Текст книги "Моя императрица (СИ)"

Автор книги: Дейлор Смит

Соавторы: Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Итак, слушайте меня, мои подданные! – объявила императрица торжественно. – С этого дня я, императрица Российская Мария Павловна, объявляю об учреждении новой коллегии – Коллегии Здравоохранения, и первым ее президентом назначаю Катерину Алексеевну Романову. Нести отчет за работу коллегии она будет только перед императрицей!

Вслед за этими словами наступила полнейшая тишина, лишь изредка нарушаемая Федькиным кряхтением. Затем Катерина потерла бровь и проговорила:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Министром стала.

Она вновь взялась за бокал и залпом выпила все, что в нем оставалось.

– Ко всему добавить имею следующее! – продолжила императрица. – В связи с тем, что действующий лейб-медик Монсей Яков Фомич более не в состоянии боле исполнять возложенные на него обязанности, на должность лейб-медика повелеваю назначить так же фрейлину мою Катерину Романову!

Может быть, мне показалось, но Катерина была слегка напугана. Она даже в лице изменилась, и застыло на нем теперь недоуменное выражение, смешанное с легкой паникой.

– Но, ваше величество… – проговорила она крайней неуверенно. – Возможно вам стоит рассмотреть какие-то иные варианты. Опасаюсь, что у меня недостаточно опыта…

– Вам не следует ничего опасаться, Катерина Алексеевна! – оборвала ее императрица. – Опасаться в данной ситуации следует мне, а я, как видите, совершенно спокойна!

Катерина сделала крошечный книксен и ничего не ответила.

– Виват! – сказал Орлов, чтобы не допустить затягивания молчания. И осушил свой бокал.

Все остальные тоже подняли бокалы.

– Виват императрица!

– Виват, виват!

Еще нынче утром Катерина была простой девицей без роду без племени, которую я из жалости оставил на погост в своем доме. Час назад она стала фрейлиной императрицы. А сейчас взлетела на такую недосягаемую высоту, что у любого дух могло захватить.

Президент новой коллегии! Личный медик императрицы!

Это не просто взлет, господа, это самая вершина желаемого. Выше нее разве что сам императорский престол… Это я несколько преувеличил, конечно, но лишь самую малость.

Я к своему бокалу едва приложился, но не потому, что не желал поздравить Катерину с высоким назначением, а просто не хотел сейчас пьянеть. Хоть и получил я тумаков и колотушек изрядно – от матушки, да от Гришки Орлова, – но голова у меня соображала, и я хотел обдумать, как же мне поступить дальше.

Матушка моя была права: присутствие высоких гостей в имении долго скрывать не получится. Мы не сможем запереть императрицу в доме навечно, и вести о ней очень быстро разнесутся по округе. Наверняка это процесс уже начался, и идет прямо сейчас, вот только молва пока не успела уйти дальше изгороди. Но уже завтра она доберется до ближайшей деревни. А дальше – больше. И пойдет-поедет!

Не-ет, определенно пора подыскивать для государыни новое укрытие. Тихое и крайне надежное, где она без помех сможет выносить наследника и в положенный срок произвести его на свет божий. Велика земля русская, и без всяких сомнений такое место где-то имеется. Нужно только его найти…

Мои размышления прервал голос матушки, обращающейся к Катерине:

– А что, Катерина Алексеевна, голубушка, коль уж вы теперь в полном праве врачевания состоите, то может покажите нам свое мастерство?

Катерина даже головой затрясла, настолько непонятной показалась ей эта просьба. И я поторопился встать на ее сторону.

– Матушка, ваша просьба звучит несколько странно! Катерина Алексеевна не какой-нибудь шут ярмарочный, чтобы исполнять по заказу хитрые номера. И врачевание – это вам не представление домашнего театра, где заказать можно любую пьесу.

– Я это прекрасно понимаю, Алексей Федорович, – с улыбкой ответила мне матушка. – А прошу Катерину Алексеевну об услуге только потому, что обратиться мне более не к кому… В деревне моей Ольшанке, что здесь совсем неподалеку, нынче баба молодая рожать удумала. В первый раз, до того других родов не было. Аленка, Савелия-кузнеца жена. Дочка Тимофея хромого. Помнишь Тимофея хромого, Алешка?

Я помнил.

