Текст книги "Болото (СИ)"

Автор книги: Дина Снегина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Пришлось отказаться от столовой, перенеся все принятия пищи прямо на камбуз, и отвести её помещение под изолятор. Туда Джейк определял заболевших, чтобы оградить тех, кто ещё здоров, от контакта с больными. Умирали гораздо быстрее, чем раньше. После каждого погибшего промывали столовую крутым раствором гипохлорида. Джейк надеялся, что это принесёт хоть какую-то пользу.

К больным доктор ходил в масках. Их в большом количестве нашила из скатертей Грета. Многих удивляло, что доктор, который ещё в Вэллпорте посетил так много больных неизлечимой хворью, который и здесь был в постоянном контакте с заражёнными, не заболевал сам. Поговаривали, что Джейк знает какой-то секрет. Некое лекарство, о котором не говорит никому. Но сам Джейк считал, что у некоторых людей существует иммунитет к вирусу. У кого именно, он пока определить не мог.

Вишенка не оставляла маму в покое. Айша видела погибшую дочь по нескольку раз за день. Она старалась не подавать виду, если в момент появления духа девочки рядом находился кто-то ещё. Но по её внезапно напрягшемуся лицу, по сверлящему пустоту взгляду, Лиза всегда догадывалась, что привидение вновь посетило Айшу.

Психическое состояние Айши становилось всё хуже. Она старалась не отпускать Мышку от себя, боялась, что вирус убьёт и её. Одновременно она отстраняла девочку в моменты своих видений, чтобы та не пугалась. Но Мышку такое поведение мамы пугало только сильнее.

Айша считала, что сходит с ума и медленно скатывалась в темноту депрессии и ужаса. Ей казалось, девочка что-то хочет от неё, только вот что?! Вишенка всегда молчала. Если привидение приходило к ней наедине, она пыталась вступить с девочкой в разговор.

Однажды Айша оказалась на камбузе одна. Она готовила ужин для детей. Айша задумалась, вспомнила недавний разговор с Мышкой.

– Почему наш папа был такой злой? – неожиданно спросила девочка.

Айша удивилась. О Грейере давно не было речи.

Она ответила дочери:

– Он не был злой. Скорее, глубоко несчастный.

– Ты жалеешь его?

– Да, – Айша кивнула.

Серые глазки малышки округлились:

– Но он же бил тебя, мама!

Айша боязливо оглянулась по сторонам. Они всей компанией находились в их каюте. Сидевшие рядом Грета и Лиза сделали вид, что ничего не слышали.

– Тише, тише! – зашептала Айша. – Милая, давай не будем про это вспоминать. Дело прошлое. Папы давно нет с нами, и мы должны его прости...

Мышка, сидевшая у мамы на коленях, резко метнулась, вскинула ручку вверх и зажала Айше рот ладошкой. Затем обняла её лицо двумя руками и приблизила к себе.

– Посмотри на меня! Мама, ты же видишь, я на него совсем не похожа! Ни на него, ни на тебя! Я не похожа ни на одного из вас!

Айша пыталась возразить, хотела сказать, что похожа Мышка на маму Грейера, то есть на свою бабушку. Но девочка, которой такое поведение было не свойственно, так сильно сжимала щёки мамы, что вместо слов у Айши получались лишь отдельные слоги.

– Я совсем не похожа на вас, мама! – продолжала Мышка. – Потом, папа – злой... Злой, и не возражай мне! Я не могу быть дочерью такого плохого человека! Я не хочу оказаться такой же, как он! Признайся мне, мама, скажи правду!

Мышка ослабила ручки. Два серых океана глаз с мольбой взирали на маму. Ответ был жизненно важен для девочки

Айша смягчилась, улыбнулась. Нежно погладила дочку по голове и поцеловала.

– Что ты, милая! – жарко прошептала она. – Конечно, ты не его дочь. Ты – дочь ангел! Именно так. Я родила тебя от ангела.

– Я знала это! Я чувствовала, – улыбнулась Мышка.

Лиза и Грета переглянулись. Они не поняли, шутила Айша или говорила всерьёз. Лизе порой приходила в голову мысль о том, что вторая дочь Грейеров абсолютно не похожа на родителей, но подозревать Айшу в измене она не могла.

