Текст книги "Смерть на перекрестке"
Автор книги: Дэйл Фурутани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Глава 6
Луна во мраке бледна.
Листья кружат над землей.
Демон летит сквозь мглу!
К ближайшему селению подошел Кадзэ уж после полудня. Бедная была деревушка! Дырявые крыши, пыльные улочки, которые – случись дождю – порадовали бы путника грязью непролазной. А уж сколь знакомы ему потемнелые от времени стены домов – и слов недостанет. Или, может, глаз его уж до того замылен, что все селения Ямато для него – на одно уж лицо? Нет, вряд ли. Судзака – деревня гостеприимного угольщика Дзиро – много позажиточнее казалась даже на первый взгляд. А эта – именем Хигаши – уж такой нищей да полуразрушенной смотрелась, что даже он удивился.
Правда в отличие от селения Дзиро деревенька Хигаши могла похвастать постоялым двором с чайным домиком. Было где путнику и бодрящего напитка испить, и голод утолить, и на ночь голову преклонить. Стоял постоялый двор прямо на перекрестье трех дорог. Крыша – высокая, над дверью – полуспущенная бамбуковая штора сапфирово-синего цвета. А на шторе той – большие белые иероглифы: «Чайный домик Хигаши». Н-да. Воистину деревенское название – ни поэтичности в нем, ни изящества. Но Кадзэ оно отчего-то понравилось. Простота и искренность есть непременные составляющие благородства, – неясно, правда, относится ли это самурайское изречение и к качеству заштатных гостиниц…
Мысленно забавляясь, Кадзэ зашел за синюю штору.
Порог обрывался прямо в круглую общую залу с утоптанным земляным полом. Поверх комнату огибала невысокая деревянная веранда – не иначе вышеупомянутый чайный домик. Кадзэ присел на пороге. Принялся расшнуровывать запыленные сандалии. Молоденькая служаночка в пестром бумажном кимоно завидела нового клиента. Ласочкой подскочила к порогу, стрельнула глазками, склонилась в низком поклоне. Пропищала, старательно подражая высоким голосам городских гейш и гетер:
– Да благословен будет ваш приход под нашу кровлю, господин!
Кадзэ кивком ответил на приветствие. Склонился, чтоб стянуть сандалии. Распрямился – а служаночка уже семенила к нему, держа на подносе пару свежих носков-таби. Вот уж воистину, – и откуда в этакой глуши подобное изящество?! Он с наслаждением снял грязные таби и переобулся в чистые.
Кадзэ последовал за девицей внутрь дома.
– Высокородный господин в отдельном кабинете откушать изволит или соблаговолит почтить своим присутствием общую залу? – прощебетала служанка.
Денег в кошельке – негусто. Но с другой стороны, как же хочется спокойно посидеть в одиночестве, не видя вокруг глупых крестьянских физиономий! Призадумаешься тут. Кадзэ и впрямь призадумался. Пару мгновений спустя победила любовь к уединению.
– Проводи в отдельный кабинет.
Мелко семеня, девица торопливо провела его в крошечную – татами на четыре, не больше – комнатенку. Кадзэ опустился на циновку. Вынимать меч из-за пояса, впрочем, не стал, просто передвинул его так, чтоб сидеть не мешал.
– Может, высокородный господин пожелает для начала испить саке? – прозвенела служаночка.
От внимания Кадзэ не укрылось – девушка ухватила пальчиками край широкого, еще не подшитого рукава [6]6
Не подшитые рукава носили в феодальной Японии незамужние девушки. Впрочем, согласно тогдашним законам замужним женщинам и не разрешалось прислуживать посетителям в харчевнях и чайных домиках.
[Закрыть]своего яркого кимоно и нервно его теребит. Интересно, это просто привычка у нее такая – или девчонка правда чего-то боится?
– Нет. Саке не хочу. Только чаю… Постой-ка, красавица. Не скажешь ли мне, не привозили ли в последние несколько лет в ваше селение маленьких девочек? Я разыскиваю одну. Ныне ей, должно быть, лет девять. Пришло в голову – может, кто-то у вас купил недавно прислужницу примерно такого возраста?
Служанка уставилась на него с изумлением. На всякий случай кокетливо хихикнула. А после пискнула:
– Нет, благородный господин воин! Не было у нас никаких девочек!
– Не было так не было. Ну, где мой чай?
Девушка выбежала из комнаты, мелькнув цветастым подолом. Кадзэ расположился поудобнее. Конечно, тонкие бумажные стены не спасли бы его от шума гостей в общей зале, но, по счастью, нынче на постоялом дворе стояла тишина удивительная. Мысленно Кадзэ выругал себя болваном и идиотом: ну что ему стоило не задирать нос и сэкономить пару-другую монет? Какая разница, в общей зале сидеть или в отдельном кабинете, коли ни там, ни там – ни души? Задумался – и тотчас передернулся. Немыслимо, непристойно для самурая думать о таком грязном предмете, как деньги! О том, что и сколько стоит, надлежит беспокоиться госпоже его супруге, если и она снизойдет до столь низменных забот. Госпожа супруга… произнеси слова эти, хоть вслух, хоть про себя, – и сердце тотчас сжимают стальные клещи тоски. Госпожа супруга Кадзэ. Женщина, по собственной воле ушедшая в лучший из миров. Мертва она. Мертва и госпожа. Нет. Лучше не думать. Кадзэ сделал глубокий вдох и постарался вновь обрести душевный мир.
Меж тем воротилась служаночка. На подносе она несла чайник и чашечку, без особого успеха имитирующие дорогой фарфор. Довольно грациозно опустившись на колени перед Кадзэ, налила ему чаю. Поставила чайник на низкий столик и снова принялась теребить пальцами рукав.
– Может, не побрезгуете и нашим скромным угощением? – сказала она наконец. – Рис еще не готов, но зато одэн [7]7
Одэн – сложное и вкусное традиционное японское блюдо типа рагу из овощей, соевой пасты, грибов, яиц, морской капусты, водорослей и куриных либо рыбных тефтелек.
[Закрыть]наш на всю округу славится.
– Да. Одэн, пожалуй, будет в самый раз. Неси быстрее, есть очень хочется.
Девушка стрелой вылетела в коридор, торопясь принести заказ. Кадзэ тем временем взял чашечку, отхлебнул горячего, приятно горького чая. Одно из немногих достоинств в нынешней его невеселой жизни – научился наконец ценить маленькие, повседневные радости бытия. Вот как, к примеру, приятственно испить чашку хорошего чаю, не высиживая при этом зубодробительно тягостной процедуры чайной церемонии! Или как славно в одиночестве, не на пиру или торжественном обеде, насладиться миской обычного деревенского одэна!..
Он услышал: прошлепали по коридору босые ножки служанки, торопящейся поднести важному клиенту заказ. И внезапно – тончайшие бумажные стены не скрывали даже самых тихих звуков – девушка оступилась. Грохнулась о доски, разбилась миска.
– Ой, нет! – в голос всхлипнула девчонка.
Через пару секунд по полу зашаркала – тяжело, уверенно – другая пара ног. Человек остановился рядом со служанкой. Заверещал визгливым тенорком:
– Дура безрукая! Последнего ума лишилась!
– Да торопилась я, хозяин! Господин самурай изволили сказать – дескать, кушать хотят, ну, я и…
– Неумеха! Ты гляди – опять миску расколотила!
– Не хотела я, хозяин…
– Чтоб тебе сдохнуть, мерзавка! Глядеть тошно на тебя, безрукая! Будь проклят день, когда мы тебя купили, сиротство твое пожалели. В веселый дом ступай, там твое место!
– Простите, хозяин, не виновата я…
– Еще огрызаешься, стерва?!
Кадзэ услышал звук оглушительной пощечины и сразу за ним – тихий изумленный вскрик девушки. Наверное, хозяин прав, наказывая нерадивую служанку. Кадзэ снова отхлебнул чаю. Постарался отстраниться от окружающего мира, не обращать внимания на скандал в коридоре. В конце концов, какой же он японец, если не может даже заставить себя не слышать всего, что поневоле слышно сквозь бумажные стены и тонкие ширмы?
Из коридора донесся звон второй, еще более крепкой оплеухи. На этот раз девчонка громко заплакала от боли. Новая пощечина – и она заскулила, как насмерть перепуганный зверек. Кадзэ сжал зубы. Плавным, текучим движением встал из-за столика и неслышно раздвинул скользящие створки седзи. Ну, так и есть… В нескольких шагах от него ползала по полу, пытаясь собрать осколки миски, служанка, а над ней возвышался крепкий кривоногий старик в опрятном синем кимоно. Старик рывком поднял девушку с пола и уже занес было руку для очередного удара, но Кадзэ молнией бросился к нему и успел перехватить его запястье.
Почти машинально хозяин гостиницы попытался вырвать руку из пальцев незнакомца. Кадзэ, мысленно усмехаясь, усилил хватку, словно зажимая руку старика в пыточные тиски. Ошалевший старик изумленно поднял глаза и встретил ледяной взгляд самурая.
– Я изрядно голоден, – холодно и спокойно произнес Кадзэ. – Потрудитесь, почтенный, принести мне другую порцию одэна. Стоимость разбитой миски можете, если угодно, включить в счет.
Хозяин открыл было рот, хотел что-то сказать… но, поразмыслив, предпочел не высовываться. Смотрел он Кадзэ в глаза, и выражение праведного гнева стиралось с морщинистой физиономии, ровно пятно с ткани под руками опытной прачки. Рукой вертеть он тоже перестал. Зачастил угодливо:
– Как изволите, благородный господин самурай! Я позволил себе оскорбить слух вашей милости только потому, что неумеха эта просто до белого каления довела. Никакого терпения на нее не хватает! Вчера тоже миску разбила. Раньше поднос уронила. А дела у нас и так, позвольте заметить, не гладко идут, – ну, сколько ж спускать лентяйке этой? Ест сладко, спит мягко, а работать не умеет!
Кадзэ отпустил запястье трактирщика. Развернулся. Неторопливо прошествовал назад в кабинет, задвинул за собой створки седзи. С интересом прислушался.
На несколько мгновений в коридоре зависло молчание. Потом хозяин сдавленно прошипел:
– Чего расселась, дура? Ревет еще, принцесса! Быстро – убрать тут все! И бегом – за новой миской для господина самурая!
Кадзэ поднял чашечку. С наслаждением отхлебнул еще чаю. Он почти уже допил первую порцию, как седзи раздвинулись и в комнату старательно, считая шаги, вошла служанка. К груди она судорожно прижимала поднос с новой миской одэна. Одна щека еще краснела от недавних оплеух, но слезы уже высохли, глазки заблестели. Кадзэ взял с подноса палочки для еды. Потом – миску. Поднес поближе ко рту. Подцепил палочками еще дымящийся кусок редьки и с чувством отправил в рот.
Девушка уходить почему-то не торопилась. Уселась напротив и с улыбкой наблюдала, как ест самурай. Отправив в рот одновременно куриную тефтельку и несколько кусочков овощей, Кадзэ полюбопытствовал:
– Чего тебе, красавица?
Служаночка так и ударилась лбом об пол:
– Благодарствую, высокородный господин! Век не забуду!
Кадзэ лишь рукой небрежно махнул:
– Наказание твое далеко превзошло преступление. Однако ловкой прислужницей тебя и впрямь не назвать.
– Знаю, высокородный господин! Виновата. Только мы ж тут с недавних пор все как по лезвию ножа ходим. Хозяин сам до полусмерти напуган, оттого нынче меня и поколотил. Он ведь вообще-то добрый, в жизни руки на меня не поднял. Просто боится он. Мы все боимся.
– И что ж вас всех так напугало?
Девушка огляделась, словно прикидывая, не подслушивает ли ее кто. Придвинулась. Зашептала горячо:
– Хозяин нам о таком говорить не велит. Боится, мы сплетнями всех посетителей распугаем.
– Не вижу что-то иных посетителей, кроме меня. Рассказывай спокойно, милая.
Служаночка снова торопливо осмотрелась. Потом зашептала еще тише:
– Две ночи назад, господин, мы такое видели, такое! Ужас просто! Через деревню нашу демон проскакал…
В демонов Кадзэ верил. Он верил и в богов, и в духов, и в призраков. В это верили все вокруг, и он не был исключением. Но лично ему видеть демонов собственными глазами еще не случалось. А хозяину захудалой гостиницы и служанкам, значит, повезло. Странно как-то…
– И что за демон то был?
– Ужасный демон, господин! Алый лик и еще рога, вот такие… – Пальчиками она изобразила у себя на голове некое подобие небольших рожек. – А волосы – длинные, белые. А плечи – широкие. Он на черной лошади скакал и тащил в ад чью-то проклятую душу.
– В каком смысле – тащил в ад?
– Через седло его человек был перекинут, господин!
– Значит, демон скакал на оседланном коне?
– Да, господин! Говорю ж вам – ужас. Грохот раздался… А демон проскакал через деревню, а оттуда по дороге помчался. Мы все его видели, правда, правда! С тех пор все как неживые ходим. Так страшно, может, скоро тот демон за кем-нибудь из нас воротится…
Кадзэ отложил миску. Пристально взглянул в испуганное лицо служанки. Да нет, не так уж и молода. Лет восемнадцать точно сровнялось. Смазлива, несомненно, но на грубоватый, крестьянский лад. Смугловата и худа. На лбу повязана застиранная добела косынка. Цветастое кимоно – далеко не новое, но очень чистенькое и аккуратное. А страх от нее исходит столь сильный, что впору его руками пощупать. Нет, точно верит девушка в то, о чем говорит.
– Вот, значит, как, – протянул Кадзэ лениво, всем своим видом выражая, что относится к поведанной ужасной истории с изрядной долей сарказма.
– Клянусь вам, господин, я правду говорю!
– Стало быть, демон проскакал верхом на коне через все селение?
– Да, точно!
– И его многие люди видели?
– Точно так, благородный господин! Многие! Я не выдумываю, правда. Чего там, – да демона этого, верно, вся деревня видела. Гром копыт середь ночи раздался. Мы все из дверей и повысовывались, думали, кого это несет? А там демон… Хозяин с того дня, как минутка свободная выпадет, все сутры священные читает, чтоб, значит, зло от дома нашего отвести. Вся деревня денно и нощно молится да богов призывает.
– Куда же направился от вас демон?
– Да кто ж его знает, господин! А почему вы спрашивать изволите? Иль повстречали его на дороге?
– Нет. Не встречал. Я, красавица, только что явился из провинции Удзен. Иду вообще-то в земли Рокудзен, но вчера поневоле пришлось заночевать в селении Судзака.
– Ой! Простите меня, благородный господин, но вы соблаговолили свернуть на перекрестке совсем в другую сторону…
– О чем ты, девушка?
– Да как же, благородный господин… Помните перекресток четырех дорог?
– Да уж. Преотменно помню.
– Одна из дорог ведет из провинции Удзен, верно?
– Право, так. Я и пришел к вам по этой дороге.
– Вы поглядите сами, господин! Одна дорога в отроги горные уходит, прямо к вершине Фукуто. Другая – с гор, в деревню Судзака тянется. Третья – та в провинцию Рокудзен через деревню нашу ведет, истинно так. А вы, верно, соблаговолили по четвертой дороге пройти. А она от Судзаки прямо к нам, в Хигаши идет…
– Стало быть, чтобы попасть сюда, вовсе не следует проходить через Судзаку?
– Нет, конечно, господин! Правда, про Судзаку – разговор особый, близ этой деревни усадьба самого князя, господина нашего, стоит… Только не любят странники через Судзаку ходить-то! Через нас – напрямую – быстрее. Оттого и двор постоялый в нашем селении, и домик чайный. Кому охота крюк делать, ежели от перекрестка прямо к нам дойти можно?
– Что ж это получается, милая? Дороги образуют треугольник, смыкающий деревни Судзаку и Хигаши с перекрестком?
– Точно, господин!
– И стало быть, если я пойду по этой дороге, то либо попаду в провинцию Рокудзен, либо сверну назад, в сторону перекрестка?
– Истинно так, господин!
– Что ж, красавица. – На сей раз Кадзэ явственно давал понять служанке, что толкует с ней далеко не от скуки, – сделанного не вернуть. Скажи мне, однако, – правда, что нынешний князь ваш и двух лет не правит провинцией?
В голосе самурая звучал неподдельный интерес.
– Истинно, господин! Ныне у нас князь молодой. Красивый. Светлейший Манасэ его зовут, вот как! А провинцию нашу ему в награду даровали, как он изволил убить в великой битве при Секигахаре какого-то важного вражеского полководца. Вроде того полководца Иваки Садатака звали, а может, и нет. Одно известно: господин наш принес голову того полководца прямо в палатку великого Токугавы Иэясу и бросил к его ногам. А сёгун за таковой подвиг ему провинцию нашу подарил!
– Отчего ж тогда, мне мнится, нет в провинции вашей ни мира, ни покоя?
– Какой там мир, господин! Какой покой! С тех пор как провинцией нашей Светлейший Князь Манасэ правит, мы все едва с риса на воду перебиваемся, правда, правда. Двор наш постоялый да домик чайный в последние пару лет уж закрывать впору. Никто к нам не ходит. Боятся люди по дорогам нашим странствовать. Своя шкура дороже. А мы все скоро с голоду помирать станем!
– Вон оно как, красавица! – На сей раз тон захожего самурая выражал и жалость, и симпатию, и устоять перед ним было трудно.
Девушка и не устояла.
Склонилась к Кадзэ, сверкнула глазами, зашептала жарко:
– Благородный господин воин! Окажите честь простой служанке! Этой ночью я позволю себе прийти к вам в комнату. Только по-тихому все надо, чтоб хозяин не узнал. Честное слово, я бесплатно. Не побрезгуйте бедной девушкой, благородный господин [8]8
Официально служанки постоялых дворов, харчевен и чайных домиков во вполне уважаемое в средневековой Японии сословие гетер и веселых девиц не входили, однако зачастую занимались древнейшей профессией неофициально и за меньшие деньги. Роль сутенера в данном случае исполняли хозяин или хозяйка.
[Закрыть]…
Кадзэ снова взглянул на служанку. Тощая до неприличия. Угловатая – в ее-то годы! Личико – правда, бывают и хуже, но этот крестьянский медный загар! Жестокая насмешка застряла в горле. Нет. Зачем обижать девушку? Заговорил мягко:
– Спасибо за предложение, прекрасная дева. Только не собираюсь я брать у вас комнату. Нынче же мне необходимо воротиться в селение Судзака…
– Да ведь ночь, почитай, на дворе! – В голосе прислужницы звенело неподдельное возмущение. – О смерти вы, что ли, мечтаете, коли собираетесь бродить в темноте по нашим дорогам?! Бандиты, разбойники за каждым кустом. А демон? Иль я зря вашей милости про демона рассказывала?!
– Нет, прелесть моя. Не зря…
Когда Кадзэ добрел наконец до деревни Судзака, на дворе уж давным-давно стояла непроглядная ночь. Впереди маячил дом угольщика Дзиро, и самурай преотлично видел красные отсветы огня, проглядывавшие сквозь щели деревянных дверей.
Сильному воину распахнуть бы скользящие эти двери одним ударом – вместе с жалким засовом! Но Кадзэ счел за лучшее вежливо постучать в одну из створок.
– Эй, Дзиро! Спишь, старик? Гость твой самурай воротился! Отпирай, пусти переночевать!
Тотчас он услышал – зашлепали по полу босые крестьянские ноги. А там уж и руки хозяйские вынули, почти без колебаний, дубинку, служившую дому угольщика задвижкой.
Приоткрылись деревянные створки – впрочем, не сказать, чтоб намного.
– Дзиро? Эй, Дзиро!
Кадзэ позвал еще несколько раз, но ответа так и не дождался. Подождал малость, но – нет, больше в доме никто и не шелохнулся. Кадзэ напрягся. Бесшумно выхватил меч из ножен, принял боевую позицию… Ничего. Он перехватил катану одной рукой. Другой рывком распахнул дверные створки.
А в доме у Дзиро все шло, как заведено. Пылал весело в очаге уголь, кипела, пускала пузыри в горшке аппетитная каша, благоухали соленья в горшках… Только вот самого хозяина не было. И никого другого, насколь мог узреть изощренный глаз Кадзэ, не наблюдалось тоже.
Тьма. Тишина.
Осторожно, следя за каждой тенью, Кадзэ вошел в дом.
– Дзиро! Эй, старик!
На голову его упала сверху прочная сеть. Захлестнула и меч, и державшую оружие руку. Кадзэ собрался с силами. Протиснул меч сквозь ячейки сети и стал прорывать их – одну за другой. Тогда на голову его и обрушился первый удар. Крепко били – верно, тисовая дубинка была. Тяжелый удар повалил Кадзэ на одно колено. Он попытался встать, неизвестный ударил еще, а потом – еще. Самурай выворачивался, как мог, но сеть сковывала по рукам и ногам, не позволяя избежать града безжалостных ударов. Пока они приходились в основном по затылку и плечам, терпеть еще было можно. Но тут нападавший попал Кадзэ в висок, да так, что искры из глаз посыпались. И в себя еще самурай прийти не успел, а невидимый враг поспешил добавить. И тогда на Кадзэ наконец снизошла бархатная чернота милосердного беспамятства…
Глава 7
Следы моих ног
Лижет, стирает прибой.
Прошлое – след на песке…
Кадзэ очнулся от шума. Совсем рядом кто-то мучительно стонал от боли. Не враз удалось ему понять, что эти тихие стоны слетали с его собственных губ. Вот позор, только этого и не хватало! Он немедленно взял себя в руки. Замолчал. Глубоко вдохнул и попытался навести порядок в мыслях.
Он сидел, скорчившись, в деревянной клетке, пожалуй, слишком тесной, чтоб человек его телосложения смог устроиться в ней поудобнее. Ну, тут все ясно. Кадзэ ощупал избитое лицо, морщась, когда случалось наткнуться на особенно основательные ссадины. Ничего, жить будем. Избили его, конечно, здорово – не только лицо, но и шея, плечо, рука – сплошь в синяках и царапинах, но ничего не сломано, и то ладно.
Он огляделся. Клетка стояла посреди маленького зала суда. Рядом – другая, точно такая же. В ней Кадзэ без особого удивления обнаружил угольщика Дзиро, сжавшегося в комок и уткнувшего лицо в колени.
– Здравствуй, приятель! – бросил Кадзэ негромко, надеясь привлечь внимание старика.
Дзиро медленно поднял голову. На морщинистом лице – выражение глубокой тоски и мрачной покорности судьбе. Кадзэ бы пожалеть беднягу, а он вместо этого отчего-то разозлился. Дзиро явно сдался на милость обстоятельств и бороться за свою жизнь не собирался.
– Как и почему мы здесь оказались? – спросил Кадзэ, демонстративно не понижая голоса.
Дзиро не ответил. Только головой с отчаянием покачал и снова уткнулся лицом в колени.
Кадзэ фыркнул с насмешливым отвращением и принялся осматривать свое узилище. Старая была клетка, но работы отменной, прочная – на века. Подняв ногу, Кадзэ со всей силы саданул пяткой в дверь клетки. Ничего не произошло. Он еще раз оглядел клетку – ну должно же в ней быть хоть какое-то слабое место! Однако пришлось мрачно признать: сколь ни пытайся вырваться, толку особого не будет. Подождать придется, но ведь выпустят же его, самурая благороднорожденного, рано или поздно из клетки этой. Тогда и подумаем, как дальше быть… А когда выпустят? Может, завтра? Может, через неделю? Покуда ему следует сделать лишь одно – обжиться в четырех решетчатых стенах. Расслабиться. Начать понемногу восстанавливать силы…
Кадзэ смежил воспаленные веки. Поневоле задумался – что бы сказал о ситуации, в которой он оказался, его мудрый сэнсей, суровый и справедливый учитель.
– Дурак! Кретин невозможный! На девчонку деревенскую загляделся! Видел, что в доме – ловушка, и все равно туда сунулся! Как мальчишка, в сеть головой полез! Смотреть противно.
– Вы правы, сэнсей. Но откуда я мог знать про эту сеть?
Ох, как бы на него сейчас сэнсей посмотрел! Убил бы презрительно-спокойным взглядом! Под взглядом таким Кадзэ во дни своего ученичества только и смог бы, что пасть на колени да склониться в глубочайшем земном поклоне.
– Из каждой новой ситуации следует извлечь урок, – сказал бы сэнсей. – Какой урок ты извлек из данной ситуации?
– Всегда ожидай того, чего не следует ждать…
– Само собой. Какое же ты проявил легкомыслие!
Сэнсей умел произносить слово «легкомыслие» так, что оно резало уши сильнее, чем самые отборные ругательства, какие Кадзэ доводилось слышать от развеселых ронинов – наемников, режущихся спьяну в кости в придорожном кабаке. Чем ответить на подобное? Кадзэ и помыслить не смел. Одно оставалось – ждать в покорном молчании и всем сердцем молить о прощении. А прощал беспутного ученика сэнсей всегда. Рано или поздно, но прощал.
– Ответь, мальчик, почему мне должно тратить немногие оставшиеся годы на такого идиота?
Так начинал обычно разнос сэнсей. А потом он просто усаживал Кадзэ рядом и спокойно разъяснял ему, как не совершать столь вопиющих стратегических и тактических ошибок в будущем. Ошибка тактическая: Кадзэ поленился как следует осмотреть дом угольщика, где его вполне могла поджидать засада. Ошибка стратегическая: в селении вообще не надо было задерживаться. Нужны ли странствующему воину лишние проблемы? Есть у него некая цель – ей и надо следовать! А для этого необходимо – что? Сконцентрироваться на чувстве долга и делать лишь то, что долг повелевает! Ибо никакой долг не в силах потребовать от самурая ввязываться в чужие трудности и помогать каким-то нелепым крестьянам…
Кодекс Бусидо гласит: «Соверши то, что обязан, и не думай о прочем».
Ах, сколько бы отдал Кадзэ, чтоб сэнсей его еще жил в этом изменчивом мире! Как нуждался он в мудрости учителя… а ныне и совет-то полезный получить негде! Стыдно, позорно было бы бросаться в ноги сэнсею, умоляя его объяснить, как оказался ученик его в столь печальном положении, но с каким наслаждением принял бы Кадзэ этот позор, чтоб только услышать ядовитые и умные советы престарелого наставника!
Главное сейчас – не открывать глаз… Делал Кадзэ вид, что дремлет, сам же напряженно прислушивался, не появится ли кто в поле его зрения. Никто, впрочем, не появлялся, и душа плененного самурая уносилась все дальше, к дням, когда они с сэнсеем только повстречались…
Было ему тогда восемь. Он и еще несколько мальчишек примерно его же лет с трудом карабкались по узенькой горной тропинке. Уши закладывало от разреженного воздуха, в сердце пел ветер свободы и приключений. Стояло самое начало зимы – не то чтоб холодно, но мерзко до невозможности, да и на земле лежит тонкий и мокрый слой свежевыпавшего снега. А над извилистой тропинкой тянутся, точно тощие руки нищих, голые черные ветви. Страшновато, однако… но плетущимся вверх мальчишкам все нипочем. Знай себе болтают – нервные, возбужденные, полные самых радужных надежд!
– А я слыхал, что он – величайший из мастеров искусства меча, равно владеющих стилями «куми-учи» и «тачи-учи»! – восхищенно кричит один из юных странников.
– Уж не знаю, в каком стиле он сражается, но точно великий мастер! Говорят, он в четырнадцати поединках бился и всех четырнадцать противников в честном бою сразил. А потом уж прискучил поединками и стал отшельничать в этих горах…
– А я сотню противников поражу! Стану учеником, которому удалось превзойти учителя! – Звонкий яростный голосок.
– А мне вот говорили, он уже много лет учеников брать не соглашается, – снизил общие восторги Кадзэ.
Сын и наследник князя Окубо, коему предстояло стать куда более высокопоставленным самураем, покосился на Кадзэ весьма презрительно. Процедил сквозь зубы:
– Тебя, может, мастер учить и не станет. А вот меня – станет как миленький! Ибо великая честь для всякого учителя – быть наставником будущего князя из рода Окубо…
Кадзэ уже и раньше случалось тренироваться вместе с юным Окубо. Так что спорить с ним просто лень было. И зачем? Тот годом его старше, но не было ни единого упражнения, в котором Кадзэ его бы не превзошел. Включая, между прочим, их первые, мальчишечьи еще поединки на храмовом дворе, что разрешали им вести монахи, когда они заканчивали переписывать бесконечные сутры да наставления. Папашу Окубо положение таковое угнетало бесконечно, но чем он мог сынку своему помочь? Разве что снова и снова внушать ему мысль о грядущем высоком, княжеском статусе!
– А далеко ль еще до хижины горной, знает кто? – пропыхтел толстяк Ешие. Тоже мне – сын самурая! Разбаловали его родители до невозможности, раскормили, тренироваться не дозволяли, оттого и трудно ему теперь по тропинке узкой карабкаться.
– Понятия не имею, – отвечал честный Кадзэ. – Полагаю, в конце пути, где ж еще-то?
– Ой, скорей бы добраться, сил нет, – вздохнул Ешие. – Жрать хочется до невозможности. А еще – у очага отогреться… Здорово, да?
– Ты что, вчера из-под камня выполз? – хмыкнул Окубо. – Когда мы доберемся до хижины, придется склониться в земном поклоне и на коленях ждать у двери сэнсея, пока он не позовет. Так будущие ученики дают учителю понять, что более всего на свете жаждут чести признать его своим наставником. Может, нам вообще там до утра на коленях простоять придется – в знак серьезности своих намерений!
– Как – до утра?! – охнул Ешие.
Ответом Окубо не озаботился, лишь сморщил нос в знак презрения и ускорил шаг. Прочие мальчишки (и задыхающийся Ешие – тоже) заторопились следом. Быстрее? Отлично! Кадзэ это даже нравилось, только портила все удовольствие железная уверенность: Окубо не столько торопится, сколько помучить бедного Ешие хочет.
Наконец юная компания вышла на более широкий участок дороги – ровный, покрытый свежим снегом, точно только что вычищенным, мягчайшим футоном. Но идти по этому снегу приходилось трудно, увязая по щиколотку. Бранились. Шипели. А потом Кадзэ вдруг сказал:
– Слушайте, постойте, пожалуйста…
– Ну, что еще?! – резко обернулся Окубо. – Когда этот свин Ешие ноет, я еще понимаю, но ты? Если на каждом шагу останавливаться станем, вообще никогда никуда не дойдем. Чего тебе?
– Гляди!
Кадзэ указал куда-то вперед, на дорогу.
Там, далеко от места, где стояли мальчишки, девственная, мягкая белизна теряла свою нетронутость. На снежном покрове явственно чернела цепочка следов.
– Ничего не вижу, – хмыкнул Ешие.
– На дорогу гляди, – негромко посоветовал Кадзэ.
Ешие посмотрел. Потом посмотрел еще, попристальнее. И наконец уныло признался:
– Да откуда мне знать, на что мне на дороге этой проклятой смотреть надо?!
– А вон – следы там. Прошел кто-то. Видишь?
– Ах, это? Ясное дело, вижу!
– А я никак понять не могу, кто ж это прошел?
Мальчишки, собравшись в кучку, с неподдельным интересом уставились на один из следов. И верно, странный какой-то! Длинный, узкий. Спереди – три когтя, а сзади, близ пятки, еще один, точь-в-точь – шпора у бойцовского петуха. Все будущие воины в сельских усадьбах выросли на природе, преотлично и в приметах погодных разбирались, и в следах птичьих да звериных. Едва не с пеленок выезжали на охоту с отцами, родичами и прочими достойными мужами своих кланов… Но ничего подобного тому, что красовалось ныне пред ними на снегу, сроду не видывали.
– Слышь, а может, все же птица?
– Ты когда-нибудь про таких птиц огроменных слышал?
И верно – в длину таинственные следы, пожалуй, превосходили лезвие средней катаны!
– Слушайте, парни, а может, ящерица это?
– Да уж. Удумал так удумал! Почище пташки будет. Что за ящерица такая? Судя по следам, размером с дракона!
Страшное слово «дракон» зависло в холодном воздухе. Воцарилось каменное, исполненное ужаса молчание…
Кадзэ нервно осмотрелся:
– Глядите, парни… Следы – они во-он с той стороны идут. Потом по дороге тянутся, притом довольно долго. И после вот к той роще уходят, впереди. Точно, ага! Может, сходим, проверим?
– Ты что, последнего ума лишился?! – взвыл Ешие.
– Чего ты? Я сроду не видал ничего подобного. Охота ж поглядеть, чьи это следы!
– Совсем одурел! Не пойду я неведомо куда за этой тварью!
– И я не пойду, жизни лишаться неохота!
– Куда мы вообще путь держим, друзья мои? – совсем по-взрослому принялся урезонивать товарищей Окубо. – К хижине сэнсея! Откуда мы знаем, далеко ли еще до нее? А хотелось бы, право, добраться до темноты.
– А ты думаешь, и до темноты не доберемся? – ужаснулся Ешие.
– Полагаю, возможно и такое. Откуда ж нам знать, как до нее еще далеко?
– Все. – Ешие решительно развернулся. – Хватит с меня. Я в город возвращаюсь. Батюшка с матушкой, хвала богам, в средствах не стеснены, станет их и в городскую школу кэндо меня отправить! Не собираюсь я подыхать в этих страшных горах, чтоб отыскать какого-то безумного отшельника, что, по нелепым слухам, владеет потаенными секретами искусства меча!
Как ни странно, возмущенное заявление Ешие особых возражений не встретило. Окубо – и тот почему-то не стал покрывать позором «толстого маменькиного сынка», при первых же трудностях нацелившегося воротиться в город. Ешие, здорово приободренный отсутствием ожидаемого вала всеобщего презрения, принялся гнуть свое:
