Текст книги "Битва дипломатов, или Вена, 1814"

Автор книги: Дэвид Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Великобритании же больше всех и доставалось от французов. Англичан ругали на улицах и даже вызывали на дуэль. Герцогу Веллингтону однажды пришлось уйти из театра, чтобы не выслушивать оскорбления. Французам не нравился и человек, поставленный во главе процедуры возврата художественных ценностей. Им был Уильям Ричард Гамильтон, карьерный дипломат, прежде сыгравший свою роль в том, что Британский музей завладел уникальными историческими шедеврами, в том числе Розеттским камнем и «мраморами Элгина» [9]9
  Скульптуры и фрагменты фризов Парфенона и другие исторические ценности афинского Акрополя, вывезенные британским послом в Османской империи лордом Элгином.


[Закрыть]. Не собирается ли он что-нибудь забрать и в Париже? Ничего, конечно, но сотрудники Лувра все-таки опасались.

Французы не переставали выражать свое несогласие. «Исчезли все лучшие статуи, – жаловался один обозреватель. – Заберут и половину того, что осталось». По официальным данным, из Лувра были вывезены 2065 картин, 289 бронзовых изваяний, 317 статуй, бюстов и деревянных скульптур, 2432 других различных предмета искусства. Великий музей теперь напоминал огромный полупустой склад, «обвешанный веревками и заставленный треногами и подмостками», сетовал один из основателей Лувра. Некоторые энтузиасты музея всерьез думали, что Лувр закроют. Куратор музея и главный расхититель художественных ценностей во время наполеоновских войн барон Доминик Виван Денон ушел в отставку, протестуя против «надругательства» над своим детищем.

Это была самая масштабная в истории реституция произведений искусства. И она, конечно, проходила не без проблем. Некоторые шедевры, вроде полотна Паоло Веронезе «Брак в Кане», оказались слишком велики для безопасной транспортировки, и их пришлось оставить в Лувре. (Французы разрезали его надвое, когда увозили из Венеции.) Некоторые картины пропали во время перевозки, как, например, «Диоген» Рубенса. Многие годы не умирали слухи о том, что оригиналы шедевров были подменены их имитациями. Картина Рафаэля «Мадонна из Лорето» была явной копией. Полотно Антонио Корреджо «Леда с лебедем» вернулось к владельцам с Ледой, у которой была выписана другая голова.

Некоторые коллекции, которых не было в то время в Париже, остались незамеченными во время поспешного возвращения предметов искусства. Возникали трудности и с архивами. Среди тех, кто пытался разыскать ценные материалы, украденные французами, был и Якоб Гримм. Особенно сложно было вернуть архивы Ватикана до 900 года нашей эры, вывезенные Наполеоном в 1810 году. Многие материалы были уничтожены или проданы производителям картона, а чиновники пытались скрыть эти факты. Возникли серьезные проблемы вокруг документов, связанных с судом над Галилеем в 1633 году. Эти проблемы не были разрешены к тому времени, когда союзники покидали Париж. Споры продолжались многие годы. К 1817 году Ватикан смог вернуть часть архивов, но, по разным оценкам, около двух третей документов пропали навсегда. Время от времени всплывали те или иные исторические документы. Кодекс Галилея, хранившийся у герцога Блакаса, вернулся в Ватикан после его смерти в 1843 году.

В сумрачном салоне недалеко от Елисейского дворца царь Александр ночами просиживал за разговорами с баронессой Крюденер, мистиком-прорицательницей, которую иногда называли и «посланницей Небес». Они обсуждали один из самых дорогих сердцу государя проектов, придуманных им еще в декабре 1814 года в Вене. Теперь Александр собирался предложить его в Париже. Царь именовал свой проект «пактом любви». Историки называли его «Священным союзом».

