Текст книги "Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет"

Автор книги: Дэвид М. Гриффитс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Помещенные каждый в свое корпоративное убежище, подданные, как предполагала Екатерина, ограничат свою экономическую деятельность рамками, соответствующими их конкретному статусу. На протяжении всего своего правления императрица, придерживаясь своего замысла, стремилась ликвидировать те экономические права различных социальных групп, которые, как она считала, накладывались друг на друга: часть из них была пережитком допетровских времен, а другая возникла в результате возросшей экономической активности. Так, например, право владеть крепостными должно было стать почти исключительно привилегией потомственного дворянства. Таким образом, купцам, достигшим рангов и почестей (в том числе и личного дворянства), но не имевшим военного или гражданского чина, нельзя было покупать населенные имения^{348}. Кроме того, указ Петра III, запрещавший заводчикам недворянам приобретать крепостных для работы на своих заводах, был подтвержден: теперь те заводчики, которым нужна была дополнительная рабочая сила, должны были ее нанимать^{349}. Только для предпринимателей иностранного происхождения было сделано исключение. Также было прекращено приписывание государственных крестьян к заводам, принадлежавшим недворянам, хотя тем заводчикам, которые уже владели такими крестьянами, было позволено оставить их себе.

Находившимся внизу социальной лестницы крестьянам-однодворцам, многие из которых тоже платили подушную подать, было разрешено оставить у себя принадлежавших им крепостных; но приобретать новых крестьян им было запрещено, а тех, что у них были, продать они могли только другим крестьянам-однодворцам^{350}.[128]128
  Стоит заметить, что за время своего царствования Екатерина II провозгласила 39 указов, касающихся крестьян-однодворцев; это самое большое число указов в сравнении с любой другой сопоставимой группой, за исключением приписных крестьян, которых касались 43 указа.


[Закрыть] Однако тот факт, что все еще существовали крестьяне, которым закон позволял владеть другими крестьянами, по-видимому, мучил императрицу, и она, как и в других случаях, пыталась прояснить ситуацию, определить представителей таких архаических категорий либо в дворяне, либо в среднее сословие, либо в государственные крестьяне.

Если право владеть крепостными должно было стать (почти) исключительно привилегией дворянства, то городская торговля должна была стать (почти) исключительно привилегией городских жителей. Надо признать, что Жалованная грамота городам на этот счет не очень внятна. В 1790 году несколько московских дворян отважились записаться в купеческую гильдию, чтобы участвовать в винной торговле – монополии государства: двое в первую гильдию, трое во вторую, один в третью, и еще двое попытались записаться в именитые граждане. Казалось, на их стороне была Жалованная грамота дворянству (статья 31, а также статья 92 Жалованной грамоты городам), но Сенат, с согласия императрицы, решил иначе и постановил:

…купцы должны пользоваться преимуществами, назначенными им в Высочайшем Городовом Положении, а благородные правами, содержащимися в грамоте, Всемилостивейше пожалованной дворянству; сверх же постановленных в сих двух узаконениях прав, ни благородные, ни купцы никаких других себе присвоивать не могут^{351}.

Соглашаясь с Сенатом, императрица всего лишь следовала принципу, изложенному ею ранее в статье 332 «Большого Наказа» Уложенной комиссии, принципу, формулировку которого она заимствовала у своего наставника Монтескье. В конце правления Екатерины II потомственным дворянам было запрещено заниматься торговлей, за исключением оптовой продажи и экспорта товаров, произведенных в личных имениях. Торговать или брать откуп не имели права даже те купцы, кто недавно получил дворянство^{352}. Только в 1807 году запрет был снят для дворян, не находившихся на государственной службе, но и им было разрешено записываться только в первую и вторую гильдии. А также, согласно официальной трактовке статьи 28 Жалованной грамоты дворянству, дворянам нельзя было владеть фабриками в черте города (но не в сельской местности)^{353}. Это положение будет отменено только в 1827 году.

Соответственно, крестьянам формально было запрещено входить в город для занятия коммерцией, кроме как для временной торговли/ Исключение было сделано для тех, кто уже находился в городе, но, как мы увидим, они должны были платить за это. Крестьянам, чтобы исключить их претензии на права горожан, также было запрещено обязываться векселями и участвовать в весьма выгодных винных откупах. Жалованная грамота городам, похоже, запрещала крестьянам владеть в городах фабриками, но содержать ремесленные мастерские им дозволялось.

