Текст книги "Смерть на перекрестке"
Автор книги: Дэйл Фурутани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
– Извольте вынуть меч! – прорычал Кадзэ.
Манасэ спокойно отступил на шаг, по-прежнему и не думая браться за оружие. Кадзэ наступал, удерживая меч в боевой позиции и зорко следя за князем – что тот еще задумал?
– Прошу вас, извольте вынуть меч и сразиться со мной!
Улыбаясь, Манасэ покачал головой:
– Вот уж не собираюсь. Вы в одиночку против пятерых вышли – и убили их этим самым мечом. Вы великий воин. Какой, право, я вам противник?
– Но ведь в битве при Секигахаре вы повергли в поединке самого генерала Иваки, – сказал несколько растерянный Кадзэ, – а он был первоклассным воином. Вам вовсе нет нужды заведомо признавать себя побежденным и уклоняться от боя…
Внезапно Манасэ звонко расхохотался:
– Да не повергал я никакого генерала! Понимаете, – битва, кругом безумие, кровавая круговерть. И в этом аду мы с близким другом вдруг натыкаемся на тела Иваки и его телохранителей. Сэппуку они совершили – поняли, верно, что все пропало. Мертвы они были, когда мы их нашли! Уже мертвы! Мы оттащили тело господина Иваки подальше от его телохранителей и немного посекли его мечом, чтоб со стороны заметно не было, что он, избегая позора поражения, решил прямо на поле боя от собственной руки смерть принять. Друг мой струсил, убежал в слезах, я же сразу понял: вот она, улыбка судьбы! Я отрубил генералу голову и отнес ее благородному господину Токугаве Иэясу. Надеялся получить изрядную награду. Ах, Токугава-сама умен, весьма умен! Он, признаюсь вам, с самого начала что-то заподозрил. Потому, кстати, и сплавил мне эту жалкую, крошечную провинцию, а не другую, побольше. Вы, должно быть, поняли: самурай, которого я застрелил, – тот самый мой друг. Тогда он воротился в Исэ, но впоследствии услышал о, с позволения сказать, награде, что получил я, отрубив голову генерала Иваки. Он набрался наглости явиться сюда и просить у меня денег. Боги милостивые, да откуда у меня деньги?! Что и было – давно истрачено! Скажите на милость, я у предводителя бандитов Куэмона одалживал, а вернуть не мог. Потому-то, между прочим, болван Куэмон обозы мои и грабил, – надеялся, дурак, хоть товарами долг вернуть. Но друг мой… о, он, позабыв все, что связывало нас когда-то, угрожал доложить благородному господину Токугаве о моей хитрости. Заявил мне, что получит награду у нового правителя Японии за то, что помог обнаружить мошенника! Я и правда его убил – и не раскаиваюсь, ибо выбора у меня не было.
– К демонам дружка вашего. Мальчишку-то за что?! – в голос взвыл Кадзэ.
Манасэ фыркнул. Пожал небрежно плечом. Но после, уставив почти мечтательный взор на окрашенное золотыми солнечными бликами лезвие меча самурая, все же продолжил:
– Моего друга попытался ограбить на дороге господин Куэмон. Тот сказал – убери руки, ты, ничтожество, я весьма близок к князю, да притом еще со времен его юности на берегах Исэ! Кретин же Куэмон вообразил почему-то, что друг мой везет из провинции Исэ сумму денег, достаточную для того, чтоб я покрыл свой долг ему. Вот и препроводил моего друга с честью ко мне в замок. Проводником же служил как раз приглянувшийся вашему жалостливому сердцу парнишка. После же того, как вы взяли за труд избавить меня от Куэмона, столь опекаемый вами юноша заявился ко мне в имение и требовал, чтоб я официально взял его на службу. Его, единственного человека, способного поведать миру, какова была связь меж мной и убитым самураем! Что бы вы, дорогой мой, предприняли на моем месте? Лично я колебался недолго: мальчишке лучше умереть. В конце концов, что такого? Я вечно стану оплакивать своего друга кровавыми слезами. Помимо всего прочего, он был славным самураем! Но мальчик? Безродный простолюдин? Какое кому дело, жив он или нет?
Рот Кадзэ перекосила злая и горестная усмешка.