Царь Александр предлагал новый стиль дипломатии, отвергающий войны, революции и такие дипломатические ухищрения, как тайные сговоры и политика баланса сил, усложнявшие международные отношения. Русский государь призывал глав государств руководствоваться заповедями новой «священной религии», а именно: справедливостью, христианской добродетелью и интересами сохранения мира. Царь, австрийский император и король Пруссии подписали эту своего рода хартию дипломатических отношений 26 сентября 1815 года.

Три монарха – католик, протестант и православный христианин – обязались взаимодействовать как «три ветви одной семьи», наставляемые Господом, источником «всеобщей любви, ведения и бесконечной премудрости». Они будут рассматривать народы своих стран как граждан этого международного братства. Александр, Франц и Фридрих Вильгельм дали обещание защищать «веру, мир и справедливость», приглашая другие державы вступить в эту лигу и поддержать ее «священные принципы». Как отметил Генри Киссинджер, Священный союз России, Австрии и Пруссии был первым в истории примером подписания международного договора, обязывающего лидеров европейских государств служить общему делу.

В 1919 году некоторые историки обнаружили сходство между заповедями Вудро Вильсона и декларацией трех самодержцев, якобы отказавшихся от дипломатии войн и провозгласивших непреходящее международное сотрудничество. Сходство, конечно, есть, но Священный союз, скорее, явился результатом романтизма, популярного в начале XIX века. Русский царь поддался этому новомодному течению, точно так же как и влиянию своей прорицательницы.

Уговорить прусского короля было нетрудно, сложнее иметь дело с императором Францем. Он был вначале настроен весьма скептически и попросил совета у Меттерниха. Министр назвал идею Александра очередной «безумной затеей», но все же решил, что Австрия может подписать договор. Британия отказалась участвовать в Священном союзе. Лондон не доверял ни России, ни царю. Каслри окрестил документ «возвышенной мистической благоглупостью». Папа Пий VII тоже не счел нужным присоединяться к новой романтической дипломатии. Турецкому султану, естественно, даже и не предлагали вступать в союз.

Царь Александр надеялся, что Священный союз станет венцом миротворческой деятельности этого года. Но его инициативу затмил другой договор, подписанный в Париже в ноябре 1815 года теми же тремя державами и Великобританией. Сформировался Четверной союз, состоявший из стран «Большой четверки», заключивших по завершении наполеоновских войн пакт и организовавших Венский конгресс. Союз четырех держав поставил целью крепить сплоченность и могущество военного альянса, сокрушившего Наполеона, и поддерживать мир и стабильность в Европе.

Статья VI договора о Четверном союзе предусматривала периодические встречи лидеров великих держав для оценки международного положения. Они должны были принимать решения, наилучшим образом отвечающие интересам народов и направленные на сохранение мира на европейском континенте. Четверной союз брал на себя обязательство не допускать перерастания потенциальных угроз в полномасштабные кризисы, отвечать на угрозы согласованно и применять силу только в случае крайней необходимости. «Великий эксперимент» был нацелен на создание мирового порядка, исключающего международную анархию. Велись разговоры даже об учреждении «кабинета Европы» и назначении Фридриха фон Генца «генеральным секретарем» Европы, но эту идею очень скоро похоронили.

Четверной союз создал прецедент институционального международного мирного урегулирования. Любой военный конфликт признавался недопустимым без коллективного согласия великих держав. Это было одно из самых значительных достижений послевоенных мирных переговоров. Ветераны Венского конгресса, как заметил сэр Чарлз Уэбстер, предприняли первую в истории дипломатии попытку коллективного урегулирования международных отношений в мирное время.

После Венского конгресса Доротея вернулась в Париж «другой женщиной», «королевой в мире дипломатов». Она решительно настроилась на то, чтобы начать новую жизнь. В первую очередь это означало покончить с замужеством. Как католичка, она не могла оформить развод, но ей удалось добиться по закону отдельного жительства с супругом Эдмоном и продолжать любовные связи с графом Кламом-Мартиницем.