Что касается ручного труда на земле, то эта привилегия – хотя и весьма сомнительная и так же неисключительная – предназначалась сельским жителям (см. статью 5 Жалованной грамоты свободным сельским обывателям). Неисключительная – так как заниматься сельским хозяйством позволялось и горожанам в черте города и вокруг него, как говорится в статье 2 Жалованной грамоты городам. Сомнительная – потому что едва ли кто-то еще, кроме крестьян, стремился пользоваться ею постоянно. Более позитивный момент состоял в том, что статья 57 Жалованной грамоты сельским обывателям, похоже, гарантировала своим потенциальным адресатам, что их не переведут в еще более низкий статус – довольно существенное обещание, если принять во внимание тяготы крепостного права. В связи с Грамотой или безо всякой связи с нею, но императрица почти прекратила раздачу государственных крестьян фаворитам и теперь обратилась к другим ресурсам: крепостным, населявшим выморочные или конфискованные имения в России и чаще в Польше[129]129
  Легенде о том, что императрица раздавала сотни тысяч крестьян частным владельцам, похоже, суждено жить, несмотря на опровергающие ее данные, приводимые В.И. Семевским, см.: Семевский В.И. Пожалования населенных имений в царствование Екатерины II. СПб., 1906. Расширенный вариант его работы см.: Раздача населенных имений при Екатерине II // Отечественные записки. 1877. № 8. С. 204–227. Данные о том, что раздававшиеся таким образом крестьяне были в основном крепостными из выморочных и конфискованных имений, а также из имений, отобранных у польских дворян-мятежников после раздела Польши, подтвердила Исабель де Мадариага: Madariaga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // Slavonic and East European Review. 1977. Vol. 52. No. 126. P. 34–62 и косвенно Е.И. Индова: Индова Е. И. К вопросу о дворянской собственности в России в поздний феодальный период // Дворянство и крепостной строй России XVI–XVIII вв. Сборник статей, посвященный памяти А.А. Новосельского / Ред. Н.И. Павленко и др. М., 1975. С. 279. Е.И. Индова отмечает, что большинство розданных в первой половине XVIII в. крестьян были на самом деле по происхождению негосударственными крестьянами, но ничего не говорит о крестьянах, розданных во второй половине столетия, хотя вывод ясен – мне, по крайней мере.


[Закрыть]. И, как было сказано, она гарантировала статус государственных крестьян, остановив ненавистную практику приписывания к заводам. Таким образом, весьма слабая категория государственных крестьян укрепила свои позиции.

К какой бы категории человек ни был отнесен, он должен был подчиняться тем же законам, что и все остальные. Это был принцип, который императрица представила Уложенной комиссии в статье 34 своего «Большого Наказа». Заимствовав мысль у итальянского юриста Беккариа, она в статье 180 добавила, что судить человека должны только равные ему. Согласно своему пониманию суда равных, дворянина должны были судить дворяне в суде, горожанина – горожане в магистратах и ратушах, а государственного крестьянина – только государственные крестьяне в расправах. Закрепление этого принципа в Учреждении о губерниях привело к полному замещению суда воеводы судом, состоявшим из выборных судей^{354}. Разные сословия должны были выбирать членов своего суда, но на низшем и среднем уровнях суды должны были направляться назначавшимся председателем, так же как и все апелляционные суды. Подкрепленная двумя изданными Грамотами, судебная реформа требовала по всей стране буквально тысяч новых судей из разных сословий.

На протяжении всего своего правления Екатерина II оставалась верна принципу строгого разделения общества на сословия, каждое со своими особыми правами и привилегиями. Но в какой степени замкнутыми замыслила она сословия? Как следует из внимательного прочтения Грамот, не настолько сильно, как можно было бы ожидать. Они, естественно, не должны были превратиться в касты. Сделав что-то вроде робкой уступки начавшей зарождаться в то время в Европе идее более подвижной социальной структуры, императрица предусмотрела не только экономическую стратификацию внутри сословий (по крайней мере, в городском сословии и сословии государственных крестьян), но и упорядоченный переход из одного сословия в другое, который мог теоретически завершиться получением потомственного дворянства.

Если государственный крестьянин или городской обыватель «перерастал» свое сословие, он должен был просто двигаться вверх по направлению к следующему. Несмотря на повторяющиеся законодательные запреты, торгующие крестьяне все равно проникали в города и оставались там все дольше и дольше. Некоторые постепенно внедрялись в одну из купеческих гильдий. Этот процесс статья 92 крестьянской Грамоты попыталась предусмотреть, хотя от претендентов на купеческое звание еще требовалась уплата помимо обычных крестьянских податей также и городских налогов до тех пор, пока новая перепись не узаконит их новый статус^{355}.[130]130
  Другой указ, от 7 ноября того же года, «О записывании крестьян в купцы, а не в мещане, поелику нет закона дозволяющего им записываться в сие последнее звание» разрешал крестьянам записываться только в купеческие гильдии, но не в низшие категории городских обывателей – в соответствии с мнением императрицы, что приток бедных людей пользу городу не принесет, а только приведет к расходу городских средств, см.: Там же. № 15578. С. 743. Более широкий подход к данному вопросу представлен в следующих работах: Клокман Ю.Р. Город в законодательстве русского абсолютизма во второй половине XVII–XVIII вв. // Абсолютизм в России / Ред. Н.М. Дружинин С. 344–351; Вартанов Г.Л. Купечество и торгующее крестьянство центральной части европейской России во второй половине XVIII века // Ученые записки Ленинградского гос. пед. института имени А.И. Герцена. 1962. Т. 224. С. 161–192.


[Закрыть] Эти положения потенциально относились к тем представителям сельского населения, которые были записаны в первую и вторую статьи, и – вероятно – к «первоместным поселянам». Все они были кандидатами в члены городского общества, влиться в которое они могли только при выполнении определенных фискальных обязательств.

Более удачливы были государственные крестьяне, проживавшие в посадах и слободах, преобразованных официально в города вследствие губернской реформы 1775 года: они сразу получали, если хотели, статус горожанина и не облагались до следующей переписи двумя видами податей. Если случалось так, что посад или слобода принадлежали частному владельцу, государство выкупало у него это поселение. Таким образом, крепостные, которые не подпали бы под действие Грамоты государственным крестьянам, если бы она была опубликована, переходили в сословие городских обывателей.

Еще один путь в городское сословие был открыт очень немногим крепостным: тем, кому посчастливилось получить от владельца волю, закон позволял (даже требовал от них этого) записаться в одну из городских категорий[131]131
  По манифесту от 17 марта 1775 г. «О Высочайше дарованных разным сословиям милостях, по случаю заключеннаго мира с Портою Оттоманской» позволялось получившим вольную крепостным записываться либо в купеческие гильдии, либо в мещане: ПСЗ РИ I. T. XX. № 14275. Статья 46. С. 86; указ был подтвержден 6 апреля того же года: Там же. № 14294. С. 106. И почти тот же смысл вложен в указ от 5 октября 1780 г. «О дозволении вольноотпущенным людям избирать род жизни с их женами и детьми, не записываясь за помещиков»: Там же. № 15070. С. 991–992. (Одна из возможных интерпретаций этих указов: отпущенные на волю крестьяне могли записываться в любую категорию горожан, а государственные крестьяне могли записываться только в купеческие гильдии.)


[Закрыть]. Как только началась вторая война с Турцией, те, у кого не хватило ума записаться в одну из городских категорий, подпали под действие именного указа, которым они призывались в действующую армию^{356}.[132]132
  Следует добавить, что те крепостные, которые добровольно записались в рекруты, могли выбрать для записи городское состояние. Несмотря на то что написано в главе «Городня» в «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, этой возможностью явно мало кто решил воспользоваться.


[Закрыть] Этим последним указом императрица фактически заявляла, что переход из одной категории населения в другую хоть и позволен, однако те, кто осмелился покинуть одну, но не нашел прибежища в другой категории, являются праздными людьми, бродягами, и к ним у императрицы сострадания было не больше, чем у ее предшественника Петра I.

Так же тщательно был оговорен переход из сословия городских обывателей, или разночинцев, в дворяне. Существовало несколько путей, новых и старых. Дворянское достоинство можно было пожаловать, и этим механизмом императрица продолжала пользоваться, даруя дворянство находящимся в милости купцам, промышленникам (особенно железозаводчикам), государственным подрядчикам и откупщикам: механизм был формально закреплен в пунктах 1 и 2 статьи 92 Жалованной грамоты дворянству^{357}. Неблагородный мог получить дворянство также через продвижение по службе. Он мог получить его прямо при достижении нижнего военного чина или восьмого гражданского или придворного чина (согласно статьям 78 и 79 Жалованной грамоты дворянству) или косвенно: если дед, отец и сын дослужатся до шестого гражданского или придворного чина, которые давали личное дворянство, то внуку позволялось просить потомственного дворянства. Этот последний путь пункты 20 и 21 статьи 92 Жалованной грамоты дворянству предлагали неблагородным^{358}. Достижение чина именитого гражданина и его сохранение отцом и сыном также давало внуку городского жителя право на потомственное дворянство, как только он достигал тридцатилетнего возраста (статья 67 Жалованной грамоты городам). Жалованные грамоты дворянству и городам кодифицировали эти два пути, что к началу XIX века приведет к тому, что двери в дворянство широко распахнутся, и государство будет вынуждено ограничить этот поток[133]133
  К 1816 г. личные дворяне уже составляли 40% от всех дворян империи: Кабузан В.М., Троицкий С.М. Изменения в численности, удельном весе и размещении дворянства в России в 1782–1858 гг. // История СССР. 1971. № 4. С. 167.


