Текст книги "Моя императрица (СИ)"

Автор книги: Дейлор Смит

Соавторы: Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17
Матушка знает все! И всегда права…

Гости устраивались на постой. Матушка выделила государыне большую комнату на втором этаже, где когда-то находился батюшкин кабинет, в котором он любил почитывать книги про охоту и всевозможное оружие. А также иной раз разбивал партию в бильярд. Правда, чаще всего сам с собой. Либо с Гаврилой. Не очень общительный у меня был батюшка.

Для Катерины и камер-фрейлины Голицыной были выделены две маленькие комнатки в дальнем краю жилого крыла. Дверей комнаты не имели, и потому на них по скорому приделали занавески на веревках – можно было сдвигать и раздвигать их по мере необходимости. Не самое лучшее решение, конечно, но матушка заверила фрейлин, что это временно, что она уже послала за плотником, чтобы он срочным порядком изготовил и навесил на комнаты двери.

– К вечеру, – заверила она, – все уже будет сделано, так что беспокоиться не о чем.

Парашку Катерина оставила при себе. Гришке Орлову, Кристофу и Федьке с Гаврилой отдали в распоряжение маленькую пристройку за домом. Для Фике была подготовлена комнатенка рядом с комнатой императрицы – все же она была самой настоящей заграничной принцессой, хотя этот ее титул и мало кто воспринимал всерьез. Я полагаю, что большинство считало это какой-то странной игрой, правила которой были неясны, но казались чрезвычайно забавными.

Хотя, сама Фике никакого особого отношения к себе и не требовала. Кристоф неотлучно находился рядом с ней, и ей этого было достаточно. При посторонних, надо сказать, эти влюбленные вели себя достаточно сдержано и прилично, но каково было, когда они оставались наедине – этого я сказать не могу. Сие мне неведомо.

А, впрочем, возможности оставаться наедине у них и не было. Разве что на пару минут, где-нибудь в гостиной, когда остальные покидали ее по каким-то своим делам. Но считать это чем-то неприличным вряд ли можно было, ведь они особо не таились и не прятались ни от кого, и их кратковременный «тет-а-тет» был скорее вынужденным, нежели подстроенным нарочно.

Но от внимания матушки моей, разумеется, не ускользнул тот факт, что эти двое очень близки и, мягко говоря, симпатизируют друг другу. И потому уже скоро у меня с матушкой состоялся разговор по этому поводу.

– А что это, Алешенька, за два голубка сидят у нас в гостиной, и все чирикают, чирикают? – спросила матушка, отозвав меня на двор. – Кристоф и эта… принцесса? И что за имена у них такие странные, больше на клички собачьи похожие? Может ты мне объяснишь?

Пришлось объяснять, тщательно подбирая слова.

– Кристоф Завадский – мой недавний приятель, мы познакомились на ассамблее у князя Бахметьева… – начал я.

– На той самой ассамблее, где князя пытались застрелить? – тут же перебила меня матушка, выказав небывалую осведомленность о делах столичных.

Я даже брови приподнял. Но тут же совладал со своим лицом, чтобы не давать повода маменьке сомневаться в моей честности.

– Да, та самая ассамблея, которую сразу же окрестили «кровавой», – как можно небрежнее ответил я. – Там очень запутанная история получилась, и я обязательно вам ее расскажу, матушка…

– Да уж расскажи, будь добр!

– … но немного позже. А пока позвольте поинтересоваться, откуда вам стало известно об этой ассамблее? Или «Петербургские ведомости» уже успели привези в нашу глушь?

– «Ведомостей» столичных я не читала, – ответила мне матушка. – А историю это поведал мне сосед наш, князь Глебов. Был он у нас не так давно с визитом.

– Один был или в компании с кем? – как бы между прочим поинтересовался я.

– Почему же один? С женой своей Еленой Андреевной заезжал, да с сыновьями, Владимиром и Борисом. Кофий мы пили с плюшками… Вот князю, кстати, сын старший кофий привез из Петербурга, а ты мне снова позабыл. Остатки допиваем, скоро вообще ничего не останется.