Несмотря на внешнюю холодность, Талейран тоже воспылал любовью, и объектом его нежных чувств была, по общему убеждению, племянница Доротея. Друзья давно не видели князя в таком странном душевном состоянии. «Это была безумная страсть», – писал Шарль де Ремюза. «Неистовое увлечение» Талейрана, «лишавшее его трезвости ума», заметил и министр юстиции Паскье.

Но Талейран не мог рассчитывать на взаимность, и это выводило его из привычного равновесия. Доротея отдавала предпочтение графу Кламу-Мартиницу. На исходе осени, когда граф вместе с австрийской армией уехал в Италию, Доротея отправилась с ним, оставив Талейрана грустить в Париже. Министр оказался в таком же печальном положении, в каком прошлой осенью пребывал Меттерних, отверженный старшей сестрой Доротеи. Талейран утерял свой знаменитый флегматизм, лишился покоя и «в буквальном смысле умирал от неразделенной любви».

Еще более серьезные неприятности Талейрану приготовили союзники. Пруссаки, да и не только они, вознамерились перекроить карту Европы. Положение декларации, принятой в марте о том, что союзники считают своим врагом не Францию, а Наполеона, было полностью проигнорировано. Пруссаки настаивали на том, что французы поддержали Наполеона и они – его сторонники, а не жертвы. Францию надо наказать, и этого требуют в том числе интересы европейской безопасности. Иными словами, условия мира для Франции теперь будут намного жестче.

Франция утеряет территории, оставленные за ней весной 1814 года (границы 1792 года ужмутся до контуров 1790 года). Она сохранит Эльзас и Лотарингию, но лишится долины Саар, и значительная часть Рейнланда отойдет соседям. Францию теперь будут окружать укрупненные и более сильные, чем прежде, государства – Нидерландское королевство, Пруссия, Пьемонт-Сардиния, Бавария и нейтральная Швейцария. Францию принудят отказаться от ключевых крепостей, защищавших ее пределы, и уплатить контрибуцию в размере 700 миллионов франков, а также расходы на содержание в течение пяти лет огромной оккупационной армии. Согласно новому договору, по периметру страны в крепостях будут размещены 150 000 солдат, и их содержание будет обходиться в 1,75 миллиона франков в день. Армия должна держать Францию в ежовых рукавицах до 1820 года (фактически ее убрали уже в 1818 году).

Не только французы были возмущены суровостью наказания за побег Наполеона с Эльбы и «сто дней» его властвования.

В частности, выражал сожаление Генц, обвинявший сначала пруссаков, а потом и британцев, не воспротивившихся мстительности Пруссии. Мирный договор, по мнению русского представителя Поццо ди Борго, для Франции был «гибельным».

Условия мира несправедливы, протестовал Талейран. «Требование уступок предполагает завоевание, – говорил князь. – Завоевание предполагает состояние войны». Великие державы не были в состоянии войны с Францией. Венский конгресс предельно ясно заявил о войне только против Наполеона, а он повержен и сослан. Король Франции – союзник великих держав. Нет никаких оснований для того, чтобы угрожать Франции. Союзники создают ненужные проблемы для короля.

«Я не подпишу договор, – заявил Талейран. – Предъявленные условия лишат нас и Франции, и короля». В знак протеста Талейран 24 сентября подал в отставку. Он рассчитывал на то, что ее не примут. К своему удивлению, король подписал ее.

Талейран сыграл ключевую роль в восстановлении короля Людовика XVIII на французском троне в 1814 году, он отстаивал его интересы на Венском конгрессе и помог ему снова вернуться к власти летом 1815 года. Отставка для него была неожиданна и оскорбительна. Он уходил без прощальных церемоний и слов благодарности. Король даже не попытался скрыть свою «недоброжелательность».

На Меттерниха после подписания договора нахлынула предотъездная грусть. Он уже не испытывал никакой радости от триумфального возвращения в город, который полюбил, проведя в нем лучшие годы своей дипломатической службы. Меттерних вышел на балкон и долго смотрел на залитые солнцем крыши Парижа. «И эти крыши, и это солнце будут ласкаться и тогда, когда не будет ни Наполеона, ни Блюхера, ни меня», – написал он дочери. Действительно ли важно все то, что он подписал в Париже? «Вся наша миссия сводилась к тому, что мы копошились в грязи и барахтались в зыбучих песках», – сетовал Меттерних.

Эпилог

17 октября, проведя в океане семьдесят один день, фрегат его величества «Нортумберленд» вошел в маленькую гавань Джеймстауна на острове Святой Елены. Никто, как на Эльбе, не бросал цветы в воду и не приветствовал восторженными криками Наполеона. Он не был ни императором, ни сувереном острова, похожего на «черную каменную бородавку, выскочившую из океана». Наполеон был узником этих скал, лишенным каких-либо надежд на побег.

Мария Луиза не приехала к нему на Эльбу, тем более она не сможет воссоединиться с ним на Святой Елене, даже если бы у нее и появилось такое желание, – всем членам семьи Бонапартов было запрещено сопровождать его в изгнание. Мария Луиза отправилась в герцогство Парма, которое она все-таки получила с помощью русского царя. Ее сопровождал любовник граф Найпперг, и они вскоре тайно обручились. После смерти Наполеона в мае 1821 года Мария Луиза сообщила семье о новом замужестве, и брак был моментально узаконен. Она родила от графа троих детей, а после его смерти вышла замуж в третий раз. Сын Наполеона так и не выезжал из Вены, оставаясь в фактическом заключении во дворце, и скончался от туберкулеза в 1832 году в возрасте двадцати одного года.

Герцогиня де Саган и княгиня Багратион тоже впоследствии вышли замуж. Порвав с князем Альфредом, а потом и с лордом Стюартом, герцогиня де Саган сочеталась браком с майором австрийской армии графом Карлом Шуленбургом.

Она не прекращала тщетно добиваться возвращения дочери Аделаиды Густавы, и постепенно ее энтузиазм угас. «Она была постоянно опечалена и угнетена, – говорила одна из ее приемных дочерей. – Ее редко покидала печаль». Герцогиня умерла в Вене в 1839 году. Она так и не увидела свою родную дочь.

Ее соперница княгиня Багратион счастливо выпуталась из долгов. На помощь неожиданно пришел дипломат сицилийского посольства герцог Серра-Каприола, гарантировав кредиторам оплату всех счетов. Княгиня впоследствии вышла замуж за богатого англичанина Джона Хоубарда Карадока и продолжила вести экстравагантный образ жизни. Она въехала в роскошный особняк «Отель де Брюнуа» в центре Парижа, где снова открыла фешенебельный салон. Внучка Меттерниха однажды встретила княгиню, когда той уже было за шестьдесят.

«Кто ее не видел, много потерял, – говорила она потом. – Она забыла, что постарела, и думала, что все еще живет в те благостные времена, когда Изабе писал ее в розах, вуалях и облаках. Остались только розы и вуали. От обильных белокурых завитушек сохранились четыре или пять жиденьких желтых прядей. Кожа была похожа на выжатый лимон; тело, да и тело, если присмотреться, напоминало разваливающийся скелет».

Она умерла в 1857 году по дороге в Венецию.

Княгиня Багратион и герцогиня де Саган всегда претендовали на то, чтобы за их салоны на Венском конгрессе сражались две великие империи. Они заняли достойное место и в литературе. Княгиня Багратион запечатлена Бальзаком в «Шагреневой коже», образ герцогини де Сагаи выведен в романе Немцовой «Бабичка» – о княгине, дружащей с крестьянином. Дворец Пальма, где затевались все интриги, в восьмидесятых годах XIX века был снесен, и на его месте австрийцы построили Бургтеатр.