– И живот-то вроде у нее не особо большой – у меня с Санечкой в два раза больше был, а уж когда Алешку носила, то вообще молчу, – продолжала матушка. – Но уже третий день она разродиться не может. Сначала орала, как порось недорезанный, а теперь уже и орать перестала. Силы совсем покинули ее. Бабка повивальная говорит, ребеночек там как-то неудобно встал, Аленка никак выдавить его из себя не может. Лекарь из уезда приезжал, пудрой с парика натряс на Аленку, кровь ей пустил и уехал. Ничего, говорит, сделать не может. Либо родит, говорит, либо помрет. Так это мы и без него знали!

Катерина слушала ее напряженно, я видел, как поигрывают желваки на ее красивых скулах. И вдруг подумалось мне, что я вижу сейчас перед собой не просто ту девицу, которую отыскал в заброшенном доме на окраине Петербурга в виде совершенно непотребном. Вижу я перед собой личного медика самой государыни – лицо, которое наделено огромным влиянием. И при этом она была президентом целой коллегии, и это обеспечивало ей такой уровень власти, о каком многие и мечтать не могут.

А я? Могу ли я теперь мечтать о ней по-прежнему? Как еще нынче утром? Или же мы теперь птицы разных полетов, и мне, нахохленному воробушку, не подняться до той высоты, где летает нынче сия прекрасная голубица?

– Лекарь уездный истинную правду сказал, – ответила матушке Катерина. – Аленка ваша либо родит, либо помрет, тут третьего не надо. Опыта работы с роженицами у меня нет совершенно, и потому я сомневаюсь, что смогу чем-то помочь. Но все же я хотела бы взглянуть на эту роженицу!

– А я так даже на этом настаиваю! – воскликнула Мария Николаевна.

И только мы с Катериной поняли причину ее пыла. В скором времени ей и самой предстояли роды, и насколько сложными они окажутся – одному богу известно. И ей очень хотелось бы, чтобы ее свежеиспеченный лейб-медик изрядно поднаторел к тому моменту в деле родовспоможения.

– Васька нас мигом на коляске до Ольшанки домчит! – обрадовалась матушка царской поддержке. И приказала девке, прислуживающей нам за столом: – Фекла, вели Ваське коляску запрягать. Мы в Ольшанку поедем!

Глава 19
Немного о страхе, когда режешь человека в первый раз

Мария Николаевна высказала желание отправляться в Ольшанку вместе с нами, но я строго-настрого запретил ей это. Не для того мы сбежали из Санкт-Петербурга в такую даль, чтобы светиться перед глазами посторонних людей.

В столь знатной барыне могут очень быстро признать императрицу, а слухи по империи распространяются с такой неимоверной скоростью, что порой только диву даешься. Мне ли этого не знать? Кто бы мог подумать, что сплетни обо мне с Катериной за считанные дни доберутся аж до самого Новгорода? Но ведь добрались же!

А кавалергарды светлейшего доберутся еще скорее. И в этот раз мне уже не скрыться от них, с такой-то поклажей! А эти ребятушки вообще не шутят, и в ответ на мою магию могут и свою собственную продемонстрировать.

Я не знаю, конечно, насколько она сильна, магия их, но зато знаю, что сам я лишь в самом начале ее постижения. Да и не могу я так рисковать. Собой еще мог бы, но теперь у меня такая подопечная, что сидеть мне полагается тише воды, ниже травы, и не отсвечивать.

А потому в Ольшанку отправились лишь мы с матушкой, да Лизанька с Катериной. Гришке же Орлову я наказал перед отъездом:

– Ты, Григорий, посматривай тут, чтобы государыня далеко от дома не отходила, да на глазах у людей не маячила. А лучше всего пусть в своей комнате сидит и отдыхает.

Гришка на это откликнулся очень неприветливо:

– А ты мне не указ, Алеша, чтобы я твои приказания слушал! Сам знаю, что мне делать!

– А коли знаешь, так и делай! – отвечал я. – Об одной заботе печемся.

Гришка рыкнул напоследок что-то неразборчивое и скрылся в доме. А мы с Катериной направились к коляске, где нас уже дожидались матушка с Лизаветой. В руке Катерина несла сумку рыжей кожи, в которую сложила свой медицинский инструмент и прочие необходимые вещи.

