Текст книги "Смерть на перекрестке"
Автор книги: Дэйл Фурутани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава 5
Спорхнул мотылек
На лист, трепещущий тихо.
Краткое совершенство!
Видно было не слишком хорошо, однако Кадзэ привык полагаться на свое зрение. Деревья на той стороне дороги росли густо и пышно, да еще и вперемежку с кустами, но все равно где-то там, в лесу, Кадзэ прекрасно различил вспышку алого, а затем и золотого. Вгляделся получше – может, увидит эти необычно яркие пятна снова? Нет. Ничего, кроме темных переплетенных ветвей.
Кадзэ споро сошел с дороги и углубился в лес. Опытный охотник, он с давних пор умел передвигаться совершенно бесшумно. Вот и теперь ни разу не наступил на сухую ветку, не переломил сучка. Осторожно, как дикая кошка, пробирался сквозь древесные кущи – очень быстро и очень тихо.
Пройдя совсем недалеко от дороги, он замер. Там, между деревьями, обнаружилась большая поляна. Трава в центре была аккуратно подстрижена – примерно на ширину восьми татами. А на траве в полном одиночестве стоял актер театра но [5]5
В отличие от более «демократичного» кабуки театр но с его древними традициями и мощным религиозно-мифологическим подтекстом в феодальной Японии считался зрелищем сугубо аристократическим. Согласно историческим хроникам, в любительских представлениях пьес но с удовольствием принимали участие самые знатные даймё.
[Закрыть]!
Тонкий и стройный, он был одет в фантастически роскошное, алое с золотом кимоно. Багряный шелк густо усеивала вышивка в виде осыпающихся золотых кленовых листьев, асимметрично сбегавшая от воротника вниз, наискось к рукаву. А сквозь этот прекрасный листопад на спине кимоно справа проглядывала изумительно вытканная коричневым шелком лань – робкая и нежная, с огромными, ласковыми глазами. Собственно, яркость великолепных одежд актера, мелькавших за деревьями, и привлекла внимание Кадзэ.
Лицо актера скрывала «ко-омотэ» – традиционная театральная маска юной девы. Овальное, лишенное выражения личико маски было ярко раскрашено белым, что создавало приятный контраст с пунцовыми губами и высокими, выразительными черными бровями. Дополнял маску черный парик из настоящих человеческих волос – длинных и густых, уложенных в искусную прическу. Создавалась полная иллюзия того, что актер но – в действительности, несомненно, мужчина – молодая и прелестная женщина.
Актер закружился в медленном танце. Движения – плавные и грациозные, каждый жест – точный, продуманный, изысканно стилизованный. Кадзэ, которому в последние годы не доводилось посещать представлений театра Но, застыл, как зачарованный. Вообще-то классические составляющие пьесы но – танец, драма и музыкальное сопровождение. В беззвучной пантомиме, которой он воровато любовался сейчас, не было ни музыки, ни точно соответствующего древним канонам пения, ни текста, однако изумительное искусство танцора заставляло позабыть обо всем.
Незнакомец шаг за шагом прочерчивал стороны невидимого треугольника, и внезапно Кадзэ четко осознал: да перед ним же отрывок из «Додзедзи», старинной пьесы но, в основе которой лежит сюжет о церемонии освящения огромного бронзового колокола храма Додзедзи! Прекрасная танцовщица сирабиеси бредет к горному святилищу, а впоследствии выясняется, что во образе ее скрывается злой и мстительный дух, который, когда служители храма заманивают под колокол, принимает обличье ужасного змея. Эта роль трудна даже для опытного актера – чего стоит одна необходимость мгновенно сменить костюм под прикрытием колокола и в несколько мгновений превратиться из обольстительной и нежной девы в сверкающее, страшное чудовище! – да зато и запоминается она навсегда.
Снова и снова шел таинственный танцор по сторонам зримого лишь для него треугольника, чуть изменяя траекторию движений. Да, безупречное исполнение той части пьесы, где сирабиеси совершает долгий путь через горы к святилищу, – а оно и в обычной постановке пьесы длится долго, минуту за минутой. Много искусства и таланта требуется исполнителю этой роли, чтобы ни на миг не упустить внимания зрителей, и незнакомцу, на которого смотрел сейчас Кадзэ, не занимать было ни того ни другого. Ронин лишь диву давался, любуясь, сколь много мелких, неожиданных и всегда красивых изменений вносит актер в каждое из повторяющихся движений танца.
Чудо закончилось так же внезапно, как и началось. Человек в маске выпрямился. Замер. Кадзэ понял – нет, никто здесь не собирается исполнять пьесу но. Просто тренируется зачем-то незнакомец, совершенствуется в изящном древнем искусстве. Но каков дар, каков стиль?! Рехнуться можно, честное слово. Кадзэ, верно, и рехнулся. А не то с чего бы ему выскакивать на поляну, да еще и орать при этом восторженно:
– Изумительно! Неповторимо! Никогда еще не видел, чтобы танец из «Додзедзи» исполнялся столь прекрасно!
Застигнутый врасплох незнакомец вздрогнул. Изумленно обернулся в сторону пришельца.
– Простите мою дерзость, – заторопился Кадзэ, – нет мне прощения за то, что посмел нарушить ваше уединение! Одно лишь служит мне извинением, – не смог, просто не нашел в себе сил удержаться, чтоб не выразить восхищение вашим совершенством в исполнении этой роли!
Договорил – и склонился перед таинственным танцором в глубоком, полном почтения поклоне.
Тот не ответил ни слова, однако отдал Кадзэ ответный поклон, причем с такой грацией, что сильный и гибкий воин впервые неуклюжим чурбаном каким-то себя почувствовал.
– Еще раз благодарю вас за наслаждение, которое вы соизволили доставить мне своим танцем, – выдохнул Кадзэ.
Повернулся и побрел прочь, к дороге. Даже обернуться – и то себе не позволил.
Н-да. Много чего навидался человек, ныне именующий себя ронином Мацуямой Кадзэ, в жизни, но этот одинокий, разодетый в шелка и золото танцор, исполнявший отрывок из древней пьесы но посреди безлюдной, затерянной меж гор поляны?! То ли сон, то ли видение! Конечно, лицо незнакомца скрывала маска и Кадзэ понятия не имел, каков он в действительности, но, возможно, так оно и надобно жить в нынешние мрачные времена: под маской и в молчании…
Мир менялся с каждым днем – и, насколь смел судить Кадзэ, отнюдь не в лучшую сторону. Отгремели непрерывные, трехсотлетние гражданские войны, истерзавшие землю Ямато, – но лишь ненадолго успокоилась страна в мире, который принес великий правитель Хидэёси. Хотя… даже и при Хидэёси не доводилось мужам благородного воинского сословия умирать от старости в собственных усадьбах. Сначала понесло правителя Корею завоевывать, а там, в случае успеха, он и на Поднебесную империю Китая нацеливался… Впрочем, до Китая добраться не случилось. Да и вторжение в Корею после немногих первоначальных успехов тоже обернулось для японцев катастрофой. Ох, немало давних боевых товарищей Хидэёси сложили головы в той скверно подготовленной авантюре! Сам-то правитель – тот как раз из Японии носу не казал и скончался в преклонных годах по причинам естественным. Но после смерти Хидэёси начался настоящий ад. Тяжко пришлось и малолетнему его наследнику, и верным его союзникам. Ибо умевший терпеливо ждать Токугава Иэясу, властитель богатейшей из провинций Японии, Канто, дождался наконец своего часа.
Сидел Иэясу, ровно кот у мышиной норки. Смотрел спокойно, как проливают союзники Хидэёси молодую кровь своих сыновей и внуков в богами проклятой Корейской войне. Сам планы честолюбивые правителя поддерживал, но все больше на словах, войска же собственные к чужим берегам отправлять как-то избегал. Наблюдал невозмутимо, как стареет Хидэёси, сумевший обзавестись законным сыном лишь незадолго до смерти. Бровью не шелохнул, когда после кончины правителя Опекунский совет, в котором и он состоял, не озаботился укреплением власти малолетнего наследника, а вместо того погряз в ссорах и интригах. Короче, Иэясу прождал едва не всю жизнь… а потом понял: настало время рискнуть. Рискнул по-крупному – все, что имел, поставил на карту в чудовищной битве при Секигахаре, в коей двести тысяч воинов участвовали. И выиграл – люди его буквально изничтожили войска, верные наследнику Хидэёси. Победил Иэясу, и вот теперь он – всемогущий, всевластный правитель Японии.
Ныне наследник Хидэёси и его вдовствующая матушка забились в Осакский замок, точно барсуки – в нору. А страну по-прежнему терзает война, ибо клан Токугава огнем и мечом подчиняет себе все новые и новые земли, и все больше высокопоставленных некогда самураев, повинных лишь в том, что сражались в битве при Секигахаре на стороне побежденных, обречены бродить по дорогам бездомными ронинами, продающими свое воинское искусство всякому, кто готов заплатить. Кадзэ и представить себе не может, сколько ж самураев сейчас лишены и клана, и господина, – но, верно, тысяч пятьдесят, а то и больше, наберется. И единственная их надежда вернуть себе былой высокий статус – это найти какого-нибудь князя, готового принять ронинов на службу. Ибо даже и само слово «самурай» означает буквально «служилый человек»!
Для самого Кадзэ, впрочем, несметное количество бродящих по стране ронинов – не в печаль, а в облегчение. Легче с толпой смешаться. Кто на него дважды посмотрит? Кого в наши времена в землях японских зрелищем воина странствующего удивишь? Конечно, в нормальных обстоятельствах он бы сейчас все возможное и невозможное делал, лишь бы пробиться к Осакскому замку и присоединиться к остаткам войск наследника Хидэёси. Долг же чести и вовсе повелевал ему совершить сэппуку, дабы достойно последовать за своим павшим господином. Но Кадзэ просто не имел права последовать сейчас зову сердца или велению долга. Не имел – и все тут!
Шел Кадзэ, верно, с час уже, а меж тем из-за деревьев, невидимый и неслышный, наблюдал за ним некто, притом не с меньшим интересом, чем тот, с которым сам Кадзэ на загадочного актера но смотрел. Наконец человек этот, похоже, вполне разобрался в увиденном, по крайней мере с ветки, служившей ему постом наблюдательным, он соскочил стремительно и вниз по склону холма едва не кубарем скатился. Там, у самого подножия, сидя на траве, играли в кости двое мужчин. Одеты они были весьма пестро, явно с чужого плеча. Рядом с игравшими торчали два копья и меч, небрежно воткнутые в землю.
Один из игроков встряхнул резную деревянную чашечку с костями, опрокинул ее наземь и торопливо поднял.
– Вот же проклятие! – рявкнул он мрачно, взглянув на выпавшие числа.
Приятель его паскудно ухмыльнулся, обнажив желтые, нечищеные зубы.
– Да, точно, – не везет тебе нынче!
Он ухватил горстку медяков, поставленных на кон.
Первый игрок посмотрел на то без особой радости.
– Коли дознаюсь, что ты мошенничаешь, – кишки выпущу!
– Как же мошенничаю? Твои собственные кости, ты их и метал! Ишь, – указал он внезапно вверх, на склон холма, – вон и щеночек наш чешет. Может, скажет сейчас, что свезло тебе наконец? Ну-ка, кто у нас там? Славный купец при денежках или девчонка хорошенькая? Прикинь, – а вдруг целка!
– Идет сюда кто-то! – задыхаясь, зашептал старшим бандитам молоденький соглядатай, едва скатившийся с холма.
– Ясно, идет, дурень! Ты объясни толком, кто…
Паренек (звали его, кстати, Хачиро) задумчиво почесал в затылке.
– Да кто ж его знает? Может, торговец какой. А может, и самурай. Так сразу и не понять.
– Ох и дурень!
– Коль самурай, так пусть себе идет, не тронем, – буркнул разбойник с нечищеными зубами.
– Ну уж нет. Самурай или кто, а мне добычу упускать ни к чему, я нынче в пух проигрался. Вы со мной, парни?
– Лады. Только сами в дело не полезем. Вот – пускай малыш наш поработает, что ж он за молодец вольный, коли до сих пор ни одного человека не убил?
Первый из разбойников подмигнул парнишке. Тот побледнел, глаза расширились от страха и смущения.
– Копье возьми, щеночек. Мы его отвлечем. Не трусь, тебе только и труда будет, что подобраться к нему сзади да копьем в спину ткнуть. Со всей силы вонзай. А то случаем на кость напорешься. Дошло иль нет?
– Ой… а обязательно? – пролепетал Хачиро.
Бандит с нечищеными зубами отвесил ему крепкий подзатыльник – такой, что парнишка аж на колени повалился.
– Ты парень иль девчонка? Ты разбойник – или как?
Юноша испуганно закивал – дескать, конечно, разбойник. Глаза его наполнились слезами.
– Ну вот. А коли сам и выбрал жизнь бандитскую, так и будь бандитом, а не размазней прокисшей! Понял?
Юноша снова закивал.
Один из бандитов вытащил из земли копье, его подельник удовольствовался мечом. Они припустили вверх по холму, намереваясь засесть в засаде у дороги впереди путника. Хачиро, потирая ушибленный затылок, неловко ухватил второе копье и потащился на свое место – сзади, чтоб можно было незаметно зайти страннику за спину.
Кадзэ шел вверх по холму. Дорога в том месте была прямая, ровная – загляденье. Сразу стало ясно – его преотлично видно всякому, кто находится выше. Воздух, по-летнему жаркий, висел недвижимо, – странно, отчего это не подавали голос птицы? Конечно, само по себе это еще не доказывало, что впереди на дороге его кто-то дожидается, но все равно – следовало приглядеться и прислушаться. Шаг замедлять Кадзэ, понятно, не озаботился, однако стал с привычной чуткостью вслушиваться в окружающую тишину, одновременно всматриваясь в дорогу и деревья по сторонам. Осторожность его вознаградилась очень скоро – воин явственно услышал шорох камушков, скатывавшихся вниз по холму с дальней стороны этой запущенной горной дороги.
Он спокойно, точно ничего не заметил, дошел до места, откуда слышался звук. Потом сделал еще несколько шагов. Ну разумеется! Из-за деревьев на обочине тотчас же выскочили и преградили ему путь двое вооруженных людей. Один сжимал в руках копье, другой – меч. Стало быть, Кадзэ окружили, хотя пока не следовало подавать виду, что ему это известно.
– Эй ты, стоять! – грозно рыкнул один из вооруженных.
Кадзэ остановился, прищурившись оглядывая нападавших, однако не делая резких движений. Бандитов его молчание явно вдохновило. Они приободрились, заухмылялись.
– Слышь, ты!.. – снова рыкнул кричавший вначале.
– Слышу, конечно, – промурлыкал Кадзэ очень ласково. – Как же не услышать столь нежный голосок? А какая изысканная вежливость, право!
Бандит наморщил лоб. Оглянулся с сомнением на товарища в поисках поддержки.
– Умничаешь, сволочь?! – заорал второй бандит, оскаливая крупные, словно у пса, желтые зубы.
– Вот уж и не думал. Стал бы я умничать с людьми вашего сорта! По сути, умничать с вами или вам подобными было бы попросту глупо.
– Ну и что это должно значить? – не понял желтозубый налетчик.
– Только то, что я сказал, – отвечал Кадзэ.
Двое бандитов снова переглянулись. Куража у них несколько поубавилось. Потом первый все-таки сделал новую попытку:
– Да ты хоть знаешь, кто мы?!
– Скажете – буду знать.
– Мы – люди из шайки знаменитого господина Куэмона! В нашей власти – все дороги этих мест. Всякий, кто хочет здесь пройти, дань нам платить обязан! И ты тоже!
– А велика ли дань?
– Ну… ясное дело, отдавай все деньги, сколько есть.
За спиной Кадзэ снова дождем посыпались камушки. Еще один бандит, тяжело дыша, уже вскарабкался по холму и теперь пробирался сквозь деревья к дороге.
– Деньги – и все?
– Да что с тебя еще взять-то?
– Странно. Мне отчего-то кажется, что вы пришли отнять у меня не только деньги, но и жизнь. Тот, кто пытается сейчас зайти мне за спину, трясется так, что я и отсюда слышу, как он зубами стучит. Конечно, из-за простого грабежа столь отважный бандит дрожать бы не стал. Быть может, он так испуган от мысли, что ему предстоит меня убить?
Позади Кадзэ кто-то испуганно ойкнул. Потом невидимый разбойник попятился назад. Отлично.
– Если и придется тебя убить, мы не сробеем! – гордо заявил желтозубый.
– Точно! Не сробеем! Нам и раньше убивать доводилось!
– Вот как? И часто?
Желтозубый колесом выкатил грудь.
– Я вот этими руками троих убил! Тоже были умники поганые вроде тебя. Денег пожалели – жизнь потеряли!
– А я четверых убил! – встрял второй бандит.
– Трое да четверо. Семеро, значит. Ну что ж, семь убитых путников на двоих – несомненно, значительное число. Есть чем гордиться. Матушки ваши оказали этому миру большую услугу, произведя вас на свет. А скольких же убил тот, позади меня?
– Множество людей! Не счесть! – пискнул за спиной у Кадзэ заметно дрожавший, совершенно мальчишеский голос.
– А не молод ли ты, сынок, чтоб успеть убить столь великое множество людей? – полюбопытствовал Кадзэ, не оборачиваясь.
Двое налетчиков впереди откровенно заржали.
– Крепко сказано, самурай! – одобрил желтозубый. – Слышь, щеночек? Вон парень первый раз в жизни тебя увидел – и то понял, что людей убивать тебе еще не доводилось. Опытный убийца – тот давным-давно б уже этого развеселого господина воина насквозь проткнул. Вот так!
Желтозубый стремительно атаковал копьем. Отскочив влево, Кадзэ левой рукой успел перехватить древко направленного вправо копья. Прямо в прыжке развернулся на триста шестьдесят градусов, одновременно правой рукой выхватывая меч из-за пояса. Он еще только завершал разворот, а смертоносное лезвие катаны уже описывало в воздухе идеальный полукруг. Опускаясь, клинок обрушился на бандита с мечом, ринувшегося на помощь приятелю. Вонзился ему в горло и пронзил насквозь. Силой инерции умирающего отнесло вперед.
Кадзэ меж тем отпустил копье и резким ударом снизу вверх вонзил меч в бок первого разбойника. Острый как бритва клинок глубоко вошел в человеческую плоть – точно между ребер. Бандит попятился. Пошатнулся. Изумленно, непонимающе воззрился на рану в боку. Попытался зажать ее рукой. Снова пошатнулся и упал навзничь в дорожную пыль.
Кадзэ молниеносно обернулся и оказался лицом к лицу с совсем молоденьким парнишкой, сжимавшим слишком тяжелое копье в тощих дрожащих руках. Позади Кадзэ слышал шипение воздуха, вырывавшегося из страшной раны в горле первого разбойника, мучительные стоны второго… Оба, считай, уже покойники. Несколько минут жизни им осталось, не больше. Однако все-таки Кадзэ следовало соблюдать известную осторожность – тому, которого он ранил в бок, вполне могло еще хватить сил на последнюю, отчаянную попытку забрать врага с собой в могилу.
Воин невозмутимо посмотрел в глаза дрожащего паренька:
– Ну и?..
Мальчишка выронил оружие и стрелой помчался вниз по склону. Во-первых, вниз – оно всегда бежать сподручней, чем вверх, а во-вторых – и представить себе невозможно, до чего же страх скорости ногам прибавляет. Кадзэ покачал головой, с усмешкой провожая юного разбойника глазами, и снова обернулся к умирающим на дороге. Всего-то несколько секунд и ушло у него на эту схватку…
Сначала самурай склонился над бандитом, раненным в бок. Тот все еще отчаянно пытался прижать пальцами края ужасной раны, остановить кровь, потоком льющуюся на землю. Кадзэ двумя руками поднял меч над головой, дабы оказать поверженному противнику услугу чести – помочь ему умереть быстро.
– Желаешь, чтоб я сделал это? – спросил он.
Разбойник с ужасом уставился на меч. Яростно затряс головой – не надо, пожалуйста! Ну, нет так нет. Кадзэ вытер окровавленный меч об одежду умирающего и вновь вложил его в ножны. А потом – сколь мог осторожнее – оттащил бандита на обочину и прислонил спиной к дереву, в тени ветвей, защищавших его от палящего солнца.
Подошел было затем ко второму, с раной в горле, – но тут помощь оказывать не понадобилось, разбойник уже был мертв. Да и тот, кого он в бок ранил, уже не дышал, когда Кадзэ к нему воротился. Глядя на убитого бандита, самурай размышлял – интересно, отчего это большинство людей так держатся за свою жизнь, что готовы претерпевать муки и страдания, лишь бы еще хоть на несколько мгновений продлить свое пребывание в нашей печальной земной юдоли? Никогда он этого понять не мог. А уж если принять во внимание, что всякий из людей после смерти вскоре возрождается и живет в следующей реинкарнации, то и вовсе нелепо получается! Кадзэ тяжело вздохнул. Боги великие, как же он мечтал освободиться наконец от висевшего над ним тяжкого долга, жить спокойно, умереть спокойно… но, верно, не судьба. По рукам и ногам связал его закон самурайской чести.
Перед самой смертью госпожа отдала ему последний приказ – найти ее дочь. И посейчас больно вспоминать о ночи, когда она скончалась, и втрое больнее – о том, что случилось с ней незадолго до этого. Ничего не осталось в госпоже от спокойной красавицы, какой он знавал ее все былые годы. Некогда прекрасное тело жестоко искалечили и изуродовали пытки, коим подвергли ее враги, позабывшие в злобе и жестокости о чести и благородстве. Измученное лицо осунулось и потемнело от боли. Что бы ни отдал в тот миг Кадзэ, чтобы отыскать для нее хоть жалкое подобие теплого сухого укрытия! Но где его было взять? И лежала госпожа его под дождем, едва прикрытая кое-как сплетенным им навесом из веток. Он спас ее от людей Токугава, а после едва сумел уйти от погони воинов клана, герб коего всегда напоминал ему паука: на черном фоне – восемь склоненных белых стеблей бамбука, окружающих белый же бриллиант в центре.
Память услужливо подсказывала – в ту страшную грозовую ночь он нес свою госпожу на руках – все дальше и дальше в горы. Сердце не на месте было – понимал он: нельзя останавливаться, надо уходить, погоня на пятки наступает. Но госпожа его так нуждалась в отдыхе! Пришлось рискнуть – остановиться, потратить время, чтоб сплести для нее этот навес – слабую, да хоть какую защиту от хлещущего ливня. Костер разжигать Кадзэ не решился и обдумывал уже, не послать ли куда подальше вежливость и учтивость и не попросить ли у госпожи милостивого разрешения лечь с нею рядом и согреть ее теплом собственного тела, но вдруг она заговорила:
– Я не знаю как, но если она все-таки жива, найдите ее. Любой ценой найдите. Таково мое последнее желание и последний приказ, который я отдаю вам…
Голос ее срывался, расширенные, блестящие от жара глаза были черны от страдания и напряжения, а лицо – прозрачно-бледное, но не от изысканно тонко нанесенной, как когда-то, рисовой пудры, а от холода и слабости. Она походила на призрак – и все равно была прекрасна.
Говорить Кадзэ не мог – горло свело. Только отдал, в знак того, что слышал приказ госпожи и готов повиноваться, низкий, почтительный поклон. По щекам катились горячие слезы, смешивались с холодными каплями дождя, – все лицо мокро было. Госпожа его протянула слабую руку. Рука дрожала, – нелегко, верно, было умирающей удерживать ее в воздухе.
– Дайте мне ваш вакидзаси.
Изумленный до крайности, Кадзэ вынул короткий меч из-за пояса и вложил госпоже в руку. Конечно, удержать тяжелый клинок она уже не могла, рука бессильно упала на землю. Но рукоять она сжимала по-прежнему твердо. Сначала Кадзэ решил: у госпожи нет более сил переносить боль и душевные муки, она вознамерилась покончить с собой – как и надлежит женщине благородного рода, при помощи короткого меча. Но – нет. Она снова заговорила:
– Меч этот – символ вашей самурайской чести, ибо лишь он дает вам возможность достойно совершить самоубийство. Отныне и до тех пор, пока вы не найдете мое дитя, жизнь и честь ваша принадлежат мне.
Ныне меч этот лежит в храме, где нашла его госпожа последний приют. Ждет, когда Кадзэ вернется и снова заткнет его за пояс. Как давно это было? Сколько городов и деревень прошел он с тех пор? Во сколько детских лиц вглядывался жадно, всякий раз надеясь – вот сейчас заметит в девочке сходство с покойными господином и госпожой? Ведь малышке, когда он начал свои бесконечные поиски, было всего семь, – теперь же приходится расспрашивать уже о девятилетней. Может, потом придется искать уже десяти– и одиннадцатилетнюю? А после? Девушку двенадцатилетнюю? Да не выйдет ли она к тому времени уже замуж? Но к чему терзать себя? Впереди – новое селение, и, может, именно там повстречает он наконец предмет своих поисков. И тогда и жизнь, и честь его будут вновь принадлежать ему, и только ему!
Он огляделся в поисках меча, который выронил разбойник. Нашел. Поднял. Чтоб не марать свой собственный меч, взял разбойничий и принялся рыть им две неглубокие могилы. Как умел, схоронил убитых бандитов. Оглядел деревья по обочинам дороги. Заметил одно, вполне подходящее. Тем же бандитским мечом аккуратно срубил с этого дерева ветку. Еще раз рубанул, дабы отсечь от этой ветки прямую деревяшку примерно в локоть длиной. Потом вынул из собственных ножен кинжал – когатану и принялся резать по дереву. Руки двигались плавно, привычно, – ох, не раз уже приходилось Кадзэ проделывать эту работу. Постепенно бессмысленная деревяшка обратилась в статуэтку Каннон Милосердной. Еще несколько движений ножом – и вот уже завершены даже складки одежд Всемилостивой. Кадзэ печально всмотрелся в прекрасный лик богини. То было лицо его госпожи. Не такое, каким оно было в час ее ужасной гибели, но такое, каким он видел его когда-то – и запомнил навеки.
Он поставил статуэтку на обочине дороги, лицом к двум свежим могилам – пусть Милосердная сжалится над душами бандитов, – и снова отправился в путь.