[Закрыть]. Наконец, пункт 4 статьи 92 Жалованной грамоты дворянству объявлял, что получение кавалерского ордена определенного класса давало потомственное дворянство независимо от социального происхождения. Таким образом, мы видим, что был вновь подтвержден принцип, согласно которому дворянское достоинство – награда за службу государству в том или ином виде, а также принцип ограниченной и управляемой социальной мобильности вообще.

* * *

Не рассматривая эти три Грамоты в совокупности, ученые упустили из виду стремление императрицы превратить Россию в организованное по сословному принципу государство. Существуют и другие объяснения, служащие к оправданию этого недосмотра со стороны ученых. Во-первых, сословия, по крайней мере в том виде, как их условно определяет несоветская наука, до издания Грамот в России не сформировались. Не появились они, следует добавить, и впоследствии в своей традиционной форме. Сословия, не имевшие ни прошлого, ни будущего, если коротко – не имевшие никакой узнаваемой формы исторического существования, легко было проглядеть. Появлявшиеся в XVIII веке скоротечные формы, или их тени, мало походили на то, в чем ученые могли бы легко распознать сословия. В Центральной и Западной Европе корпорации были синонимами традиции, пусть и не такой долгой, какой она зачастую изображалась в сословной мифологии. Такие корпорации предъявляли права на сферы эксклюзивной юрисдикции, что выводило их на политическую арену в той или иной форме. Сословиям Екатерины II недоставало традиций, исторического самосознания и притязаний на политическую власть. Интенция Екатерины состояла в том, чтобы сословия появились посредством одного указа уже совершенно зрелыми и готовыми выполнять монаршую волю. Можно ли, однако, просто создать корпорации без сопутствующей исторической традиции и избежать всех непременных последствий? С одной стороны, ответ должен быть отрицательным: сословия Екатерины II отражали форму, но не содержание. Если смотреть с присущей Екатерине более оптимистичной точки зрения, то сословные органы, которые она создавала законодательно, соответствовали таким же структурам Центральной и Западной Европы в их более ранней фазе, когда их претензии на эксклюзивные сферы юрисдикции уже увяли или были раздавлены, но еще оставалась их способность доносить волю монарха и при необходимости заниматься саморегулированием. Как раз это стремление Екатерины II и охарактеризовал Раев, когда писал, что «объединяющим элементом законодательных попыток Екатерины, возможно, было учреждение настоящих сословий и корпоративных групп в России – но посредством бюрократического вмешательства»^{359}. Идея учреждения сословий посредством указа – не из тех, с которыми большинство ученых знакомы и чувствуют себя уверенно; отсюда испытываемые ими трудности при столкновении с намерениями императрицы.

Обнаружить сословия в России сложнее в силу еще одной аномалии, ответственность за которую следует разделить между самой императрицей и русской лексикой. Если говорить точнее, то это – любопытное отсутствие во всех трех Грамотах какого-либо легко узнаваемого слова, передающего представление о «сословии». Точнее, там есть слова для обозначения конкретных сословий, и в первую очередь дворянства, часто именуемого «шляхетство» при цитировании законов начала XVIII века. Позднее в том же столетии, в том числе и в этих Грамотах, Екатерина II использует слово «дворянство». Менее последовательно городские жители как совокупность иногда называются «мещанство», хотя у слова есть и более узкое (также и более привычное) значение: это те, кто не принадлежит ни к одной из пяти более почетных категорий горожан. Однако ни в одном законе Екатерины не встречается родовое обозначение XIX века – «сословие». В ее время это слово обозначало всего лишь «сбор», «перечисление», «собрание» и необязательно людей; и поэтому оно вовсе не являлось субъектом законодательства^{360}.[134]134
  Манифест 17 марта 1775 г., выпущенный по случаю заключения мира с турками, озаглавлен «О Высочайше дарованных разным сословиям милостях, по случаю заключеннаго мира с Портою Оттоманской», но очень вероятно, что это заглавие ему дали издатели Полного собрания законов в царствование Николая I, см: ПСЗ РИ I. T. XX. № 14275. С. 83.


