а хотя бы – теория относительности. Системности в ней есть место.

– Какие глубокие математические познания у столь прекрасного существа! – воскликнул Гордон. – И какой тонкий намёк, браво! Я преклоняю колени! Но если вы, мадам, утверждаете, что бог есть, то как вы можете объяснить несправедливость, творящуюся в мире? Например, болезни, посылаемые людям. Религиозники любят оправдывать их необходимостью испытаний. Но зачем мне, человеку, эти испытания?! Разве я о них просил?! Вижу, вам нечего ответить. Потом, есть такая интересная штука, как естественный отбор. Слышали, я надеюсь? Так вот, когда-то я задался вопросом: а существует ли естественный отбор в наши дни? Нет, я не говорю о нём в переносном смысле, не применяю этот термин к бизнесу или политике. Именно тот биологически заложенный отбор, когда сильный получает право жить, а слабый вынужден умереть. И, знаете, я понял: естественный отбор существует и в наши дни. Только он максимально подавляется человеком! И потому все эти немощные, больные, выхаживаются, преждевременно рождённые младенцы – донашиваются, и живут среди нас! Медицина помогает им продлить существование. И не всегда оно самим этим людям в радость. Скажу вот ещё что. Когда-то в Японии была одна хорошая традиция. Помощь естественному отбору! Старики уходили из деревни, обрекая себя на смерть от голода или когтей диких зверей. Тем самым они позволяли жить молодым. Почему бы не возродить её? Наша ситуация сейчас настолько критична! Я помню вашу красоту в Вэллпорте, и не смущайтесь, мадам! Посмотрите, на кого вы стали похожи сейчас! Тощая, словно хилая треска! Отказываетесь от пищи, в пользу кого?! Этого мелкого хромоножки?!

– Не смейте так говорить! – в сердцах крикнула Лиза. – Забудьте все дурные слова, которые возникают в вашей голове в адрес Майкла! А эта традиция ваша... Пережиток прошлого! От неё давно отказались, и вам это известно!

– Очень даже зря, – парировал Гордон.

Лиза ухмыльнулась:

– Вы бы тоже ушли умирать, как я понимаю?

Гордон закричал:

– Да, ушёл бы! А вы?! Выбрали бы смерть ради жизни вашего... Как там его... Майки?!

– Майкла, – поправила Лиза. – Я верю, что и в старости буду нужна и сыну, и внукам. И друзьям.

– Какая наивность! – ехидно заметил Гордон.

Она обернулась в надежде найти поддержку а Алекса. Но его не было. Вместо него стояли в проходе стояли Грета и Майкл. Было видно, что они слышали обрывки разговора, и потому оба были расстроены. Мальчик едва сдерживал слёзы.

Грета сделала шаг вперёд, Лиза подвинулась назад, уступив ей место.

– Перед вами – немощная старуха, которая долгие годы жила на государственное пособие за погибшего мужа-военного, и от которой нет никакой пользы обществу. Дармоедка, одним словом! Но, знаете, если окажется, что большинство считает так же, как и вы, Гордон, то я готова уйти. Если людям нужно, чтобы я уступила дорогу, я это сделаю. Я не съем чужой хлеб. И потом, Гордон, почему вы решили, что не выбирали где, когда и кем вам родиться? Вы же не знаете, что там было! Не помните и не можете утверждать. Может, кто-то и спрашивал ваше мнение. Может, вы и сами всё решали. И я не думаю, что ваши проповеди – да-да, именно они! И не смотрите на меня такими удивлёнными глазами. Вы сейчас под стать проповеднику, убеждающего всех принять свою веру. Так вот, проповеди ваши сейчас совершенно неуместны и даже вредны. Вы разлагаете наше общество. Вы добиваетесь распрей.

Грета поняла, что её слова вызывают у Гордона лишь усмешку. Переубеждать его значила переливать из пустого в порожнее. Грета дотронулась до онемевшей Лизы и позвала её:

– Пойдём отсюда! Не стоит продолжать этот разговор. И уж тем более принимать слова нашего забияки близко к сердцу. Вопрос о подогреваемых Гордоном распрях я вынесу на общем собрании. Тогда мы узнаем, как настроено большинство, – последние две фразы Грета произнесла с нажимом.

