Текст книги "Моя императрица (СИ)"

Автор книги: Дейлор Смит

Соавторы: Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 23
Красная ящерка, тяжелый разговор и отгадка таинственного крестика

Ужин прошел достаточно оживленно. Подавали коровий язык с хреном и запеченную с луком щуку, огромную, едва ли мне не по пояс в длину.

Санечка поменяла мою старую одежду на голубое платье и сразу стала похожа на куклу, которою батюшка подарил ей еще в детстве. За столом в этот раз она сидела вместе со всеми и была наконец представлена государыне, хотя сама пока не понимала, кто перед ней находится.

Но как только матушка именовала Марию Николаевну ее полным титулом, Санечка так и открыла рот, не в силах поверить, что видит сейчас собственными глазами ту, о ком столько много слышала, но лицезреть воочию никогда не имела чести.

Государыня смутно улыбалась, прекрасно понимая чувства молодой барышни в этот момент осознания происходящего.

Да уж, выражение Санечкиного лица в эту минут дорогого стоило! Мне кажется, что все присутствующие за столом не отказали себе в удовольствии задержать взгляд на моей младшей сестренке, чтобы увидеть это самое выражение – округлившиеся глаза, в которых застыло выражение полнейшего обалдения, маленький приоткрытый ротик, вздернутый носик с темными точками конопушек…

Но когда эффект от этого зрелища немного сошел, разговор потек о недавнем происшествии в Ольшанке. А точнее, о родах Алены, Савельевой жены, да об «утопленнице», совершенно неожиданно оказавшейся сестрой Катерины.

Сама «утопленница», Анастасия Романова, тоже сидела с нами за одним столом. Отмытая, причесанная и переодетая в одно из Олюшкиных нарядов, она оказалась вполне себе привлекательной девицей и, со слов Катерины, тоже обладала широкими познаниями в области медицины.

Императрицу очень заинтересовал сей факт, и даже несколько удивил: не слишком ли много медиков женского полу объявилось в последние дни на просторах Российской империи?

Впрочем, Катерина очень быстро обратила этот вопрос в шутку, заявив со всей серьезностью, что лучше уж пусть объявляются медики женского полу, нежели разбойники мужского.

Мария Николаевна шутку оценила, посмеялась даже с превеликом удовольствием, и все сидящие за столом ей вторили. Не смеялась только сама «утопленница», то бишь, Анастасия Алексеевна, как ее теперь все называли. Она с некоторым удивлением оглядывала всех присутствующих, включая Катерину, и весь вид ее словно бы говорил: «Что здесь происходит, господа? Почему вы все смеетесь? Может быть это и удачная шутка, но она не такая уж и смешная, чтобы так надрывать над ней животы!»

Она словно бы никогда не слышала о правилах дворцового этикета, и ничего не знала о том, что ежели государыня сочла какие-то слова забавными и посмеялась над ними, то и другие должны поступить точно так же, даже если сама шутка и не показалась им такой уж смешной.

Тут дело вовсе не в шутке. Это просто вопрос уважения и преклонения. А все это и есть основа царской власти…

Нужно заметить, что особо ничего нового про Анастасию Алексеевну нам узнать не удалось, она оказалась не очень разговорчивой особой. Да, она сестра Катерины. Да, из Новгорода. Пошла купаться на реку, ее подхватило течением, и больше она ничего не помнит. В памяти остались лишь очень смутные воспоминания, в которых она и сама пока не способна разобраться: что в них правда, а что вымысел.

Другие может и поверили в это, и даже посочувствовали обеим сестрам, но… Я-то знаю, что все это полная ерунда! Потому что я сам придумал новгородское происхождение Катерины, а поговорить с ней откровенно и с глазу на глаз у меня пока не получалось.

Зато я заметил, что Гришка Орлов поглядывает на Анастасию с некоторой заинтересованностью. И дело тут было не только в привлекательной внешности последней, хотя и это, несомненно, являлось важным фактором.

Дело в том, что Олюшкино платье, которое Анастасии Алексеевне пришлось впору, оказалось достаточно открытым в верхней своей части (я не великий знаток женской одежды, и потому не возьмусь в точности называть детали платья), так что плечи и часть груди ее были совершенно оголены.