[Закрыть]

Вероятно, лучше всего для обозначения сословия подходило уже хорошо утвердившееся слово чин. Оно часто встречалось в политическом словаре тех дней и, более того, могло опираться на свое происхождение, что уже было немало: в XVII веке этим словом, в частности, могли обозначать профессиональную категорию или, более широко, сословие. Слово «чин» часто использовалось с определением «духовный» или «воинский», и как раз в этом смысле употреблял его Петр I, когда говорил о купеческом чине в своем указе о единонаследии 1714 года^{361}. Его современник, самоучка Иван Тихонович Посошков, использовал это слово, когда говорил о церкви, армейских офицерах, купцах и даже крестьянах[135]135
  Посошков пишет: «Надобно всякому чину прямо себя вести, чтобы пред богом не погрешить и пред царем в вине не быть»: см.: Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения / Ред. Б.Б. Кафенгауз. М.: АН СССР, 1951. С. 114; см. также сходное употребление слова на с. 21, 46, 52, 54, 76, 82, 84 91, 93, 109, 113–117 и последующих. То, как употребляли это слово Петр I и Посошков, явно противоречит утверждению Фриза, что слово «чин» применялось только в отношении привилегированного чиновного класса (Freeze G.L. The Soslovie (Estate) Paradigm. P. 14).


[Закрыть]. В статьях 104, 180, 243 и 561 «Большого Наказа», опубликованного в 1766 году в качестве инструкции Уложенной комиссии, императрица использовала слово «чин» следующим образом: в первом, втором и четвертом случаях – как эквивалент французского слова «rang», а в третьем случае – слова «ordre». На современном английском слово «чин» можно передать как «rank» или «class» в немарксистском смысле.

Однако проблемы, обременявшие этот термин, погубили все надежды. Во-первых, чин ассоциировался в первую очередь с государственной службой, с долгом перед государством и даже государственным вознаграждением за службу. В этом смысле было неудобно применять данное слово к тем, кто не служил государству. Во-вторых, это слово было слишком специфическим, так как подразумевало ограниченные группы, выделенные по роду занятий. Так, например, в разное время наряду с чином церковной иерархии существовал канцелярский чин, военный («афицерский») чин – наряду с дворянским чином, а наряду с купеческим чином – городской чин. Вероятно, это были корпорации в зачаточном состоянии, но это еще не были сословия. Настоящей катастрофой для будущности этого слова стало вмешательство в лексику, осуществленное Петром I в 1722 году при издании Табели о рангах. В результате значение слова «чин» еще более сузилось до значения «должности» (office), хотя первый император продолжал использовать слово и в более широком значении. Два значения, широкое и узкое, будут еще кое-как сосуществовать на протяжении всего

XVIII века и даже доживут до века XIX, но к концу столетия слово «чин» в широком значении начало уступать более сильным конкурентам[136]136
  О значении слова «чин» в XVIII в., см.: Словарь Академии Российской, 1-е изд., 6 томов. СПб.: Императорская академия наук, 1789–1794. T. VI. Стб. 755. В наказе, которым Сенат вооружил своего депутата в Уложенной комиссии, слово «чин» употреблено в широком значении, там, где высказывается жалоба, что «разные в государстве чины, не удовольствуясь своим преимуществом, входят в другого права и пользуются его преимуществом, а следовательно, его промыслом и пропитанием; и потому нужно утвердить каждому чину свое преимущество и промыслы, и чтоб один в другого промысл не мешался» (СИРИО. T. XLIII. СПб., 1885. С. 16). С другой стороны, публицист князь М. М. Щербатов говорил о дворянском чине и среднем роде, и такое различие было в то время довольно обычно: СИРИО. T. IV. СПб., 1869. С. XXVI; а драматург Денис Иванович Фонвизин переводил «tiers-état» как третий чин: Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. / Ред. Г.П. Макогоненко. М.; Л.: Гос. издательство художественной литературы, 1959. T. II. С. 109–116. Полезные сведения о слове «чин» содержатся в двух эссе Хелью Беннетт (Bennett Н.А. Evolution of the Meaning of Chin: An Introduction // California Slavic Studies. 1978. Vol. 10. P. 1–43, a также: Eadem. Chiny, Ordena, and Officialdom // Russian Officialdom: The Bureaucratization of Russian Society from the Seventeenth to the Twentieth Century / Eds. W.McKenzie Pintner, D.K. Rowney. Chapel Hill: Univ. of North Carolina Press, 1980. P. 162–189.


[Закрыть].