А Грета еле слышно сказала:

– Удел ангелов нынче – покой и равнодушие. Теперь понятно, в кого наша Мышенька такая тихая.

Лиза подумала о том, что слова Греты – сарказм. И всё же фраза запали ей в душу. В них был одновременно и укор высшим силам, и признание Гретой того, что Мышка не приходится Грейеру родной. Лизе оставалось только догадываться, что имела Айша в виду, когда говорила, что родила младшую дочь от ангела.

И потока воспоминаний Айшу вырвало странное ощущение. Кто-то стоял позади, в проходе, ведущем на камбуз, и сверлил её взглядом. Она обернулась и вздрогнула.

Это была Вишенка. Девочка, одетая в длинную белую сорочку, поеденную трясиной, внимательно глядела на маму.

– Доченька, – со смесью жалости и страха прошептала Айша. – Ви... Вишенка, милая, чем я могу помочь тебе? Для чего ты преследуешь меня?!

Девочка молчала. Она наклонила голову вбок и ещё сильнее принялась сверлить Айшу чёрными как смоль глазами.

– Ты хочешь забрать меня с собой? Считаешь виноватой? Не молчи, доченька, ответь!

Тишина...

– Почему ты ходишь за мной? – Айша срывалась на крик. – Зачем мучаешь меня?! Или... – её голос смягчился. – Тебе страшно одной? Ты хочешь быть с нами? А, малыш?.. Ну, иди же сюда... Иди, я обниму тебя! И согрею...

Но Вишенка оставалась на месте. В пылающих чернотой глазах не проскользнуло ни искорки жизни. Айша случайно глянула прямиком в эту бездну – и волосы на её голове встали дыбом. Отчаянье одиночества, которое обитало теперь во взгляде некогда глубоких, вишнёвых глаз, привело её в ужас. Душа девочки вела борьбу со смертью, но явно проигрывала.

И тут порыв нежности захлестнул Айшу с головой. Страх перед призраком исчез, окончательно уступив место желанию помочь девочке. Она осторожно шагнула вперёд, и почувствовала, как легчает её тело. Ещё шаг – и оно сделалось будто невесомым. И вот Айша уже плыла по воздуху вперёд, навстречу Вишенке. Пролетев несколько метров (или всё же она их прошла?! Айша не понимала), она опустилась прямо перед девочкой.

– Вишенка, – жарко шепнула она. – Девочка моя, иди ко мне...

И тут же дотронулась рукой до щеки дочери. Её ладонь легла на что-то едва ощутимо холодное. Айша осознала, что Вишенка бестелесна. Но это больше её не пугало. Она протянула вперёд вторую руку, положила её на спину Вишенки и притянула дочку к себе. Дух дёрнулся и пошёл волнами. Айша отстранилась, не разжимая рук, и вдруг увидела, что чернота в глазах стала медленно исчезать. На её месте появлялся прежний, глубокий карий, с вишнёвыми переливами, цвет. Девочка словно оживала.

– Айша! – раздался внезапный крик.

Чернота метнулась и вновь захватила власть над малышкой.

– Айша, что ты делаешь?!

Это был Эндрю. Перепуганный, он спешил к Айше. В тот миг, когда Эндрю приблизился к ней, Айша невольно перевела взгляд на него, а когда вновь опустила вниз, Вишенки в её руках больше не было. Только холод ореолом окружал то место, где мгновение назад был дух девочки.

Эндрю бросился с расспросами, но Айша словно оглохла. Он поднял её, немую от горя, на ноги, и, поддерживая под руку, повёл в каюту Лизы.

Пришлось Лизе бросить малышей, за которыми она приглядывала, на попечение Катрин, и заняться подругой.

Айша долго не решалась говорить. Наконец, она трепетно, как будто посвящая подругу в великий секрет, рассказала Лизе о случившемся. Вначале Лиза пришла в ужас: неужели Айша и правда сходит с ума?! Но потом вспомнила кое-что.

Она разыскала Грету: та дышала воздухом на палубе. Рассказала ей о случившемся. К удивлению Лизы, происшедшее не вызвало у Греты большого волнения.