– Да уж. Право, немало людей, до коих никому нет дела, живы они иль нет, легло в последние годы в землю нашей страны…
Рука Манасэ изящно взметнулась – словно от мошки отмахнулся князь.
– Впрочем, к делу. Что вы намерены предпринять? Отвезти меня в соседнюю провинцию и доложить там о совершенном мной убийстве?
– Нет, – тихо выдохнул Кадзэ.
Манасэ изумленно поднял нарисованные брови:
– Нет? Что ж вы тогда соблаговолите сделать?
– Я? Да отнять у вас жизнь прямо здесь и сейчас!
Манасэ расхохотался еще звонче:
– Посмеете? Ах, сомневаюсь! Ронин, игрушка судьбы, поднимет меч на даймё, управляющего целой провинцией? Нет уж, нет. Я требую официального следствия и суда.
Кадзэ медленно покачал головой:
– Что вы, светлейший! Как вы совершенно справедливо изволили мне указать, я – лишь ронин, вы же – даймё, повелевающий провинцией. Если я попытаюсь доложить о вашем преступлении властям, начнется официальное следствие – и мы с вами оба знаем, чем оно кончится. Я уверен – властям соседней провинции вы явно не станете рассказывать историю о гибели генерала Иваки, которую столь легко поведали сейчас мне. Разумеется, – ведь само обвинение в мошенничестве подобного рода означает для самурая смертный приговор! А вы, светлейший князь Манасэ, умны поистине необычайно. Зачем умирать? Да к тому времени как мы только доедем до ближайшей провинции, вы придумаете изысканнейшую историю, которая поможет вам не только себя невинной жертвой выставить, но и меня по горло в болото утянуть!
– В общем, вы собираетесь просто меня убить? – Манасэ капризно скривил губы.
– Увы, это так.
– Послушайте, – огромные глаза князя вдруг полыхнули темным огнем, – я забрал из бандитского лагеря много золота. Целое состояние, и оно может стать вашим!
– Ох, нет, – брезгливо поморщился Кадзэ, – не в деньгах тут дело. Смейтесь, коли угодно, – только никакими деньгами этого мира не вернуть к жизни мертвых.
– Смеяться? Мне действительно смешно. – С уст Манасэ сочилось презрение. – Вы не сможете убить князя, властителя провинции.
– Убить – не смогу, – спокойно согласился Кадзэ. – Казнить – запросто!
Манасэ поразмыслил несколько мгновений и вдруг выпрямился – тонкий и гордый, как древко знамени.
– Отлично! – бросил он. – Но в таком случае я настаиваю: вы обязаны предоставить мне право совершить сэппуку. Принять смерть от собственной руки – честь и привилегия всякого самурая, не говоря уж о князе!
Чуть помолчав, Кадзэ согласно склонил голову:
– Принимаю ваше право, благородный князь. Прошу вас, светлейший, вынуть из-за пояса оба меча и положить их наземь.
Манасэ повиновался незамедлительно.
– Итак, – продолжал Кадзэ, – теперь я нижайше прошу вас отойти на пару шагов.
Манасэ – согласно традиции – отошел от лежащих на земле мечей ровно на четыре шага. Кадзэ, как тень, следовал за ним.
– Я скорблю! – произнес Кадзэ. – Однако теперь мне предстоит проследить, чтобы вы, согласно данному слову, совершили сэппуку прямо здесь и сейчас [42]42
Тонкий момент, важный для понимания последующей сцены: в тот момент, когда князь Манасэ провозглашает свое право на ритуальное самоубийство, Кадзэ перестает быть его врагом и становится просто свидетелем и помощником в сложном ритуале самурайского сэппуку. Далее они с Манасэ говорят и действуют согласно установленной традиции.
[Закрыть].
– Как? Умереть без надлежащей подготовки?
Кадзэ низко поклонился.
– Простите великодушно. Не сочтите мои глупые слова за оскорбление, но, сказать по правде, я не слишком вам доверяю. Вы слишком умны для меня. Дай вам хоть немного времени на размышление – и вы играючи выпутаетесь из самой трудной ситуации. Посему, коль скоро вы изволили провозгласить свое право на сэппуку, я на коленях молю вас поторопиться и совершить его прямо сейчас. Иначе, хоть и рыдая в душе, я буду принужден отрубить вам голову.