Продолжим наш лексикологический экскурс. На протяжении всей русской истории часто встречается слово род в значении «ряд поколений, происходящих от одного предка» или даже «каста». В 1760-е годы это слово применялось Екатериной II и ее «правой рукой», Иваном Ивановичем Бецким, совершенно определенно к так называемому «среднему роду людей», которые, освободившись от старых предрассудков и получив соответствующее образование, как предполагалось, составят новое «третье сословие». Ожидалось, что это будет сословие, не имевшее прецедента в российской истории, несмотря на то что этимологически слово род связано с понятием семьи и рождения и само имеет долгую родословную[137]137
  «Порода, состояние человека со стороны рождения»: Словарь Академии Российской. T. V. Стб. 32; см. также в письмах Екатерины II к мадам Жоффрен от 18 июня 1765 и 6 апреля 1766 г. (СИРИО. T. I. С. 275–276 и 285–286) употребление «tiers-état». Перевод этого понятия Иваном Ивановичем Бецким (вероятно, это его перевод) см.: ПСЗ РИ I. T. XVII. № 12957. С. 323 («третий чин в Государстве». – Примеч. науч. ред.) императрица использует также слово «род» для обозначения сословия в Учреждениях для управления губерний от 7 ноября 1775 г.: Там же. T. XX. № 14392. С. 230; случаи использования слова «род» у Щербатова для обозначения среднего сословия см.: СИРИО. Т. ГУ. С. 161. И опять же, в своем манифесте 17 марта 1775 г. по случаю заключения мира с Турцией императрица позволила тем крестьянам, которые получили от хозяев волю, объявить, в какой род деятельности желают они вступить: войти в мещанское или купеческое состояние: ПСЗ РИ I. T. XX. № 14275. Статья 46. С. 86.


[Закрыть]. Так, глава XVI «Большого Наказа», в которой говорится о «среднего рода людях», нашпигована упоминаниями «рода» (статьи 378, 380, 382 и 383, при этом в первых двух случаях это понятие передано по-французски как «classe d’hommes», а в следующих двух – как «état»). С другой стороны, Уложенная комиссия Екатерины II сформировала частную комиссию под названием «О разборе родов государственных жителей», которая и составила проект закона о «среднем роде людей». Так что слово могло употребляться и употреблялось по-разному.

Были и другие, более слабые претенденты на право передать содержание понятия «сословие». Григорий Николаевич Теплов, один из самых близких доверенных лиц императрицы, передал это понятие заимствованным словом штат: «средний штат людей». Попытка была неудачной и нашла мало последователей. Более того, она оказалась напрасной, так как в конце концов юридическое значение этого слова было побеждено бюрократическим: для будущих поколений русских слово «штат» будет значить количество служащих и перечень должностей государственного учреждения. Иногда встречается слово класс, которому было суждено большое будущее, пусть и в немного более спорном контексте, но в течение всего XVIII столетия оно преимущественно употреблялось в значении категории или при классификации в научном смысле. Довольно популярно было слово член. Несмотря на то что Петр III употребил его в своем указе, освобождавшем российское дворянство от обязанности служить, оно в конце концов не прижилось, вероятно из-за того, что употреблять его приходилось очень осмотрительно[138]138
  Петр III дворянство называл «главным в государстве членом»; см.: Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» 18 февраля 1762 г. // Там же. T. XV. № 11444. С. 912.


[Закрыть]. В «Большом Наказе» Екатерины смысл слова «сословие» передается словом звание (в статье 370, где ему дан французский эквивалент «ordre», а также в статье 375, где эквивалентом ему служит «état»); но это слово, кроме того, передает значение, связанное с профессией или родом занятий (в статьях 330, 605 и 647). Хотя и в Грамотах мы тоже встречаем это слово, употреблено оно только во втором значении. Как и в случае со словом «чин», оно часто обозначает военный род занятий или военную категорию. Но перспектив у слова «звание» не было, оттого, вероятно, что оно чаще относилось к отдельным лицам, а не к их совокупностям[139]139
  Про употребление Посошковым слова «звание» в значении «род занятий» см.: Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. С. 114, 117 и последующие. Пример слишком конкретного, для наших целей, употребления этого слова у Екатерины II см. в статье 31 «Инструкции межевым губернским канцеляриям и провинциальным конторам» от 25 мая 1766 г., в которой говорится о тех, кто записан «пушкарями, стрельцами, воротниками, кузнецами, посадскими и другого подобного сим звания людьми». См.: ПСЗ РИ I. T. XVII. № 12659. С. 729. С другой стороны, в законе от 2 июля 1782 г. упоминается крестьянское «звание» и даже «градское звание»: Там же. T. XXI. № 15459. С. 622–623.


[Закрыть]. Наконец, в начале XVIII века в законодательстве появляется польское слово стан, примерно передающее понятие «сословие», но использовалось оно непоследовательно. Значение, которое нас интересует, со временем исчезло, однако другое значение – «лагерь», «место стоянки», а также административно-территориальная единица – дожило до современности.