– Пожалуй, стоит побеседовать с вами, – сказала она. – Со всеми.

Они вместе спустились в каюту к Лизе.

Айша неподвижно сидела на кровати. Рядом – Эндрю. Он обнимал любимую, гладил рукой по чёрным волосам. Грета вошла и села напротив них, Лиза проследовала за ней.

– Я не считаю, Айша, что ты сходишь с ума, – начала она. – Более того, ты – нормальнее многих из нас. Хотя когда-то я была в такой же ситуации, что и ты теперь, и так же боялась. Ты ведь знаешь, что случилось с моими детьми, я говорила тебе. Но никогда я не досказывала вам историю своей жизни до конца. Наверное, пора сделать это.

Грета говорила тихо. Её речь была плавной, а в голос звучал сухо. Незнакомый человек вряд ли бы уловил в ней едва заметную тоску. Чувства Греты давно перегорели, оставив внутри неё лишь горстку пепла.

Лиза слышала эту историю миллион раз, но каждый раз воспринимала её по-новому остро. Айша знакома была с жизнью Греты лишь частично, а вот Эндрю был для Греты совершенно новым слушателем. Грета начала рассказ издали.

Молодость матери Греты, Берты, пришлась на времена расцвета нацизма в Германии. Она вышла замуж за молодого учёного-врача по фамилии Вайс, всецело преданного нацистской идее. Любовь Берты оказалась слепа. Она не сразу поняла, что её муж оказался чудовищем.

Спустя некоторое время после свадьбы родился малыш, радость и боль Берты одновременно. Новорожденный страдал болезнью Гюнтера. Берта прежде и не слышала о подобном. Стоило малышу оказаться на солнце, как кожа его начала пузыриться, трескаться и кровить.

Берта поняла, что солнечный свет теперь – главный враг её сына. Она надёжно спрятала его в темноте комнат и принялась горевать над нелёгкой судьбой малыша.

Но её муж не разделил с ней горестей. Поняв, что его родной сын имеет генетическое заболевание, Вайс пришёл в неописуемый восторг. Он стал настаивать, что ребёнка нужно сдать в научную лабораторию. Он рассказывал, как это здорово – над малышом будут ставить опыты, которые помогут понять природу его болезни! Он готов был отдать на гибель собственного ребёнка – и ради чего?! Какой-то мифической науки, противной нутру Берты идеи... Она пришла в ужас.

Как можно было позволить кому-то издеваться над её ребёнком?! Грета плакала, умоляла, но муж оказался непреклонен. Он силой забрал сына у жены и отвёз в лабораторию.

Что оставалось делать Берте?.. Она попыталась выкрасть малыша, но была поймана. Вайс устроил ей яростное промывание мозгов и даже бил. Он говорил, что их ребёнок – не человек, что он ненормален и не заслуживает жизни.

Пришлось Берте сделать вид, что она смирилась. Но это был лишь обман.

Выгадав время, она решилась на страшное. Она предприняла ещё одну попытку похитить сына, на этот раз – удачную. Она тайком вынесла его в большой хозяйственной сумке из здания больницы на улицу и побежала прочь, в поля, которые располагались за пределами их маленького городка.

На этот шаг Берта пошла от отчаяния. Она не могла позволить мучить своего сына, изучать его, будто подопытное животное. Она решила, что лучше ему не жить совсем, чем терпеть такие издевательства.

Оказавшись далеко от жилых домов и автострады, Берта вынула малыша из сумки и подставила его безжалостным солнечным лучам. Кожа ребенка вздыбилась, пошла бурыми пятнами, кровью. Малыш извивался от боли и орал.

Берта плохо помнила, что было потом. В её голове сходились одновременно два сюжета. В одном из них она убегала прочь, и внутренности её поминутно выворачивались наизнанку рвотой. В другом – пыталась спасти малыша, прятала его обратно в сумку, но он уже не дышал...

Далее в её воспоминаниях – сплошные обрывки. Нацистские военные, ружья, камера. Одетый в белый халат Вайс, плюющий в её сторону. Словно в тумане – судебный процесс над ней, и прибытие в исправительный лагерь.