Ночью Лизе не спалось. Она оставила давящую духоту каюты и отправилась на палубу.

Было темно. На небе – ни луны, ни звёзд, лишь мрачная и бездушная мгла. На воде нет привычных бликов и отсветов, равно как и размеренного колыхания. Вода была изгаженной и безжизненной.

На душе у Лизы тоже было темно. Размышления медленно несли её в полную тоски пучину. Требовалось зажечь свет, чтобы не провалиться во мрак окончательно.

Она приходила к мысли, что Гордон во многом может оказаться прав. Её не столько пугало ущемление самолюбия, сколько пугал тот мир, в котором предстоит жить её сыну, Майклу. Что ждёт его, инвалида детства в том случае, если победа всё же окажется за Брадисом?.. Она и до рождения сына, в студенческие годы, поддерживала организации, которые помогают инвалидам. Призывала делать мир удобным для них, старалась изменить отношения тех, кто был настроен радикально. Теперь все старания насмарку. Теперь будущее Майкла под вопросом. Если его вообще оставят в живых.

Если оставят – будут унижать и попрекать каждым куском хлеба. Лизе не хотелось такой участи для Майкла. Темнота воды стала ощутимее...

И тогда Лиза подумала о любви. Что есть это чувство? Мыслители веками пытаются дать ответ. За что, почему мы любим? Ребёнка – за то, что родной?.. Не всегда. Родителей – потому, что воспитали и дали жизнь? Но ситуации бывают разные. Мужчину – потому, что он силён или красив?.. Но ведь и убогого можно полюбить всем сердцем!

Лиза нашла для себя ответ. Любят не за что-то или почему-то, любят, не имея на то причины. Потому что если находится причина, то это уже не любовь.

Так вот, общество, создание которого пропагандировал Брадис, не считало любовь основой. Более того, это чувство было для Гордона лишним. Любовь в его понимании тормозила развитие. Лиза, напротив, считала, что любовь – именно в глубоком, всеобъемлющем смысле, подталкивала к созиданию лучше любой агрессии.

Те идеи, в которых Гордон убеждал окружающих, да и себя в том числе, были вызваны тем, что он не чувствовал себя нужным в мире старом. Он не понимал, для чего рождён и существует. Очевидно, он не был доволен собой, ему не хватало любви, и он искал ей замену в чувствах противоположных.

И правда, для чего мы живём? Мы приходим в этот мир с убеждением, что рождены для счастья. В счастье и есть смысл нашей жизни, не так ли? Попробуйте доказать обратное ребёнку, и его сознание не примет, отторгнет ваши доводы. Детское мышление есть лучшее подтверждение этой гипотезы. Даже в самых тяжёлых ситуациях дети ищут возможность испытать радость. Они искренне верят, что будут счастливы всегда, всю оставшуюся жизнь, и в этом есть залог внутренней гармонии.

Когда со временем счастья становится всё меньше, то и смысл жизни теряется. Гордон оттого и пытается обозлить других и настроить на вражду, что сам он глубоко несчастен. Он жаждет радости, но словно разучился находить её в привычных вещах. Его душа на грани катастрофы, ведь она не может выдержать двойного давления – извне и изнутри. И там, и там – воронки, которые засасывают и ведут к катастрофе.

С этой мыслью Лиза успокоилась. Ей даже стало жаль Гордона. В конце концов, подумала она, однажды всё станет ясно. Время – самое верное мерило истины. Оно рассудит нас всех.

Лиза бросила взгляд на суровое небо, и мысленно поблагодарила его за то, что до сих пор оно было благосклонно к её семье. Усталость взяла над ней верх, и она хотела отправляться в каюту. Но, пройдя несколько шагов по палубе, остановилась. Странные звуки, доносившиеся с противоположного конца, привлекли её внимание.