Ближе к тому значению, которое нас интересует, и на самом деле наиболее близко к значению слова «сословие» находится существительное состояние. В своем знаменитом сочинении «О крепостном состоянии крестьян в России», где отстаивалась целесообразность предоставления крепостным прав собственности (оно было представлено в Вольное экономическое общество в 1768 году и удостоено премии), Алексей Яковлевич Поленов передал понятие «сословие» словом «состояние». То же слово он использовал и в другом своем сочинении – о среднем сословии^{362}. Более официально, хотя и немного двусмысленно, использовала это слово Екатерина II в статьях 104 и 561 в русском переводе «Большого Наказа» Уложенной комиссии^{363}. Как мы уже видели, она также использовала для выражения этого понятия и другие слова. Затем в статье 46 манифеста, изданного по случаю победы над Турцией 17 марта 1775 года, императрица вновь прибегла к этому слову, но на этот раз точно, назвав купеческое и мещанское состояния^{364}. Несмотря на то что здесь его значение еще слишком узко для наших целей, в том же году императрица использовала его в собирательном смысле^{365}. Во всех трех Грамотах 1785 года она употребляет слово последовательно и в собирательном смысле. Так, например, в статье 80 Жалованной грамоты городам мы видим, что «городовых обывателей, среднего рода людей, или мещан, название есть следствие трудолюбия и добронравия, чем приобрели отличное состояние». Таким образом, похоже, что ближе к последнему десятилетию своей жизни, после многих размышлений она наконец остановилась на единственном слове, выражавшем понятие «сословие». Будто подтверждая лесический выбор императрицы, ее интеллектуальный противник князь М.М. Щербатов использовал это слово в том же общем смысле примерно годом позже в своем сочинении «О повреждении нравов в России»: когда в государстве настанет порядок, пишет он, то «каждый сократится в свое состояние». Это слово встречается еще в нескольких местах сочинения, передавая почти тот же смысл^{366}. Десятилетие спустя Александр Николаевич Радищев будет использовать его почти так же[140]140
  См.: Радищев А.Н. Опыт о законодавстве // Он же. Полн. собр. соч.: В 3 т. / Ред. И.К. Луппол и др. М.; Л.: АН СССР, 1938–1954. T. III / Ред. Н.К. Пиксанов, В.А. Десницкий, Д.С. Бабкин, Б.Б. Кафенгауз. М.; Л., 1954. С. 5–27, цитата – с. 9: «В России народ разделяется на три главных состояния: духовенство, воинство и гражданство». Далее он отмечает, что «гражданство», в свою очередь, делится на многие «звания»: 1) дворянство, 2) купечество, мещанство и цехи, 3) дворцовые и государственные крестьяне и другие, находящиеся в ведении Директора экономии, 4) крепостные, 5) вольные люди.


[Закрыть]. И, наконец, в конце столетия Александр Андреевич Безбородко, вероятно, как и другие, подчинивший покорно свой образ мыслей екатерининскому, заметил, что «в России три суть состояния народные: дворянство, мещанство и поселяне»^{367}. Приняв во внимание эти улучай употребления слова, можно прийти к его более точному определению.

Лучше всего начать с первого издания более или менее официального словаря Российской академии, публикация которого пришлась на 1789–1794 годы. В нем в статье «Состояние» читаем: «Положение, в котором находится человек, вещь какая или дело какое». Не очень полезно. Ближе к нашему вопросу второе определение: «Звание; образ, род жизни. Состояние воинское, гражданское… состояние духовное». Хотя это определение не сильно отличается от определения слова «чин», иллюстрируется оно совсем иначе: «Состояние знатное, низкое, среднее»^{368}. Два определения, рассмотренные вместе с примером, похоже, обещают выполнить задачу, с которой не справился «чин». Значение оказалось достаточно широким, чтобы вместить такие категории, какие «чин» не мог. При всем прочем слово «состояние» казалось вполне нейтральным, чтобы подогнать под него различные составляющие элементы российского общества, как непривилегированные, так и привилегированные. Чтобы послужить этой цели, слову необходимо было какое-то корпоративное содержание; и его оно как раз приобретало. Действительно, на протяжении первой половины XIX столетия это слово будет самым предпочтительным для государства, желавшего охватить все население категориями одновременно содержательными и жизнеспособными. Несмотря на официальную поддержку и на свою устойчивость и в следующем веке, этому слову все же так и не удалось перейти от немного неопределенного значения «условие», «ситуация» или «положение» к более точному «сословие», с корпоративным содержанием, которое мы ищем. Это станет исторической задачей слова «сословие».

Уже отмечалось, что ответственность за отсутствие в Грамотах подходящих терминов для обозначения понятия «сословие» делят между собой императрица и русский язык. На самом деле, если мы действительно ищем ответственного, то это русская история, в которой «не сумели» возникнуть сословия, являвшиеся неотъемлемой частью западноевропейской цивилизации Средних веков и раннего Нового времени. Когда нет самих сословий, то остается только признать, что и язык не способен их описать. Нельзя ожидать от языка, чтобы в его словарном запасе было слово для описания еще не существующего явления. Как раз поэтому императрице и ее современникам приходилось выкручиваться, чтобы описать явление, которому они надеялись дать жизнь. (И словно чтобы лучше довести эту мысль до логического конца, императрица о сословиях пишет в основном в будущем времени – см. ее «Большой Наказ» и ее письма к мадам Жоффрен.) К сожалению ли, к радости, бремя смысла в Грамотах было возложено на слово «состояние», и, следовательно, ученый, который захочет понять социально-политические интенции императрицы, должен принять во внимание значение, которое она ему придавала.

