Текст книги "Смерть на перекрестке"
Автор книги: Дэйл Фурутани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 4
Ярко пылает огонь,
Чайник кипит…
Приятно иметь друзей!
― Господин кушать желает?
– Очень даже.
Дзиро, вздыхая, поставил вариться в котелке кашу из проса и коричневого риса. Сил нет, до чего жалко было пускать в повседневную, не праздничную еду такую роскошь, как рис, – да ведь как самурая благородного одним просом кормить? За оскорбление почтет. Озлится!
Оба они – и гость, и хозяин – уже успели дойти до дома Дзиро, сидели теперь на деревянной платформе, составлявшей большую часть пола. Дом зажиточный, не хижина какая, – в длину восемь добрых шагов, в ширину – шесть, крыша высокая, крыта соломой, изнутри, правда, почернелой от копоти. Под стропилами крыши устроены навесы, грубовато сплетенные из бамбука, – там припасы всякие хранятся. Стены – дощатые. Доски, конечно, вручную обтесаны, да зато уж друг к другу прилажены прочно, ни единой щели, сквозь которую в дом могли бы проникнуть, на горе его обитателям, ветра да морозы зимние. Балки и столбы в доме – тоже деревянные, вытесаны из стволов древесных, что, кстати сказать, сразу заметно. Конечно, кора срезана и ветви спилены, но все равно: ствол – он и есть ствол. Как и крыша с изнанки, все дерево потемнелое, прокопченное дымом бесчисленных огней, что зажигались в этом доме, дабы спастись от холода и приготовить еду. Стены намертво, стык в стык, пригнаны друг к другу хитрыми сочленениями, – даже деревянных колышков для укрепления почти не понадобилось.
Огонь Дзиро развел в углублении в центре платформы, на которой они с Кадзэ сидели. Там, в открытом пространстве меж досками пола, виднелся очаг с каменными стенами и земляным дном, где теперь жарко пылали уголья. Над огнем, на длинной веревке, перекинутой через одну из поддерживавших крышу балок, был подвешен железный котелок, а в нем приятно булькала кипящая каша. В любой момент – стоило лишь потянуть свободный конец веревки вверх или опустить вниз – Дзиро мог уменьшить или увеличить жар под котелком.
Серые столбы снова и снова поднимались от очага, клубились над котелком, тянулись выше, к прокопченной крыше. Предполагалось, что дыму следует выходить через специально проделанное для того отверстие у самого карниза, однако желаемое не вполне соответствовало действительному и в реальности едва не весь дым так и оставался в доме, висел плотной завесой, ел хозяевам глаза и заставлял заходиться сухим, жестоким кашлем.
Высоко, над балками, почти у самого центра, под соломенной крышей висел амулет – выкрашенная в черное стрела, наконечником на северо-запад, в «дьявольском», несчастливом направлении «кимон». Веревка, на которой была подвешена стрела, была конопляной, как и положено сообразно закону синтоистской религии. Надлежало той стреле отгонять от дома злых духов. Еще дед Дзиро и плотник, что дом этот для него строил, подвесили стрелу-амулет под крышу – давным-давно, больше девяноста лет с той поры минуло. А помогала им в возведении дома вся деревня, от мала до велика, – как помогали односельчанам строить дома и сам Дзиро, и отец его, и дед… Деревенский дом – крепкая штука. Коли не уничтожат его пожар, землетрясение либо война – века простоит, на радость потомкам, которым только и дела – время от времени малость его подновлять. Балку там сменить, солому на крыше – ну, что там подгниет иль в негодность придет от ветхости. Дом – он ведь навроде рода или селения: главное, чтоб сама конструкция выжила и выстояла, а что с какой-нибудь отдельной досточкой станется – не столь и важно.
Приготовилась каша. Наложил Дзиро полную миску, подал с поклоном Кадзэ. Тот миску принял – и тут сделал нечто совершенно невероятное. Шутка ль сказать – кивнул слегка, дескать, благодарю за предложенное угощение!!! Самурай – крестьянина поблагодарил! Дзиро пять десятков лет на свете прожил – и ни разу в жизни ни один самурай ему даже спасибо сквозь зубы не сказал, не то что поклониться или кивнуть. Так обалдел угольщик – чуть было половник из рук не выпустил!