– А что это ты прихрамывать стал, Алешка? – поинтересовалась Катерина. – Не хромал же вроде…

– Матушка поколотила, – пожаловался я. – Черенком от вил. Больно так.

Катерина даже с шага сбилась, за рукав меня схватила.

– За что же это? – спросила она удивленно.

– В воспитательных целях, – пояснил я.

– И как? Воспитался?

Я вздохнул:

– Воспитался. Вот думаю-гадаю теперь, как исправить то, что наворотить успел…

До Ольшанки и в самом деле было рукой подать. На коляске не более получаса езды по вполне себе ровной дороге. Это после дождей по ней с трудом можно пробраться, но дождей проливных здесь давненько не было, так что ехали мы шустро.

Матушка моя, сидевшая рядом с Катериной, все приставала к ней с расспросами.

– А скажите мне, голубушка Катерина Алексеевна, – вопрошала она, – только ли телесные болезни вы лечить способны, или же и душевные тоже?

Я весьма смутно понял смысл этого вопроса. И, судя по недоуменному виду Катерины, она пребывала в том же положении.

– Я не уверена, что правильно поняла вас, Настасья Алексеевна. Что вы имеете в виду под душевными болезнями? Или же у вас в семье кто-то страдает слабостью рассудка? – В этом месте она усмехнулась и искоса глянула на меня. – Надеюсь, это не Алексей? Это было бы обидно, потому как у меня на него имелись большие планы!

Это явно была шутка, и матушка ее приняла. Звонко хлопнув меня по колену, она закатисто расхохоталась.

– На Алешку⁈ Планы⁈ Эк вас угораздило! Бедная девушка… – тут матушка перестала смеяться и кончиками пальцев утерла слезы под глазами. – Нет, я сейчас говорю совсем о другом человеке. Тут дело странное, и я бы даже сказала таинственное… Несколько дней назад – шесть, а может быть и семь, точнее уже и не припомню – там же в Ольшанке мужики из реки девку выловили.

– Русалку? – на полном серьезе спросила Катерина.

Матушка замотала головой.

– Отчего же русалку? Обычную девку, с руками и ногами, вот только чокнутую. Чуть не утопла бедолага, воды наглоталась, но ей на грудь надавили, так она всю воду сразу и выблевала. Была она не Ольшанская, да и вообще не моих деревень девка. Да и по всей округе никто не жаловался, чтобы девки у них пропадали.

– Действительно, странно, – согласилась Катерина. – Издалека ее по реке принести не могло, давно бы утонула. Может лодка у нее перевернулась?

– Может и лодка, – не стала спорить матушка.

– А сама она что говорит?

– В том-то и дело, что ничего толкового не говорит! Шарахается от всех, боится… Поначалу так и тряслась вся от страха, и мычала ересь всякую. Теперь-то попривыкла уже. Ее там же в Ольшанке у старухи одинокой поселили, она ей по хозяйству помогает. Но о себе все одно ничего не рассказывает, только смотрит волчицей, когда ее расспрашивать начинаешь… Вот я и думаю: может вы, Катерина Алексеевна, взглянете на нее? Может получится у вас ее в рассудок привести?

Тут во мне внезапно сыщик сыскного приказу проснулся, и всякие подозрения мне в голову полезли. Я даже Катерине ничего и ответить не дал, сам сразу вопрос матушке задал:

– А вы об этом случае в уезд сообщали? Кто из властей в курсе сего происшествия?

Оказалось, что никому матушка не сообщала, потому как не сочла это нужным. Девка на ее земле нашлась? На ее. Значит, и девка теперь тоже ее. Так у меня матушка рассудила.

Я возмутился таким подходом:

– Матушка Настасья Алексеевна, но вы же понимаете, что так дела не делаются! Если у девки сей хозяин найдется, то он может на вас и жалобу подать, что вы пытались ее незаконно присвоить!

Я заметил, что Катерина смотрит на меня выпученными глазами. И тоже глянул на нее вопросительно: что не так?