– Обязательно привезу, матушка! – пообещал я, мысленно коря себя за то, что забыл прихватить гостинцы. Да разве ж до того мне было? Впрочем, все это просто оправдания… – Вот дела свои срочные решу, и сразу же привезу!

– Что ж, тогда поговорим о делах, – согласилась матушка. – Объясни-ка мне, Алешенька: с каких это пор императрица сама разъезжает по землям своих подданных, да на постой в их имениях останавливается? Без всякого уведомления, почти тайком? Тебе что-то об этом известно?

– Известно, матушка, – кивнул я. – Все это с тех самых пор, как узнал я, что государыню нашу извести решили, так же, как и ранее императора. Так что в имении нашем государыня жизнь свою спасает… Прошу простить меня, матушка, но это произошло целиком по моему наущению, и я взял на себя ответственность пригласить Марию Николаевну к нам в имение. И я прошу вас держать этот визит в тайне, покуда это возможно, и пока я не нашел другого места для безопасного пребывания государыни.

По матушкиному лицу было понятно, что нечто подобное она и предполагала, и слова мои новостями для нее не стали. Толи настолько проницательной была моя родительница, толи просто очень хорошо владела лицом.

– Допустим… – сказала она после минутного молчания. – Допустим государыня пережидает у нас опасность для жизни своей. Но что здесь делают все остальные люди? Или ты думаешь, никто не заметит, что к нам в имение пожаловало такое огромное количество гостей? Думаешь, это не пробудит ни в ком интерес? Думаешь, люди не станут задавать вопросы? Или же ты рассчитываешь всех их лишить памяти своими… – тут матушка звонко щелкнула пальцами. – Своими щелчками?

Я понуро повесил голову. Я и сам понимал, что прибытие в имение такого количества гостей очень трудно будет скрыть от соседей, но я рассчитывал, что в запасе у меня будет хотя бы пяток дней, покуда я не найду новое место, куда можно переправить государыню.

Но, как знать – может быть матушка и права, и времени у меня в запасе гораздо меньше. Да еще Глебовы к нам зачастили. А язык держать за зубами они, судя по всему, не особо привыкли.

– Матушка, я немедленно займусь поиском нового убежища для государыни! – пообещал я искренне. – Я не думал, что наш визит окажется столь приметным.

– Не думал… – повторила матушка и с прищуром осмотрела двор через мое плечо. – Иди-ка за мной, Алешка, я покажу тебе, о чем ты еще не подумал.

И сразу же пошла вкруг дома к амбару. Я засеменил за ней, почему-то чувствуя себя жутко виноватым. Моя матушка здорово умела вызывать у окружающих чувство вины.

– А не подумал ты, Алешка, о том, – говорила матушка по пути к амбару, – что та опасность, которая грозит Марии Николаевне, может отразиться и на тех людях, которые ее окружают. И если для гвардейцев и прочих фрейлин это все – их собственный крест, который они обязаны нести с честью, то лично для меня и для твоих сестер – это просто неудачное стечение обстоятельств. А я не привыкла быть жертвой обстоятельств, Алеша…

Мы вошли в амбар, ворота которого оказались открыты нараспашку. Здесь возилось двое мужиков с вилами, но они сразу же удалились, едва только матушка на них взглянула. Ей и говорить ничего даже не пришлось для этого.

Как только мужики вышли, матушка торопливо осмотрела амбар, нашла у стены обломок черенка от вил, крепко сжала его и похлопала кончиком себе по ладошке.

– Годится, – сообщила она. – О чем это я? Ах, да – о том, о чем ты еще забыл подумать! А забыл ты, Алешка о том, что, спасая государыню, ты, сам того не желая, подставил под удар нас с твоими сестрицами. Когда царицу зачнут искать – а искать обязательно зачнут, – то дело может и стрельбой закончится, и палить они будут куда ни попадя. А то и избы жечь примутся, чтобы следы замести. Если уж на царицу покусились, то сколько обычных людей при этом покрошат, они и считать не станут… Когда занимаешь политикой, Алешка, политика тоже начинает заниматься тобой!