Кадзэ же и бровью не повел – ну, ровно и не совершил он ничего такого особенного. Одной рукой поднял миску повыше, в другой зажал палочки для еды «хаши» и аккуратно отправил немного каши в рот. Вдохнул воздуха, чтоб остудить малость горячую еду.
– Вкусно, – сказал просто.
Дзиро изумленно уставился на благородного гостя. Странный человек этот воин, не вдруг его и поймешь. Вон – вернулись они все вместе в селение Судзака, а дальше разошлись кто куда. Господин советник – тот в усадьбу княжескую побрел, доложить светлейшему, что да как. А Дзиро – тот первым делом завтрак самураю заезжему предложил, только тот отказался весьма вежливо – дескать, на заре еще в харчевне придорожной рисовых колобков «нигири» чуть не до смерти накушался.
А дальше-то что? Ничего вроде особого. Дзиро все утро по деревне мотался, уголь покупательницам многочисленным разносил, за опоздание да за цены вздутые извинялся. А ронин по имени Кадзэ тоже по селению бродил – смотрел, ровно отыскать там что-то пытался. Ишь ты – самурай в горной деревеньке! Зашептались крестьяне, занервничали, – жуть. Но Дзиро то и в радость было, ведь женщины, испуганные до смерти бродящим по улице ронином, не в силах по поводу повышения цен на уголь сильно орать были.
Кадзэ тем временем осмотрелся как следует. Враз понял – перед ним обычная горная деревушка – «бураку», а вовсе не густонаселенное селение – «мура». А бураку – н-да… Группка усадеб крестьянских – не больше. Вот из нескольких таких бураку и вправду нормальное мура собирается. Только здесь – в горах – разве ж возможно такое? Каждый крестьянский двор – ровно сам по себе стоит. Сколько ж таких хуторов надобно, чтоб несколько бураку составить?
День прошел – и ладно. А после Дзиро ужин готовил, да все смекал – чего же ждать от столь таинственного самурая? Ох, не видать добра, – никогда раньше в доме у него воины благороднорожденные не останавливались. По сути, с тех пор, как жена его любимая в лучший из миров ушла, у него и гостей-то, почитай, не случалось. Как ни гляди, как ни крути, – все едино воин или оскорбленным себя почтет, или просто на еду жалкую прогневается! Может, и поколотит жалкого крестьянина – с чего, мол, блюдами столь грубыми его достоинство оскорбляет?
Нет. Чего Дзиро-угольщик от господина самурая точно не ждал – так это благодарности.
– Позвольте украсть у вас минутку, благородный господин, – залепетал одуревший Дзиро. Помедлил немного. Подполз к краю платформы. Поднял одну из досок. Какие железные гвозди? Для крестьянина, пусть и зажиточного, то – роскошь невозможная. А костыли деревянные попросту неудобны. Нет, всяко лучше просто свободно располагать доски пола на деревянном каркасе…
Дзиро дотянулся до подпола. Торопливо извлек оттуда глиняный горшок, обтянутый по верху куском холстины. Сорвал трясущимися руками холст и сунул горшок едва не под нос самураю.
– Не желает ли благородный господин солений?
Самурай заглянул было в горшок – и тотчас отшатнулся. Слишком резкий запах ударил ему в ноздри, заглушив и вечный аромат дыма, и даже острые испарения угля и торфа, шедшие с земли. Горшок был до краев полон редиса и рубленой капусты, крепко замаринованных в уксусе с солью. Однако он невозмутимо извлек из горшка палочками для еды немножко солений. Откусил – и не поморщился.
– Вкусно, старик… Но остро. Мухи на лету сдохнут!
– Сам готовил, господин, – позволил себе ухмыльнуться Дзиро. – Острые соления, сказывают, жизнь продлевают.
– И сколько ж тебе лет?
– Уж больше пятидесяти!
Для простого крестьянина пять десятков лет – возраст поистине древний. Да и для самурая-то, в сущности… Боги, да ныне мальчишки в первый раз в бой идут – двенадцатилетними! Девушек благородных замуж выдают от силы в четырнадцать, средь простолюдинов уже тридцатипятилетнюю женщину почтительно именуют «обаа-сан» – «бабушкой»! Крестьянин, перешедший рубеж сорокалетия? Чудо, не иначе! Вон самому Кадзэ уж почти тридцать один, непростой для воина возраст. Случилось ему пережить судьбоносный двадцать девятый год, когда сами боги решают – жить самураю иль умереть. Но и то правда – тяжким и судьбоносным тот год был для него, не зря люди о власти чисел болтают. Погибла в тот год жизнь его, как ваза хрупкая, в осколки разлетелась. Все изменилось, и ни единая из тех многих перемен – не к лучшему… К чему думать, впрочем? Он лениво пошарил палочками в горшке и извлек еще немножко солений.
– Бедная у вас деревня, – заговорил Кадзэ лениво, продолжая совать в рот то кашу, то редиски.
– Демоны нас одолели, господин, – отвечал Дзиро.
– В каком смысле?
Сколь ни расслабился угольщик, отогревшись душой в вежливости высокородного гостя, но лишнего говорить все же не следовало.
– Много бед нас гнетет, господин, – буркнул он уклончиво.
– Ну какие же, к примеру, беды?
– Князь провинции нашей… он… не сочтите за непочтительность, господин… словом, странный он немножко.
– Странный? Как это?
– Простите великодушно, господин. Глуп я, стар и неотесан. К чему болтать о том, чего в толк взять не могу?
– Вот уж, право, смешно. Старик, зачем ты строишь из себя дурака? Поздно. Я уже давно понял – ты весьма неглуп!
Дзиро переломился в земном поклоне:
– Простите, благородный господин, но не мне…
Недоговоренный конец фразы завис в задымленном воздухе. Ясно, яснее некуда намекнул крестьянин – продолжить он просто не может.
Ну что ж… Зачем настаивать? Кадзэ счел за лучшее вновь переключиться на кашу с соленьями.
Дзиро – тот ел и на самурая, над миской склонившегося, поглядывал. Большой какой. Не то чтоб сильно высокий – среднего роста, но зато уж коренастый да мускулистый – донельзя. Литая грудь и широкие плечи прямо кимоно распирают, неприлично даже как-то. Крепок – с ума сойти. И как при этом легок на ходу! Дзиро ж обалдел прямо, когда самурай оленем молодым слетел с горы на перекресток. Красивый парень. Черты лица – резкие, сильные. Глаза – яркие, веселые. Скулы – высокие, брови – темные, точеные, насмешливо сходящиеся к высокому переносью. Смугловат, конечно, для настоящего красавца, но это ж загар, присущий лицу воина, привычного к долгим странствиям. И не выбривает Кадзэ, на лад старомодный, ни лба, ни темени. Причесывается, как новая, чисто ронинская мода подсказывает, – попросту собирает роскошные смоляные волосы в высокий хвост. Смотрит Дзиро, любуется… хорош, ох, как хорош гость, – смерть красоткам!
Одно вот непривычно в самурае захожем, и не знает, право, Дзиро, что на сей счет подумать. Держит воин по имени Кадзэ меч свой сколь возможно ближе к руке – точно ждет, что вот-вот нападет на него кто-то. Нет, угольщик, конечно, не в лесу глухом вырос. Знает отлично – благородные воины катаны свои берегут, словно души. Но все едино – дико, как Кадзэ не выпускает, считай, меч из рук! А еще труднее понять – отчего ж это у господина Кадзэ не два меча, как по сословию его благородному положено, а один лишь – большая катана! Где ж его малый меч – вакидзаси? Меч, что служит оружием в поединках чести и прерывает жизнь самурая, решившегося на ритуальное самоубийство – сэппуку, или, на простонародный лад, харакири? Ведь не зря зовут воины именно малый меч «хранителем чести»! А у господина Кадзэ вакидзаси нет. С чего бы?
Ну да ладно. Светлейшего князя обсуждать неприлично и опасно. О чем с гостем говорить? Вроде как не о чем. Но говорить-то надо! Дзиро с великим трудом пытался поддержать застольную беседу. Удавиться впору, однако долг хозяина, хоть и простолюдина, – развлечь благородного гостя. А со странным этим самураем беседа вроде и не в муку!
– Давно ли благородный господин путешествовать изволит?
– Слишком давно для жизни счастливой.
– А откуда, позвольте спросить, вы родом?
– Теперь уж ниоткуда, старик. Я ронин, и нет у меня ни дома, ни господина. Ровно волна океана, ронин не зовет своим домом ни единый берег. Бьется о камни морская вода и в океан отступает. Вот так и воин свободный – нигде не осядет, нигде не найдет любви и семьи. У неких скал слегка задержался – и вновь унесен океаном к иным берегам [2]2
Кадзэ довольно точно цитирует классическую «Воинскую повесть Мацуо» («Мацуо-гунки»).
[Закрыть]…
Дзиро сроду красно говорить не умел, а тут – до чего ж легко да прекрасно гость изъясняется, странно даже! Вон как словами играет, ибо «ронин» и значит буквально «человек-волна». Но это – единственное, что угольщик из речи его уяснить сумел, прочее же – вне понимания простого крестьянина. Слушать, конечно, приятственно… только грустно как-то.
– Как красиво господин изъясняется! Мне, жалкому, ни в жизнь до такого не додуматься.
– Не столь красиво, сколь правдиво. Хотел бы я никогда подобных слов не произносить…
И как изволите отвечать на подобное? Слов у Дзиро недостало. Вздохнул испуганно, головой покачал… а потом позволил себе дерзость улыбнуться гостю. Тот не осердился. Напротив, улыбнулся в ответ, – и ровно солнцем дом осветило!
– А скажи-ка мне, старик… – произнес Кадзэ негромко.
– Что благоволите услышать?
– Много ли хуторов у вас в горах – поблизости от деревни?
– Мало, господин. Да там, почитай, никто и не живет-то. С чего? На каждом шагу – разбойники.
– А все-таки. Знаешь кого-нибудь из крестьян, что на хуторах обитают?
– Знаю, господин.
– Мне интересно – покупал ли недавно кто-нибудь из хуторян маленькую девочку? Ее по идее в услужение продать должны были. Красивая. Одета в шелковое кимоно с фамильным гербом в виде трех цветков сливы.
– Шутите, господин? Откуда в наших местах у крестьян такие деньги? Ныне лишь бандиты богаты. А вольные молодцы девушек не покупают – просто берут, кого захотят. Прислужниц же в наших краях и вовсе никто не имеет – кроме господина судьи и самого светлейшего князя.
– Давно ли ваш край страдает от нашествия бандитов?
– Их в наших местах всегда хватало, господин. Горы все ж таки, знаете ли… Но в последние два года от них просто удержу не стало!
– В последние два года, говоришь? А почему вдруг?
– Знать не знаю, господин, – насторожился угольщик.
– Знать не знаешь? И не догадываешься?
– Нет, господин. Просто уж года два, как житья нам нет от разбоя.
– Сколько ж шаек разбойничьих в ваших горах осело? Несколько? Или одна?
– Одна, господин, но большая. Вольные молодцы из той шайки прочих бандитов иль порубили, иль в свой отряд вступить уговорили. А правит бандитами человек по имени господин Куэмон. Страшный, рассказывают, злодей!
Кадзэ задумчиво опустил на пол пустую миску. Дзиро руками замахал, к горшку потянулся – может, гость высокородный добавки желает? Самурай только головой покачал – сыт, мол. Отодвинулся в угол – и прямо на голых досках принялся устраиваться на ночлег. Дзиро засуетился, одеяло поднес, тюфяк, – нет, не пожелал самурай бедной постелью крестьянской воспользоваться. Дивился угольщик – и сам же в то время смекал: и во сне благородный воин меча из рук выпускать не намерен.
Враги его преследуют, что ль? Впрочем, к чему гадать?
Дзиро задул огонь и тоже отправился спать.
– Да как же вы, господин? Может, хоть тюфяк все же взять соизволите? – сказал он робко. Стыдно, сам-то постель себе постелил!
– Оставь, старик. Спать на земле мне привычно.
– Как вам угодно. Но… вот еще… господин, я рано поднимаюсь. Надо ж уголек по дворам разнести-то…
– Пустое. Я и сам просыпаюсь на заре. Впрочем, вот еще что, – скажи мне, старик, давно ли новый господин стал князем вашей провинции?
– Да уж года два будет…
Вот произнес Дзиро эти слова – и враз как-то понял, почему и о чем спросил захожий воин. Да. Не зря он говорить не любит, не зря. Ведь самую невинную фразу порой произнесешь – а там вдруг и осознаешь: сказал куда больше, чем следовало бы…
Дзиро проснулся раным-рано, солнышко еще и восходить не думало. Лежал тихонько, прислушивался к ровному дыханию спящего самурая. Спит или притворяется? Да кто ж его разберет. Нет, вроде спит все ж таки. Дзиро бесшумно поднялся. Как можно тише подполз к дверям. Темно – хоть глаз выколи, гостя спящего не видно – только зря, что ль, родился он и вырос в этом доме? Каждую щербинку в полу с завязанными глазами найдет. У дверей угольщик снова помедлил. Вслушался. Нет, спит ронин, как убитый, и дышит тихо, спокойно. Ну и славно. Дзиро повеселел. Словно помолодев в одночасье, легко раздвинул скользящие в пазах дверные панели, захлопывавшиеся на ночь. И мышкой вышмыгнул наружу.
После первым делом снова задвинул двери – все столь же аккуратно. А потом торопливо побрел прочь со двора – и совсем в другую сторону от селения.
Кадзэ дышал по-прежнему ровно и сонно – пока не услышал, что Дзиро наконец ушел. Может, по нужде угольщик отправился? Того и следовало ожидать. Уборная обычно к югу от дома крестьянского располагается. И здесь тоже Кадзэ успел заметить куст нантен [3]3
Нантен (Нандина домашняя) – издавна популярный в японской садоводческой культуре древовидный кустарник, внешне очень напоминающий бамбук.
[Закрыть], росший к югу от дома Дзиро. А нантен едва ль не всегда перед уборными высаживают, дабы очистить место, где люди свои надобности естественные отправляют. Может, там и все службы хозяйства Дзиро находятся? Но тогда отчего угольщик идет не на юг, а на запад? По всему получается – в лес ближний старика понесло. Вот только зачем?
Впрочем, стоит ли лезть в чужие дела? Кадзэ лежал, пытался расслабиться, концентрируясь на своем дыхании, и весьма сурово понуждал себя позабыть о таинственном ночном исчезновении Дзиро. Он почти тысячу вдохов и выдохов насчитал – и тут наконец угольщик воротился. Крадучись раздвинул дверные створки и прополз в дом. Не зажигая света, добрался до своей постели в дальнем углу платформы, повертелся – и вскоре заснул, себя не помня от радости, что удалось ускользнуть и вернуться, не разбудив высокородного гостя.
Следующим утром Кадзэ и Дзиро завтракали. Благородный воин увлеченно хлебал горячую похлебку мисо, заедал холодными остатками вчерашней каши – и ни словом, между прочим, не похаял убогую крестьянскую еду. Кадзэ и вообще ел молча. Раздумывал – спросить угольщика, куда это его вчера под утро носило, или не стоит? Нет, верно, все же не стоит. Он доел. Натянул носки-таби [4]4
Таби – традиционные японские белые или цветные носки с отделенным большим пальцем. Носились как мужчинами, так и женщинами. Шились обычно из хлопка, реже – из шелка. В помещениях, где обувь снималась, служили также эквивалентом европейских тапочек.
[Закрыть]и принялся затягивать конопляные шнурки на сандалиях.
– Снова по селению пройтись желаете, господин? – спросил Дзиро, надо признать, не без любопытства.
– Нет. Деревню вашу я уже повидал. Теперь, пожалуй, отправлюсь в соседнюю.
– Уже покидаете нас? – перепугался Дзиро.
– Да. А к чему мне здесь оставаться?
– Но наш господин еще не отдал распоряжений в отношении вчерашнего убийства, – торопливо залепетал Дзиро, совершенно ошалевший от ужаса.
– Убийство – дело ваше. Я тут ни при чем.
– А господин судья-то?! Он так настойчиво советовал вам остаться здесь, господин!
– Ваш господин судья – осел и ничтожество. Не ему мне указывать. Он болван, неспособный даже понять, что у вас здесь вышло. Никогда не найдет он убийцу… Ладно. Спасибо, старик. Прими мою благодарность за кров и пищу – и прощай. Храни тебя боги.
– Но господин судья-то! Он же в ярость придет, узнав, что вы удалиться изволили!!!
Кадзэ ответить не позаботился – лишь повел равнодушно литым плечом.
– А на дороге, господин?! Вы ж на бандитов напоретесь!
– Такова, стало быть, моя карма. Спасибо – и удачи.
Самурай небрежно заткнул катану за пояс и ровным шагом вышел из дома Дзиро. Угольщик так и застыл у дверей, глядя, как уходит загадочный воин по тропинке, ведущей за околицу деревни, – вроде и не спешит, а споро движется! Сразу видно, не первый день в пути, знает, как делать долгие переходы, особо себя не утомляя. Страшно! Ушел самурай – и что Дзиро теперь делать? Хотя… ничего, верно, уж не поделаешь, не караул же кричать.
Осталась позади деревенька. Скоро Кадзэ уже с наслаждением вдыхал сладостный, чистый горный воздух, приправленный пряными ароматами сосновой смолы, хвои и недавно скошенной травы. Чего еще желать? Тепло. Солнечно. О девочке пропавшей он, конечно, ничего еще не узнал, однако особого разочарования не испытывал. С чего? В деревне ее не оказалось – значит, и мест, которые следует обыскать, стало на одно меньше. Если малышка жива, он ее найдет. Раньше ли, позже, но найдет.
В священных книгах написано: просветленный отец Дарума, индийский монах, открывший людям путь Дзен, девять лет упражнялся в искусстве созерцания, недвижно сидя в пещере и медитируя на стену. Сэнсей Кадзэ этой историей в глаза тыкал всякий раз, когда недоставало его ученику терпения в занятиях либо упражнениях воинских. Но сказать по чести, Кадзэ этот пример никогда особо не вдохновлял. Нет, если понадобится, он вполне мог замереть, словно каменный, – но вот от ничегонеделания с детства с души воротило.
Вот уж два года странствует он в поисках девочки. Повидал с тех пор несчетно городов и селений, бесчисленно – больших и малых дорог, коих столь много в земле японской, и нигде не задерживался подолгу. Терпения у Кадзэ хватало. Бездействие – вот что угнетало его несказанно, оттого-то и оставлял его сердце равнодушным пример просветленного Дарумы. Но… ведь видел он похищенную девочку в последний раз аж два года назад, а дети в таком возрасте растут столь быстро, что и не вообразить! Да узнает ли он ее теперь, даже если встретится лицом к лицу? Возможно, в лице ее останется хоть малая частица сходства с ее благородным отцом? Или, быть может, однажды лицо незнакомой девушки поразит его сиянием знакомой красоты, унаследованной от матушки? Или случится так, что разминутся они однажды на пыльной сельской улице, а он и не поймет даже, что прошла мимо него та, кого искал он столько лет?
Как часто победу в бою отделяет от поражения и погибели лишь краткий миг! Вот так и в жизни – шаг от удачи до беды. Можно случайно отвернуться – и пролетит мимо стрела из вражеского лука или пуля из мушкета. А отвернись секундой позже – и все, ты уже в лучшем из миров. Допустим, девочка даже и сохранит сходство с отцом или матушкой. Но разве не может случиться так, что где-нибудь в шумном городе Кадзэ завернет за угол именно тогда, когда она отворит дверь и выйдет из дома? А возможно, ее и вовсе совсем недавно перевезли в какую-нибудь из деревень, в которых он успел уже побывать? Слишком многое зависит от случайности, слишком неверна судьба… но одно Кадзэ понимал ясно: нельзя просто сидеть, сложа руки, и надеяться на случай. Верно в народе говорят: кто удачи ждет, смерти дождется. Нет, надобно, надобно действовать!
Размышляя этак, Кадзэ шел по дороге – а сам все посматривал на клочки небесной синевы, то там, то сям проглядывавшие сквозь частый переплет древесных ветвей. Красивый, постоянно меняющийся узор, – чем-то похоже на изысканные синие орнаменты, украшающие драгоценный фарфор «сацума», коего он немало повидал в дни юности. Нелегко ему будет исполнить свой долг, тяжкую он взял на себя ношу, – но, право, и такая жизнь не лишена приятности. Вот, например, до чего же славно идти в одиночестве по тихой, пустой дороге, вдыхая тонкий аромат приближающейся осени и прислушиваясь к шороху своих сандалий по опавшей хвое, ковром устилавшей землю! Кадзэ уже принялся рассеянно мурлыкать старинную крестьянскую песенку и вдруг остановился как вкопанный, устремив пристальный взор куда-то в сторону деревьев на обочине дороги. Что-то там было явно не так…
