Текст книги "Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет"

Автор книги: Дэвид М. Гриффитс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Из заключения Сейр вышел в феврале 1777 года с сильным желанием восстановить свое состояние и одновременно послужить на пользу отечеству. Преследуя эти цели, он провел следующие шесть лет в столицах разных европейских стран, зачастую выдавая себя за представителя Континентального конгресса. В Берлине во время переговоров о торговом соглашении британский посол похитил у Сейра и Артура Ли – первый служил секретарем второго – официальные бумаги. Ли огорчился, поссорился со своим секретарем и вернулся в Париж. Сейр остался, чтобы попытаться убедить Фридриха Великого приобрести нейтральный порт в Вест-Индии для торговли с Соединенными Штатами, но попытка не удалась^{821}. Похожий план устройства нейтрального порта, на острове Синт-Эстатиус[304]304
  Sint Eustatius (гол.) – остров Св. Евстафия, один из пяти Антильских островов в Карибском море, которые принадлежат Нидерландам. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] либо на острове Сент-Томас[305]305
  Saint Thomas – один из американских Виргинских островов в Карибском море. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], он представил в Копенгагене графу Андреасу Петеру Бернсторфу[306]306
  Бернсторф (Bemstorff) Андреас Петер (1735–1797), граф – датский государственный деятель; в 1773–1780 гг. – министр иностранных дел Дании; летом 1780 г. присоединился к Декларации о вооруженном нейтралитете. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], министру иностранных дел Дании. И этот план тоже не имел успеха^{822}. Переговоры со шведским королем Густавом III на бале-маскараде в Стокгольме также не принесли желаемых результатов^{823}. В Амстердаме неустрашимый Сейр заручился поддержкой группы купцов, и они предоставили кредит для постройки судна, которое должно было совершать рейсы между Амстердамом и Америкой через Вест-Индию. Как раз когда Сейр собирался отправиться на этом судне в первый рейс, до Нидерландов дошли известия о провозглашении Декларации о вооруженном нейтралитете. Сейр изменил план поездки так, чтобы он включал Петербург^{824}.

Еще задолго до Декларации этот непоседливый коммерсант раскрыл сочувствующей публике, и заодно британскому шпиону, некоторые из своих избранных замыслов. В частности, Сейр говорил «серьезно о том, чтобы поехать в Санкт-Петербург и покорить императрицу, которая любит, по его словам, симпатичных мужчин и может заинтересоваться галантным кавалером из Америки»^{825}. Когда Сейр жил в Копенгагене и Стокгольме, он обнаружил, что северные нейтральные страны ожидали инициативы в морских делах от российской императрицы^{826}. Декларация о вооруженном нейтралитете решила этот вопрос.

Первое упоминание о пребывании Сейра в России мы находим в послании Джеймса Харриса, британского посла в Петербурге, от 17 апреля 1780 года: «Неделю назад прибыл сюда один англичанин по имени Смит. Его язык, образ жизни и поведение вызывают сильное подозрение, что он либо американец, либо агент бунтовщиков»^{827}. Ни вымышленное имя, ни то, что Сейр выдавал себя за жителя Подветренных Антильских островов, не ввели Харриса в заблуждение, и благодаря его наблюдениям мы можем проследить за деятельностью Сейра в России.

Харрис оставил записи о нескольких тщетных попытках американца получить одобрение проекта устройства русской колонии на некоем плодородном необитаемом острове рядом с Суринамом, через которую российские суда доставляли бы, минуя британскую блокаду североамериканского континента, пеньку и парусину. В обмен на эти товары для флота американцы поставляли бы рис и индиго или организовали бы трехстороннюю торговлю и поставляли бы сахар, хлопок и кофе из Вест-Индии. Согласно записям Харриса, настойчивые предложения Сейра поддерживал министр-резидент Нидерландов Ван Бринен, который также предоставлял и финансовую помощь. Ван Бринен якобы передал предложение Александру Романовичу Воронцову, президенту Коммерц-коллегии. Последний вручил это предложение императрице, которая, как пишет Харрис, «отвергла его с презрением и омерзением». «До тех пор, пока я не увижу здесь свежих и прежде невиданных экстравагантных выходок, не думаю, что его нелепый план достоин даже минуты внимания»^{828}.[307]307
  Надежда Сейра на то, что императрица даст деньги и суда для экспедиции, оказалась напрасной: когда с подобной просьбой обратились российские купцы, желающие установить торговлю с Вест-Индией, императрица ответила: «Купцам предложить торговать, где они хотят. Что касается меня, то я не даю ни кораблей, ни денег и отказываюсь на всякие времена от всех земель и владений в Восточной Индии и в Америке». См.: Кулишер И.М. История русской торговли до XIX века включительно. Пб., 1923. С. 231–232. Свой подход к торговле императрица ясно изложила в письме к философу Фридриху Мельхиору Гримму: «Mon principe est que tout commerce aille comme il peut, et qu’il ne faut point donner de crocs-en-jambe au commerce comme à tout plein d’autres chose» («Мой принцип таков: всякая торговля развивается так, как может, ни в коем случае не следует ставить ей подножку, как это происходит с массой других вещей». – Пер. с франц. науч. ред.), см.: Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1878. Т. 23. С. 138.


[Закрыть]

Когда герцогиня Кингстонская[308]308
  В девичестве Элизабет Чадлей (1720–1788) – английская авантюристка, фрейлина при дворе принцессы Уэльской; в первом браке за капитаном Харвеем (впоследствии графом Бристолем); будучи любовницей богача герцога Кингстона, сумела вырезать из приходской книги запись о своем замужестве и вступила с ним в брак. После смерти герцога его наследники стали оспаривать его завещание, по которому все состояние герцога отходило супруге, и возбудили процесс о ее двоемужестве, о котором здесь идет речь. Палата лордов оставила завещание в силе, но велела ей именоваться графиней Бристоль. Дважды побывала в Петербурге, где попыталась стать статс-дамой императрицы Екатерины II. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] – процесс о ее двоемужестве [двойном браке] несколько лет до того делил заголовки лондонских газет с процессом по делу об измене Сейра – отказалась предоставить ссуду, американец объявил о своем намерении покинуть Россию^{829}. Но через несколько дней пришло благоприятное известие. В указе Коммерц-коллегии императрица более ясно выразила свое намерение защитить российских купцов в открытом море: хотя контрабанда терпеться не будет, все другие товары, кому бы они ни принадлежали, даже если они принадлежат подданным той или иной воюющей стороны, могут свободно перевозиться на российских судах и будут пользоваться вместе с товарами российских подданных защитой российского флага. Сейр сразу ухватился за этот новый указ – он, похоже, не удосужился прочитать другой пункт, в котором говорилось, что купцам Российской империи строго запрещается позволять иностранцам водить суда или вести торговлю от их имени^{830}.

Заручившись поддержкой гусарского подполковника и бывшего адъютанта начальника Адмиралтейства по фамилии Арсеньев, Сейр получил разрешение Адмиралтейства построить на берегу Невы верфь на территории, арендованной у одного пивовара. Компания под названием «Арсеньев и Смит» приступила к строительству большого судна, но, едва началась работа, загадочный пожар уничтожил все. Сейр немедленно обвинил англичан^{831}. Харрис в официальном письменном заявлении, переданном императрице через фаворита Потемкина, опровергал обвинения Сейра; императрица ответила, что она не собирается снисходить до того, чтобы реагировать на обвинения американца^{832}.[309]309
  Ответ императрицы был следующим: «Американец нигде не может принести Вам столь мало вреда, как у меня [в империи]; презирайте молву, как презираю ее я: она не производит на меня никакого впечатления, и я полагаю, что оскорблю вас, если обращу на это внимание» (пер. с франц. науч. ред.).


[Закрыть] Непоколебимые «Арсеньев и Смит» заложили еще два судна, на этот раз с помощью русского плотника, который, следуя примеру Петра Великого, пять лет провел на верфи в Дептфорде^{833}.

Хотя Харрис считал, что эти суда из-за их размеров не сумеют спустить на воду, императрица решила положиться на более конкретные меры. Она предупредила Арсеньева, что если следствие выявит, что он связан с Сейром, то суда не будут пользоваться защитой российского флага^{834}. Императрица предупредила также своего генерал-губернатора в Архангельске Алексея Петровича Мельгунова о том, что один англичанин из того города написал Франклину, будто он строит в этом городе судно для американцев. «Вы сами заключить можете, что кроме недозволенного пособия из земель наших помянутым колониям, возставшим против короны своея, могут таковыя суда обращаемы быть для каперства в Северном море против торговаго нашего и других дружественных нам дворов плавания»^{835}. Этим неназванным по имени «англичанином», на которого ссылалась императрица, был, несомненно, Сейр, посещавший до этого Архангельск и имевший обширную – правда, одностороннюю – переписку с Франклином. Работа над судами в Петербурге продолжалась, но спущены они были осенью 1782 года от имени одного Арсеньева и занимались только перевозкой сусла и пеньки между российской столицей и Брестом^{836}. То, что императрица не допустит никакой торговли между Россией и Америкой, чтобы не рисковать ухудшением и без того натянутых отношений с Великобританией, также является темой написанного Адамсом мелодраматического рассказа о возвращении Сейра в Амстердам в декабре 1781 года:

Некий урожденный американец, который являлся, по его мнению, великим человеком в Европе и который считал себя, а также считался некоторыми другими самым красивым мужчиной на свете, и лицом и фигурой, а так же человеком с самыми утонченными манерами и самым неотразимым обаянием – этот джентльмен отправился по морю или по суше, или по тому и другому, в Санкт-Петербург в надежде получить аудиенцию самодержицы во имя блага своей страны. Но дама была холодна, как мрамор. Ни лицо, ни фигура, ни обаяние не смогли обеспечить ему ни мимолетного, ни тем более вожделеющего взгляда императрицы[310]310
  Письмо Адамса Мерси Уоррен от 8 августа 1801 г. // Mass. Hist. Soc. Collections. 5th Ser. Boston, 1885. Vol. IV. P. 445. В этом письме Адамс бранит 80-летнюю миссис Уоррен за намек в ее «Истории Американской революции» на то, что Фрэнсису Дейне, преемнику Сейра, не следовало ограничиваться традиционными дипломатическими приемами, чтобы получить внимание российской императрицы.


[Закрыть].

Так что грандиозные планы Сейра рухнули. Унижение усугублялось еще и тем, что его отъезд из России совпал с приездом Дейны, «который и двух слов не знал по-французски и очень мало знал мир», но имел завидный статус посланника в Санкт-Петербурге^{837}.

Вернемся назад, чтобы проследить, как развивалась миссия Дейны далее. Подтверждающие полномочия документы и официальные инструкции от Конгресса прибыли в Европу только в марте 1781 года. Согласно имеющимся у него указаниям, Дейна проконсультировался с Франклином, который попытался, безуспешно, отговорить Дейну от его миссии. Также следуя инструкциям, энергичный американец встретился с министром иностранных дел Франции Верженном, который, как он знал, был противником «народной дипломатии» (militia diplomacy). Несмотря на явные обоюдные опасения, встреча прошла относительно мирно. Дейна не отреагировал на совет, данный ранее Франклином, предъявить для рассмотрения свои верительные грамоты вначале князю Дмитрию Алексеевичу Голицыну, русскому послу в Гааге[311]311
  В 1768–1798 гг. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], со словами, что «некий джентльмен, в той стране приезжий, написал оттуда [из России], что некие высокопоставленные лица – не могу сказать, связаны ли они вообще со двором или нет – выразили желание, чтобы из Америки туда был послан кто-нибудь, способный передать сведения о состоянии наших дел». Неназванной третьей стороной явно был Сейр, который хотел, чтобы его назначили посланником. В ответ на высказанное вполне обоснованное опасение, что императрица как посредница может быть поставлена в неловкое положение присутствием американского посланника, Дейна ответил, что он поедет как частное лицо и заявит о своей официальной цели, только когда российский двор ясно даст понять, что официальные отношения допустимы. Это последнее заверение явно смягчило министра иностранных дел, который после этого уже не был противником миссии^{838}.

Получив частичное одобрение от Франклина и Верженна, Дейна направился в Голландию, где его миссию благословил Адамс. «Америка, мой любезный, слишком долго молчала в Европе. Ее дело – это дело всех стран и всех народов; и оно не нуждается ни в чем, кроме того, чтобы его разъяснили и одобрили», – заявил бывший наставник Дейны^{839}. Новоиспеченный дипломат поддался внушению и стал собираться в Петербург, не открыв своей цели Голицыну, и высказал такое же оптимистичное мнение: «Морским державам нужны лишь добрые вести, чтобы убедиться, что у них есть реальная выгода завести самые тесные связи с нашей страной, и как можно скорее»^{840}.

С самого начала миссия Дейны была обречена на неудачу. Проблемой был уже сам язык: Дейна не говорил по-французски, а французский посол в России Верак не говорил по-английски. Что еще важнее, Дейна, как антигалликанец, с очень большим подозрением относился к французской внешней политике и к тем, кто ею занимался, и был решительно настроен действовать в российской столице по-своему. Несмотря на совет Верака быть осторожным и не компрометировать ни себя, ни свою страну, Дейна забыл или пренебрег данным Верженну обещанием выступать под видом частного лица – сразу вообразил себя будущим официальным послом при дворе в Санкт-Петербурге. «Мне кажется, – писал он Вераку, – что это предательство чести и достоинства Соединенных Штатов: уединиться в гостинице и даже не попытаться вступить в политическую жизнь»^{841}. Неуместный оптимизм Дейны происходил тогда из неверного толкования того, как императрица видела свою роль посредницы. Дейна принял желание Екатерины II выступить посредницей между воюющими сторонами за желание признать если не независимость, то хотя бы существование Соединенных Штатов. Верак пытался объяснить, что, хотя императорский двор и выступает посредником между Великобританией, Францией и Испанией, британцы должны договориться со своими колониями «без вмешательства какой-либо другой из воюющих сторон, и даже одного из двух императорских дворов, если только не будет официальной просьбы о посредничестве и согласия на этот счет»^{842}. Это было далеко от молчаливого признания. Однако сделанное Вераком различие между императорским посредничеством и неофициальными переговорами, которые должны проводиться одновременно, Дейна рассматривал как «просто вводящие в заблуждение названия и образцы того коварства, без которого никак не может обойтись европейская политика»^{843}. Дейна не собирался вводить кого-либо в заблуждение. «Соединенные Штаты верят в то, что справедливость их дела и правильность их намерения откроет им дорогу к симпатиям монархов Европы. Они не будут делать никому из них ни злых, ни бесчестных предложений, а лишь такие, какие, по их убеждению, будут существенно способствовать большой выгоде и благополучию всех», – самоуверенно объяснил Дейна терпеливому французскому послу^{844}. Дейна, адвокат из Новой Англии, отстаивал свои моральные принципы перед практичным дипломатом, прекрасно понимающим, что вышедшее из-под пера юриста изложение дела вряд ли как-нибудь повлияет на решения русского двора.

По ряду причин – необходимость императрицы-посредницы сохранять свой нейтралитет, коммерческие соображения, дипломатическое давление Великобритании и желание угодить британцам, чья помощь может понадобиться, – императрица и думать не могла публично признать Дейну. Французский посол ясно это понимал. Американский же посланник не понимал совершенно, несмотря на объяснения Верака и Сейра. Ничто не могло убедить его в том, что о дипломатическом признании не может быть и речи. Он писал: «Если бы я и мой корреспондент [Верак] думали, что Ее Императорское Величество приняли стратегию, упомянутую им в письме ко мне… а именно “не признавать независимости Соединенных Штатов, пока Британия сама этого не сделала”, я бы вскоре закончил бы дела и покинул бы двор»^{845}. В свете его последующего опыта это был бы самый разумный поступок.

То, что Соединенным Штатам недостойно прибегать к традиционным дипломатическим приемам, чтобы добиться аудиенции при европейском дворе, было одним из основных принципов антигалликанцев. Американские дипломаты должны были просто являться ко двору, излагать содержание тех коммерческих выгод, какие дадут отношения с Соединенными Штатами, и вступать в переговоры о союзе и торговле. Дейна, представитель меркантильного Массачусетса, находился в плену модели мышления, называемый обычно «народной дипломатией». Хотя сам он и не был коммерсантом, среди его клиентов, как и у Джона Адамса, имелось много влиятельных торговцев из Новой Англии^{846}. Когда Дейна служил у Адамса секретарем, то перенял его убеждение в том, что коммерция будет играть основную роль в новой системе, которую предстояло построить на развалинах отжившей системы политики силы. С этой твердой верой в моральную силу и пользу системы международных взаимоотношений, основанной на торговых договорах, сочеталось стремление помочь друзьям-торговцам, положившим глаз на российский рынок. Его близкий знакомый, торговец из Бостона Джеремия Аллен, хотел установить прямую торговлю между Россией и Америкой и воспользовался помощью Дейны, чтобы исследовать перспективы этого. Джонатан Текстер, американский торговец, уже находившийся в Европе, выразил желание участвовать в подобном предприятии^{847}. Объемные сводки, содержащие коммерческую информацию (списки товаров, ввозимых в Петербург и Ригу – Аллен в первую очередь интересовался Ригой – и вывозимых из них, а также цены, ввозные пошлины, процедуры продажи товаров, юридические права иностранцев и прочая подобная информация), находящиеся среди документов Дейны, свидетельствуют о том, что Дейна намеревался не только установить прямые связи между Россией и Соединенными Штатами, но и старался снабдить своих друзей-торговцев статистическими данными, чтобы они могли начать частную торговлю. По мысли Дейны, интересы у Аллена и Текстера были те же самые, что и у Америки. А разве у Соединенных Штатов не те же самые интересы, что и у России?

Можно утверждать, что имелось достаточно оснований для обоюдной заинтересованности в прямых коммерческих отношениях между двумя странами. До начала Войны за независимость американские суда заходили в российские порты в основном за товарами, необходимыми для флота. Официально 1774 год был последним, когда производилась такая торговля[312]312
  В британских и французских архивах названы три американских судна, вышедших в 1774 г. из петербургского порта Кронштадт в Бостон, Линн и Филадельфию с грузом железа, пеньки, канатов и досок. Список на английском языке см.: SP. 91/99, Р. 137, а список на французском языке см.: Affaires étrangères. B1 988. No. 7. Correspondance Consulaire: St. Petersbourg, 1773–1781. Норман Е. Сол считает, что в предреволюционный период торговля с Россией внесла значительный вклад в экономику Бостона. Он обращает внимание на трехстороннюю торговлю, при которой российские товары для флота очень высоко ценились в колониях. См.: SaulN.E. Beginnings of American-Russian Trade, 1763–1766 // The William and Mary Quarterly. 3d Ser. 1969. Vol. 26. No. 4. P. 596–600.


[Закрыть]. Но имеются данные о том, что по крайней мере на начальных этапах войны велась кое-какая контрабандная торговля. В 1775 году британское казначейство сообщило, что одно судно из Филадельфии пыталось приобрести грубый холст в Гамбурге и Петербурге^{848}. После этого больше не было слышно о том, чтобы американские суда открыто заходили в российские порты, но зато в 1777 году британские дипломатические представители часто жаловались, что суда под голландским флагом заходят в Петербург, берут груз железа, пеньки и корабельные мачты и меняют флаг на американский уже только в открытом море, в относительной безопасности^{849}. Кроме этого, между Россией и Соединенными Штатами существовала морская торговля товарами для флота – законная в глазах русских, но нелегальная в глазах британцев, – которую вели нейтральные страны. Британский поверенный в делах в конце октября 1775 года жаловался: «В этом году в Санкт-Петербург французских судов пришло почти в пять раз больше, чем когда-либо; и вывозят они очень значительное количество пеньки. Но это, по-моему, объясняется исключительно противоестественным бунтом колоний, которые получают огромное количество этого товара от Франции»^{850}.[313]313
  См. также отчет Шерпа от 7 февраля 1777 г.: «Я подозреваю, что большая часть этих товаров [пенька, железо, жир и так далее] предназначается для наших американских колоний; поскольку я помню, что еще несколько лет назад, когда ввозить в Лондон девять или десять тысяч штук русской парусины в год не считалось много, большая часть ее переправлялась затем в Америку; следовательно, эта торговля для нашей страны теперь потеряна». См.: SP. 91/101. Р. 27. См. также письмо в том же духе от 19 сентября 1777 г.: SP. 91/101. Р. 188–189.


[Закрыть] Как только Франция вступила в войну, у американцев основным поставщиком российских товаров, необходимых для флота, стали голландцы.

Дошедшие до наших дней документы показывают, что по крайней мере один российский купец занимался торговлей между Россией и Америкой. Арвид Витфот, швед по рождению, служивший русским консулом в Бордо, встретился с неизвестным американским «консулом», который убедил его в выгодности поставок российских товаров для флота на российских грузовых судах через Бордо^{851}.[314]314
  Что касается не названного по имени консула, им вполне мог быть Сайлас Дин, про которого известно, что он посещал Бордо. (Сайлас Дин (Silas Deane) (1737–1789) – американский коммерсант и дипломат, в качестве первого иностранного посланника Соединенных Штатов вел переговоры в Париже о помощи Америке; впоследствии перешел на сторону лоялистов. – Примеч. науч. ред.)


[Закрыть] Как частное лицо Витфот зафрахтовал два судна, «Мари Элизабет» и «Конкорд», и занялся вывозом российских товаров в Америку, делом, которое оказалось очень доходным. Он призывал российских купцов следовать его примеру и обратился к ним с предложением посылать ему железо, пеньку, парусину, доски, жир и солонину для последующего экспорта в Америку при его посредничестве^{852}. Не желая вызвать политические осложнения, Коммерц-коллегия решила не принимать никаких решений относительно установления торговых отношений между Россией и Соединенными Штатами и передала дело в Коллегию иностранных дел^{853}. Хотя нам не известно, что предприняла Коллегия иностранных дел, управлял которой Никита Панин, у нас есть косвенные данные о том, что представленные аргументы либо убедили Панина, либо совпали с его мнением. Когда летом 1779 года императрица, обеспокоенная возможными последствиями вступления в войну Испании, для анализа ситуации созвала специальное заседание Секретной экспедиции Коллегии иностранных дел, ее рекомендации отразили мнение Витфота. Комиссия пришла к заключению, что «потеря Англиею колоний ея на твердой земле не только не вредна, но паче и полезна еще быть может для России в части торговых ея интересов, поколику со временем из Америки новая безпосредственная отрасль коммерции с Россиею открыться и завестися может для получения из первых рук взаимных нужд»^{854}. Были и другие согласные с Витфотом и Паниным. В 1783 году, когда была подтверждена независимость Америки, два российских подданных издали книги, и каждый рекомендовал России начать торговлю с Америкой. Одна книга, написанная Дмитрием Михайловичем Лодыгиным (работа компиляционного характера в 60 страниц, последние из которых отведены призывам установить прямые отношения с Соединенными Штатами) называлась «Известие в Америке о селениях аглицких, в том числе ныне под названием Соединенных Провинций: выбрано перечнем из новейших о том пространных сочинителей» (Санкт-Петербург, 1783). Намного больше подробностей содержит книга немецкого пастора, служившего ректором церковной школы в Риге, Карла Филиппа Михаеля Снелля[315]315
  Снелль Карл Филипп Михаель (Snell Karl Philipp Michael, 1753–1806) служил ректором школы при Домском соборе в Риге. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] «Von den Handlungsvortheilen, welche aus er Unabhängigkeit der Vereinigten Staaten von Nord-Amerika fur das Russische Reich entspringen: Ein Versuch» [Опыт о торговых выгодах, которые возникают из независимости Соединенных Штатов Америки для Российской империи] (Рига, 1783). Книга, переведенная на русский язык в 1786 году, содержит следующее допущение: «Если только посмотреть, какое изобилие у американцев мачт, строевого леса, пеньки, льна, дегтя, смолы и железа, то легко прийти к мысли, что они продажей этих товаров обрушат российскую торговлю, если к тому же учесть обширность их провинций и усердие, которое они теперь, когда получили свободу, применят для улучшения своей торговли». Снелль заключает, однако, что в далекой перспективе прямая торговля будет взаимовыгодной^{855}.

Не все русские были согласны с Витфотом, Паниным, Лодыгиным и Снеллем – да и из перечисленных двое не были русскими по происхождению, а Панин двенадцать лет провел в Дании и Швеции. Некоторые опасались, что Россия и Соединенные Штаты, страны, имеющие огромные территории и примерно одинаковый климат, будут соперничать на международном рынке товаров для флота, железа и табака. Еще в 1732 году Томас Корам, представитель колонии Джорджия, предложил поощрять выращивание в колониях конопли для производства пеньки, чтобы не ввозить ее из России, а пятью годами позже князю Антиоху Дмитриевичу Кантемиру, русскому посланнику в Лондоне[316]316
  В 1732–1738 гг. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], начальство поручило придумать, как не пускать на британский рынок американское железо и другие товары, которые прямо конкурируют с российскими^{856}. С началом Войны за независимость британское правительство пыталось зародить у Екатерины сомнения в выгодности будущей торговли между Россией и Америкой. В 1777 году Министерство иностранных дел Великобритании издало циркуляр для иностранных дипломатов, находящихся в Лондоне, в котором говорилось, что американские и российские торговые интересы не дополняют друг друга, а конкурируют. Аргумент был таков: если Америка получит независимость, ее товары вытеснят российские с рынка^{857}. Трудно было избавиться от этого опасения, несмотря на упорные заверения французских дипломатических представителей в Петербурге в том, что независимость Америки будет на пользу российской торговле, так как Великобритания, потеряв монополию в американских колониях, обратится за корабельными снастями к России^{858}. Когда французский поверенный в делах официально извещал русский двор о подписании франко-американского договора, он получил «живейшее ощущение. Будь то ревность к нам [к Франции со стороны России] или предубеждение против Англии, первым побуждением [русского двора] было сожалеть о нем [договоре], вторым – предположить с нашей стороны сокращение экспорта корабельных снастей, находящихся в Америке». Британцы, как он отметил, изо всех сил старались подпитывать эти опасения^{859}. Нельзя винить российские власти за сомнения в том, что Соединенные Штаты, став независимыми, не посягнут на рынок российского экспорта. Российские власти мыслили такими понятиями, как ограниченный рынок для экспорта, на котором новый конкурент может что-то получить только за счет других, уже установившихся поставщиков. И когда Витфот подчеркивал выгодность прямой торговли России и Америки, Иоганн Фридрих Бранденбург, русский консул в Кадисе[317]317
  Кадис – город на юге Испании. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], предупреждал о возможной конкуренции со стороны американцев. В сентябре 1781 года он предсказывал, что «если Северная Америка утвердит за собой независимость» и «число жителей в ней умножится, то тогда станут разводить тамо лен и пеньку; они имеют уже у себя строевой лес, смолу, вар, воск и другие товары, которые идут из севера, и в состоянии довольствовать оными все полуденные места за сходнейшую цену и с большей удобностью, нежели то север сделать может». По крайней мере отчасти проблема для России была в географическом положении: «Корабли из Бостона приходят в Кадикс в 20 и 30 дней, а для северных кораблей и судов потребно для сего пути 80 и 90 дней, да сверх того они иногда принуждены бывают зимовать в Норвегии»^{860}. Да и не одни только власти и торговые представители за рубежом боялись конкуренции со стороны американцев. Петиция группы русских купцов, поданная ими в Коммерц-коллегию в 1782 году и описывающая вред, проистекающий от независимости Америки для российской торговли пенькой, льном и железом, свидетельствует об общей обеспокоенности русских тем, какими могут быть экономические последствия этой независимости^{861}.

Если только что рассмотренные примеры можно отнести к категории просто опасений, то уход американского табака с мирового рынка в результате Войны за независимость заметно способствовал российскому экспорту. Еще в 1714 году Федор Степанович Салтыков, русский коммерческий представитель в Лондоне[318]318
  Салтыков Федор Степанович (ум. 1715) был отправлен Петром I во Францию, Голландию и Англию в 1711 г. для покупки кораблей. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], отметил величину доходов, получаемых Англией от табачных плантаций в Америке, и предложил, чтобы Россия начала выращивать свой табак и прекратила ввозить американский. Он настаивал на том, что табак можно не только потреблять внутри страны, но и продавать за рубеж^{862}. Однако только при Екатерине II выращивание табака сделалось значимым предприятием. В 1763 году правительство стало бесплатно раздавать семена американского табака с инструкциями, как его выращивать^{863}. Но до самого начала Американской революции Россия ввозила больше, чем вывозила, и большая часть ввозимых товаров происходила из американских колоний.

С началом боевых действий в Америке поставка табака в Европу почти прекратилась, создался значительный торговый вакуум, который Россия и принялась заполнять. Первый раздел Польши и успешное завершение первой турецкой войны открыли России путь в Средиземноморье через Черное море – путь, который был удобен для перевозки украинского табака во Францию. Уже в конце 1776 года Ренбер (Raimber), французский купец, давно заинтересованный в экспорте российского табака во Францию, начал переговоры с иностранными колонистами, которых императрица поселила под Саратовом^{864}. Он подал А.Р. Воронцову прошение о разрешении на вывоз табака. Перерыв в поставке американского табака, по утверждению купца, дает идеальную возможность захватить рынок выращенному в России табаку^{865}. Императрица приняла предложение и сформулировала новые правила для экспорта табака. Вскоре этот бизнес стал по всем признакам процветающим^{866}. Нужно добавить, однако, что не все надежды сбылись. Французский генеральный откупщик жаловался на качество табака и на то, как русские ведут дела^{867}. Настоящей замены американскому табаку не появилось, хотя, когда Дейна появился в Петербурге, это еще не было очевидным.

Одной из основных задач Дейны стало опровержение разделяемого многими мнения о том, что американские товары составят конкуренцию русским. Он сокрушался, что российские власти не понимают, какую выгоду можно получить от торговли с Америкой^{868}. Дейна решил исправить это положение с помощью трех видов аргументов. Прежде всего, в Америке существовал рынок для железа, пеньки, парусины и канатов, а Россию можно было рассматривать как рынок для риса и табака. Во-вторых, раньше между этими двумя странами существовала обширная торговля через посредничество Великобритании, так что после обретения Америкой независимости товары не надо будет переправлять через третью сторону за счет обоих производителей. Последний аргумент был менее убедителен. Дейна утверждал, что американские корабельные снасти в Великобритании пользовались в прошлом льготами. Когда Америка станет независима, этих льгот уже не будет, и России достанется выгодный британский рынок. Таким образом, независимость Америки не повредит коммерческим интересам России. К этому добавлялось предостережение, что, если Россия не поспешит признать независимость Америки и установить торговые отношения, она рискует тем, что американский рынок окажется для нее закрыт совершенно.

Первые попытки Дейны не вызвали практически никакой реакции. «Хотелось бы, чтобы у этой страны было побольше склонности к коммерции, – сокрушался он. – Тогда между двумя странами скоро открылись бы и установились прямые связи, к большой выгоде обеих»^{869}. Поскольку у Дейны имелись основания подозревать, что его письма на почте вскрываются, он этим воспользовался и разъяснил свою позицию с расчетом, что письмо прочитают на самом верху. «У меня есть причина полагать, – намекал он жеманно, – что это правительство еще недостаточно проинформировано… о каких огромных выгодах от торговли с нашей страной идет речь». Если бы Дейна только мог «уничтожить все заблуждения по поводу торговли, чтобы доказать, какая великая польза будет обоим государствам от тесного контакта… то Ее Величество наверняка бы стала стремиться к этой великой пользе для своей империи и не позволила бы отвлечь себя от этого стремления никакими ослепительными обещаниями славы, какие бы британцы или кто-то еще ни предложили. Она так мудра, что изменит свой подход, как только дела изменят свое лицо… Я согласен с вами [с Адамсом] в том, что слава и польза совмещены в нашем деле; что у Ее Величества нет лучшего способа способствовать и тому и другому, кроме как выступив сейчас и признав независимость Соединенных Штатов, заключить с ними торговый договор»^{870}.

После того как этот прием не принес никаких результатов, Дейна создал свои «Размышления для опровержения утверждения британцев о том, что независимость Соединенных Штатов повредит коммерческим интересам Северных наций и России в частности» – пространное сочинение, суть которого легко понять из заглавия. Если в аргументации можно выделить один ключевой пассаж, то им, вероятно, будет вот этот: «Разве есть сомнения в огромной важности торговли Америки с Россией?»^{871} Это Дейна считал аксиомой. И хотя ответа не последовало, он сделал еще одну попытку «пробиться» к императрице, представив подробный проект торгового договора между Россией и Соединенными Штатами^{872}. И опять ответа не последовало.

Российские власти просто были не уверены в ценности торговли с Америкой. И это убеждение укрепилось, как только Панина заставили оставить его должность. Дейна вскоре после прибытия в Петербург узнал, что «граф Панин скоро вернется ко двору и что из всех министров Ее Величества больше всех он симпатизирует Соединенным Штатам»^{873}. Как мы видели, Панин дал положительное заключение о потенциале русско-американской торговли. Но весной 1781 года он уехал в свое имение и больше уже не был допущен к руководству внешней политикой. Его сменил Иван Андреевич Остерман, покладистый чиновник. В действительности иностранными делами теперь управляла сама императрица вместе со своими ближайшими советниками: Григорием Александровичем Потемкиным и Александром Андреевичем Безбородко. Потемкин, в частности, считался антиамериканистом^{874}. Российская внешняя политика резко изменилась. Был заключен союз с Австрией и составлены планы раздела Османской империи[319]319
  См. об этом подробнее в статье «Был ли у Екатерины II “греческий проект»”?» в настоящем сборнике. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Чтобы достичь этой цели, надо было исключить вмешательство британского флота. Могла ли торговля относительно небольшого объема – если бы она вообще была – между Россией и Америкой компенсировать разрыв с Великобританией, который наверняка бы последовал? Разве покладистость британцев в случае осуществления задуманного нападения на турок (вторая Русско-турецкая война действительно началась в 1787 году) не окажется ценней для России, страны без сильной коммерческой традиции, но с долгой историей конфликтов с турками и татарами, чем несколько дополнительных судов, зашедших в Ригу или Кронштадт?