И с этой мудрой фразой матушка крепко приложила мне обломком черенка по плечу. Я сжался весь, попытался выскочить обратно из амбара, но добрый удар повдоль спины заставил меня коротко вскрикнуть и остановиться. Я так и потянулся рукой к тому месту, куда прилетел черенок, а матушка уже вновь врезала мне пониже спины.

– Больно!.. Матушка, да перестаньте же вы! Ай! Больно-то как!

По обеим бедрам мне прилетела колотушка, потом снова по спине, потом по плечу, по спине, по спине, по спине.

Я заметался по амбару, как поросенок, когда его резать удумали, но матушка повсюду поспевала за мной, будто молния. Я в угол – она туда же. Я в другой – а она уже там меня поджидает, и удары сыплет. Хотел в ворота кинуться – так чуть по лбу черенком не получил.

Тогда я упал на большую охапку прелого сена и голову руками закрыл.

– Матушка, только по голове не бейте! Мне ею сегодня еще думать придется! – заголосил я.

Но матушка уже весь свой гнев выпустила, откинула черенок в сторону и перевела дух. Отряхнула ладони друг о друга, потрепала меня по волосам, а потом за шиворот заставила подняться на ноги. Принялась бегло меня осматривать, на предмет выявления ран и прочих повреждений. Я только шипел болезненно.

– Ну, как ты? – поинтересовалась матушка.

– Да день сегодня не задался, – отвечал я, морщась. – Бьют все подряд. Уже все тело болит.

– Ничего, бьют – значит любят. До свадьбы заживет! – матушка потрепала меня по щеке. – Что ж ты магию свою не использовал? Метался тут, как бесенок. Противно смотреть было.

– Да что ж я – ирод какой, чтобы магию против матери родной использовать? – чуть не всхлипнув, сказал я.

– Правильно, сынок, – сказала матушка. – Молодец, верно мыслишь. Но взглянуть было бы интересно, чему тебя там граф Амосов научить умудрился!

Она подняла руку, и вдруг из кончиков пальцев ее вырвались изогнутые светящиеся струи. Матушка коротко встряхнула рукой, и струи послушными плетями ударили по полу амбара, вмиг разметав все сено к стенам. Матушка пошевелила пальцами, и эти плети аккуратно подхватили увесистую охапку сена, перенесли ее к моим ногам и уложили небольшим стогом. А потом вмиг исчезли, осыпавшись мелкими искрами.

Я так и охнул.

– Матушка… – какое-то время я даже слов нужных подобрать не мог. – Как же так? А я ведь и не знал даже! Почему вы мне не говорили⁈

– Зачем? – спросила матушка.

– Ну, как это «зачем»? Чтобы я знал! Я ведь думал, что я среди нас один такой!

– Не один, Алеша, не один! – привстав на цыпочки, матушка чмокнула меня в щеку. – А не говорила никому, потому как не хотела, чтобы отец твой Федор Иванович знал об этом. Уж очень сильно он сам желал магией владеть, но бог не дал ему такого дара. Вот я и подумала: зачем мне ему душу травить? Пусть лучше не знает ничего.

– Но, матушка… А как же сестрицы? Олюшка, Лизавета, Санечка… У них тоже есть дар?

Но матушка покачала головой, отрицая мое предположение.

– Если до сей поры дар к чародейству у них не проявился, то очень невелик шанс, что он вообще когда-нибудь проявится. Сестры твои в отца пошли, а вот тебе, наверное, от меня склонность к чародейству передалась.

– Магический дар не передается по крови, – ответил я машинально. – Наличие или отсутствие его зависит от совсем других факторов. Таких как состояние магического поля в момент зачатия, структура силовых линий, напряженность поля в том месте, где человеку приходится проводить большую часть своего времени… Даже наличие тех или иных заболеваний может сказаться на появлении дара. Но передаться от матери к сыну он не может.

Тут матушка моя впервые за все время улыбнулась, и сразу стала еще краше. Она вообще у меня очень красивая дама… Впрочем, я, кажется, об этом уже упоминал. Но почему бы не повториться, коль уж и самому нравится слышать подобное?