Президент конгресса Меттерних еще тридцать лет возглавлял министерство иностранных дел Австрии, одержав немало дипломатических побед, в том числе и сомнительных. В старых исторических исследованиях его длительную дипломатическую карьеру называют «эпохой Меттерниха». За работу на Венском конгрессе его вознаградили замком Иоганнисберг на Рейне. Блистательную карьеру Меттерниха закончила революция 1848 года. Семидесятипятилетний сановник вынужден был бежать от разъяренной толпы. Проведя год в изгнании, Меттерних возвратился в Вену, хотя уже чувствовал себя неким «призраком», «неодушевленным существом». Конечно, он находился не в той форме, когда, как сам говорил, «управлял всей Европой». К счастью, ему не пришлось дожить до той поры, когда Австрия в шестидесятых годах XIX века и позже терпела поражение за поражением и теряла одну территорию за другой.

Самая необыкновенная судьба сложилась у царя Александра, увековеченного Львом Толстым в романе «Война и мир». По официальным данным, он умер в 1825 году, находясь на отдыхе в Крыму [10]10
  Александр I умер в Таганроге 19 ноября 1825 года.


[Закрыть]. Причины смерти не установлены; высказывались самые разные домыслы – от малярии и тифа до сифилиса и отравления. В народе распространялись слухи и о том, будто царь имитировал смерть и долгое время жил отшельником в лесах. Согласно этим слухам, в которые до сих пор верят и некоторые историки, Александр дожил до 1864 года под именем сибирского отшельника Федора Кузьмича. По другой версии, царь умер во время паломничества в Святую землю. В любом случае многочисленность историй о судьбе Александра указывает на то, что он стал сказочным героем. Пушкин [11]11
  «Сфинксом, не разгаданным до гроба» назвал Александра I поэт князь П.А. Вяземский.


[Закрыть]назвал его «Сфинксом, унесшим свою тайну в могилу».

Одним из долгожителей оказался князь Талейран. После отставки он оставался в Париже в особняке на улице Сен-Флорентен, где писал или, вернее, диктовал свои мемуары. Историки будут настойчиво считать его представителем миролюбивой, не милитаристской Франции, а французские лидеры – от Наполеона III до Шарля де Голля – вождем коалиции малых государств.

Если Людовик XVIII до конца своего правления держал Талейрана в тени, то другие государственные и политические деятели старались отметить его заслуги на Венском конгрессе.

* * *

Особенно был благодарен ему король Саксонии, а король Неаполя удостоил его титулом герцога Дино. Сам Талейран отказался принять этот титул, передав его и все, что к нему прилагалось, племяннику Эдмону и племяннице Доротее.

Доротея – герцогиня Дино – вернулась в Париж в феврале 1816 года, порвав с графом Кламом-Мартиницем и возобновив отношения с Талейраном. В декабре 1820 года она родила дочь Полину, и многие подозревали, что ее отцом был семидесятичетырехлетний князь. Можно допустить, что они стали любовниками в дни Венского конгресса, и, безусловно, многие годы Талейран и его племянница не по крови пребывали в интимных связях. Они продолжали жить вместе и в тридцатые годы, когда Талейран помог еще одному королю сесть на трон – Луи Филиппу. Последние деятельные годы Талейран проведет послом в Англии, с которой он постоянно стремился установить дружественные отношения после ста пятидесяти лет вражды. Доротея жила с ним и в Лондоне. Талейран умер в 1838 году в возрасте восьмидесяти четырех лет, Доротея сидела у его постели.

«Вена! Вена! – писала Доротея. – Вся моя жизнь связана с этим городом». Она всегда с нежностью вспоминала венский период своей биографии, но не вдавалась в подробности. «Если я и делала что-нибудь, кроме наклеивания марок, – говорила она о времени, проведенном во французской миссии, – то не в моем вкусе обсуждать это с кем-либо». Доротея тоже многие годы содержала фешенебельный салон и умерла в сентябре 1862 года в возрасте шестидесяти девяти лет.