– Она вам котенок какой-то, что ли? – спросила Катерина с хорошо заметным возмущением. – Или кошелек, который кто-то обронил? Слушаю я вас, и у меня мороз по коже… Ну какой еще хозяин⁈

Я не особо понял причины ее возмущения и потому ответил, как посчитал нужным:

– Видимо, очень плохой хозяин, раз в розыск до сих пор девку эту не объявил. Но много хуже, если это и не девка вовсе, а барышня из благородных. Что о вас тогда говорить станут, матушка⁈

– Благородную уже давно искали бы, – резонно возразила матушка. – А эту не ищет никто, значит нет в ней ничего благородного. Обычная дворовая девка! Я думаю, она пошла купаться на реку, да ее течением унесло. Другие решили, что она утопла совсем, потому и разыскивать не стали.

– Тем более! – вскричал я с плохо скрытым возмущением. – Представьте себе, матушка, что вы нашли на своей земле чужую лошадь. А хозяин этой лошади решил, что она просто утопла в болоте и не стал ее разыскивать. Стали бы вы искать хозяина этой лошади, или же попросту присвоили бы ее себе – и вся недолга?

– Лошадь хоть не задохлая?

– Да без разницы!

– Это тебе без разницы, а мне разница есть, – заспорила матушка.

Видно было, что моя задачка ей пришлась по душе. Она принялась потирать подбородок, морщила лоб, словно что-то высчитывала, а потом высчитала все-таки и согласно кивнула:

– Да, пожалуй, ты прав. Нужно будет сообщить. Может и впрямь найдется хозяин этой сумасшедшей. Все равно толку с нее никакого! Расходы одни.

– Правильно, матушка, – похвалил я. – Законы для того и писаны, чтобы им следовать.

– Молодой ты еще, Алешка, просто, – махнула на меня рукой матушка. – Да еще на службе государевой состоишь, потому и мыслишь криво… Это в Англиях всяких законы писаны, чтобы им следовать. А на Руси испокон веков законы писались, чтобы их обходить удобнее было!

Я только вздохнул и покачал головой. Спорить с матушкой было невозможно. После того, как батюшки не стало, и ей самой пришлось следить за всем немалым хозяйством, она очень быстро превратилась в крепкую помещицу, решительно настроенную не только сохранить имеющееся состояние, но и многократно его преумножить.

И у нее это неплохо получалось, следует заметить! Вот только кулаки для этого ей приходилось всегда держать крепко сжатыми.

Молодец у меня матушка все-таки. Другая бы уже растеряла все, что было. Дочерей бы замуж поскорее за кого попало выдала, имение соседям продала бы за бесценок, да переехала бы к сыну в столицу, на его казенное жалование жизнь доживать.

Моя же оказалась не такая. Настоящая хозяйка, крепкая…

Вскоре мы прибыли в Ольшанку. Васька подкатил коляску к вросшей в землю избе с длинной покатой крышей. Окна в доме были распахнуты настежь, светлые занавески на них слабо колыхались от ласкового ветра.

Как только мы сошли с коляски, на крыльцо вышел кузнец Савелий – коренастый мужичок примерно моих лет, но уже с курчавой квадратной бородой и ручищами такими мощными, что, казалось, вложи в них подковы, так он и подковы сожмет, что глины кусок.

– Ну, как дела, Савелий? – спросила матушка, подойдя к крыльцу.

Кузнец устало покачал курчавой головой.

– Плохо, барыня Настасья Алексеевна. Боюсь, кончается Аленушка моя…

Он сморщился весь, вот-вот намереваясь заплакать, но не заплакал, и только плечи его подпрыгнули от громкого всхлипа. Катерина глянула на него хмуро и тут же прошла в избу. Матушка проследовала за ней, а я остался на крыльце. Положил Савелию руку на плечо и не сильно потряс, не зная, что еще можно сделать в такой ситуации.

– Ты, Сава, того… Держись, эта… В жизни всяко, эта, бывает…

Савелий затряс головой, соглашаясь с моими словами, но отвечать не стал. То ли не мог, то ли не знал что. Мы немного постояли молча, а потом из дома выглянула повивальная бабка лет пятидесяти на вид и сказала несколько удивленно:

– Савелий, там барыня молодая воды теплой просит, ей ручки обмыть требуется. Лекарь она, говорят. Сама Аленку твою смотреть будет.

Савелий, кивнув, метнулся в дом, а я же остался дожидаться на крыльце. Проходить в избу мне не хотелось, да и не знал я, будет ли это уместно. Ничем помочь в этой ситуации я не мог, а просто беспомощно смотреть, как постепенно угасает в человеке жизнь, не считал для себя возможным.