Манасэ всплеснул руками. Сверкнул дерзкой соблазнительной улыбкой:
– Какие вы комплименты мне делаете! Как льстите! Не доверяете? Прелесть!
Кадзэ вновь склонился в почтительнейшем поклоне.
– Увы, мне случилось понять: вы – жестокий убийца, и этого факта не в силах затмить ни ваше очарование, ни изысканность, ни образованность. Впрочем, я и в страшном сне не позволю себе, светлейший, оскорбить вас мыслью о том, что красота и любовь к роскоши затмили в вашей душе принципы Бусидо.
– Что же… – пропел Манасэ. – Сейчас так сейчас…
В изящнейшей позе, подобрав под себя ноги и правильно расположив вокруг складки одежд, он сел на зеленую траву поляны, как на циновку в императорском дворце.
– Соблаговолите ли вы стать моим помощником [43]43
Еще один важный момент – согласно правилам ритуального самоубийства, самураи достаточно редко совершали полное сэппуку. Они делали лишь первый, не слишком болезненный поперечный надрез, а то и вовсе лишь вонзали меч в живот. Помощник, проследив, чтобы условности были соблюдены, моментально отсекал совершающему сэппуку голову мечом. Полное сэппуку, в Европе более известное как харакири, есть в основном достояние старинных «воинских повестей» и голливудских фильмов.
[Закрыть]?
Кадзэ ответствовал благопристойным поклоном.
Манасэ окинул поляну нервным взглядом:
– Где же мне взять бумагу, дабы написать предсмертное стихотворение?!
– Когда вы сложите подобающие случаю стихи, – склонил голову Кадзэ, – я позволю себе смелость запомнить их наизусть. При первой же удачной возможности я запишу их и отошлю тому, кому вы пожелаете.
– В храм Исэ отошлете?
– Да. Если вы желаете, чтоб ваши предсмертные стихи попали в храм Исэ, отослать их туда – великая честь для меня.
– Прекрасно. Но ваш почерк?
Кадзэ хватило ума понять невысказанное сомнение в голосе Манасэ.
– Поверьте, князь, многие ценители щедро называли мой почерк неплохим. Однако если любительское письмо вас не устраивает, не извольте беспокоиться – я хорошо знаком с монахом, слывущим истинным мастером каллиграфии. Я паду к его ногам с просьбой самым прекрасным образом переписать ваши предсмертные стихи, – а уж потом пошлю их в храм Исэ.
– Благодарю вас, – улыбнулся Манасэ.
Кадзэ поднял с земли малый меч Манасэ – вакидзаси, клинок чести. Вынул из ножен. С поклоном протянул князю. И встал за его спиной, вскинув наготове собственную катану.
Манасэ, по-прежнему нежно улыбаясь, обвел взглядом деревья, трепещущие все еще зеленой и свежей листвой на ветру. Поднял взор к сапфирово-синему небу и золотому солнцу.
– Дивный день для того, чтоб уйти из жизни, не правда ли? – сказал он тихо и ласково.
Шалеющий от навязанной неприятной роли Кадзэ ответствовал смущенным, но согласным бурчанием.
– Ах, как печально, что у меня нет под рукой бумаги, кисти и тушечницы.
– Клянусь честью, светлейший, – рука, которая перепишет ваши последние стихи, не опозорит вашего имени!
– Вы так щедры и любезны! Думаете о чести моего имени, – прямо чудо! Простите. Сомневаясь в красоте вашего почерка, я вовсе не намеревался вас обидеть. Просто… видите ли, учитывая данные обстоятельства, я все же хотел бы полностью удостовериться в том, что мои предсмертные стихи, сколь неизящны они бы ни были, не окажутся в грубых руках, недостойных поэтического вдохновения.
Кадзэ вновь отдал поклон – дескать, все ясно.
Несколько мгновений Манасэ сидел молча, слагая в уме последние слова, какие предстоит ему сказать этому быстроменяющемуся миру…
– Вот что, – улыбнулся он внезапно, – слушайте!
Не защитит от смерти
Печальная красота…
Вянут и розы!
Прочитал и устремил на Кадзэ ласковый, грустный взор.
– Господин Мацуяма, вас не затруднит запомнить эти жалкие строки?
– Каждое слово я намертво вырежу в своей памяти, – искренне отвечал Кадзэ. – Невероятно прекрасные предсмертные стихи!