Самая трагическая судьба постигла британского лорда Каслри. Странным образом самый разумный, пожалуй, человек на Венском конгрессе превратился в параноика. Его интернационализм скоро вошел в противоречие с официальной политикой Британии, взявшей курс на самоизоляцию и отказ от международных обязательств. Каслри не захотел прислушиваться к общественному мнению и стал непопулярен. Лорду мерещилось, что весь мир ополчился против него, и он никогда не выходил из дома без пары заряженных пистолетов. Он ощущал себя жертвой, и у него началось психическое расстройство. Друзья боялись за жизнь лорда, видя его странное, иррациональное поведение. От него прятали пистолеты, ножи и бритвы. Однако все попытки спасти лорда Каслри от самого себя оказались тщетными. Утром 12 августа 1822 года он перерезал себе горло перочинным ножом, хранившимся в тайнике в кабинете.

В начале 1919 года Париж принимал дипломатов, съезжавшихся на переговоры о мире после Первой мировой войны. Для них очень важно было не дать повода для сопоставления Парижской конференции с декадентским Венским конгрессом, чтобы, как выразился Вудро Вильсон, «от нас не пахло венскими духами».

Действительно, Венский конгресс подвергался беспощадной критике, особенно за празднества и склоки, отвлекавшие миротворцев и мешавшие переговорам. Однако праздному стилю конгресса можно найти и оправдание. Несмотря на бряцание оружием, великие державы не чувствовали себя в безопасности и не собирались демобилизовать войска после завершения войны. Они могли в любой момент выставить свои армии в случае, если Наполеон сбежит с Эльбы. Затягивание переговорного процесса играло им на руку. Они находились в одном городе и могли быстро принимать совместные решения. Если бы конгресс закончился раньше и союзники разъехались по домам, им было бы намного сложнее координировать свои действия против Бонапарта.

Все это, конечно, не освобождает конгресс от критики. Тайная дипломатия венских миротворцев создавала обстановку подозрительности и недоверия. Закрытые совещания вызывали недовольство, многие государства оказались в роли пассивных наблюдателей. Заявленные принципы возрождения Европы применялись выборочно и непоследовательно. К примеру, в нарушение принципа легитимности не были восстановлены древние республики Генуя и Венеция, и они навсегда исчезли с карты мира. Таким же образом не была восстановлена Священная Римская империя, остались ни с чем рыцари Мальты.

Каждый делегат конгресса, конечно, преследовал свои цели. Интересы народов приносились в жертву интересам династий, большие государства третировали малые страны. «Крупная рыба заглатывает мелкую», – ворчал испанец Лабрадор. Россия «проглотила» Финляндию и Бессарабию, которые она полонила еще во время наполеоновских войн. В ее состав вошло и условно независимое Польское королевство, и Россия теперь могла влиять не только на Центральную Азию и Средний Восток, но и на значительную часть Северной, Юго-Восточной и Центральной Европы. Россия стала европейской державой в большей мере, чем когда-либо прежде.

Австрийцы, воспользовавшись тем, что принимали у себя конгресс, прибрали к рукам Тироль, а также Далмацию и Истрию, продвинувшись еще дальше на Балканы, где они окончательно завязли вплоть до Первой мировой войны и краха габсбургской монархии. Австрия расширила свое господство в Северной Италии, завладев Ломбардией и Венецией и добившись передачи членам семейства Габсбургов Тосканы, Пармы и Модены. Даже восстановленная династия Бурбонов в Неаполе попала в зависимость от Вены. Австрийская гегемония на Апеннинском полуострове продлилась до объединения Италии во второй половине XIX века.

Значительно усилило свое могущество и богатство королевство Пьемонт-Сардиния, получив от миротворцев Геную, французскую Савойю, Ниццу на Ривьере, Монако и другие территории. Это обстоятельство через пятьдесят лет сыграет существенную роль в изгнании австрийцев и объединении Италии.