А с левой стороны груди, на ширину ладони пониже ключицы, красовалась татуировка в виде красной ящерицы. Когтистые лапки ее были растопырены, хвост загнут крючком, и в целом рисунок выглядел настолько правдоподобно, что в первое мгновение возникало желание схватить эту животинку и сбросить прочь с Анастасии Алексеевны.

И это было удивительно. Ранее я встречал татуированных воров и всяческих убийц, встречал солдат с наколками, и в особенности моряков. Но на барышне татуировку лицезрел впервые. И не только я, впрочем.

Мария Павловна, приметив эдакую невидаль, тоже проявила интерес к татуировке, осмотрела ее в непосредственной близи и даже позволила себе потрогать ее пальцем.

– Как интересно, – заметила она. – Никогда прежде не видела ничего подобного. Странные, однако, у вас моды в Новгороде. Как же вы решились на такое? Я слышала, это очень болезненная процедура. Это так, милочка?

Анастасия Алексеевна неотрывно, будто завороженная, смотрел на государыню и предосудительно долго не отвечала, и я заметил, как Катерина под столом пихнула ее ногой. «Утопленница» наша сразу вздрогнула и закивала:

– Да… ваше величество… это достаточно больно.

Казалось, что ей с трудом удалось выдавить из себя это привычное обращение к императрице – «ваше величество».

– Но данная процедура была необходима с эстетической точки зрения, – немедленно пояснила Катерина. – Дело в том, что у моей сестры с самого детства на этом месте имелось родимое пятно не очень приятного вида. И чтобы иметь возможность носить открытые платья, она приняла непросто решение нанести себе эту татуировку. По-моему, получилось очень даже неплохо.

– Да-да, – слегка рассеянно отозвалась Мария Николаевна. – Боюсь, когда Анастасия Алексеевна окажется при дворе, то подобное может быстро войти в моду.

– Чтобы сие не бросалось в глаза, могу посоветовать Анастасии Алексеевне носить более закрытые платья, – предложила камер-фрейлина Голицына.

– Шила в мешке не утаить, Екатерина Дмитриевна, – отвечала ей государыня.

– В нашем случае, это будет звучать так: «Ящерку за корсетом не спрятать», – пошутила Катерина.

И опять ее шутка возымела успех – Мария Николаевна долго и с довольствием смеялась, отчего мы все в свою очередь должны были делать то же самое. Анастасия, как и в прошлый раз, веселья сначала не выказала, но Катерина снова пихнула ее ногой под столом, и та сразу же натянуто рассмеялась.

Далее беседа потекла на разные отвлеченные темы: сперва Гришка Орлов поведал забавную историю из гвардейской жизни, затем Мария Николаевна принялась расспрашивать Фике о ее жизни в Цербсте, а потом все выслушали рассказ Кристофа о наших недавних похождениях в Сагаре.

Секретные детали этой поездки он, разумеется, утаил, как и ее цели, но зато весьма живо описал быт и нравы упырей, чем вызвал за столом немалое удивление. Так же он в красках рассказал о моем сражении с демоном Шакусом в Горной Поляне, сделав упор на то, что я был в абсолютно голом виде, чем привлек внимание к себе местного населения. В особенности женского пола.

Также он вскользь и с толикой юмора упомянул о моем близком общении с герцогиней Иоханной, и теперь уже я был вынужден пнуть его под столом ногой – слава богу, что он в это раз сидел рядом.

В общем, ужин наш прошел весьма увлекательно. После чая с медовыми пряниками гости разбрелись кто-куда. Матушка утянула Катерину на прогулку по имению, чтобы в спокойной обстановке обсудить с ней некие «животрепещущие вопросы», как она сама выразилась. Императрица с «утопленницей» и принцессой отправились пройтись по саду в компании моих сестер, а Гришка Орлов с Кристофом вызвались их сопровождать, чтобы оградить от возможных опасностей.

Камер-фрейлина Голицына собралась отправиться в свою комнату отдохнуть после сытного ужина, но я успел перехватить ее у самой лестницы.