После суда брак Вайса с преступницей считался недействительным. Берта знала, что время спустя он женился вновь и у него родился сын, на этот раз – здоровы й. После падения нацистского режима Вайс не выдержал позора и застрелился.

Лагерная жизнь вымотала и окончательно опустошила Берту. Когда она освободилась, ей был уже тридцать шесть. Она чувствовала себя потерянной и ненужной этому миру. Груз убийства сына оказался непосилен. Если честно, Берта не была уверена в том, что она нормальна и не сходит с ума.

Она забеременела от случайной связи. Узнав о том, что скоро станет мамой, Берта испытала и радость, и испуг одновременно. Материнское начало, подавленное горем, вырывалось наружу. Ей требовалось заботиться о ком-то. Но был и страх: вдруг ребёнок тоже будет болен?..

Вскоре родились две девочки, двойняшки. Старшей из них и была Грета, получившая имя в честь своей бабушки, матери Берты. Младшую мама назвала Даутцен, в честь её прабабки – фризки. Обе они были абсолютно здоровы. Берта всем сердцем любила дочерей.

Жили они тяжело, в нищите. Берте никак не удавалось найти хорошую работу. Постоянно не хватало денег. И если подросшей Грете удавалось мириться с бедностью, то Даутцен очень остро воспринимала постоянную нехватку денег. Она говорила, что, когда вырастет, добьётся богатства любой ценой.

Память об убитом первенце не оставляла Берту. Её психическое состояние становилось всё хуже. Когда девочкам было двенадцать, у матери случился срыв, и её поместили в лечебницу, где полтора года спустя она умерла.

Двойняшек определили в приют. Грета считала это не самым худшим вариантом – неужели лучше беспризорничать?! Но Даутцен считала приют позором, клеймом на всю жизнь.

Шли годы, девочки выросли и стали совершенно красавицами. Грета, которая всегда прилежно училась, поступила в университет по государственному гранту. Она решила стать лингвистом. Даутцен экзамены в колледж провалила. Год промаялась она в Германии. С работой у неё не ладилось. Затем уехала в Швейцарию, откуда писала сестре, что устроилась няней в хорошую семью. Больше они не виделись, хотя постоянно вели переписку и порой перезванивались.

После окончания университета Грету приняли на работу переводчиком в посольство Германии в США. В одной из рабочих поездок она встретила своего будущего мужа. Морской офицер был так галантен, что Грета не устояла, и вскоре отдала ему руку и сердце.

Этот брак оказался на редкость счастливым. Грета и Джон – так звали её мужа – родили троих детей. Почему-то Грете всегда верилось, что её семью не будут поджидать тяготы и испытания, ведь столько страдала её мать, столько лишений перенесла она сама! Но Грета ошибалась. Вся её жизнь после рождения детей – одна сплошная история болезней и трагедий.

Её старший сын страдал почечной недостаточностью. Ему требовалась пересадка, и Грета решила стать донором. Их уже готовили к операции, но случилось страшное. Медсестра перепутала ампулы с препаратами, и вколола мальчику вещество, противопоказанное при почечной недостаточности. Ребёнок погиб. Горе родителей было непосильным.

Много лет Грета переживала потерю старшего сына. За это время она упустила в воспитании свою дочь. Когда спохватилось, было поздно: девушка употребляла наркотики.

Её поместили в клинику, упорно лечили. Дела шли на лад до тех пор, пока девушке не диагностировали ВИЧ. Это озлобило её. Она бросила лечение и принялась мстить тому миру, который был здоров. Она заражала других: незаметно царапала людям кожу иголкой с собственной кровью, а в карман кидала записку: "Теперь ты один из нас". От безысходности вновь начала колоться, и в конце концов умерла от передозировки.

Младший сын Греты глубже остальных переживал гибель сестры. Он считал, что их семья искупает грехи бабки – детоубийцы и её мужа – нациста. И теперь он должен быть следующим в цепочке смертей их семьи.

Но он ошибся. Следующим ушёл из жизни Джон. Он погиб в рейсе. На подлодке произошла авария, подробностей которой Грета не знала. Тело Джона поднять не смогли, и потому семья прощалась с пустым гробом, который хоронили с военными почестями.

И всё-таки младшего сына Греты ждала та же участь, что и других её близких. В двадцать один год он узнал, что болен эпилепсией. Это стало последней каплей в море его переживаний. Не выдержав, он покончил собой.

Грета осталась совершенно одна.

Она была сломлена окончательно. Сидела дома, изводила себя чувством вины и сходила с ума. Если её семья действительно искупала грехи предков, то почему пострадали её дети и муж, которые были ни в чём не повинны?! – недоумевала Грета. Почему не она сама, ведь она ближе к Берте, чем остальные?!

В один из холодных осенних дней, когда небо стягивали тучи, и на душе Греты было совсем темно, она предприняла попытку уйти из жизни.

Каким-то образом её спасли. Поместили в лечебницу, где Грета пробыл почти год. Выписали её заметно исхудавшей и усталой, но полной решимости жить.

Немного окрепнув, она собрала все свои сбережения и отправилась в Швейцарию искать Даутцен.

Связь с сестрой была давно потеряна. Поглощённая горем Грета забывала отвечать на письма сестры. Потому письма приходили всё реже. Грета ехала, не зная, наёдет ли Даутцен по обратному адресу, который был указан на конвертах последних писем.

Они давненько не созванивались, и поэтому по пути в Швейцарию Грета с наслаждением думала о том, что наконец услышит до боли родной голос.

А ещё увидит малышку Тори, свою племянницу. Грета никогда её не видела, и знала о девочке лишь по письмам. Даутцен родила поздно, почти в тридцать девять лет, и Тори была её единственным ребёнком.

Даутцен не знала о приезде Греты и не ждала сестру. Она нагрянула как снег на голову. Долгожданной радостной встречи не вышло. Сестра встретила её холодно.

Даутцен прежде писала, что у неё свой бизнес. На деле Грета и подумать не могла, что это такой бизнес! Когда она осознала, что Даутцен содержит бордель, и ни дня не работала няней, а была проституткой, ей сделалось дурно.

Поначалу и Даутцен была смущена. Грета видела, что она хотела, чтобы сестра никогда не узнала о том, чем она занимается. Но затем раздражение взяло над ней верх. Всю свою озлобленность она выплюнула в лицо сестре. Грета молчала и поражалась тому, как изменилась за годы её милая Даутцен.

Она опустилась и спилась. Сильно располнела, как и Грета. Но полнота Даутцен, в отличие от сестры, отталкивала, вызывала неприязнь. Былое сестринское тепло исчезло.

Грета не стала задерживаться в доме-борделе сестры, даже не осталась на ночь. Она лишь поинтересовалась, может ли увидеть Тори.

– Тори? – переспросила Даутцен, и Грета удивилась тому, что она поставила ударение в имени дочки на последний слог. Грета всегда считала, что ударный слог в имени Тори – первый. – Бедняжка Тори умерла. Два с половиной года назад. Если ты что-то и можешь увидеть, то только могильную плиту на кладбище.

Грета покинула дом сестры и разрыдалась. Ей было нестерпимо больно оттого, что двоих последних близких людей – сестру и племянницу – она тоже потеряла. Конечно, Даутцен была жива, но в таком обличье, в котором предстала она перед Гретой сейчас, она была для неё потерянной.

Погибла и Тори. Сколько же лет было девочке?.. Где-то семнадцать. Совсем юная! Уже стоя возле кассы аэропорта для обмена билета, Грета сообразила, что не спросила у Даутцен, почему умерла девочка. Впрочем, это сейчас было не так важно. Может, прав был младший сын Греты, когда говорил о том, что на их семье лежит проклятие?..

А дома её поджидали они. Нет, они приходили и раньше. Она видела их и даже с ними говорила. Они отговаривали её от суицида, убеждали, что она не сумасшедшая, что нужна в этом мире живой. Зря она их не послушалась! Зря рассказывала докторам о них, потеряв столько времени и угробив своё здоровье в психиатрической клинике!

Они, духи её погибших родственников – детей и мужа, спасли её из больницы. Она поверила в них и приняла свои видения. Она никогда больше не рассказывала о них никому, да и теперь решилась только из-за Айши.

– Так вот, – продолжала Грета. – Когда я ещё лежала в клинике, исколотая препаратами, они сказали мне, что я должна помочь своей племяннице, потому что ей очень плохо. Пока я не найду её, мне нельзя покидать эту землю. Именно поэтому они, вчетвером, преградили мне путь в мир иной во время моего суицида. Именно поэтому я нашла в себе силы оправиться после ужасов лечения и отправилась в Швейцарию. Когда я узнала от Даутцен, что Тори умерла, я решила, что опоздала. Но муж и дети сказали мне, что не находят её среди мертвых. А я все эти годы искала Тори среди живых, но – тщетно. Теперь, видимо, мои поиски бессмысленны. Если такая беда во всём мире, вряд ли осталась ли Тори осталась в живых. Мужа и детей я не видела давно. Они не приходили ко мне с тех пор, как мы стали готовиться к отплытию. А я очень жду их. И верю, что Вишенка приходит к Айше. Девочка не может без мамы, – подвела итог Грета. – И Айше нужно принять свою дочь. Только тогда она сможет её услышать.

Грета закончила говорить, и все взоры устремились на Айшу. Она всё так же сидела на кровати в объятьях Эндрю и тёрла влажные глаза.

Голос Айши был хриплым и гнусавым. От волнения она спотыкалась о слова.

– Когда я вижу Вишенку, мне страшно и больно одновременно. Мне кажется, ей очень холодно, и я хочу её согреть. Но меня пугает то, что её не должно быть! Не должна она приходить ко мне... Это ненормально и, видимо, происходит в моей лишь голове.

Грета дотронулась до руки Айши, и женщина вздрогнула.

– Не все привычные нам нормы правильны, – произнесла Грета. – Только приняв Вишенку такой – призраком, бесплотным духом, живущим вне телесной оболочки, ты сможешь понять, зачем она пришла. А иначе она будет следовать за тобой и молчать. Пойми одно, Айша: ты – нормальнее многих. Пока ты не примешь это, ты будешь страдать.

В разговор вступил Эндрю:

– Я не могу согласиться с вами! Как учёный не могу. Да и как человек тоже. История вашей жизни печальна. Я бы сказал, даже трагична. Но почему вы всех меряете под одну гребёнку?.. Ровняете Айшу с собой, убеждаете поверить в то, чего на самом деле не бывает?!

– Эндрю, тише! – Лиза попыталась остудить пыл друга. – Не стоит так распаляться!

Но Эндрю был слишком рассержен:

– Я не могу слышать это бред! Про бестелесную оболочку, духов и так далее... У Айши просто слишком глубокое потрясение. И видения, которые преследуют её, имеют вполне научное объяснение, в отличие от того, в чём убеждаете её вы, Грета. Мы обязательно поможем Айше. Но не таким способом.

К удивлению Лизы, Грета вовсе не обиделась на слова Эндрю. Она улыбнулась и спокойно произнесла.

– А почему вы считаете, что всё сказанное мной не имеет научного объяснения? Потому лишь, что на сегодняшний день наука это объяснение не нашла?! Поверьте, душа наша, как и всё остальное в этом мире – материальна. Только состоит она из таких частиц, до открытия которых человечеству ещё очень и очень далеко.

Грету перебила Айша:

– Когда Грейер уходил, – с боязнью в голосе сказала она, – Вишенка прокричала ему вслед, что он погибнет, а следом погибнет и она. Мы с Мышкой... – она разрыдалась, слова комком застревали в горле. – Мы.. С Мышкой... Утонем в мутной воде... Это... Понимаете... Что это значит?!

– Мы посреди океана, – упавшим голосом произнесла Лиза. – Посреди мутной зелёной воды.

Эндрю поспешил успокоить плачущую Айшу:

– Это всего лишь невинные детские домыслы! Не стоит воспринимать их всерьез!

– Всё вышло именно так, как она и предрекла! – ещё больше разрыдалась Айша. – И всё именно так и произойдёт! Наш корабль... Утонет!

– Может, для того она и следует за тобой? – предположила Грета. – Хочет спасти?

– Или забрать с собой, – сквозь рыдания сказала Айша.

Обрывок разговора вылетел в коридор, и его услышала проходившая мимо по Катрин Санрайз. Она вела за руку малышку Эрин. С тех пор, как умерла мама девочки, Катрин всецело взяла на себя заботу о ней. Джейк целыми днями пропадал в лазарете и на дежурствах, и с трудом мог выкроить время, чтобы уделить внимание дочке. И потому был рад, что Катрин приглядывает за Эрин.

За то недолгое время, что они провели вместе, Катрин и Эрин удивительным образом сроднились. Была у них некая общность, которую Катрин удалось понять не сразу. Это было даже не одиночество, а некое ощущение собственной параллельности с этим миром. Словно ты в этом мире существуешь лишь номинально, а живёшь в мире своём, параллельном, в котором есть понятная лишь тебе гармония.

6. Воронки

Пожалуй, Лизе всё же не хотелось верить в предсказание Вишенки. Но ещё больше ей не хотелось верить в то, что Айша сходит с ума. Уже к вечеру, с лёгкой руки Эндрю, о предсказании погибшей девочки знали все пассажиры яхты. И многие из них отчего-то поверили в неизбежность кораблекрушения.

Шёл пятый день, как они дрейфовали. Духота и теснота осточертели, и пассажиры всё больше времени проводили на морозном воздухе на палубе. Они вели разговоры и напряжённо вглядывались в измученную трясиной даль. Ни судов, ни признаков суши на горизонте не было.

Лиза с сыном тоже вышли подышать перед сном. Майкл играл с Мышкой в догонялки, и из-за его хромоты девочка всегда побеждала. Лиза наблюдала за водной гладью и с сожалением думала о том, почему захватившему океан болоту нельзя было окрасить его в изумрудный. Для чего такой тошнотворный и неприятный глазу цвет?!

Немного погодя её отыскал Алекс. Ему хотелось из первых рук услышать подробности предсказания Вишенки. Лиза коротко пересказала ему.

– Разве у нас есть причины верить в эти слова? – со скепсисом спросил Алекс.

Лиза задумчиво переспросила:

– Сколько дней мы уже стоим?..

– При чём здесь это?.. Полый штиль! Как может утонуть корабль?!

– Знаешь, по-моему, люди теперь разучились верить в хорошее. Да и Гордон их подстёгивает. Ты знаешь, что он обвиняет тебя в неверном курсе? Что изначально ты вёл нас не туда, и сейчас мы стоим по твоей вине, хотя могли бы завести моторы и наверняка – по его версии – доплыть до берега.

Алекс сокрушенно покачал головой:

– Брадис затеял странную игру, не посвятив других в её правила. Он явно хочет сместить меня с должности капитана, вот только для чего?! Мы с ним не противники! И я не претендую на его пост. С обязанностями капитана ему не справиться. Он знает это, но, похоже, чересчур самоуверен.

– Ты обратил внимание, какие разговоры он ведёт?.. С явным анархическим уклоном. Твердит, что семья – это слабость. Что инвалиды жить не должны...

Алекс усмехнулся:

– Пытается оправдать отсутствие семьи у себя?! Умно придумано! А насчёт инвалидов – не воспринимай близко к сердцу. Мы все знаем, что он не прав.

Мимо торопливо просеменил Джереми, единственный из всех на судне, кого ни разу не привлекали к работам. Он был сгорблен и что-то бормотал себе под нос. В последнее время их взаимная неприязнь с Гордоном сошла на нет. Джереми стал одним из приближенным Брадиса. Он будто забыл о своих идеях, и всецело поддерживал своего покровителя.

– Проследим за ним? – заговорщицки предложил Алекс.

– Я не могу оставить Майкла!

– Попроси кого-нибудь приглядеть. Грету, Катрин... Я побежал за ним, догоняй!

И Алекс бросился за Джереми.

Просить Катрин Лиза не стала. Она решила обратиться к Грете, потому что доверяла ей куда больше, чем этой странной девушке. И поспешила внутрь корабля следом за Алексом.

Оказалось, Джереми спешил в форпик, где обитал Гордон. Вечерами там собирались приближённые Гордону люди, чтобы послушать его философские изречения. Ряды мелели: многих подкосила скоротечная лихорадка. Сегодня присутствовали неубиваемый Нед Штангер, назначенный боцманом Стэн Сорокан и некто по имени Курт. Джереми запрыгнул внутрь сквозь узкую дверь и присоединился к говорящим. Алекс остался подслушивать снаружи.

Гордон с чувством говорил:

– ...Несмотря даже на то, как далеко в своем развитии ушла наша цивилизация, мы – всё те же пещерные люди с первобытными инстинктами и законами каменного века. Экономическая конкуренция – не что иное, как перерождённый инстинкт самосохранения для каждого индивида. Подлые социальные законы – его подавление. То, что творится с планетой сейчас – скачок назад, по большому счёту. Но давайте посмотрим с другой стороны! Вспомните, о чём говорил я вам вчера. Теперь мы можем наконец-то упорядочить наш мир, привести его в систему, близкую к природной. Ту систему, в которой выживает сильнейший, а слабый становится лишним и погибает. Так всегда было в естественной среде, пока добытчики не взяли на себя обязательства тянуть дармоедов. Меня и в добрые времена раздражали нищие и инвалиды. За что государство содержало их, за какие такие заслуги?! Чем полезны они обществу?! Но теперь всё будет по-другому. Я ещё на суше говорил о том, что лучше не брать их с собой. Они лишние здесь. Убогие, больные, старики – им всем лучше убраться с нашего корабля, подарить свою пищу и кислород другим, тем, кто заслуживает продолжить поиски земли, кто сможет дать крепкое телом потомство и положить начало новой, перерождённой цивилизации.

– Не могу слушать этот бред, – прошептала Лиза Алексу.

Она резко распахнула дверь форпика и решительно вошла внутрь.

В помещении был полумрак. Казалось, приход Лизы никого не удивил, а сам Брадис словно ждал достойного оппонента.

Присесть было негде. Никто из мужчин не уступил Лизе своё место. Пришлось ей загородить собой дверной проём. В тесном помещении не нашлось места для Алекса, и он маячил где-то за спиной Лизы, не горя желанием встревать в спор.

Гордон был очень уверен. Хромота его практически прошла, и теперь он мог ходить, не опираясь на костыль или трость. На вопрос Лизы:

– Так в чём вы видите перерождение?

Он уверенно повторил сказанные ранее слова.

Но Лиза возразила Гордону:

– То, о чём вы говорите – давно пройденный этап в истории человечества. Отношение к старикам, детям и инвалидам – показатель уровня развития общества. Мы должны уважать тех, кто слабее нас физически. Потому что им приходится гораздо тяжелее нас. И зачастую они куда сильнее духом, чем мы, здоровые люди. Почему не проявляете вы почтения к старикам? Ваши родители разве не заслуживают уважения?! В том, что они постарели, нет их вины.

Гордон разозлился:

– Если бы мои родители были живы, они не заслуживали бы ничего, кроме плевка в их сторону. За то поганое детство, что они дали мне. За побои и издевательства.

– Но не все – такие, как они! Мои родители были прекрасными людьми. Мне не хватает их.

– Знаете, мадам, – усмехнулся Гордон. – Если бы у меня была возможность выбирать, где, когда и кем родиться, я определённо не выбрал бы эту жизнь. Но права выбора нам не дано. Кто-то решает всё за нас. Многие думают, что это бог, но я в бога не верю. Наш мир – хаос, в нём нет места системности, и откуда здесь взяться богу?! А вы, мадам? Во что и в какого бога вы верите?

Православный крестик на груди обжёг Лизе кожу. Она не была фанатиком, но вере своих предков была предана. Мама с бабушкой крестили Лизу пятилетней в православной церкви, в тайне от родственников отца. Когда те узнали, разразился жуткий скандал, даже не смотря на то, что отец девочки не был против обращения дочери в православие. Тот день Лиза запомнила хорошо. Как кричала бабушка Сьюзан, как оправдывались перед ней бабушка Ольга и мама. Тогда она поняла, почему бабушка Ольга велела ей прятать крестик под майку и запрещала хвастать им перед другими. Поняла она и то, что веру нужно прятать глубоко в своём сердце и не выставлять напоказ.