Перекраивая Европу, конгресс совершенно не обращал внимания на подлинные интересы народов, посеяв зерна недовольства и будущих революций. Делегаты, естественно, не занимались проблемами испанской Америки, как и всего остального неевропейского мира. Но они игнорировали и национальные устремления европейских народов, особенно малых, обездоленных и угнетенных. Правда, за этот «изъян» в работе историки обрушили свой гнев на конгресс много позже, когда в полной мере стал проявлять себя национализм. В 1815 году миротворцев больше волновали проблемы легитимизма, «баланса сил» и, по выражению Генца, «дележа добычи».

Великие державы, подписавшие Заключительный акт конгресса, создали и прецедент вмешательства во внутренние дела других государств. На четырех съездах «конгресса Европы» (Экс-ла-Шапель – 1818 год, Троппау – 1820 год, Лайбах – 1821 год и Верона – 1822 год) они обогатили свои полномочия по недопущению попыток подорвать мир и стабильность в Европе правом вмешательства во внутреннюю политику других стран с целью поддержания законности и порядка. В результате, как говорил лорд Каслри, великие державы взяли на себя роль «жандармов Европы».

В 1820 году, когда лидеры великих держав встречались в Троппау (теперь Опава), возникло сразу несколько угроз миру и стабильности в Европе: заговор взорвать лондонский парламент, убийство наследника французского трона, революции в Испании, Португалии, Пьемонте и Неаполе. Великие державы заявили, что они не потерпят противозаконных действий, и пригрозили применить в случае необходимости силу. Венский конгресс, конечно, не давал им такого права, но заложил основу для коллективной заботы не только о мире, но и о порядке в Европе.

Конгресс оставил и немало недоделок. Миротворцы совершенно забыли о крошечной общине Мореснет, лишив ее государственности еще на сто лет. На это поселение, выросшее на богатых цинковых рудниках и расположенное в семи милях к югу от Экс-ла-Шапеля, претендовали Пруссия и Нидерланды, но никто так и не смог разрешить спор. Лишь на следующий год эту территорию поделили между двумя королевствами, умудрившись третью часть, размерами всего в одну квадратную милю, прилегающую непосредственно к рудникам, объявить «нейтральным Мореснетом», который просуществовал в таком виде до Первой мировой войны (он был захвачен Германией, а в 1919 году его передали Бельгии). Другие упущения были гораздо серьезнее. Не только лорду Каслри пришлось сожалеть о том, что Венский конгресс не уделил должного внимания взаимоотношениям между Россией и Турцией по поводу Балкан, Черного моря и Восточного Средиземноморья.

Очень скоро многие предначертания конгресса начали давать сбои. В 1830 году, через пять лет после смерти царя Александра, восстали поляки. Мятеж был жестоко подавлен. Королевство Польское, или Царство Польское, окончательно вошло в Российскую империю, добившись независимости только после завершения Первой мировой войны. В том же году во Франции случилась очередная революция, в третий раз свергшая короля-Бурбона. В 1831 году Бельгия отпала от Нидерландов, и один из самых молодых участников Венского конгресса, принц Саксен-Кобург-Заальфельдский, стал ее первым королем. Греция обрела национальную государственность, и ее президентом был избран Иоаннис Антоний Каподистрия.

В основном же решения конгресса оказали долговременное воздействие на политическую географию Европы. За исключением Краковской республики, захваченной Россией в 1846 году, границы в Восточной Европе в продолжение ста лет оставались такими же, какими их начертал Венский конгресс. Практически не менялась вплоть до XX века и географическая карта Скандинавии. Швеция лишилась балтийского острова Рюген и своей доли Померании в Северной Германии. «Шведская Померания» отошла к Пруссии, которая в результате трехсторонней сделки уступила графство Лауэнберг Дании, а та, в свою очередь, отдала Швеции Норвегию, где она и находилась до обретения независимости в 1905 году. Однако Данию не стали принуждать к тому, чтобы отказаться от бывших норвежских колоний Исландии, Гренландии, Фарерских островов и даже от Голыитейна, который ей достался от Священной Римской империи (позднее, в шестидесятых годах XIX века, отдан вместе со Шлезвигом Пруссии). Исландия получит независимость в 1944 году, Гренландия в 1979 году добьется самоуправления, а автономные Фарерские острова сохранят верность датской короне.