Она осторожно проследовала туда, откуда звуки доносились. Голоса были знакомы. Один – тихий и тонкий, детский, плакал. Его маленькая обладательница была очень испугана. Другой, женский голос, с акцентом, был испуган не менее, но, похоже, пытался убедить не бояться малышку.

Когда Лиза поняла, что на палубе – Айша и Мышка, её словно током ударило. Она со всех ног бросилась вперёд.

В темноте было трудно что-то различить. Лиза видела лишь силуэты. Айша с Мышкой на руках стояла у палубного ограждения. Мышка, которой давно надо было спать, ныла, просила маму вернуться.

Лиза окликнула их, и ей показалось, что Айша вздрогнула.

– Почему вы не в каюте? – срывающимся голосом сказала Лиза. Она предчувствовала беду. – У вас что-то случилось? Помощь нужна?

Айша тяжело дышала. Она пересадила Мышку так, чтобы одна её рука оказалась свободной.

– Мамочка, пожалуйста! – умоляла Мышка. – Давай вернёмся! Мне страшно, я хочу спать...

– Выспешься, дочка! Совсем скоро выспешься, – обреченно ответила Айша.

– Что ты задумала?! – с ужасом крикнула Лиза.

Она бросилась вперёд, чтобы остановить подругу. Но та уже перекинула ногу через бортик. Лиза вцепилась руками в Мышку, но Айша резко дёрнула дочь на себя, и забалансировала на шаткой поверхности, едва удержав равновесие.

– Ты не понимаешь! – её голос срывался на визг. – Она везде, всюду... Она заберёт меня с собой, рано или поздно, но заберёт! Я уйду к ней! Но и Мышку я не брошу! Не держи меня, пусти!

– Не пущу! – рыдала Лиза. Она вновь ощутила руками тепло, но не знала, за кого держится теперь – за Мышку или её маму. Айша закрутилась, высвобождаясь, и Лиза поняла, что схватила её. Мышка отчаянно, в полный голос, рыдала. Она поняла, что мама задумала страшное, и теперь всей своей детской силой стремилась прочь, тянулась к Лизе. Айша с остервенением удерживала дочь.

– Пусти меня, пусти! – кричала она. – Я не могу, так больше! Нет моих сил...

И она, с Мышкой на руках, оттолкнулась ногами от бортика и полетела вниз, в бездонную океаническую топь. Отчаянный детский плач и с женский крик, перемешанные с неистовым биением сердца, навеки застыли в голове у Лизы. Когда она услышала тугой, смачный всплеск, сердце остановилось. Она плохо помнила, что было потом. Кажется, Лиза упала и оказалась в темноте. Потом пришла в себя, кричала и визжала, ожесточенно колотила ограждение палубы, плевала в ненавистную воду. К ней боялись подойти. Часть Лизиной души словно погибла вместе с Айшей и Мышкой.

Она не рассказала никому. Во время обморока у Лизы было видение. В нём – Айша и обе её дочки, Мышка и Вишенка, вместе. Мама прижимала девочек и ласкала. Мышка отвечала на её ласку, а Вишенка, напротив, оставалась холодна. Айша пыталась согреть её, дула на ледяные ручки, но всё было тщетно. Синими от холода губами девочка шептала:

– Я ведь не этого от тебя хотела, мама...

Из чернеющих воронок глаз падали ледяные слезинки.

7. Отзвуки

Лизе было плохо. В бреду и полузабьте она провела почти сутки. Её рвало, она кричала и плакала. Её колотило крупным ознобом, скачками менялась температура. Поначалу с ужасом решили, что и Лизу убивает хворь. Но красноты на её коже не было совершенно.

– Психосоматика, – заключил, наконец, опечаленный Джейк.

Самоубийство Айши с Мышкой вывело из равновесия всех. Негласный траур поселился среди пассажиров корабля. Горевали доктор и капитан. Не скрывал и не стыдился слёз Эндрю. Словно кто-то вынул сердце из его груди. Ну почему, почему он ничего не заподозрил?! Отчего не оказался ночью рядом с любимой и не спас?..