Аленку Савельеву я хорошо помнил. Деловитая такая в девках было, все про всех знала и все понимала. Даже читать выучилась! Правда, не пригодилось ей это. Я к ним с Савелием на свадьбу заезжал, когда прошлым летом в имении отпуск проводил, рубль подарил.

И вот надо же – разродиться не может. Плохо это. Бабы обычно мрут, если разродиться не могут. Уж не знаю, сможет ли Катерина чем-то помочь ей, но если не сможет, то очень жаль мне будет Аленку. В детстве, помнится, она за нами на реку бегала, а брат ее, Митька, все прогонял ее прочь, домой спроваживал, чтобы не мешалась нам, мелюзга. А она волком выла в ответ и сопли на кулак наматывала. Смешная такая…

Я поймал себя на том, что улыбаюсь, и поторопился стереть улыбку с лица. Не время сейчас для улыбок. Совсем.

Изнутри послышались шаги, заскрипели половицы. На крыльцо вышла Катерина, а за ней матушка с повивальной бабкой, да Савелий. Все смотрели на Катерину с напряженной надеждой. Она вытирала руки белым вышитым полотенцем.

– Ну? – спросил я.

– Плохо дело, – ответила Катерина, мельком глянув на Савелия. – Ребенок ножками вперед пошел и застрял. Я пыталась его развернуть, но не получилось. Не уверена, живой ли он вообще, но признаков жизни не заметила. Если он умер, то и мамочке недолго осталось.

– А если не умер? – хмуро спросил я.

– Тогда она проживет подольше, если здоровья хватит. С виду она крепкая, вроде. Но все одно: если плод не выйдет, ей конец.

Савелий издал вдруг тонкий протяжный звук, снова сморщился лицом, и плечи его затряслись.

– И что делать? – спросил я.

– Кесарить надо, – сказала Катерина и с прищуром осмотрелась.

– Это как так? – не поняла матушка.

– Операция такая. Разрезать живот поперек, – Катерина провела ребром ладони себе по животу, – потом вскрыть матку и достать из нее ребенка.

– Это что ж – как корову разделать? – выпучила на нее глаза матушка.

– Почти. Только потом все зашить нужно.

– Господи помилуй… – матушка несколько раз перекрестилась.

Повивальная бабка, слышавшая этот разговор, тоже пару раз себя освятила.

– И ты сможешь все это сделать? – спросил я с недоверием.

Катерина замотала головой.

– Я вообще не думаю, что это возможно! То есть разрезать живот и вынуть ребенка – не проблема. Но сохранить жизнь мамочке – тут я уже не уверена. Я не хирург, и здесь нет операционной. Нет, я присутствовала на подобных операциях, наблюдала, даже училась вязать хирургические узлы, но… Сама я никогда не резала человека!

– Это легче, чем ты думаешь, – вставил свое слово я.

– Провести такую операцию в наших условиях почти невозможно! – Катерина повысила голос, явно собираясь поставить точку в этом разговоре. Но вдруг добавила негромко: – Хотя…

Савелий тут же перестал трястись и уставился на Катерину с открытым ртом. И столько мольбы было в его взгляде, столько крика о помощи! Это короткое слово – «хотя» – живительным эликсиром капнуло ему на сердце, и он даже руки протянул к Катерине, надеясь, что вот сейчас она скажет нечто такое, что сможет вернуть ему жену. Щеки у него нервно дергались.

– Хотя? – повторила матушка, чтобы поторопить Катерину с продолжением фразы.

Катерина сунула полотенце повивальной бабке и опустила руки. Помолчала немного, задумчиво глядя на двор. Савелий вдруг вздрогнул без всякой причины и заскулил негромко – от напряженного ожидания слов Катерины, должно быть. И она сказала, ни на кого не глядя:

– Можно вынуть через разрез ребенка, а затем вовсе удалить роженице матку. Кровеносные сосуды, ее питающие, перетянуть. Швы можно сделать шелковыми нитями. Это органический материал, и примерно через год нить рассосется, а к тому времени все разрезы уже срастутся. Инфекция почти неизбежна, но у меня еще остался пенициллин, это тоже дает нам какой-то шанс… Вот… Как-то так!

Катерина развела руками и взглянула на Савелия. Тот не отвечал, и только беззвучно шевелил ртом, как рыба. Ясно было, что он ни слова не понял из того, что только что сказала Катерина. Тогда матушка положила руку ему на плечо и потрясла.