В Центральной Европе образовался довольно шаткий союз германских государств, просуществовавший в более или менее неизменном виде до 1866 года. В него вошли тридцать девять государств, больше, чем тогда можно было насчитать по всей Европе. Самыми могущественными членами конфедерации были, конечно, Австрия и Пруссия, за ними по рангу следовали бывшие наполеоновские королевства Бавария, Вюртемберг и Саксония. К союзу присоединились Ганновер, возведенный конгрессом в королевство, несколько княжеств и герцогств, «вольные города» Любек, Франкфурт, Бремен, Гамбург и совсем крошечный Лихтенштейн. Без права голоса в союз вступили иностранные государства на правах владения – Англия (Ганновер), Дания (Гольштейн) и Нидерланды (Люксембург).

Германский союз страдал многими недостатками, не располагая единой армией, валютой, судебной системой и таможней. Однако его появление имело огромное международное значение. По словам Генри Киссинджера, создатели союза очень близко подошли к разрешению «фундаментальной германской проблемы»: возникла Германия, не слишком слабая и не слишком сильная; Германия, на которую не посмеют напасть и которая, с другой стороны, не может угрожать соседям. После 1815 года Германия длительное время жила в мире, столь необходимом для ликвидации последствий наполеоновских войн.

Самыми существенными и имевшими далеко идущие последствия как для страны, так и для Европы оказались решения конгресса по Пруссии. Хотя ее делегация и была разочарована тем, что получила лишь малую часть того, на что рассчитывала, пруссакам достались территории, позволившие им совершить головокружительный экономический взлет и сыграть ведущую роль в воссоединении Германии. В дополнение к Одеру, Эльбе и Висле Пруссия стала господствовать и на Рейне, она получила в свое распоряжение многие крупные исторические города, как, например, Кёльн и Трир, не говоря уже о долине Саар, где вскоре обнаружат богатейшие залежи каменного угля и железных руд. «Германии предоставлена такая защита, какой у нее никогда не существовало», – говорил лорд Каслри. Ни он, ни его коллеги-миротворцы даже не догадывались, какой подарок они преподнесли пруссакам.

Британия еще больше усилила свои позиции на море. Она сохранила за собой стратегические морские опорные пункты, добытые во время наполеоновских войн: Мальту, мыс Доброй Надежды, Цейлон, Маврикий, Ионические острова. Королевский флот теперь располагал базами в Средиземноморье, в Южной Атлантике и на Тихом океане, позволявшими охранять морской путь в Индию, которая скоро станет «жемчужиной в короне» Британской империи. Каслри опоясал Францию более могущественными Нидерландами, Пьемонтом-Сардинией и нейтральной Швейцарией, усилил Пруссию для военно-политического «уравновешивания» европейского континента. Увлечение лорда Каслри «эквилибристикой» имело вполне определенную цель – установление, по его определению, «справедливого баланса сил» на континенте позволит Британии заняться другими частями света и создать такую империю, какой еще не существовало.

Венский конгресс впоследствии вызвал к жизни и многие другие доктрины и концепции. В начале двадцатых годов XIX века некоторые страны в Южной Америке взбунтовались против испанского владычества, и великие державы, отказавшись признать новые революционные правительства, пригрозили отправить через океан военную экспедицию для восстановления испанского господства. Угроза была вряд ли осуществима, несмотря на то что на интервенции особенно настаивали царь Александр и некоторые влиятельные фракции во Франции Бурбонов. 2 декабря 1823 года президент Джеймс Монро провозгласил, что он будет рассматривать любые попытки вмешательства в Южной Америке как «недружественные акты» по отношению к Соединенным Штатам. Молодая республика выступила с очень смелым заявлением, Меттерних сравнил его по революционности с Декларацией независимости.