Не знали, что сказать Майклу. Гибель Мышки, практически сестрёнки, он, конечно, мог бы понять. Но как объяснить мальчику, что мама сама утопила девочку, забрала с собой на тот свет?! В итоге, Грета, которая тоже была сама не своя, но сдерживалась, чтобы не показать вида перед Эрин и Майклом – последними детьми, которые оставались на яхте, – сказала им, что Мышенька и Айша скоропостижно скончались от вируса.

А Лиза, которая теперь металась между неизбежностью и нежеланием верить в случившиеся, испытывала мучительное чувство вины. Благодаря Джейку, который вовремя поставил верный диагноз, её не поместили в изолятор и оставили в каюте. Там она и металась по койке, страшная от истерики, скорее даже – безобразная. Огромный кусок того мира, которым она дорожила, откололся и ухнул в недосягаемость.

Как она могла позволить ей?! Почему не удержала хотя бы Мышку?! Они все были слишком беспечны и несерьёзно отнеслись к состоянию Айши. Одна только Грета пыталась спасти, оправдывала её видения. В какой-то момент у Лизы возникло острое чувство ненависти к Эндрю: он пуще других считал видения Айши сумасшествием.

Но винить одного Эндрю не получалось. Лиза чувствовала вину и за собой. Да и только ли в видениях дело?! Лиза мучительно искала причины самоубийства. Одно дело – лишить жизни себя, но совсем другое – тащить за собой на тот свет маленького ребёнка.

Наверное, Айша действительно была слишком измучена. И не только видениями, не только гибелью старшей дочери Вишенки – всей своей жизнью. Она словно тащила за собой страдания и никак не могла их сбросить. Ещё до появления болота она не раз порывалась уйти и расстаться с Грейером, но оставалась. Всё время терпела. Лиза знала: Айша тяжело переносила и вынужденную разлуку с родителями, и имевшее место презрение со стороны многих людей из-за того, что она когда-то прибыла в страну нелегально. Неопределённость изъеденного болотом мира, духота, недоедание и недосып сыграли немалую роль, а видения стали последней каплей. В какой-то момент у Айши просто не хватило сил...

Однако, оправдать Айшу Лиза тоже не могла. Как бы ни было тяжело, какие бы ни были причины, убийство дочери, равно как и самоубийство при живом ребёнке, были выше её понимания.

Ближе к ночи Лиза немного успокоилась. Она с усилием оторвала затёкшее тело от кровати и вышла из каюты. Нужно было разыскать Майкла.

Он оказался с Гретой и Катрин. В полумраке столовой, где, по обыкновению, собрались на вечерние посиделки пассажиры корабля, Лизе на миг показалось, что сидящие рядышком няньки имеют явное внешнее сходство. Но она отогнала эту мысль: показалось в потёмках.

Из всех пассажиров яхты на вечерние посиделки в столовую не пришёл только Эндрю. С тех пор, как погибла Айша, он заперся у себя в каюте, где после гибели товарищей от заразы жил один, и попросил его не беспокоить. С каменным лицом он принимал воду от приходившей проведать его Греты, но выходить за пределы каюты отказывался.

Грета с Майклом и Катрин с малюткой Эрин сидели в дальнем углу, прямо на полу, на пледах. Грета читала детям свои любимые стихи. Лиза тихонько присела рядом и обняла сына. Никто ни о чём не спрашивал её, не бередил ран. Она слушала размеренные строчки, летящие из уст Греты, но не воспринимала их. Она всецело была поглощена своими мыслями.

Когда-то давно её предки, прабабушка и прадед, бежали из России. В стране грянула революция, привычный устой был свергнут, начались гонения. Семье Лизы удалось перебраться в Китай, где они провели около года. Затем переплыли Тихий океан и оказались в Америке.

Эту историю Лиза не раз слышала от бабушки, которая родилась по пути в Китай в вагоне поезда, "в теплушке", как она его называла. Бабушка жалела, что ни она, ни её дочь, не смогли увидеть Россию, и мечтала, что это сможет сделать её внучка. Лиза заразилась этой мечтой и жила ей. С помощью бабушки она выучила русский алфавит – кириллицу, и научилась сносно изъясняться на русском. Из-за болезни Майкла и от этой мечты пришлось отказаться. Но Лиза по-прежнему интересовалась русской историей и тем, что происходит в этой далёкой и такой манящей стране сейчас.

– Мама, – в тон её мыслям спросил Майкл. – А как моё имя будет звучать по-русски? Ты говорила как-то, но я подзабыл.

Лиза улыбнулась. Они с сыном будто были связаны невидимой ниточкой.

Она ответила:

– "Михаил". Вспомнил?

Мальчик радостно закивал:

– Да! Очень красиво... А имя Алекса? Оно тоже имеет русское звучание?

– Скорее, в России оно произносится по другому, – поправила Лиза. – Полностью будет "Александр", а сокращённо – "Саша". Так звали твоего прапрадеда, который жил в России. Эндрю в России оказался бы "Андреем".

– А Мышка с тётей Айшей? – упавшим голосом спросил мальчик.

Лиза погрустнела. Она молчала некоторое время, затем очень тихо произнесла:

– Имя "Айша" не употребляется в России. Мышка – и не имя вовсе, прозвище. Мышку звали Мариса. Вишенку – Вивиан. Но как эти имена будут звучать по-русски, я не знаю. Если они вообще употребляются в России.

Лизу нарекли с лёгкой руки бабушки. По всем документам она была "Элизабет", но бабушка звала её исключительно "Лиза" или "Лизавета" – ласково, и "Елизавета" – когда строжилась. По этой семейной привычке девочка требовала, чтобы все звали её "Лиза", и никак больше. Не "Лиз", и уж тем более не "Лиззи". Ей очень нравилось звучание её полного имени по-русски, оно было ближе её сердцу, чем английское "Элизабет", казавшееся ей будто обрубленным. Она и для Майкла подбирала имя так, чтобы в русском языке у имени был аналог.

Внимание Лизы привлекла Катрин Санрайз. Как, интересно, звучало бы её имя?.. Жаль, рядом не было бабушки. Она бы знала наверняка.

Катрин сидела чуть поодаль. Рядом с ней резвилась малышка Эрин. Катрин опять делала нечто странное с пальцами левой руки, и именно это заставило Лизу вырваться из своих мыслей. Она держала руку согнутой в локте, кисть располагалась чуть ниже уровня глаз. Голова девушки повёрнута была влево. Подушечки четырёх пальцев подпрыгивали вверх, опускаясь поочерёдно вниз и опираясь на фаланги большого пальца в последовательности, понятной одной только Катрин.

Лиза удивлённо наблюдала за этим действием. На лице Катрин застыло удовольствие. Что же делала она?.. Лиза поняла, когда обратила внимание и на правую руку девушки, кисть которой размеренно двигалась в направлении левого плеча и обратно.

Катрин имитировала игру на скрипке. Очевидно, ей очень хотелось играть, но взять инструмент в тесном пространстве корабля, играть на публике, она стеснялась. Потому и вспоминала пальцами игру. Она делала это непроизвольно, из-за того, что очень скучала по нотам и струнам. Отчего-то Лизе стало жаль Катрин. Она вспомнила оставленные в Вэллпорте художественные принадлежности. Прекрасные кисти, беличьи и из хвоста пони, краски – пастель, гуашь, акварель, масло. Восковые мелки, грифельные карандаши, всевозможную бумагу. Теперь они наверняка съедены болотом...

За сутки, пока Лиза металась в полубреду, на корабле произошли серьёзные изменения в настроениях пассажиров. Лиза пока не знала об этом и уж тем более не могла понять возможных последствий. Самоубийство Айши с Мышкой Гордон использовал в своих целях. Ему удалось склонить многих на свою сторону. Он подстрекал к бунту.

Измученные и полуголодные люди были недовольны долгой стоянкой. Они всё больше свыкались с навязанной Брадисом мыслью, что Алекс ошибся в расчётах. Многие даже считали, что у него изначально не было курса, и капитан вёл судно наугад, а отказ приборов – лишь отговорка.

Гордон хотел отставки Алекса. Он был нужен ему лишь как человек, разбирающийся в судовождении, но как будущему правителю нового мира, каким Гордон уже давно себя считал, только мешал, являлся угрозой. Сейчас, как он думал, самое время для того, чтобы вывести Алекса из игры. Но бунт требовал поддержки.

Пожалуй, единственным, кто оказался абсолютно равнодушен к корабельной политике, была Виттори Бусин. Зачем ей эти склоки?! В её жизни и так было слишком много греха. Она сбежала от него на другой континент, она спряталась и затаилась не для того, чтобы теперь погубить себя, оказавшись пешкой на чьей-то шахматной доске. Она и без того понесла слишком тяжкое наказание.

Когда-то Виттори любила человека намного старше себя. И любовь эта была – и дар, и проклятие одновременно. Окрыляющая, вдохновляющая, чарующая и прекрасная. Безумная, безудержная, выжигающая нутро дотла любовь.

Он бывал в Швейцарии пару раз в месяц по служебным делам. Он был немец, а мать Виттори ненавидела немцев, хоть и сама была немкой от рождения. Но, выйдя замуж за француза, отреклась от своих корней и стала требовать, чтобы ударение в её имени, под стать фамилии, ставили на последний слог.

И потому Виттори всячески скрывала свою связь с Вольфом от матери. Страх её усиливался постоянными внутрисемейными распрями. Её пугало даже не то, что мать узнает об их любви, а то, что она может запретить ей видеться с Вольфом.

Во время одной из встреч Вольф спросил Виттори, зачем нужен ей. Ведь он стар, он никогда не создаст с ней семью.

– Причин много, – ответила Виттори. – И, пожалуй, я оставлю их все при себе.

– Не хочешь объяснять? – переспросил её Вольф.

– Не хочу. Пусть это останется только моим, хорошо? И потом, откровенность за откровенность, помнишь? Если расскажу я, придётся отвечать и тебе. Почему со мной ты? Думал ли ты, что мне ответишь? И будет ли тебе приятно об этом мне говорить?

Виттои видела, что поставила Вольфа в тупик. Одна из причин, почему она была с ним – в том, что он оказался именно таким, каким Виттори хотела бы видеть своего отца.

Отец Виттори, мисье Бусин, был убит, когда девочке не было ещё и четырёх. Он был отравлен. Ходили слухи, что это сама мать Виттори из ревности отравила мужа. Полиция так и не нашла убийцу.

Но похожесть на отца была лишь причиной, по которой она была рядом с Вольфом, причём – одной из. Любила же она его безо всяких причин. Свои чувства Виттори тщательно скрывала от посторонних. Многие сочли бы эту любовь грехом, ведь у них такая огромная разница в возрасте! Да и познакомились они не самым невинным образом. Вольф был клиентом публичного дома, который содержала мать Виттори. Именно там он и встретил её.

Но сама Виттори не считала свою любовь грехом, потому что любовь искренняя не может быть позором. Хотя принятые в обществе устои и подстрекали её считать связь с Вольфом порочной, внутренне она оставалась чиста.

Вольфа давно уже не было рядом, как не было в сердце и той испепеляющей любви. Каждый раз, когда Виттори вспоминала о нём, она слышала отзвуки музыки. "Первый концерт для скрипки с оркестром" Иоганна Себастьяна Баха, одно из любимых её произведений. Музыка начинала звучать в её голове, невольно переносясь на пальцы. Она думала о Вольфе и сейчас.

Перед самым появлением болота она прочла на сайте компании, где работал Вольф, его некролог. Сердце сжалось от боли, и Виттори поняла, что обязана проститься с ним. Она забронировала билеты на самолёт, и завтра же вечером должна была лететь.

Но на утро связь города с внешним миром пропала. Выехать из Вэллпорта она не смогла. Произошедшее было так странно, будто высшие силы не хотели, чтобы Виттори бередила старые раны. Сейчас она с нежностью вспоминала Вольфа и свою любовь.

Но её приятные размышления были неожиданно прерваны.

В центре внимания сидящих в столовой людей оказался Джереми. Он начал говорить тихо, вернее, слова его долетали до задумчивой Виттори словно через пелену. Речь вроде бы шла о недавно погибшей мексиканке Айше. Виттори поняла это, когда подруга женщины, Лиза, начала жарко спорить с Джереми. Но Грета, приятная и добрая старушка, очень нравившаяся Виттори, остудила её пыл. Тогда и Джереми сменил тему монолога.

Он вновь повел речь о своих видениях. Он говорил о новом мире, том, который придёт на смену катастрофе.

Так вот, в мире этом не будет больше бетона и стекла, автомобилей и самолётов. Человек станет ближе к природе. Но он не уподобится зверям. Пройдя через страдания, он изменится внутренне и внешне, станет добрее и чище.

Ни от кого не укрылось недовольное лицо Гордона. Очевидно, слова Джереми, с недавних пор приближенного к самовыдвиженцу, шли вразрез с его идеями. Но большинство хотело верить Джереми, а не Брадису. Все устали, были измотаны. Однако Гордон бывал слишком убедительным, и даже юродивый вёлся на его слова. Хотя – кто знает, что творилось в голове у Джереми?.. Он следовал только своим планам.

Виттори же слова Джереми расстраивали в одном. Если избавится человек от изобретений технического прогресса, то многое откатится назад. Конкретно, её расстраивали струны. Те самые струны, которые используют в музыкальных инструментах. Металлические – в фортепиано и роялях, а в скрипках наравне с металлическими – нейлоновые. Прекратить изготовление струн для музыкантов было равносильно гибели. Конечно, сейчас не могло быть и речи о каком-то производстве. Но Виттори надеялась, что в новом мире добыча металлов не будет прекращена полностью, и найдётся место для таких маленьких металлических изделий, как струны.

Виттори думала, что на корабле найдётся как минимум один согласный с ней человек. Это – Лиза, красивая, светлая и удивительная женщина. Она – художница, и ей тоже пригодится металл, чтобы крепить ворс к кисточкам.

Но с точки зрения Лизы было глупо думать о кисточках, когда всё вокруг катится в бездну. Ей прежде всего хотелось покоя. Ведь Лиза способна поддерживать мир в состоянии стабильности. Никаких конфликтов, войн и насилия. Лиза – заботливая хранительница очага.

Виттори же способна была мир изменить. Перевернуть с ног на голову, отмыть, облагородить, сделать добрее. Могла бы, если бы существованием её не руководил бы страх.

8. Переворот

Виттори с рождения страдала пороком сердца. Чем старше она становилась, тем хуже делалось её состояние. Ей требовалась пересадка.

В детстве, когда о пересадке говорили только вскользь, а Виттори воспринимала любовь матери как аксиому, девочка считала, что мать сделает всё ради её излечения. Но время шло, потребовались доказательства, и из аксиомы мамина любовь превратилась в теорему, а позже и вовсе – в теорию, не находящую подтверждения.

Мать ненавидела Виттори. В чём крылась причина её ненависти, девочка так и не смогла понять. Она постоянно шпыняла и гоняла дочь, несколько раз избивала. Девочка не знала ласки и не чувствовала любви. Матери она была не нужна. Хотя Виттори и была поздним ребенком, но мать её не любила и не хотела ее рождения. Она нужна была только отцу. Когда он погиб, Виттори при живой матери стала словно сирота.

Более того, мать гнобила девочку за порок сердца. Упрекала за болезнь, называла не иначе как никчёмной инвалидкой, хотя инвалидность Виттори не давали.

В упрек девочке шло также и то, что она была необычайно красива. Её личико с округлыми щеками иначе как ангельским назвать было нельзя. Глаза – карие, всегда задумчивые и чуть грустные, делали её похожей на потерявшегося оленёнка. Длинные каштановые волосы она не стригла с рождения – мать экономила на парикмахерах, но это только украшало Виттори и оттеняло её белую, как каррарский мрамор, кожу. Девочкой все восторгались, и это злило её мать ещё больше.