Манасэ коротко поклонился в знак благодарности. Спустил со второго плеча оба кимоно – и верхнее, черное, и нижнее, белоснежное. Обнажилась стройная грудь. Он взял обеими руками поданный Кадзэ вакидзаси и положил его прямо перед собой. Снова слегка поклонился. Обеими руками поднял меч и вынул клинок из ножен.
– Простите, но у меня нет бумаги, чтоб обернуть вокруг лезвия, – мягко намекнул он Кадзэ.
Тот, мысленно проклиная все на свете, огляделся – разумеется, на лесной поляне тонкой белой бумаги не обнаружилось. Тогда он попросту оторвал часть рукава от собственного кимоно и разодрал на полоски. Одну полоску почтительно поднес Манасэ. Тот, с вежливым жестом принимая клочок грубо порванной ткани, все же не удержался от сарказма:
– Печально, что вы не соблаговолили принять одежду, которую я хотел вам подарить!
Впрочем, засим князь аккуратно обернул серый шелк вокруг лезвия вакидзаси – как и положено, в точности чуть ниже гарды – цубы. Благодаря этому он мог теперь удобно держать меч ниже рукояти – так, чтоб клинок его казался ненамного длиннее хорошего кинжала. Кадзэ торопливо подбежал и подхватил фарфоровую флягу с водой, которую недавно бросил в траву Манасэ. Встряхнул ее – ну, хвала богам, воды еще предостаточно! А после вытянул меч перед собой, лезвием – точно вперед, и аккуратно плеснул водой на клинок, – так, чтоб капельки докатились до самого острия катаны. Священный закон гласит: клинок помощника в совершении сэппуку должен быть очищен водой! Серебристые капли весело скатывались с хорошо смазанного жиром лезвия, падали в высокую траву… Будда всемилостивый, Каннон Милосердная, помоги!
Кадзэ подошел к Манасэ. Поклонился – глубоко, почтительно. Подал князю флягу. На сей раз Манасэ и слова не сказал. С ответным поклоном плеснул водой на лезвие своего вакидзаси. Аккуратно отложил флягу в сторону. Точным, идеально рассчитанным движением ухватил меч обеими руками, держа его за полоску серого шелка, обернутого вокруг клинка чуть пониже гарды. Развернул острием к себе. Кадзэ тоже занял положенную позицию – слева и чуть позади Манасэ. Обеими руками поднял меч.
Будда всемилостивый, Каннон Милосердная…
– Как больно, что все завершается столь нелепо, верно? – Манасэ говорил спокойно, легко, почти весело. – А самое печальное, дорогой мой, – мне ведь так и не удалось поучаствовать в настоящем представлении пьесы театра но! Знаете, если и есть мне, в чем покорить вас, – так это лишь в том, что вы сбежали, не дождавшись празднества в вашу честь. А я ведь так мечтал хоть раз в недолгой своей жизни выступить перед зрителем, способным понять и оценить мое искусство…
– Молю о прощении. Нет слов выразить, как мне жаль, – нимало не кривя душой, ответил Кадзэ.
Манасэ пожал плечами. Глубоко вздохнул. Приставил острие вакидзаси к своему животу. Спросил не оборачиваясь:
– Вы готовы?
– Готов и ожидаю вас, – произнес Кадзэ за его спиной.
Манасэ коротко кивнул. Прикрыл глаза и решительно, изо всех сил вонзил меч себе в живот. Когда холодно серебрящееся лезвие вошло в беззащитную плоть, с губ его сорвался единственный чуть слышный стон – стон, полный даже не боли, а скорее безмерного удивления. Но Кадзэ и не собирался позволить князю испытывать настоящую боль – и, кстати, всерьез вспарывать себе живот тоже. Его занесенный меч обрушился вниз с почти неуловимой для взгляда скоростью и молниеносно ударил по шее Манасэ. Покатилась по траве отрубленная голова…
Из перерубленной шеи князя фонтаном ударила кровь. Голова с тихим стуком покатилась по земле. Обезглавленное тело дернулось в последней судороге и медленно упало в траву. А отсеченная голова вдруг открыла глаза, замигала – и мигала добрых несколько мгновений. И лишь потом темные глаза Манасэ закрылись навеки.
Кадзэ стоял как вкопанный, уставив взгляд на печальную сцену человеческой гибели. Жадно хватал ртом воздух. Ничего. Скоро он успокоится, скоро мучительное напряжение оставит его… точь-в-точь как кровь, все еще хлещущая из обезглавленного тела Манасэ. Беглым взором Кадзэ окинул черно-белый шелк одежд князя, – нет, подло и непристойно было бы вытирать о них свой меч. Самурай оторвал от своего и так уж изрядно растерзанного кимоно еще полоску ткани и отер ею лезвие катаны, перед тем как убрать наконец оружие в ножны.
Пора завершать ритуал. Как положено, он поднял голову Манасэ за волосы и отнес ее назад, к телу. Осторожно перевернул тело – так, чтобы оно лежало на спине. Аккуратно распрямил ноги мертвого князя, сложил его руки на груди, в классической погребальной позе. Потом подобрал флягу – надо же, как ее Манасэ аккуратно на землю поставил! Во фляге, на счастье, оставалось еще немного воды – хватило и пыль с растрепавшихся волос смыть, и снова тщательно их пригладить. Голову Кадзэ приложил обратно к телу. И лишь потом опустился в траву на колени и низко-низко, касаясь лбом земли, поклонился навеки покинувшему сей бренный мир властителю маленькой провинции.
После он долго сидел рядом, смотрел в безжизненное, но все еще красивое лицо. Белоснежная рисовая пудра уже не в силах была скрыть сероватую бледность смерти, покрывшую щеки. Огромные глаза, казалось, все еще смотрели из-под черточек бровей, забавно наведенных на старинный лад, высоко на лбу. Кончиками пальцев Кадзэ бережно прикрыл веки Манасэ. А потом вновь поклонился в землю.
– Не знаю, – заговорил он чуть слышно, склонившись над телом князя, – соблаговолите ли вы когда-нибудь даровать свое прощение тому, кто принес в ваш дом беду и жестоко оборвал вашу молодую жизнь. Но все же надеюсь, что дух ваш выслушает слова, которые, из опасения вашего побега, я не мог и не хотел сказать вам, пока вы были живы.
Ах, светлейший… Вы сказали – ронин, игрушка судьбы? Не столь уж давно я тоже был князем и тоже управлял провинцией – правда, моя провинция раз этак в пятьсот превосходила размером вашу. Я смел надеяться – пока продлится процветание моего господина, удача будет благоволить и мне. Увы, господин мой неизменно хранил верность покойному правителю Хидэёси. Когда разгорелась война за право наследования Хидэёси, он присоединился к войскам, поддерживавшим сторону не Токугавы Иэясу, но семьи Тоетоми. Помните битву при Секигахаре, которая принесла вам власть и титул? Так вот. Я в той битве потерял все, что имел. Господин мой пал там, на поле брани, а я, злосчастный, даже не сподобился радости умереть вместе с ним. Вместо этого я, по приказу его, мчался с оставшимися воинами нашего клана в его родовой замок, на который предательски напали приспешники Токугавы. Но мы опоздали. Замок пал. Только дымящиеся руины от него остались.
Что вам еще рассказать? Супруга и дочь моего господина оказались в плену. Благородную госпожу мне спасти удалось, а девочку – нет. Госпожу мою – женщину! – пытали, как мужчину. Звери, забывшие законы и потерявшие честь! Ей кричали, что продадут ее дочь в услужение, как безродную простолюдинку. Она знала: это правда, и мысль об ужасной доле, которая постигнет ее любимое дитя, вонзила в ее нежное сердце острые клыки, словно крошечный, но хищный зверек. Да, я спас ее, – но после пыток, снедаемая горем и стыдом, она прожила недолго. Только и успела, что взять с меня перед смертью клятву любой ценой отыскать и вызволить из рабства ее дочь.
В третий раз Кадзэ поклонился мертвому князю, касаясь лбом земли. Выпрямился и продолжал:
– Ну вот. Теперь вы сами видите, правда? Я до смерти стану с болью вспоминать о том, что принес несчастье в вашу жизнь и принудил вас совершить сэппуку в самом расцвете лет. Но вы ведь понимаете – я просто не мог обратиться за помощью и правосудием к официальным властям – ставленникам Токугавы, ныне правящим Японией. И еще… уж простите мне мою наглость, князь Манасэ, только я все равно скажу: не очень хороший правитель из вас вышел.
Мы ж не зря верим – гармония и покой в провинции царят лишь тогда, когда владеющий ею князь правит, поддерживая естественный порядок вещей. В этом случае все, кто обитает на вверенных ему землях – и крестьяне, и торговцы, и ремесленники, и даже преподобные священнослужители, – понимают: общественный порядок справедлив и нерушим, и правитель наделен высшей властью по достоинству, потому что под рукой его благоденствуют все подданные, а не только он один. Простите еще раз, но вы позабыли об этих правилах, думали лишь о себе и изволили посвятить жизнь свою бесконечной погоне за удовольствиями и развлечениями. А люди, чья судьба была вверена вам? Вы, князь, бросили их на милость глупого и вороватого судьи и бандитов – пусть выживают, как умеют!
Вот этого я стерпеть уже не мог. Оттого и ввязался в расследование и стал добиваться справедливости. Хотя убитых-то было – всего один самурай да мальчишка-крестьянин! Немного для печальной нашей земли, где сотни тысяч погибли и гибнут – невинные жертвы войн, восстаний и прочих ударов жестокой судьбы. Так что теперь позвольте мне вновь смиренно молить вас о прощении…
Договорив до конца, Кадзэ отдал последний земной поклон и поднялся на ноги. Взял под уздцы коня Манасэ, щипавшего травку поодаль, отвел его к дороге и привязал к деревцу на обочине. Хорошо. Когда люди выйдут на поиски князя – сразу наткнутся на его лошадь, а там уж недалеко и до лесной поляны, где лежит тело незадачливого властителя провинции.
После того самурай поудобнее заткнул свой меч за пояс изодранного кимоно, развернулся и пошел по дороге прочь. Пора выбираться из этой провинции, пора продолжать путь, – он и так, надобно заметить, слишком часто остановки делает! Победа над Манасэ радости отнюдь не принесла, – тягостно и горько на душе было. Но чем дальше шел Кадзэ, вдыхая свежий и чистый воздух, то и дело поднимая голову, чтобы взглянуть в безбрежную небесную синь, тут и там расшитую пушистыми белыми облаками, – тем дальше отступали печальные воспоминания.
Вскоре Кадзэ уже заулыбался, а чуть погодя и вовсе принялся, безбожно фальшивя, вполголоса напевать старинную крестьянскую песенку. Тут в голову пришло – надо бы остановиться, посмотреть, можно ли хоть как-то зачинить драный рукав несчастного кимоно. Кимоно, впрочем, починке не подлежало, – придется тратить деньги на новое. Зато в процессе осмотра он наткнулся на позабытый клочок шелка, в который были завернуты рисовые печенья сэнбэй – подарок парнишки с постоялого двора. М-да, а есть-то, однако, хочется… Придется, видно, утолиться сэнбэй. Кадзэ развернул тряпицу и без особого удовольствия откусил от одного из печеньиц. Надо же, сколько времени прошло, а какой-то вкус все еще сохранился! Дожевывая сладости, он собирался уже отшвырнуть их шелковую обертку в пыль и вдруг замер, словно громом пораженный, выронив изо рта последнее печенье и крепко сжимая ткань обеими руками.
Там, на изнаночной стороне измятого и грязного клочка шелка, явственно виднелся «мон» – фамильный герб, изображавший три цветка сливы. Герб его покойных господина и госпожи. Герб, что, разумеется, неизменно носила на одеждах и их похищенная дочь – девочка, которую он разыскивает! Спокойно, спокойно… Возможно, эта тряпица оторвана от одежды еще кого-нибудь из немногих уцелевших членов клана Кадзэ. А может, эта ткань и вовсе давным-давно была выброшена за ветхостью и забавная компания, одержимая жаждой мести, даже не вспомнит, где и как на нее натолкнулась. Да, возможно все. И среди прочего – то, что эта полоска ветхой ткани указывает на явственную связь между троицей мстителей и девочкой, которую Кадзэ мучительно ищет вот уже более двух лет!
Да, странноватая старуха и ее спутники опережают Кадзэ на много дней. Но по крайней мере ему известно, куда они направлялись – на Токайдскую дорогу…