– Екатерина Дмитриевна, – обратился я к ней и, взяв за пальцы, помог вновь спуститься по ступеням вниз. – Мне кажется, что нам с вами необходимо поговорить. Без посторонних ушей. И для этого сейчас самый удобный случай.

Голицына чуть скривила ротик, делая вид, что не понимает, какова может быть тема этого разговора. Но все же послушно вышла из дома. По тропинке мы успели отойти на добрые полсотни шагов, прежде чем я решился что-либо сказать. Но если уж быть совсем точным, то первой все же заговорила Екатерина Дмитриевна.

– Алексей Федорович, вы хотели со мной о чем-то поговорить, – напомнила она. – Мы уже отошли от дома на достаточное расстояние, а вы до сих пор не сказали ни слова. Я не думаю, что будет приличным, если мы с вами вовсе пропадем из поля зрения окружающих.

– Да, конечно! – торопливо ответил я, обдумывая, как бы мне начать этот непростой разговор. – Видите ли, я нарочно отошел подальше, чтобы никто не мог расслышать наших слов…

Голицына, прищурившись, взглянула на меня искоса, снизу вверх.

– Алексей Федорович, ей-богу, вы меня пугаете! Говорите уже, а то мое бедное сердце не выдержит такой пытки!

Хм… Ну что ж, тогда буду откровенен.

– Екатерина Дмитриевна, от меня не ускользнули те знаки внимания, которые вы мне оказываете в последнее время.

– Вот как? – Голицына казалась искренне озадаченной, и меня это несколько смутило. – И какие же это знаки, например?

– Ну-у, вы понимаете… Все эти прикосновения, взгляды… Я не очень часто бываю при дворе, и потому мне не довелось стать знатоком любовных игр…

– Любовных игр⁈ – перебила меня Екатерина Дмитриевна. – Вы полагаете, что я веду с вами какую-то любовную игру?

У меня даже лоб взмок. Как бы мне так сказать ей помягче, что она меня совсем не интересует в смысле чувственных отношений?

– Екатерина Дмитриевна, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Мы с вашим супругом, Дмитрием Михайловичем, хотя и не близкие друзья, но все же я глубоко его уважаю, и ценю наши добрые с ним отношения, а потому не могу позволить себе романа с его женой. Это было бы подло с моей стороны, и мое воспитание не позволяет мне так поступать с дорогими мне людьми.

Голицына вдруг подняла вверх руки и нахмурилась.

– Постойте! – воскликнула она. – Насколько я поняла, вы почему-то решили, что я склоняю вас к любовной связи, и теперь мне в этом отказываете таким вот непритязательным образом, это так⁈

Я молитвенно сложил руки перед грудью.

– Екатерина Дмитриевна, ради бога! Вслух, из ваших уст, это звучит еще хуже, чем было у меня в голове. И я до самого последнего момента оттягивал этот разговор, потому как не был к нему готов, да и не знал, как вы отнесетесь к моим словам… Хочу, чтобы вы знали: вы одна из самых красивейших женщин, кого мне приходилось встречать в своей жизни! Любой из тех мужчин, с кем я знаком, жизнь бы отдал, лишь бы вы обратили на него свое внимание! И я не понимаю, чем заслужил подобное счастье, но должен сказать, что сердце мое…

– Тпру-у-у! – громко сказала Голицына и дважды хлопнула меня по груди обеими ладошками одновременно. – Алексей Федорович, хочу вас остановить, пока вы не наговорили лишнего… Я не знаю, какие именно из моих взглядов или случайных касаний показались вам проявлением любовной страсти, но хочу уверить вас в том, что вы ошиблись! Иногда взгляд – это просто взгляд, а прикосновение – это просто прикосновение. И они не обязательно должны быть частью какой-то хитрой любовной игры! Вот смотрите…

И она демонстративно прикоснулась кончиками пальцев к моему запястью.

– Ну? Что-то произошло? Вы полагаете, я делаю вам какие-то туманные намеки?

– Нет, – ответил я, нахмурившись. – Я не замечаю никаких намеков.

– Вот видите, Алексей Федорович! Их нет! – Голицына неожиданно просветлела лицом и улыбнулась. – Однако мне очень приятно, что вы повели себя именно таким образом. Вы и в самом деле мне глубоко симпатичны, и я рада, что, ошибившись в суждении относительно моих знаков внимания к вам, вы все же поставили дружбу выше любовной связи… Вы хороший человек, Алексей Федорович! Конечно, во многом вы еще совсем ребенок – огромный, сильный, но все же ребенок, – но я рада быть другом такого человека, как вы.

Привстав на цыпочки, она потянулась и чмокнула меня в щеку. Потом почему-то рассмеялась, развернулась и, поддернув юбки, торопливо направилась к дому. А я смотрел ей вслед и чувствовал, как растекается тепло ее губ от места поцелуя по всей моей щеке.

И мне вдруг стало очень легко и хорошо на душе, как будто я таскал там увесистый камень, а теперь вот скинул его и сразу почувствовал невероятное облегчение. Конечно, там были еще и другие камни, один тяжелее другого, но с ними я панировал разобраться позднее. Один за другим, один за другим – от каждого из этих камней я со временем избавлюсь.

Все будет хорошо…

Я вернулся в дом и какое-то время сидел в пустой гостиной, покачиваясь в старом батюшкином кресле качалке – вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Скрип-скрип, скрип-скрип.

Уже был вечер, и, хотя на дворе еще не стемнело, в гостиную сквозь окна света уже поступало гораздо меньше, и здесь стало сумрачно. Над камином красовалась большая картина какого-то фламандца, с фруктами в широкой вазе, графином с красным вином и убитыми тетеревами. Я точно знал, что раньше эта картина висела на втором этаже рядом с лестницей, а здесь же находился верный батюшкин палаш, который я забрал себе при прошлом своем визите. И видимо для того, чтобы место не пустовало, матушка и перевесила сюда эту картину.

Я долго ее рассматривал, находя в ней, к своему удивлению, все новые и новые подробности: тут, оказывается птичье перышко лежит, которое я раньше не замечал, а под крылом какие-то красные ягодки виднеются. Клюква, наверное.

А потом большие часы, стоящие промеж двух окон, принялись отбивать удары – бум, бум, бум – и я сбился со счета и все думал: который же теперь час? Поняв, что окончательно заблудился во времени, я с кряхтением выбрался из кресла-качалки и подошел к часам. Стрелки на них показывали ровно десять часов вечера.

Некоторое время я просто пялился на циферблат, понимая, что в голове у меня порхает некое озарение, которое я уже чувствую, но увидеть пока не могу. Оно было близко, совсем рядом, нужно только руку протянуть, чтобы ухватить его за хвост…

Но причем же здесь эти часы? Десять вечера. Десять…

Десять, черт меня возьми!

Цифры на часах были сделаны из меди и являли собой римские знаки, так что цифра «десять» на них обозначалась в виде косого крестика. Точно такого же крестика, какой был вышит черными нитками на платке Лизаветы.

Выходит, таким образом Вольдемар Глебов сообщал Лизаньке час, когда сможет явиться на свидание с нею? Очень хитро! И никаких подозрений не вызовет.

Но где же они могут встречаться? Далеко от дома Лизанька в такой час не пойдет, я уверен, а значит встреча их произойдет где-то неподалеку, прямо под боком. Где же это может быть?

Постойте…

Беседка в нашем саду! А я-то, глупый, недоумевал еще: кто же это нам там костей вишневых наплевал? Никто из домашних такого делать не стал бы, а вот Вольдемар…

Мне он никогда особо не нравился! Прямо-таки вижу, как он тянет руки к нашей вишне, срывает ягоду и со сладкой такой улыбочкой бросает себе в рот. А потом плюет косточки прямо нам под стол! Жрет и плюет, жрет и плюет. Да еще одной рукой при этом трогает Лизаньку за грудь…

Я даже зарычал от злости. Десять часов! Часы уже пробили десять, а значит Вольдемар уже явился в беседку, да и Лизанька наверняка тоже уже там!

Я метнулся по комнате, в поисках шпаги, которую снял с себя прямо здесь. Нашел ее на вешалке за комодом, схватил и бросился к двери.

Убью, гада! Как есть убью!

С грохотом распахнув двери, я скатился с крыльца и что было духу устремился к беседке.

Глава 24
Вот такая подлая любовь

Кровь у меня с силой пульсировала прямо в висках, я так и чувствовал, как она натужно струится по венам. И еще сердце бешено колотилось о грудную клетку, словно пыталось вырваться наружу.

Эта внезапная вспышка ярости возымела действие, на которое я сейчас никак не рассчитывал – над одним плечом у меня заискрился зеленый «эполет», а над другим уже начали проступать очертания красного.

Поняв, что не могу совладать с этим проявлением демонической магии, я замедлил свой бег, перешел на шаг, а вскоре и вовсе остановился. В таком виде я не мог появиться в беседке. Убью я сейчас Вольдемара Глебова или нет – большого значения это не имеет. Я должен научиться управлять своим гневом. А также собственным телом в моменты его проявления. Магия ныне под запретом, и никому не должно видеть ее проявления на моем теле.

Но постойте… Магия попала под запрет с повеления светлейшего князя Черкасского, специальным указом, подписанным покойным императором. Однако нынешняя императрица легко может этот указ отменить! Ей достаточно издать особый манифест, в котором будет сказано о прекращении гонений на магов и восстановлении их всех в правах. И взамен она немедленно получит целую армию чародеев, преданных ей и готовых использовать все свое магическое умение в ее поддержку.

И если совместить это с поддержкой гвардии, которую обеспечит государыне Гришка Орлов со своими братьями, то императрица Мария Николаевна сядет на трон очень прочно, и сможет без всякой опаски управлять империей.

Озаренный этой мыслью, я решил, что мне следует сегодня же поговорить с Марией Николаевной на эту тему и убедить ее в полезности магии для дел государственных. И тогда, заручившись словом императрицы, я составлю разговор с куратором Амосовым Петром Андреевичем, который скорейшим образом проведет совет магистров о выводе чародейства на Руси из подпольного состояния на свет белый…

Впрочем, едва только на глаза мне попалась та самая дорожка, ведущая к беседке, как все дела государственные тотчас вылетели прочь из моей головы, а перед глазами вновь замаячило самодовольное лицо Вольдемара Глебова. Я бегло глянул на свои плечи и убедился, что мои цветные «эполеты» успели испариться.

Это хорошо. Стоит только унять свой гнев, как они исчезают. Правда, вместе с ними пропадает и сила двух демонов, полученная мной после поединков с ними, но, чтобы расправиться с подлецом, мне совершенно не нужна магия. Честно сказать, мне даже шпага для этого не нужна, я мог бы свернуть ему шею и голыми руками, если… Если бы так было принято!

Но так поступать нельзя. За подобное если и не повесят сушиться на солнышке на длинной веревке, то на каторгу точно отправят. Да еще и имя будет опорочено недозволительными для дворянина деяниями. Только шпага и честная дуэль позволит сохранить имя чистым! Хотя, от каторги они могут и не защитить…

Да плевать – я все-равно убью этого негодяя!

Я решительно свернул на дорожку, ведущую к беседке, и пройдя по ней несколько десятков шагов, понял, что слышу какие-то голоса. Ошибиться сейчас мне было никак нельзя, и я прислушался, остановившись. Так и есть – где-то неподалеку, скорее всего именно на беседке, вели разговор двое. И один из них почти наверняка был мужчиной – мне показалось, что я слышу низкие нотки.

Я уверенно двинулся дальше, свернул за поворот и вновь остановился. Теперь я слышал голоса еще четче. Нет, отдельных слов разобрать возможным не представлялось, но было ясно, что говорят именно двое – мужчина и женщина. И мужчина при этом наверняка рвет с веток вишню, бросает ее в рот, а косточки плюет прямо мне под стол. С наглой такой усмешкой…

Скрипнув зубами, я ускорил шаг. За вишневыми ветвями уже мелькнули белые бруски беседки, когда я услышал отчетливый вскрик Лизаветы:

– Как вы можете говорить подобное⁈ Ведь я доверилась вам!

Сердце мое так и ухнуло куда-то в желудок и торопливо застучало там, вызвав нежданную слабость в ногах.

Неужели я опоздал⁈ Неужели то, чего я так опасался, все-таки случилось? Слова, подобные тем, что произнесла Лизанька, девушки обычно говорят в моменты сильного потрясения, и уж точно никак в моменты приятных вечерних посиделок. Между ними явно что-то произошло, и я точно знал, что оно мне сильно не понравится.

«Я доверилась вам»…

В чем именно доверилась? Она доверила этому человеку что-то, что он не смог сберечь? Что доверила? Свою честь девичью? Этому придворному моту и сердцееду, который даже и за кобылой принялся бы ухлестывать, если бы все девицы на свете исчезли бы вдруг? Да когда он вообще успел завести шашни с моей сестрой⁈ Ведь он безвылазно торчит в столице и отирается при дворе, участвуя едва ли не в каждой дворцовой интриге. Неужели он столь часто навещает своих родителей в Ижорском? Да, впрочем, мне певать на подробности, я просто хочу, чтобы он был наказан!

Теперь я лицезрел их обоих, и мужчину, и девушку. Лизанька – а это несомненно была она, я узнал ее платье, в котором он присутствовала за ужином – стояла у самого входа, и я прекрасно видел ее силуэт. Мужчина же стоял рядом, но фигура его была наполовину скрыта вишневыми ветками, но было заметно, что он держит Лизаньку за руку. Она попыталась вырваться, но он не позволил ей сделать этого, а наоборот – дернул ее к себе. Лизанька припала к его груди, замерла на мгновение, но сразу же отпихнулась и вновь попыталась сбежать. Но мужчина по-прежнему сжимал ее руку и не позволял ей сделать этого.

– Эй, сударь! – крикнул я, когда был уже в десятке шагов от беседки. – Отпустите ее немедленно! Надеюсь, ваша шпага при вас, потому что я собираюсь хорошенько вас проучить!

На бегу выхватив шпагу, я влетел на беседку.

– Я смотрю, вам пришлись по вкусу моя вишня и моя сестра? – рыкнул я. – Посмотрим, как вам понравится моя шпага!

Лизанька – толи с испугу, толи преднамеренно – не давала мне пройти вглубь беседки, своим телом пряча от меня Вольдемара, и потому свои слова я адресовал скорее скамейке, нежели конкретному человеку.

– Алешка, уйди! – вскричала Лизанька, пытаясь выпихнуть меня из беседки. – Я прошу тебя! Пожалуйста!

– Я уйду только после того, как взгляну, какого цвета потроха у этого негодяя! – в горячке воскликнул я и оттолкнул Лизаньку в сторону. – Защищайтесь, сударь!

Но последнее слово так и завязло у меня в горле, словно кость, попавшаяся в куске рыбы. Потому что передо мной находился вовсе не Вольдемар Глебов. Это был… Это был его отец, сам князь Сергей!

Я осекся, даже шпагу опустил, которую только что собирался без промедления пустить в ход.

– Князь? – ошарашенно пробормотал я. – Сергей Иванович… Но как же так?

Я вдруг понял, что в своей растерянности выгляжу достаточно жалко, и поторопился взять себя в руки. Заметив, что Лизанька сделала движение, чтобы выйти из беседки прочь, я поймал ее за платье и остановил. И почувствовал, как растерянность моя уходит, и на его место вновь возвращается былая злость. И может быть даже еще более сильная. Потому что связь Лизаветы с Вольдемаром Глебовым я вполне мог понять, хотя и не приветствовал. Он молод и хорош собой, богат может и не фантастически, но тем не менее вполне обеспечен… Да бог с ними, с деньгами – самое главное, что по возрасту он вполне годился Лизавете в женихи!