Виттори училась музыке в школе. Преподаватели, как один, называли успехи девочки выдающимися и пророчили ей консерваторию. Удивительно, но дома Виттори никогда не играла при маме. Ту раздражали как классика, так и успехи дочери.

Потом, она ленилась водить малышку по врачам, и потому упустила драгоценное время. Дважды с тяжёлым кризом Виттори оказывалась на грани жизни и смерти. Врачи были единодушны: девочку спасёт только пересадка сердца.

Но где взять такие огромные деньги на донорский орган?.. Мать орала, что ни за что не потратится на инвалидку. Хотя Виттори точно знала, что деньги у матери были. Знала она и то, каким путём эти деньги были заработаны. Она знала, как жестока её мать по отношению к своим девочкам.

– Как ты смеешь называть это адом?! – орала она как-то при Виттори на одну из них. – Я сама прошла через это, и побольше тебя обслуживала! Не нравится – вали прочь!

Она была безжалостна. Казалось, ничто не может смягчить её сердце.

Но, видимо, в глубине души она всё же любила Виттори. Девушка так и не узнала, что же произошло. Однажды мать вдруг расплакалась и стала просить у дочери прощения. За свою грубость, за ругань и подзатыльники... Да много ещё за что. Затем она сказала, что звонил врач. Неожиданно появился донор, который очень подходит Виттори. И мать сделает доброе дело и даст дочери денег на лечение. Правда, потом Виттори придётся всё вернуть, ведь эти деньги отложены матерью на безбедную старость. Как вернуть – это уже проблемы Виттори. Может на скрипке в переходе пиликать, а может и на панель пойти.

Виттори стало дурно от этих слов. Что может быть более мерзким, чем панель?! Она не могла представить, что обретёт здоровье таким способом. Ей было жаль вкалывающих ночами девочек, но ещё больше ей было жаль себя. Не смотря на внезапно нахлынувшую любовь и щедрость, Виттори была уверена, что мать и её сделает проституткой. В этой женщине не осталось ничего святого.

Но выбора не было. Ехать в больницу требовалось срочно. Девушка спешно собрала кое-какие вещи и отправилась в путь. Дорогой она думала о Вольфе. Ей хотелось, чтобы он оказался рядом, поддержал, развеял страх перед операцией. И, одновременно ей хотелось больше никогда не видеть его. Чтобы он исчез из её жизни раз и навсегда, чтобы стал воспоминанием. А ещё лучше, насовсем стёрся бы из памяти вместе со всей её прежней жизнью.

В больнице её стали спешно готовить к пересадке. Все необходимые документы и результаты анализов уже были у врача. Поэтому у Виттори взяли только кровь на общий анализ и на совместимость, так пояснил ей врач.

О мальчике-доноре она знала лишь то, что его зовут Генри Вайс, и он погиб в автокатастрофе. Она видела отца мальчика – красавца-блондина с голубыми глазами. Рядом с ним была заплаканная женщина – очевидно, мать Генри. Её истерика не прекращалась. Она кричала, что их старшего сына сделал затворником некто Гюнтер, а теперь и младший погиб. Виттори удивилась этой фразе. Она стала гадать, как такое возможно. Она даже хотела перебороть природную робость и спросить у Вайсов, ведь в ней теперь будет биться сердце их сына и, пожалуй, она имеет право знать... Но тут её позвали. Пора было ехать в операционную.

И в тот же миг воздух воспалился и стало больно дышать. От ужаса Виттори колотил озноб. Мысли в голове путались, и девушка думала одновременно и о том, как её будут резать, и о том, как будет отрабатывать перед матерью долг за своё лечение...

Но вот она уже на столе, а над ней – яркая, раскалённая лампа из пяти круглых глаз. На этот свет было нестерпимо больно глядеть. Она отдала бы что угодно, только бы не видеть этой лампы!

Руки и ноги Виттори подпрыгивали от страха. Она пыталась представить, как проснётся с чужим сердцем. Совсем недавно оно билось в груди другого человека, а теперь – будет поддерживать её жизнь...