Хотя неоспоримого претендента на право однозначно передавать смысл état или «сословие» в XVIII столетии в русском языке не было, наше состояние будет лучше, когда настанет время собрать вместе чин, род, штат, класс, член, звание, стан или состояние в юридическое лицо. Здесь, к счастью, императрица была вполне точна. В заимствованиях, по всей видимости из работ Блэкстона о корпорациях, она для слова «corporation» ясно и последовательно использовала его прямой русский эквивалент во всех Грамотах. Признав данный факт, следует оговориться, что даже и в этом случае Екатерина непроизвольно создала путаницу для ученых, желающих разгадать ее политику. Путаницу она создала, избрав в качестве эквивалента не очень подходящее здесь русское слово общество (самый распространенный перевод которого на современный английский язык – «society», смысл которого иногда сопоставим с русским словом) и оставив современного читателя один на один с необходимостью соотнести «общество» и «сословие» безо всякого переходного звена. Принимая во внимание такой беспорядок в терминах, понятно, почему современный ученый, занимающийся социальной структурой России раннего Нового времени, отмечает, что русский язык XVIII века был совершенно не способен передать значение слова «сословие». Придя к такому заключению, совершенно естественно пойти дальше и прийти к обобщению, что до самого начала XIX века государственная власть все еще воспринимала социальную группу как совокупность индивидов мужского пола, наделенных различными видами обязанностей перед государством. И только постепенно, как утверждает современный ученый, государственная власть разработала понятийный аппарат, охватывающий большие социальные величины, и лишь в начале XIX века смогла она придумать упорядоченную иерархию сословий^{369}. Для человека, обеспокоенного, подобно императрице, своей ролью в истории, такой вердикт оказался бы потрясением.

Если принять во внимание стоявшие перед императрицей семантические трудности и то, что русский был для нее неродным языком, можно объяснить, почему ученые склонны упускать из виду ту содержательную часть ее законодательства, которая касалась корпораций. Следует также учесть, что у англо-американских ученых те же трудности: построенное по корпоративному принципу государство чуждо их традиции, и в английском языке, как и в русском XVIII века, нет слова, соответствующего известному немецкому Ständestaat – государство, основывающееся на корпорациях. Без подходящего словарного запаса концептуализация оказывается еще более сложным делом. И если к этим трудностям прибавить еще и хронологическое вмешательство Французской революции и сопутствовавший ей разрыв преемственности в западной политической мысли, то вполне естественно, что некоторые ученые не смогли понять истинные намерения Екатерины II в ее законодательной деятельности.

Так каковы же были истинные намерения? Сформулировать свод фундаментальных законов, применимых к каждому подданному Российской империи. Равенства всех перед законом не предполагается. Однако подданные будут обладать правами, привилегиями и обязанностями через принадлежность к сословиям. Иными словами, императрица собиралась одним указом создать социально-политическую структуру, развитие которой в Центральной и Западной Европе заняло многие столетия.

* * *

«Россия, – заявила императрица в 6-й статье своего «Большого Наказа», – есть европейская держава». В заявлении желаемое выдавалось за действительное; ведь без фундаментальных законов Россия ничем бы не отличалась от азиатских деспотий. Множество указов, регулировавших деятельность различных групп населения в тех или иных обстоятельствах, не говоря уж об указах, регулировавших жизнь таких составных частей Российской империи, как Украина, Смоленск, Ливония, Эстония, русская Финляндия, часть Польши, доставшаяся России после раздела 1772 года, и Крым, аннексированный в 1783 году, еще не были вытеснены единообразной административной практикой. Как императрица призналась Вольтеру во время своего путешествия по Волге, закон должен «служить и Азии, и Европе» и быть применимым независимо от различий в «климате, людях, обычаях, – даже в самих идеях!..»^{370} И словно чтобы еще более затруднить дело, реформы Петра I к тому же надо было увязать с пережитками допетровских порядков. Неразбериху усиливали и послепетровские законы, от которых веяло стабильностью, но они требовали интеграции в согласованную и последовательную систему. Ситуацию, возникшую в результате, императрица охарактеризовала во вступлении к закону о губернской реформе от 7 ноября 1775 года. О Петре I она писала: