Текст книги "Смерть на перекрестке"
Автор книги: Дэйл Фурутани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Глава 18
Верит петух: солнце
Встает, чтоб мог он запеть.
Мы ж верим желаньям своим…
― Я нарисую вам карту – как пройти к бандитскому лагерю. Возможно, судья со своими людьми захотят отправиться туда, проверить, не хранятся ли там похищенные ценности, и вернуть найденное законным владельцам?
Кадзэ сидел на изрядно потрепанной веранде, примыкавшей к кабинету князя Манасэ. Сам светлейший, расположившись напротив в изящной позе, упражнялся в каллиграфии. Манасэ был в очередной раз пышно разряжен в яркие многослойные старинные одеяния. Дорогая кисть замерла над свитком тончайшей белоснежной бумаги. Рядом стояла чудесная яшмовая тушечница, на крышке которой красовалось вырезанное изображение – прыгающие в траве кузнечики. Углубление тушечницы наполняла тушь высшего качества, свежерастертая, смешанная с чистейшей родниковой водой.
Покосившись на бумагу, Кадзэ мельком оглядел результаты трудов Манасэ. Да, уверенно, даже красиво… но до чего же бездушно и механистично! Для настоящих же мастеров каллиграфии техника важна лишь до определенного уровня. Потом нужда в ней отпадает, ибо каллиграф соединяется дугой со своим искусством. Именно тогда в работах его начинают отражаться и чувства, и черты характера писавшего. В общем, примерно то же, чему обучали Кадзэ, только вместо меча – кисть.
Продолжая изучать бездушно-изысканные иероглифы Манасэ, Кадзэ внезапно понял: да ведь он стал обучаться всему, что умеет, уже взрослым! И похоже, до многого дошел самоучкой! Ох, не растили Манасэ в среде высшей аристократии, которую он столь страстно обожает. Театр но – да, тут он царь и бог, талант несравненный. А прочие изящные искусства явно осваивались много позже.
– А бандиты, дорогой мой? Придут ли они в восторг, когда судья с горсткой своих болванов вломится в их лагерь?
– Половина бандитов мертва. Прочие в страхе бежали.
– Половина… мертва?
– Чтоб быть точным, убиты пятеро. Остальные уже далеко отсюда.
– Кто же вам помогал?
– Никто!
Манасэ рассмеялся – но на сей раз его звонкий, насмешливо-кокетливый смешок прозвучал несколько неестественно:
– А что же с Куэмоном, предводителем разбойников?
– Тоже мертв.
Манасэ аккуратно отложил кисть и спокойно, невозмутимо посмотрел на Кадзэ. Огромные темно-карие глаза сияли, как два темных солнца на белизне красивого лица, покрытого тонким слоем пудры. Наконец князь улыбнулся и воскликнул:
– Изумительно!
А потом Манасэ удивил самурая до невозможности. Чуть изменив позу, чтобы сидеть со своим гостем точно лицом к лицу, он медленно и грациозно склонился перед Кадзэ в поклоне.
– Благодарю вас, мой милый господин самурай! – пропел Манасэ. – Какой прекрасный день для нашей маленькой провинции! Эти дерзкие бандиты стали настоящим кошмаром здешних мест, от них было столько неприятностей…
– Полностью разделяю ваше мнение. Но теперь-то в провинции воцарятся мир и покой!
Манасэ встал и проструился к двери. Раздвинул створки. Огляделся. Крикнул пробегавшей мимо по каким-то делам юной служаночке:
– Девочка! Немедленно беги и позови господина судью. И люди его пусть тоже придут. Поспеши!
Вновь опустившись на подушки против Кадзэ, князь продолжал столь же светским тоном:
– Стало быть, все бандиты убиты?
– Позвольте вам напомнить: не все, а только пятеро. Прочие бежали.
– А их лагерь?
– Если вы соблаговолите одолжить мне вашу чудесную кисть и дадите листок бумаги, я нарисую карту, следуя которой, можно будет без труда добраться до лагеря.
Манасэ пододвинул Кадзэ свою кисть и тушечницу и протянул ему свиток чистой бумаги. Кадзэ взял кисть и чуть помедлил.
– Что-нибудь не так, дорогой мой?
– Уж слишком хороша эта бумага, князь. Стыд и срам расходовать ее, рисуя грубую карту!
Манасэ небрежно отмахнулся – словно пыль невидимую стряхнул со столика:
– Ах, какая чушь! Прошу вас, используйте эту бумагу, не беспокойтесь.
Ну, вольному воля. Пожав плечами, Кадзэ быстро набросал на бумаге карту пути к бандитскому лагерю. Едва он закончил, дверные створки вновь скользнули в стороны. На пороге возник пыхтящий, отдувающийся толстяк судья.
Манасэ взял карту со столика, мельком взглянул на нее и, не озабочиваясь приветствиями, повелительным жестом протянул бумагу судье.
– Вот, извольте! – бросил он кратко.
Судья изумленно захлопал глазами. Потом уставился на карту так, словно сроду ничего подобного не видывал.
– Это – карта пути к бандитскому лагерю, – снизошел до разъяснений князь. – Господин ронин за несколько дней сумел совершить то, что вы не смогли и за два года. Он убил многих бандитов, а прочих обратил в бегство. И заметьте, все сам, в одиночку! Право, поразительно, – и наводит меня на любопытнейший вопрос: а вы-то, любезный, чем занимались все эти годы у меня на службе – кроме как получали недурное жалованье?
Трясущимися руками судья протянул карту назад князю. Но Манасэ листа не взял. Голос его стал хлестким, как удар кнута:
– Кретин! Оставьте карту себе. Немедленно отправляйтесь в лагерь. Проведите там тщательный обыск и постарайтесь найти хоть какие-то похищенные ценности. – Повернувшись к Кадзэ, Манасэ любезно пояснил: – Изволите видеть, даже сам я недавно стал жертвой этих наглых злодеев. Среди прочих вещей, отнятых у множества достойных людей, у мерзавцев должны храниться ткани и припасы, предназначенные для меня лично. Они ограбили обоз, каково?! – Князь вновь обратил презрительный взор на судью: – Итак?
Скрипнув зубами от унижения, толстяк отдал поклон и покинул веранду. Манасэ хлопнул в ладоши. Почти сразу же явилась хорошенькая девочка-прислужница.
Не глядя на нее, Манасэ приказал:
– Ступай и поскорее принеси мне второй ящичек [27]27
Манасэ, верный себе, и здесь следует традициям эпохи Хэйан. Присылать и приносить вещи полагалось согласно этим традициям на подносах, в качестве которых чаще всего использовали крышки шкатулок, выдвижные ящички комодов и даже верхние половинки ящичков для хранения туши.
[Закрыть]из правого комода – того, что кедрового дерева.
Девочка поклонилась и умчалась прочь.
– Я долго думал, как же вознаградить вас за ваше героическое деяние, – обратился Манасэ к самураю. – Возможно, уместнее всего были бы торжественный обед или даже представление одной из приличествующих случаю пьес но. Так и поступим, если этот болван найдет в лагере какие-нибудь деньги. Тогда я смогу позволить себе нанять профессиональных музыкантов и вообще организовать представление по всем правилам. Ах, какое же это будет наслаждение – сознавать, что хоть один человек среди зрителей способен оценить мое искусство по достоинству!
Маленькая прислужница воротилась. В вытянутых руках она держала плоский, словно поднос, ящичек старинного дорогого деревянного комода. В нем, аккуратно сложенные, лежали несколько великолепных мужских кимоно. Нет, они не были столь роскошны, как те многослойные, яркие, драгоценные одежды, которые предпочитал носить сам Манасэ, однако Кадзэ с первого взгляда заметил и изысканный крой, и прекрасный шелк. Кимоно явно стоили немало. И равнять их с его собственной одеждой было ни к чему.
Помедлив мгновение, Манасэ выбрал одно из кимоно, украшенное нанесенным вручную изысканным изображением сосновых ветвей. Сам рисунок был густого благородного синего цвета, и лишь одно алое пятнышко оживляло его: головка маленькой птички, примостившейся на одной из ветвей [28]28
Подарок не просто отменно дорогой (расписанные вручную шелка всегда стоили в Азии огромных денег), но и весьма изящный – рисунок на ткани наводит на мысль об имени Кадзэ.
[Закрыть].
Князь, не разворачивая, вынул кимоно из ящичка и положил его на столик перед Кадзэ.
– Прошу вас, примите, – промурлыкал он.
Ничего себе! Кадзэ воззрился на кимоно, судорожно соображая. Князья не дарят самураям одежду этак запросто – подобный подарок считается не просто очень почетным, но еще и очень личным. А в случае если подарок делается ронину, смысл его прост: воину предлагается, коли будет на то его желание, официально поступить к князю на службу. Стало быть, Манасэ ему намекает?..
Упершись ладонями в циновку на полу, Кадзэ отдал князю глубокий, почтительный поклон. Мягко, но решительно отстранил кимоно, вновь пододвинув его к князю. И вновь поклонился – еще глубже.
На мгновение зависло молчание. Потом Манасэ светским тоном сказал:
– Понимаю. Я весьма огорчен.
– Нижайше прошу прощения, – ответствовал Кадзэ, – но – увы.
– Ах, не казните себя! Не имеет значения. Все равно неплохо будет оживить эту ужасную затрапезную дыру хоть одним достойным празднеством. А теперь… сожалею, но я вынужден на время перестать наслаждаться вашим обществом. Необходимо обдумать программу увеселений, понимаете?
Поклонившись в последний раз, Кадзэ вышел из кабинета. Подойдя к главным воротам замка, надел сандалии и поспешил прочь. Назад он не оглянулся ни разу.
Глава 19
Седины – сталь, не туман.
Взор хищной орлицы.
Старость такая страшит!
И вновь несли Кадзэ ноги по дороге, ведущей в деревню Хигаши, – все дальше и дальше, мимо места, где схоронил он двоих первых убитых парней Куэмона. Надо же, а статуэтка Каннон его работы до сих пор стоит, храня покой мертвых! До селения дошел он довольно скоро, сразу после полудня был уж там. Да, а постоялый двор-то в Хигаши всего один – хочешь не хочешь, а придется остановиться там, где вмешался он некогда в ссору меж хозяином и служанкой-подавальщицей. Впрочем, все сошло гладко. Если хозяин о ссоре и помнил, то, надобно заметить, и виду не подал, приветствовал самурая радостно и почтительно. Хотя… в заведении его по-прежнему пусто было, хоть шаром покати, тут уж не до гордости, поневоле перед каждым гостем трижды склоняться.
В кошельке Кадзэ с прошлого раза монет не прибавилось, вот и решил он на сей раз в общей зале отобедать, отдельного кабинета не требовать. Велика ли разница – ни там, ни тут никого, кроме него, нет! Вот и уселся он за низеньким столиком в полном и гордом одиночестве. Не успел даже более-менее устроиться на стареньких облезлых татами – подскочила девица, за которую он тогда заступился. Чай принесла и полотенце мокрое, руки перед едой обтереть. Гостя узнала сразу – грубовато-смазливое личико так и расцвело сияющей улыбкой.
– Благородный господин воин! Вот радость-то! Вы ж давеча так неожиданно нас покинуть изволили! Я, бедная, и отблагодарить-то вас за доброту вашу как следует не успела!
Кадзэ предпочел этих многообещающих слов не услышать, но в душе испуганно поежился. Нет, от девицы так просто не отделаешься, нынче ночью, чтоб авансов ее избежать, потрудиться придется немало. Вообще-то женщин Кадзэ любил, к юношам был равнодушен. Но привык он сам выбирать, с какой красоткой ночь проводить. И его представлениям о привлекательности тощая служаночка с крестьянским смуглым лицом никак не соответствовала. К тому же Кадзэ вообще не слишком жаловал продажных женщин – хотя эта, вне всяких сомнений, собиралась его ублаготворить совершенно бесплатно.
Девчонка поставила перед ним чай и умчалась за обедом, на прощание наградив самурая прямо-таки раздевающим взглядом. Кадзэ тяжело вздохнул. Будда великий, Каннон Милосердная! Ну почему за невинное удовольствие изредка восстанавливать попранную справедливость сплошь да рядом приходится платить столь непомерную цену?
Служанка вернулась, держа на подносе большую миску окайю [29]29
Окайю – японская рисовая каша, существует как в соленом, так и в сладком варианте. В первом случае приправляется овощами и мелко нарубленной курятиной (или сушеными водорослями и креветками), во втором – засахаренными фруктами и сладким картофелем.
[Закрыть], щедро приправленной ломтиками сладкого картофеля. Проголодавшийся в пути Кадзэ немедленно засунул в рот изрядную порцию и чуть не выплюнул. Еда оказалась очень горяча, пришлось на нее дуть. Девица уходить не собиралась. Скромненько уселась на почтительном расстоянии от самурая, но взгляды по-прежнему на него кидала страстные до неприличия.
– Ну и чего тебе? – не выдержал наконец Кадзэ.
– Ничего, благородный господин воин. Просто не ждала, не мечтала вас снова увидеть…
Кадзэ фыркнул довольно нелюбезно.
– Когда вы в тот раз уйти изволили, я прямо обрыдалась вся. Ну, думаю, пропал самурай мой, коль его демон ужасный не утащит, так, верно, бандиты проклятые зарубят!
– О бандитах, красавица, более можешь не печалиться.
Изумленная служанка широко распахнула глаза:
– Как это, господин?
– Очень просто, милая. Предводитель Куэмон убит. Люди его либо тоже мертвы, либо разбежались кто куда. Ныне тут у вас тишь да мир настанут – по крайней мере на несколько лет. И дело ваше, я уверен, в гору пойдет.
– Что вы говорите?! Господин Куэмон… убит?! Да верно ли?
– Вернее не бывает.
Девчонка вскочила на ноги. Сказала торопливо:
– Простите, что покидаю вас, благородный господин, только я к хозяину побегу. Надо ж и ему все рассказать. То-то он обрадуется!
Кадзэ кивнул и с большим облегчением принялся доедать отличную окайю. Но несколько минут спустя служанка вернулась – да притом не одна, а в сопровождении самого хозяина постоялого двора.
– Верно ли вы сказали?! – закричал старик едва не с порога. – Господин Куэмон мертв?!
– Мертв, – коротко подтвердил Кадзэ.
Хозяин расплылся в широчайшей улыбке:
– Что за чудесные новости! Нет, благородный господин самурай, вы даже возражать не извольте, – нынче вся еда за счет заведения. Радость, радость-то какая! Ну, заживем мы теперь тут, эх, заживем! Князь Манасэ собрал наконец-то людей и разобрался с шайкой проклятого Куэмона!
– Точно, – согласился Кадзэ. – Разобрался.
– Князь, видать, воинов со стороны нанимал – с вольными молодцами справиться. Судья наш – осел тупорылый, где уж ему с лихими парнями навроде Куэмона и ребят его дело иметь.
– Полагаю, так и было, – пожал Кадзэ плечами.
– Ну, какая теперь разница! Простите великодушно, благородный господин, только я уж поспешу. Надо ж и с односельчанами вестью радостной поделиться!
С этими словами хозяин постоялого двора споро выскочил из залы, оставив самурая на милость служаночки.
– Что ж, если сегодня меня кормят за счет заведения, то я бы с удовольствием съел еще порцию этой чудесной окайю, – проговорил Кадзэ.
Улыбка девицы сделалась еще более сияющей – верно, сама готовила. Она почти выхватила миску из рук Кадзэ и помчалась на кухню за добавкой. Вернулась весьма скоро, еду перед гостем поставила и вновь уселась на прежнем месте – обдавать самурая нежными взглядами, сносить которые Кадзэ становилось уже невмоготу. Молчание затягивалось. Наконец Кадзэ поинтересовался:
– Ну как, видели у вас в деревне того демона еще?
– Нет, благородный господин! После той ночи жуткой не видали. Оттого-то я по вам все глаза и выплакала – когда, значит, в Судзаку направились.
– Судзака-то здесь при чем?
– А как же, господин! Да ведь демон тот и прискакал по той дороге, что от Судзаки к нам сюда ведет!
Ранее Кадзэ еще никогда не задавался вопросом, на какой именно дороге крестьяне видели демона.
– Любопытно. И что же – демон скакал в направлении Судзаки или, напротив, от нее?
– От нее. А вы почему спрашиваете?
– Любопытство меня когда-нибудь погубит. Но ты уж его удовлетвори, милая. Значит, ты говоришь, через седло демона был переброшен человек?
– Был, господин. Не вру я, правда. Все мы его видали.
– Ах так. Скажи-ка: человек тот – он живой был или мертвый?
Несколько мгновений девица хмурилась, припоминая. А потом честно ответила:
– Не знаю, благородный господин.
– Он что – дергался? Кричал? Спрыгнуть пытался?
– Ой, что вы, господин! Конечно, нет!
– Надо же. Завидное хладнокровие для того, кого тащит в преисподнюю чудовищный демон…
Девчонка вскинула голову и уставилась на Кадзэ, явно не понимая его иронии. Объяснять сельской девчонке в услужении тонкие оттенки понятия «сарказм» самурай не намеревался. Поэтому просто продолжал расспрашивать:
– А заметил ли кто-нибудь из вас, куда демон направлялся?
– А как же, заметили! К той дороге, что от нас в провинцию Рикудзен ведет.
– Ага. Но ведь эта дорога, кажется, пересекается с той, что ведет назад, к перекрестку в провинции Удзен, – задумчиво протянул Кадзэ.
Служанка пожала тощими плечиками. Полюбопытствовала довольно ехидно:
– Да какой дурак, едучи от Судзаки, станет такой крюк огромный делать, чтоб только назад к перекрестку попасть? Зачем?
– Вот я и думаю – зачем? – сказал Кадзэ негромко.
– Эй, есть здесь кто живой? – воззвал внезапно кто-то от дверей постоялого двора. Голос был женский, но странный – резкий и громкий, подобно мужскому.
От неожиданности служанка прямо-таки подскочила на месте – верно, новые постояльцы и впрямь заглядывали сюда нечасто. Она быстро подхватилась, поднялась и поспешила к дверям – гостей встречать. Говорила девушка тихо, слов ее Кадзэ разобрать не мог, зато преотлично слышал громоподобный голос пришелицы, так что суть разговора в целом улавливал.
– Явилась наконец! Что ж, и ночь еще не настала!
Тишина. Очевидно, бедная служаночка рассыпается в униженных извинениях.
– И нечего тут сидеть, поклоны отбивать, не в храме молишься! – гремела незнакомка. – Помоги мне разуться, дуреха ты этакая! И проводи туда, где можно испить чаю!
Снова несколько мгновений тишины.
– Сколько стоит приличная комната на одну ночь?
Тишина.
– Сколько-сколько?! Неслыханная наглость!
И опять тишина.
– Да ты здесь при чем?! Позови-ка мне хозяина этой жалкой дыры. Очень хочу обсудить с ним цены. Да не сейчас! Что же за дурища, право? Сначала проводи нас внутрь и налей бурды, какая у вас тут сходит за чай.
Несколько секунд спустя служанка вернулась в общую залу – раскрасневшаяся, растерянная, явно не представляющая, как вести себя с громогласными, грубыми, напористыми новыми постояльцами. Немало позабавленный услышанным раньше Кадзэ не без удивления обнаружил, что в действительности пришельцев трое. Впереди шла рослая престарелая особа, на вид явно уж взрослых внуков имеющая. Ее густые волосы, щедро припорошенные сединой, были без затей уложены в узел на затылке. Лоб старухи обвивала белая повязка с выведенным на ней иероглифом – «месть». Одета она была, словно мужчина благородной крови, – темное кимоно заправлено в штаны хакама, сверху наброшена накидка хаори. За широким поясом красовались два настоящих меча, и вошла она в комнату широким, уверенным шагом, гордо вскинув голову, – точь-в-точь закаленный в боях самурай!
Следом за ней брел совсем уж древний старик. Насколько колоритно смотрелась пожилая дама, плотная, словно бочонок доброго саке, настолько эфемерным выглядел ее спутник – не человек, а газовый экран, который у жаровни ставят! Лицо его было чудовищно тощим, иссохшая кожа туго обтягивала кости черепа, суставы плеч, локтей и колен, казалось, вот-вот прорвут ткань унылого кимоно. Кадзэ даже поежился – кошмар какой-то, не человек – скелет ходячий, пришелец с того света.
Завершал занятное шествие последний участник – юноша лет пятнадцати-шестнадцати с милым открытым лицом. На спине юноша тащил тяжеленную плетеную корзину, для удобства снабженную двумя кожаными лямками, обтянутыми мягкой тканью. Из корзины, явно перегруженной, торчали на всеобщее обозрение ручки многообразных котелков.
Войдя, странноватая троица тотчас же обосновалась в дальнем углу общей залы. Повинуясь законам вежливости, Кадзэ сел по-другому, дабы не оскорбить незнакомцев прямым взглядом. При иных обстоятельствах это нормальное проявление благовоспитанности автоматически воздвигло бы меж ним и его соседями по комнате невидимую стену. Каждый спокойно продолжал бы заниматься своими делами, не замечая другого, словно и не сидят они в одном помещении. Но энергичная престарелая дама, похоже, не такова была, чтоб замечать какие-то там невидимые стены, воздвигнутые вокруг нее традиционными законами японской любезности. Еще чего не хватало!
Она решительным шепотом приказала старику и юноше сидеть в уголке и помалкивать, сама же преспокойно прошествовала через всю залу и, подойдя к Кадзэ, хлопнула его по плечу. Запросто прикоснуться к незнакомцу?! Грубость невообразимая, Кадзэ даже не понял, как реагировать на подобное хамство. Может, плюнуть на все и обращаться со старой грубиянкой с почтительностью, какую и должен выказывать мужчина пожилой женщине достойного происхождения? А может, наоборот, – взять да и повернуться к ней спиной, словно и не заметил столь невоспитанной попытки завязать знакомство? Но – нет. Все-таки Кадзэ с детства учили – к детям следует проявлять снисходительность, а к старикам – почтение. Хлопать незнакомых людей по плечу, конечно, неприемлемо, но обращаться со стариками необходимо со всем возможным уважением.
– Слушаю вас, госпожа бабушка, – сказал Кадзэ, употребив нейтрально-вежливое обращение к женщине зрелых лет.
– Вы здесь единственный постоялец, господин воин? – без обиняков спросила старуха.
Кадзэ позволил себе пожать плечами:
– Понятия не имею, госпожа.
– А купца вы, случайно, здесь не видели? – расспрашивала старуха настойчиво.
– Нет, госпожа. Здесь, на постоялом дворе, не видел.
– Увидите купца – соблаговолите сообщить об этом мне, – приказала старуха.
– Вообще купца? Любого?
– Нет, конечно же, не любого. Тот купец, которого разыскиваем мы, предпочитает обычно путешествовать по дороге Токайдо. Но никогда не знаешь наверняка, под каким камнем искать ядовитую гадину! Мы ныне именно к дороге Токайдо путь и держим – может, там удастся все-таки найти мерзавца. Нам официально дозволено свершить долг кровной мести. Подали письменное прошение в канцелярию нового правительства Токугава и получили разрешение. Теперь вот странствуем в поисках некоего купца, дабы заставить его собственной кровью смыть нанесенную нам обиду. Возмездие неотвратимо!
– Да, госпожа бабушка, я вижу: за поясом у вас – два весьма основательных орудия справедливого отмщения. Не завидую тому, на кого они обрушатся.
– Вы полагаете, я собираюсь исполнить свой долг в одиночку?! – Глаза старухи гордо сверкнули. – Нет, со мной путешествуют верный слуга, – кивком она указала в сторону тощего старика в углу, – и один из многих моих внуков.
Снова кивок, на сей раз – в сторону паренька с корзиной.
– Ну, тогда уж злокозненному купцу тем более есть чего страшиться. Ни кара небес, ни людское возмездие его не минуют.
Престарелая дама сурово кивнула. Похоже, иронии, прозвучавшей в словах Кадзэ о высоких боевых качествах троицы мстителей, она не уловила. Но вообще официально дозволенная кровная месть поводом для смеха не была. Совсем не была. В данном случае означало это вот что: забавные трое путников действительно получили от властей бумагу, подтверждающую ее право преследовать и убить кого-то, кто оскорбил честь их семьи. Впрочем, подробностей Кадзэ разузнать не успел: в залу вбежала служанка, за ней же плелся и сам хозяин постоялого двора. Внимание старухи, разумеется, немедленно переключилось на злосчастного трактирщика.
Хозяин еле рот успел открыть и пролепетать какое-то подобие почтительного приветствия – и на него обрушилась буря. Гневно рыча, престарелая дама принялась обвинять беднягу во всех мыслимых и немыслимых грехах. Заведение его – грязная дыра, прислуга – наглая и ленивая, и вообще непонятно, как у него еще наглости хватает требовать хоть сэн [30]30
Сэн – весьма мелкая монета, старуха просто виртуозно торгуется.
[Закрыть]с каждого из порядочных путешественников – благородной дамы и ее спутников, привыкших, кстати сказать, к помещениям и обслуживанию совершенно другого уровня!
Обалдевший от такого напора хозяин только и мог, что непрестанно бить поклоны да время от времени пытаться вставить хоть словечко в столь бесконечный поток суровых обвинений, да какое там! В полном отчаянии он послал Кадзэ молящий взор, надеясь, видимо, что самурай окажет некую помощь и призовет наглую старуху к порядку. Кадзэ, умирая в душе от хохота (уж больно занятная сценка перед глазами его разыгрывалась, хоть сейчас в пьеску вставляй), покачал сокрушенно головой, но в перепалку предпочел не ввязываться – упаси боги мужчину спорить с женщиной, а уж с такой – подавно.
В итоге доведенный до отчаяния хозяин завопил, что за счастье почтет принять у себя благородную даму и ее спутников всего лишь за два сэна – а обычно ночлег на троих у него стоит и вовсе пять! Старуха на то раздраженно фыркнула: делать нечего, придется уж ей нелюбезно воспользоваться плодами столь невообразимой щедрости и преклонить голову под, несомненно, дырявым кровом гостиницы. Но два сэна – все равно цена несусветная, внук и слуга ее преотлично и под открытым небом переночуют. И говоря по чести, хозяин сам бы постояльцам должен приплачивать, чтоб они только согласились почтить своим присутствием сей гнусный клоповник!
Тут хозяин, измученный до состояния полной прострации, счел за лучшее попросту удрать, а служанка пусть как умеет, так сама и разбирается с чудовищами во образе посетителей!
Кадзэ с наслаждением досмотрел спектакль до конца, однако ж заканчивать свой обед предпочел молча, не вступая более с новоприбывшей троицей ни в какие разговоры, ровно и не сидел с ними в одной зале. Впрочем, старуха и двое остальных и меж собой-то не слишком много разговаривали – жадно поглощали поданную служанкой еду. Кадзэ разрывался от любопытства – кому же собирается мстить эта нелепая троица? Тем более у женщины на лбу такая повязка – дело явно серьезное! Но разумом он все же понимал: хватит, достаточно уже пообщался с наглой старой стервой, ни к чему продолжать знакомство, расспрашивая ее об имени обидчика и характере нанесенного им оскорбления.
Доесть в тишине, впрочем, Кадзэ так и не довелось. Кланяясь на ходу, прислужница ввела в общую залу очередного гостя. Они еще через порог переступить не успели – а Кадзэ уж вскочил на ноги, хватаясь за рукоять меча.
– Вы?! – В голосе нового постояльца звучали изумление и гнев.
Перепуганная служаночка резво, точно крольчонок, отпрыгнула назад. Троица в углу подняла глаза от мисок и с любопытством уставилась на происходящее. Кадзэ же просто невозмутимо склонил голову.
Молоденький задира-самурай, над которым Кадзэ так зло подшутил на островке, тоже схватился за рукоять меча.
– Имею честь вызвать вас на немедленный поединок, и на сей раз попрошу обойтись без трюков типа «меча, меча не имеющего»! – прошипел он зло.
Несколько секунд Кадзэ смотрел в бешеные глаза юноши. Потом заговорил:
– Не знаю, как и вымолить у вас прощение за свою нелепую и глупую шутку. Характер у меня такой невозможный – люблю розыгрыши. – Он опустился на одно колено: точь-в-точь – простой солдат, отдающий донесение военачальнику. – Нижайше прошу вас простить мне эту обиду!
– Да вы не просто мерзавец, а еще, оказывается, и трус? – хмыкнул молодой самурай.
Кадзэ не ответил на оскорбление. Так и оставался в коленопреклоненной позе просителя.
– Нет, – упрямо настаивал юноша. – Извинений ваших я не принимаю. Я настаиваю – давайте немедленно сразимся. Выходкой своей вы оскорбили не только лично меня, но и всю славную школу меча Ягию. Обида столь великая может быть смыта лишь кровью, пролитой во время честного поединка!
– Пусть так, – Кадзэ поднялся, – но соизвольте хотя бы согласиться сражаться не на боевых мечах, а на деревянных, тренировочных. Ведь суть поединка в том, что вы хотите продемонстрировать мне свое высокое мастерство во владении мечом? К чему же использовать боевое оружие?
Юный самурай одарил Кадзэ взором, полным презрения, – видимо, и впрямь заклеймил его мысленно трусом. Однако произнес сквозь зубы:
– Отлично! Значит, пусть будут деревянные мечи. Сражаться станем прямо здесь и сейчас.
– Полагаю, лучше все-таки будет выйти на улицу, – негромко посоветовал Кадзэ. Повернулся к извертевшейся от интереса служаночке и велел: – Принеси-ка нам, красавица, две палки длиной с катану. Ждем тебя снаружи.
Девица округлившимися глазами уставилась на самураев. Закивала. Умчалась куда-то – палки подходящие разыскивать.
Вежливо пропустив молоденького самурая вперед, Кадзэ неторопливо вышел с постоялого двора. Надел у дверей сандалии. Остановился посреди пыльной деревенской улочки. Юный противник последовал за ним. Поодаль стеснились нежданные зрители: старуха с повязкой мстительницы, ее тощий слуга и внучок собрались насладиться интереснейшим зрелищем.
Девчонка воротилась со скоростью поистине неправдоподобной. За ней поспешали хозяин, его пышнотелая супруга и целая орава ребятишек. В подоле верхнего кимоно служанка несла две палки, каковые с довольно изящными поклонами и вручила участникам поединка. Кадзэ осмотрел свое оружие, покачал головой и, вынув меч, обтесал нижний конец, дабы тот хоть относительно напоминал рукоять нормального меча. Молодой самурай вынул из кармашка длинную белую ленту и стремительными скупыми движениями подвязал ею рукава своего щегольского кимоно – так, чтобы лента сначала перекрещивалась на спине, а потом охватывала концами плечи. Проделал он это эффектно и с большой помпой, явственно играя на публику – маленькая группа зрителей и впрямь ответила одобрительным ворчанием. С победоносной улыбкой юноша обернулся навстречу Кадзэ.
Кадзэ засунул свой настоящий меч за пояс. Взялся обеими руками за импровизированную рукоять палки. Глядя на молодого противника, замер в классической боевой стойке. Юноша бросился на него со звонким кличем, но Кадзэ стоял все так же неподвижно, деревянный меч в его руках даже не шелохнулся.
Молоденький самурай, несколько сбитый с толку столь полным отсутствием реакции противника на его атаку, приостановился на мгновение – обдумывал, похоже, что дальше делать. А потом завопил еще громче и набросился на Кадзэ со всей силой, стремительностью и задором юношеской ярости, обрушивая деревянный меч вниз в мощнейшем ударе. Кадзэ почти небрежно отразил этот удар. Оба противника одновременно перешли к приему кириотоши. Что есть кириотоши? Описать можно без труда, применить же на деле – непросто. Разом блокировать атаку врага и перейти в контратаку самому, не разделяя эти два движения, но, напротив, слив их в одно, единое, – немногие способны на такое. Молодой самурай, впрочем, сражался недурно, и от удара Кадзэ уйти сумел, отпрыгнув с кошачьей быстротой и грацией, и собственный прием в то же время провести попытался.
Снова и снова стукались друг о друга деревянные мечи.
Во взгляде юного воина, обращенном на Кадзэ, презрительная насмешка сменилась поначалу удивлением, а после и вовсе восторгом.
– Да ведь вы великий мастер меча! – вскричал он наконец.
– Благодарю вас за доброту. – Кадзэ коротко поклонился. – Ну что же, можно считать, теперь ваша честь отмщена?
– Ну, я бы сказал, что мы с вами сражаемся на равных. Впрочем, полагаю, подобный исход поединка меня вполне удовлетворяет, – отвечал юноша.
Кадзэ помолчал мгновение. Прозмеилась лукаво точеная бровь.
– Отлично, – улыбнулся он, – коли вам угодно считать, что мы сразились вничью, я – только «за».
– А сами вы, выходит, не уверены, что исход поединка – ничейный?! – враз встопорщился молодой самурай.
– А сам я уверен: коли ваша честь отомщена, то более и обсуждать нечего!
– Вы даете мне понять, что ничьей все же не было?
– Да была ничья, была. К чему беспокоиться?
– Сказать вы можете все, что угодно, – но в душе, я вижу, вовсе не считаете меня равным себе противником. Так?
Кадзэ молча возвел глаза к небу. Юный самурай швырнул свою дубину-меч наземь.
– Нет, честь моя не удовлетворена! – Голос его стал злым, запальчивым. – Я требую: давайте сразимся снова! Только на сей раз биться будем уж на мечах настоящих. Пускай сталь нас рассудит!