– Что скажешь, Савелий? Твоя жена – за тобой и слово последнее. Даешь добро доктору на то, чтобы операцию твоей Алене делать?

Савелий беспомощно глянул сначала на меня, потом на матушку, потом на Катерину. Но никто и не думал подталкивать его к какому-то решению, все ждали, когда он сам его примет. А он и не знал, что ответить, лишь лицо кривил в судорожных гримасах. Жуть как боялся он принять неправильное решение. И тогда он схватил меня за руку и сказал жалобно:

– Барин… Алексей Федорович… Что делать-то мне, а? Я ж не понимаю ничего! Как лучше, а⁈

– Сава, никто не знает как лучше, – пряча глаза, ответил я. – Знаю только одно: если ничего не делать, то сегодня-завтра помрет твоя Аленка. А если сделать, то может помрет, а может и нет. Это как бог даст.

– Понапрасну обнадеживать не стану, – добавила Катерина, – шансов выжить у нее немного. Но Алексей Федорович совершенно прав: если ничего не делать, то шансов не будет вовсе.

– Тогда делайте, барыня! – решился наконец Савелий. – Если бог смилуется, то все у вас получится как надо. А коль уж не смилуется, то так тому и быть.

И все в один миг переменилось. Выпрямившись, Катерина сразу же стала гораздо выше ростом, да и лицо у нее приняло такое выражение, что стало ясно: решение принято, и ее уже не остановить. Возможно, тот, кто с Катериной до сего момента знаком не был, и попытался бы – коль возникла бы на то нужда – чем-то ей препятствовать, но я бы ему тогда не позавидовал. Потому как точно знал: ничего бы у него не вышло. Это как пытаться остановить заядлого рубаку в самый разгар смертельной схватки: словами уговорить уже не удастся, а если влезешь под меч, то тебя и самого порубят в капусту.

– Алешка, неси из коляски мою сумку, там есть кое-какой инструмент с препаратами, – приказала Катерина тоном, не терпящим возражений. – Настасья Алексеевна, я видела у вас платок шелковый. Вы смогли бы распустить его на нити?

– Смогла бы, – не стала возражать матушка. – Тем более, что он и сам уже распускаться начал.

– Спасибо. Савелий, ножи в доме найдутся?

Савелий был местным кузнецом, и всевозможных ножей у него хватало, о чем он и оповестил Катерину торопливыми кивками.

– Неси самые острые! Чем острее, тем лучше. Свечи, сколько нейдешь. Еще теплой воды побольше. И водку! Водка в доме есть?

– Есть! Есть водка, хорошая! – заверил ее Савелий.

– Тогда быстро! Не стой на месте, как истукан! – Она стремительно развернулась к повивальной бабке. – Как ваше имя?

– Агафья! – немедленно отозвалась та, напуганная неожиданным напором. И указала на матушку. – Вот барыня знает…

– Еще нужны чистые простыни, Агафья!

Та перекрестилась.

– Да где ж мне их взять-то⁈ Мы не баре, чай, чтобы на простынях спать. Мы все больше по-простому…

– Савелий! – крикнула исчезнувшего было в избе кузнеца матушка. Тот сразу высунул наружу нос.

– Ась, Настасья Алексеевна?

– Я на свадебку вам с Аленкой целый сундук белья разного надарила. Цело оно еще?

– Целехонько, барыня, не притронулись даже.

– А что так? Ничего дарить вам больше не буду… Принесешь простыней Катерине Алексеевне, понял?

– Понял, Настасья Алексеевна!

Я принес из коляски рыжую сумку, отдал ее Катерине и хотел сойти с крыльца, чтобы не путаться под ногами, но Катерина поймала меня под руку.

– Ты куда?

– Туда… – я неопределенно махнул рукой в сторону.

– Ты мне здесь нужен.

Я был удивлен такой новостью.

– Зачем?

– Страшно мне, Алешка. Так страшно мне еще никогда не было. Никогда я еще людей не резала. А если ты рядом со мной постоишь, то и мне не так страшно будет.

– Хорошо, Като, я буду с тобой…

Кивнув мне с благодарностью, Катерина снова вошла в избу. На мгновение замявшись у порога, я проследовал за ней.