Но князь… Ему было уже около пятидесяти, и он был женат! Будь он холост, то вполне мог бы набиваться в женихи к моей матушке. Но к Лизавете…

Ей-богу, меня даже затошнило. А он стоял передо мной – высокий, крепкий, с зачесанными назад длинными чуть седыми волосами, и мне показалось, что он даже слегка улыбается. Не откровенно, конечно, а так исподволь, едва-едва.

– Князь, потрудитесь объяснить, что здесь происходит? – процедил я сквозь зубы.

Глебов с ответом не замедлил.

– Ничего такого, что могло бы вызвать у вас подобное возмущение, – сказал он. – Мы обсуждали с Лизаветой Федоровной состояние дел в вашем имении.

– А какое вам дело до нашего имения? – спросил я со всей презрительностью, какую только смог вложить в эти слова. – К тому же говорить об этом уместно со мной, или же с матушкой, но никак не с Лизаветой Федоровной. Вы бы еще с младшей Александрой об этом поговорили… К тому же, вы напрасно полагаете, что ваш фокус с платком смог меня обмануть. Я сыщик сыскного приказа, и разных фокусов мне довелось насмотреться. Вы всерьез полагали, что ваш крестик на платке введет меня в заблуждение? Вы думали, что я не догадаюсь, что он означает?

Я заметил, как князь усмехнулся. Но как-то очень уж вяло. Явно ему было сейчас не до веселья.

– Этот крестик не предназначался для ваших глаз, Алексей Федорович, – ответил он. – Никто другой так ничего и не заподозрил. Мы же не могли знать, что вы столь скоро вернетесь в имение, после своего недавнего отъезда. Обычно вас сюда и калачом не заманишь.

– И потому вы решили, что женщины в Светозарах могут стать легкой добычей? – спросил я холодно.

– Вы совершенно неправильно все себе представляете, – в тон мне отозвался князь Сергей. – Однако, я вижу, что кривить душой с вами бессмысленно, и потому откровенно скажу, что у меня к вашей сестре действительно самые сильные чувства…

– Вот как! – воскликнул я, и снова не позволил Лизаньке выбежать из беседки. Дернувшись, она прекратила свои тщетные попытки, и тогда закрыла лицо ладонями. – А княгиня Елена Андреевна в курсе ваших «сильных чувств»? Мне интересно, как она к этому относится?

– Никак, – сдержано покачал головой князь. – Княгиня, разумеется, ничего не знает. Даже не догадывается. И я хотел бы, чтобы такое положение вещей оставалось и впредь.

– Ого! – я едва не расхохотался. – Вы уже ставите мне условия! Однако, как я понимаю, ваш сын Вольдемар был в курсе упомянутых «сильных чувств», потому что наши люди видели, как он тут тайком шастал по имению. Подозреваю, что намедни они вспугнули его, и он так и не смог передать Лизавете вашей записки. И тогда вы решили разыграть этот фокус с утерянным платком… Лиза, – я повернулся к сестре, – ведь ты подарила свой платок князю Сергею на память о себе, я угадал?

Лизанька отняла от лица ладони и взглянула на меня со злостью. Мне даже жутко стало от этого взгляда. Не по себе как-то.

– Замолчи… – прошептала она трясущимися губами. – Замолчи, я тебя умоляю!

– Но ты же понимаешь, что так продолжаться больше не будет?

– Замолчи! – выкрикнула Лизанька и очень крепко стукнула меня кулачком по груди. – Замолчи, замолчи, замолчи!

Тогда я снова повернулся к Глебову.

– Видите, князь, что вы натворили? Моя собственная сестра в моем собственном имении требует от меня, чтобы я замолчал! Не ваши ли «сильные чувства» довели ситуацию до подобного? И что еще вы успели натворить в мое отсутствие? Что мне еще неизвестно?

– Если бы вы почаще бывали в своем имении, молодой человек, а не оставили бы его на попечении женщин, то наверняка были бы в курсе происходящих здесь дел.

– Вы будете мне указывать, как вести дела в моем имении?

– Я считаю себя в праве указывать вам на ваши ошибки, чтобы вы не допускали их в дальнейшем.

– А я считаю себя в праве посоветовать вам засунуть свои советы куда подальше и защищаться, потому что я намерен слегка обрить вашу великолепную шевелюру!

Я поднял шпагу. Князь Сергей отступил на пару шагов, подняв руки.

– Спокойнее, молодой человек, спокойнее! – проговорил он с улыбкой. – При мне нет шпаги, и я не могу сопротивляться. Вы же не станете нападать на безоружного!

– Вам очень повезло, князь, что мой гнев не застлал мне разум, в противном случае вы уже лежали бы на этом полу, – я шпагой указал на засыпанный вишневыми косточками пол беседки, – и бились в конвульсиях. Но как человек рассудительный и сдержанный, я позволю вам сейчас убраться подобру-поздорову. А завтра с утра, не позднее семи часов, буду ждать вас на берегу Ижорского пруда. И не забудьте в этот раз прихватить вашу шпагу, а также секунданта, который смог бы засвидетельствовать, что я убил вас в честном поединке.

– Убил меня⁈

Князь Сергей расхохотался, раскрыв рот и запрокинув назад голову.

– А вы забавный молодой человек! – вскричал он. – Мне даже будет немного жаль проткнуть вас шпагой. А потому я дам вам шанс передумать. Предупреждаю, что большую часть своей жизни я командовал драгунским полком, и славная рубка для меня, как мать родная. А вы же с вашим камер-юнкерством способны только танцевать со своей жалкой шпажонкой!

Хмыкнув, я поднял шпагу и поцеловал клинок.

– Не обижайся, дядя шутит, – сказал я шпаге. И мрачно глянул на князя. – Не позднее семи часов, князь! – снова сказал я. – Попрошу не опаздывать. В четверть восьмого я должен вас убить, чтобы поспеть к завтраку!

И чтобы подчеркнуть, что разговор на этом закончен, я вышел из беседки, утянув за собой Лизавету.

Мы шли через сад, но я вел ее не к дому, а наоборот – подальше от него, чтобы не наткнуться случайно на прогуливающихся перед сном гостей. Я шел очень быстро, и Лизанька вынуждена была семенить за мной следом, очень быстро перебирая ногами.

Когда я понял, что мы отошли уже достаточно далеко и поблизости никого быть не может, я резко остановился и развернул Лизаньку к себе лицом. Я рассчитывал увидеть в ее глазах что угодно: обиду, стыд, страх, но только не то, что я на самом деле в них увидел. Потому что это была ненависть. Порой мне доводилось ловить на себе подобные взгляды, но все они принадлежали людям совершенно посторонним, которым я тем или иным образом перешел дорогу. Но впервые в жизни на меня так смотрела моя собственная сестра.

И первый момент я даже не нашелся, что сказать. Потому что это жуткий взгляд напрочь выбил у меня из головы все мысли. А вот у Лизаньки, как оказалось, подходящие мысли имелись, и она не замедлила их озвучить.

– Зачем ты пришел? – спросила она с расстановкой, и я понял, что она нарочно медленно проговаривает слова, чтобы не сорваться на крик. Потому что крик затем мог бы легко перейти в слезы.

– Зачем ты пришел? – повторила она.

И хотя задан вопрос был дважды, отвечать на него было глупо, потому что тогда это выглядело бы просто каким-то оправданием. Словно я не имел права быть в своем имении там, где пожелаю.

А потому вместо ответа я тоже спросил, и это на мой взгляд было более важным:

– Как далеко у вас все зашло?

Лизавета отвечать не торопилась, и мне тоже пришлось задать свой вопрос дважды. Второй раз я его практически прокричал, и Лизанька от неожиданности вздрогнула. Опустила взгляд.

– Я не знаю, что для тебя означает «далеко», – проговорила она негромко.

– Ты все прекрасно знаешь, – сказал я, также как и она, медленно проговаривая слова. – Ты достаточно взрослая, чтобы понимать это. Даже Санечка это понимает… Насколько вы с ним были близки?

– Тебя это не касается.

– Меня касается все, что происходит в этом имении! – закричал я, не сдержавшись. Впрочем, сразу же спохватился, осмотрелся и повторил уже спокойно: – Лиза, меня касается все, что происходит с вами: с тобой, с Олюшкой, с Санькой…