Так вот, матушка у меня дама весьма привлекательная, даже несмотря на свой возраст (а было ей уже сорок три лета), так что даже приятели мои, Потемкин с Вяземским, хвосты перед ней распушали, что те птицы павлины в императорском саду, когда она в прошлом году приезжала погостить в Петербург. Правда, по сусалам от меня оба получили, и сразу же хвосты свои спрятали. Ненадолго, впрочем. Уже на следующий день распушали их перед сестрицами моими. Но это уже другая история…

И вот сейчас матушка улыбнулась и потрепала меня за ухом, как кота.

– Все-то ты у меня знаешь, Алешка, все-то ведаешь! Не зря граф Петр Андреевич за твое обучение взялся, ох не зря! Почуял он в тебе искру.

Матушка одобрительно шлепнула меня по щеке. Пока она трепала меня за ухом, я блаженно жмурился, но от шлепка этого сразу распахнул глаза во всю ширь.

– Стараюсь, матушка! Петр Андреевич прочит мне большое будущее по чародейской линии, да я и сам чую, что у меня многое получается само собой. Так, глядишь, и в магистры выбьюсь!

– Выбьешься, Алешенька, обязательно выбьешься. Граф Амосов кого попало себе в ученики не берет, нет у него времени тратиться на всякие пустышки… Ты мне лучше вот что скажи…

И с этими словами матушка взяла меня за отворот камзола и притянула ближе к себе. Я снова на всякий случай зажмурился.

– Опять бить будете, матушка? – спросил я.

– Изначально хотела, но уже весь пар выпустила. А ведь до главного пока так и не дошла.

– И что же у нас сегодня главное, матушка?

– Князь Глебов мне намекнул, что в доме нашем столичном с некоторых пор поселилась особа, которую ты называешь своей кузиной из Новгорода. Сначала-то я подумала, что это сестрицы моей дочка, Натали Кулдасова, к тебе на погост пожаловала. Но тут как по заказу письмо от Кулдасовых прилетело. Отправились они в Псков-город всем семейством, и сообщают, пробудут там до следующего лета. Так что не Наташа это живет у тебя, верно?

Я с очень большим трудом переглотнул.

– Верно.

– Так кто же это тогда? Других кузин подходящего возраста у тебя и нету. Апраксиных дочки еще малые совсем, а старшие Сумароковы – так они уже дамы в летах, у самих дети уже детей имеют… Вот я и не пойму: ты кого в дом к нам привел, поганец ты эдакий⁈

Я прижал руки к груди.

– Матушка, я вам сейчас все объясню… Да, я пустил на временное проживание одну девицу, но только из желания помочь ей, потому как ее обобрали до нитки разбойники питерские, да еще по голове так дали, что память она растеряла. Если бы я ее к нам в дом не принял, то сгинула бы она совсем. А так я ее в Олюшкиной комнате поселил, ничего лишнего себе не позволял. Она очень умная и порядочная. Если мне не верите – у Гаврилы можете спросить, он врать не станет!

– И спрошу, – пообещала матушка. – Обязательно спрошу. Только как же барышня в одиночку с двумя мужчинами в одном доме живет? Неправильно это! Вот о вас и говорят уже что попало.

– Ну почему же в одиночку? – возразил я, не подумав. – Я ей служанку нанял, Парашку.

Матушка моментально нахмурилась.

– Парашку? Какую такую Парашку? Уж не эту ли пигалицу, что вместе с вами явилась?

Я понял, что проболтался. Но было уже поздно что-либо исправлять, и потому я просто кивнул. Матушка непонимающе склонила голову к плечу.

– Так зачем же ты, Алексей Федорович, прислугу с собой в Светозары взял, а саму барышню в доме одну оставил? – строго спросила она.

Я глянул на ее исподлобья и совсем опустил голову, ожидая новой грозы.

– Постой, постой… А не хочешь ли ты сказать, что девица эта приехала вместе с вами?

Снова кинув исподлобья быстрый взгляд, я увидел, что матушка закрыла себе рот ладонями.

– Погоди… Вряд ли это принцесска немецкая. Уж больно она молода, да и умишком похвастать не может, а про барышню твою рассказывали, что она медицине обучена, едва ли не мертвых на ноги подымает.

– Ну уж не совсем мертвых… – я повел плечом. – Это уже люди придумали.

– Помолчи! – воскликнула матушка и убрала пальцы от лица, сцепив их замком у себя на груди. – Это что же получается? Принцесску мы в расчет не берем, с Катькой Голицыной я давно знакома, остается только… – матушка приподняла брови. – Неужто фрейлина Романова⁈

Она столь неожиданно повысила голос, что я весь так и сжался, ожидая оплеухи. Но матушка только задумчиво потеребила себе кончик носа.

– Как интересно… – пробормотала она. – Собою хороша, глаза умные, держится независимо. За считанные дни из безвестной девицы смогла стать фрейлиной самой императрицы… Катерина Алексеевна, кажется? – Я кивнул. – Не похоже что-то, чтобы она столь уж сильно память потеряла. Может это хитрость какая с ее стороны, а?

Матушка глянула на меня вопросительно. Нисколько не задумываясь, я помотал головой.

– Нет, матушка, не думаю. Я встретил ее при таких обстоятельствах, которые исключают всякую хитрость. История ее весьма загадочна, но уверяю вас, что человек она крайне порядочный, и окромя меня никто больше не мог помочь ей в тех обстоятельствах. И что бы там в свете не сплетничали, но никаких иных отношений, кроме дружеских, у нас с ней пока не было.

Язык мой – враг мой! Я так долго и красиво говорил, но это единственное слово – «пока» – оброненное без всякого умысла, лишила мою речь первоначального ее смысла: представить пребывание Катерины в моем доме в самом благочестивом свете.

И это не ускользнуло от чувствительных ушей моей матушки.

– Пока? – тут же переспросил она.

– Что? – глупо моргнул я.

– Ты сказал, что у вас с ней пока не было иных отношений, кроме дружеских. Не означает ли это, что ты намерен как-то изменить подобное положение вещей в скором времени?

Ну, разумеется, я был намерен! Я мечтал об этом, я желал этого! Даже пару раз, черт возьми, видел это во сне!

Но не мог же я вот так напрямую сказать об этом своей матушке? Язык у меня не поворачивался сказать такое.

А матушка взяла меня двумя пальцами за подбородок и покрутила мне голову туда-сюда, внимательно меня осматривая. Посмотрела мне в глаза, хотя мне при этом показалось, что заглянула она в самую душу. Я поторопился отвести взгляд, чтобы она не заподозрила чего, но матушку мою провести было не так-то просто. Проницательнее ее была разве что «открытая книга» князя Гантимурова Павла Семеновича.

– Вот так дела, – с задумчивостью произнесла матушка. – Дожила, слава богу… А ты ведь влюблен, Алешка, в девицу эту!

Я подвигал бровями, чтобы изобразить свое презрительное отношение к подобным речам.

– Скажите тоже, матушка – влюблен! Я что вам – рыцарь Тристан какой-нибудь, что ли?

– По-твоему, только англичашки на романтическую любовь способны? А мы здесь все так просто – по запаху пару себе подбираем?

– Да нет, я вовсе не это имел в виду, – вконец смутился я. – Кстати, помимо медицины Катерина неплохо знает английский язык.

– Английский? – удивилась матушка. – Она у тебя не шпиенка часом?

– Да нет! – обиделся я. – Не похожа она на шпиенку.

– Если бы шпиены были похожи на шпиенов, то их бы всех повесили давно, и весь разговор! И не было бы больше шпиенов, – резонно заметила матушка. – Ладно, не дуйся! Сама понимаю, что никакая она не шпиенка, твоя Катерина. Пошли в дом, а то, поди, там уже все решили, что я тебя тут вовсе прибила…

Глава 18
Коллегия для чудо-препарата и проверка нового лейб-медика

Отобедали мы зайцем, которого обжарили с луком и морковью в масле и протушили в сметане. Матушка с довольным видом пояснила, что зайца этого Санечка самолично в петлю изловила, кишки ему выпустила и шкурку сняла. Да так аккуратно, что и не попортила нисколько. Вон она, выделанная, у амбара висит, сохнет.

Сама же Санечка до сих пор в дом явиться не изволила и, по словам Лизаветы, это было нормальным явлением. Ждать ее следовало не ранее захода солнца.

– На пруду она, с девками деревенскими. Лишь бы вечером ежа в дом не притащила, а то всю ночь топать по полу будет, спать спокойно не даст…

Гаврила от этого маялся сильно – уж больно он соскучился по Санечке. И переживал, что гостинца никакого не захватил из Петербурга, нечем порадовать будет любимицу. А потому отправился за околицу свистульку из ивовой ветки точить.

Федька же с нами за столом сидел. Рясу вонючую с него насилу содрали и сожгли, кажется, а самого нарядили в батюшкину одежу. Старую, но вполне справную. Во всяким случае, никто за столом не вонял и не позорился перед императрицей. Федор молча ел, молча пил водку, и все его полностью устраивало.

Гришка Орлов по-прежнему был мрачен и на меня старался не смотреть. Но меня это не особо задевало. Что я – девица красная, чтобы на меня пялиться?

Однако, зато я заметил, какими глазами он глядел на Катерину! Все было в глазах этих – и пыл, и страсть. И не нужно было семь пядей во лбу иметь, чтобы понять: вот кто подлинный Тристан, вот кто по-настоящему кипящий котел всевозможных страстей!

Впрочем, его Изольда, то бишь моя Катерина, взглядов его горячих словно бы и не замечала, и Григорий в конце концов, чтобы не выглядеть глупцом, оставил свои пылкие атаки и принялся уничтожать несчастного зайца.

Но зато я приметил, что сама Катерина пару раз бросила быстрые и, как ей самой казалось, неприметные взгляд на мою матушку. Но от матушки моей сложно скрыть что-либо! Я сразу понял, что все она приметила и оценила это как-то по-своему. Покивала даже каким-то своим мыслям.

Это был хороший признак. Должно быть матушка осталась довольна Катериной. А когда обед был окончен, и над столом завитали ничего не значащие светские разговоры, матушка вдруг посмотрела на Катерину заинтересовано и спросила:

– Катерина Алексеевна, а правду ли говорят, что вы большой талант к медицине имеете, и способны людей излечивать даже тогда, когда другие медики на них уже крест поставили?

Сказавши это, матушка быстро перекрестилась. Катерина замерла на мгновение, кинула на меня взгляд и пригубила бокал с красным вином, к которому ранее и не притронулась даже.

– Я смотрю, столичные слухи весьма быстро распространяются по империи, – сказала Катерина, когда отставила бокал в сторону. – Однако люди склонны сильно преувеличивать мои способности. Те успехи, которые я возымела в излечении некоторых пациентов, случились во многом благодаря удачному стечению обстоятельств.

– Вот как? – вмешалась в разговор Мария Николаевна. – А как же ранение князя Бахметьева на «кровавой ассамблее»? Говорят, князь получил пуляю прямо в грудь и был при этом весь в крови. А вы соорудили медицинский инструмент из столовых ножей и спасли-таки князя от неминуемой смертии!

Катерина едва заметно усмехнулась.

– Никакая смерть князю Бахметьеву в тот вечер не угрожала, – заверила она. – Все это только смотрелось страшно, но опасности для жизни было не больше, как если бы он просто упал с лошади.

– Можно и с лошади упасть так, что расшибешься насмерть, – возразила матушка.

Катерина помотала головой.

– Это не тот случай. Пулю остановил нагрудный крест сиятельного князя, и она застряла у него в ребрах. Спорить не буду, боль при этом он испытывал сильнейшую, да и внутренние органы могли сотрястись от такого-то удара, так что князь вполне мог полагать, что умирает. Но внутрь тела пуля не прошла. Вот если бы она была не круглая, а заостренная, тогда и крест бы не спас Афанасия Ивановича.

Тут вдруг рассмеялся Гришка Орлов.

– Заостренная пуля! – воскликнул он. – Это вы забавно придумали, Катерина Алексеевна, душа моя. Пуля в виде наконечника от стрелы! Вот только толку от этого не будет никакого. Такая пуля будет только кувыркаться в полете и бить плашмя.

– Во-первых, я не ваша душа, – повернула в его сторону голову Катерина. – А, во-вторых, не стану спорить. Вы привыкли обращаться с оружием, вам виднее. Но если оружие будет со спиральными нарезками в стволе, то при выстреле пуля начнет вращаться вокруг продольной оси и не станет кувыркаться. Впрочем, я мало что понимаю в оружии, к тому же мы сейчас говорим не об этом…

А Гришка призадумался. Был заметно, что идея Катерины о заостренных пулях его заинтересовала. Он потирал подборок, что-то задумчиво бормотал и пальцами изображал какие-то кукиши.

– А еще придумайте специальный патрон под заостренную пулю, – посоветовала ему Катерина. – Чтобы заряжать ружье не через дуло, а через казенную часть. Вставил такой патрон, в котором уже есть и порох, и пуля – и выстрелил. Вставил – выстрелил. Вставил – выстрелил. Гораздо меньше времени занимает!

Орлов смотрел на нее во все глаза. Это уже было даже не обожание, и не попытка обратить на себя внимание прекрасной дамы – так, пожалуй, смотрят на лик святого на иконе, когда просят у него что-то жизненно важное.

Да и я тоже сейчас смотрел на Катерину так, будто видел ее впервые. У меня и дар речи пропал даже.

– Но постойте… – растерянно проговорил Григорий. – А как же тогда порох в том патроне поджечь-то? Без того ружье не выстрелит!

– Ну так придумайте капсюль! – со смехом ответила ему Катерина. – Добавьте в него гремучую ртуть, и он так подожжет ваш порох, как никакой фитиль не сможет! Количество осечек станет мизерным, а перезарядка ружья займет считанные мгновения…

– Бог ты мой… – едва слышно выдохнул Орлов. – Бог ты мой…

Глаза его так и бегали, не глядя ни на кого конкретного. В голове его, судя по всему, уже роилось множество мыслей на этот счет.

Впрочем, дамам разговоры об оружии показались не интересными.

– Да господь с ними, с пулями! Давайте снова говорить о медицине!.. А как же тогда молодая супруга Семена Кирилловича Нарышкина? – вернулась к прежней теме государыня. – Марьюшка, кажется, ее зовут. Я слышала, помирала она совсем, а вы ее своими микстурами за одну ночь излечили. Без ваших препаратов она богу душу отдала бы через пару деньков. Уж я-то знаю, я видела уже таких болезных!

– Да, Марьюшке Нарышкиной повезло, что Семен Кириллович догадался ко мне за помощью обратиться, – согласилась Катерина. – И еще повезло, что я успела к тому времени лекарство нужное изготовить, а готовится оно достаточно долго… Кстати, ваше величество, неплохо бы наладить производство этого препарата, и тогда смертей по империи в сотни раз меньше будет.

– Так уж и в сотни? – не поверила матушка. – Мне кажется, милочка, вы несколько преувеличиваете силу вашей микстуры.

– Это не микстура, Настасья Алексеевна, это антибиотик. И препарат сей называется пенициллин. Большинство смертей в ваше время… извините – в наше время, происходит по причине различных бактериальных инфекций. Даже полученная в сражении рана не столь опасна сама по себе, как инфекция, которая проникнет в человека через такую открытую рану. И мой препарат способен излечивать большинство подобных инфекций. Так что я уверена, Настасья Алексеевна, что, сказав об уменьшении количества смертей в сотни раз, я даже поскромничала, и на самом деле следовало сказать: в тысячи раз!

Матушка выгнула губы дугой и несколько раз подряд кивнула. Подобный жест с ее стороны был большим проявлением уважения.

– Производство подобного препарата должно осуществлять под государственным контролем, – произнесла она. – Государыня Мария Николаевна, вы так не считаете?

– Это несомненно так, – отвечала императрица. – Как и рецепт его должен быть государственной тайной. Если же лекарство это проявит себя в должной мере при лечении подданых Российской империи, то государство сможет продавать его и в Европу, изрядно пополнив за сей счет казну. Возможно, нам понадобится новая коллегия, чтобы контролировать этот процесс.

– Интересно, как же следует назвать данную коллегию? – вставила свое слово камер-фрейлина Голицына.

– Коллегия здравоохранения, – тут же предложила Катерина. – А лучше министерство, на английский манер. – Тут она почему-то хмыкнула. – Для краткости можно будет называть Минздравом.

– Минздрав… – повторила Мария Николаевна, очень медленно, смакуя каждую букву. – Ну-у, не знаю. Звучит странно. Нужно будет подумать…

– А на что еще способно ваше лекарство, милочка? – никак не унималась матушка. – Какие еще чудесные свойства оно имеет? Какие болезни способно лечить?

– Я полагаю, любые инфекционные заболевания ему под силу.

Матушка поморщилась.

– Вы сейчас говорите медицинскими терминами, Катерина Алексеевна, а здесь между тем нет ни одного лекаря. Можно объяснить нам все более понятными словами?

Катерина глубоко вздохнула. Взяла бокал с вином и лихо, в один глоток, отпила от него сразу половину.

– Хорошо, объясняю понятными словами, – сказала она. – Помимо Семена Кирилловича Нарышкина ко мне за помощью обратился некий пациент. Имени его я называть не буду, это врачебная тайна, сказать могу лишь то, что это мужчина средних лет, ведущий весьма фривольный образ жизни. А потому он умудрился подцепить такую болезнь, которая передается только при любовных утехах…

– Сифилис, – с кривой улыбкой пояснила моя матушка.

Катерина подняла вверх палец.

– Точно!

– Как-как? – заинтересованно спросила Олюшка.

– Нишкни! – прикрикнула на нее матушка. – Молча слушай! А то лучше ступай в свою комнату и книжку почитай. Так оно для пищеварения полезнее, нежели взрослые разговоры подслушивать.

Олюшка послушно вышла из-за стола и вопросительно уставилась на Лизавету. Та сидела, притихнув, и уходить со своего места не собиралась. Тогда Олюшка фыркнула и покинула столовую, демонстрируя вид крайне недовольный. Должно быть в ее голове не укладывалась мысль, что в нашем доме, за тем самым столом, за которым мы всем семейством сидели уже много-много раз, сейчас пребывает ее величество государыня всероссийская, и потому вести себя следует соответственно. Наверное, она воспринимал императрицу в ее нынешнем положении как обычную гостью, заехавшую с мимолетным визитом.

– Так вот, – продолжила Катерина, когда Олюшка удалилась, – я прописала этому пациенту семидневный курс моего препарата, и поскольку случай у него не был запущенным, я уверена, что он излечится полностью. И впредь будет осторожен в выборе любовных партнеров.

Некоторое время все собравшиеся за столом молчали. Лизавета просто боялась подать голос, Федька вкушал водку и ему было все равно что тут обсуждается. Гришка же Орлов все еще думал об острых пулях и гремучей ртути, и разговоры о всяческих болячках его мало интересовали. Но все остальные медленно переваривали слова Катерины, постепенно осознавая значимость тех сведений, которые только что услышали.

Первой заговорила, естественно, императрица.

– Недавно я читала одну европейскую газету, – сообщил она. – Так там писалось, что вся Европа сейчас страдает от этой срамной болезни. Да и в России ситуация ничем не лучше. Если мы научимся производить ваш антибиотик в достаточных количествах, Катерина Алексеевна, мы с вами войдем в историю.

Катерина ей коротко поклонилась.

– Вы и без того войдете в историю, ваше величество, – сказала она. – Это участь всех правителей.

– Да, но мы с вами войдем как великие целители! – провозгласила государыня.

И поднялась со стула. Все не замедлили сделать то же самое, и только Федька остался сидеть, совершенно равнодушный ко всему происходящему. Гришка Орлов отвесил ему подзатыльник и за шиворот поставил на ноги. Федька принялся ошалело озираться.