Текст книги "Битва дипломатов, или Вена, 1814"

Автор книги: Дэвид Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Глава 29
ПРОЩАНИЕ

Дьявол рядом с нами, и врата ада всегда открыты.

Кардинал Консальви

Нацелившись на компромиссы и сделки, Наполеон упорно посылал своих эмиссаров в Вену, и их с таким же упорством задерживали. Не смог попасть в Вену и бывший камергер императора Франца месье де Стассар. Его арестовали в Баварии, отобрали письма и отправили их на конгресс. Меттерних обещал вскрыть конфискованные послания в присутствии коллег.

3 мая секретные письма Наполеона, все еще запечатанные, принесли в конференц-зал и положили на зеленый стол. Знал ли Меттерних их содержание с помощью агентов «темной комнаты»? Трудно представить, что не знал.

Прежде чем вскрыть письма, Меттерних «вежливо попросил» удалиться из комнаты «второстепенных дипломатов». На данный момент таким «дипломатом» оказался только один человек – прусский военный министр генерал Герман фон Бойен, приехавший в город в апреле. Посол Гумбольдт проводил коллегу к выходу и поспешно вернулся обратно. Военный министр остался за дверью, оскорбленный и злой.

С важным видом Меттерних разломал печати, вскрыл письма и начал зачитывать содержание, с трудом разбирая каракули Наполеона. Как и следовало ожидать, император предлагал Австрии заключить с ним мир. Меттерних тут же подтвердил непоколебимую верность союзникам, заявив, что он даже не считает нужным отвечать Бонапарту. Спектакль явно был устроен для того, чтобы продемонстрировать солидарность Австрии с коалицией. Меттерниху не хватало только послать всем воздушные поцелуи.

Вечером того же дня на званом ужине у канцлера Гарденберга Гумбольдт имел несчастье снова повстречать генерала Бойена. Прусский военный министр был по-прежнему зол, можно сказать, даже взбешен. Он пригласил посла на балкон второго этажа и вызвал его на дуэль.

Гумбольдт не был бойцом. Этот факт еще раньше отметил граф Аксель Лёвенхильм, шведский делегат, сказав иронически: если бы проблемы на конгрессе решались в кулачном бою, то он наверняка побил бы прусского посла.

Гумбольдт попытался принести свои извинения, но рассерженный и гордый генерал даже слушать его не стал. Вызов сделан, и дуэль непременно состоится. Они встретятся в пятницу, 5 мая в три часа пополудни в одном уединенном местечке под Веной.

В назначенный день Гумбольдт все утро провел на совещании, потом пообедал, как это «делали гомеровские герои перед битвой», и отправился на дуэль. Место для поединка было выбрано на «живописном лугу возле леса» у винодельческого Шпица. Военный министр стрелял первым. Он навел пистолет на противника и в последний момент поднял его, выстрелив в воздух. Гумбольдт затем тоже «промахнулся». Как потом Гумбольдт сообщал домой, дуэлянты поняли, что они совершают глупость, посмеялись и вернулись в город хорошими друзьями. Посол сделал тогда и полезный философский вывод – больше мужества требуется не для дуэли, а для того, чтобы отказаться от нее.

Поскольку основные силы полиции были брошены на сбор информации и обеспечение безопасности на конгрессе, в окрестностях Вены развелось немало разбойников, грабителей, дезертиров, уволенных со службы солдат и «всякого сброда, чурающегося честного труда». Среди них оказался и ветеран войны, капитан Иоганн Георг Гразель, возмущенный «неравенством благосостояния» и решивший навести порядок в этом деле. Иными словами, он стал человеком вне закона. Его можно условно назвать «Робин Гудом» Венского конгресса.

Об этом разбойнике и его банде, укрывавшейся в логове где-то в Венском лесу, рассказывали легенды. Говорили, будто в его ватаге и пятьдесят, и шестьдесят, и сто человек. У него якобы были и кони, и они совершали стремительные и дерзкие нападения на дворцы и государственные учреждения. Банда действовала всю весну. Гразеля прозвали «народным мстителем», грабившим государство и богатеев и помогавшим бедным и обездоленным.

Гразель и его лесные братья не нанесли вреда ни одной из основных делегаций на конгрессе, но он, безусловно, привлек к себе внимание. Одни сравнивали с ним Наполеона, другие пользовались его примером для осуждения пруссаков, отобравших земли у саксонцев и других немцев. Тема разбоя стала популярной и среди критиков конгресса, правда, они уже обвиняли его в «ограблении неимущих во благо имущих и могущественных». Банда капитана Гразеля орудовала не так долго. Его все-таки поймали и казнили.

Наполеон тем временем послал царю копию секретного договора, подписанного союзниками России Британией и Австрией с бурбонской Францией. Прочитав его, Александр рассвирепел и яростно заходил по комнате, как вспоминал его советник Каподистрия, «с ярко-красным лицом и багровыми ушами». Он сразу же вызвал к себе Меттерниха. «Вам знаком этот документ?» – спросил царь.

Меттерних пустился в объяснения, но Александр резко прервал его и сказал: «Пока мы живы, не будем об этом больше говорить. У нас есть более важные дела. Нам надо думать только о нашей коалиции против Наполеона». Царь мог быть мелочным, но и великодушным. Сейчас он хотел проявить благородство. А кроме всего прочего, он уже давно догадывался о существовании тайного сговора между Британией, Австрией и Францией.

Прусские генералы тоже читали секретный договор, который Наполеон опубликовал в газетах. Они в равной мере были возмущены «подлостью» Австрии, хотя низменное поведение Меттерниха для них не было новостью. Кроме того, пруссаки уже имели на руках этот документ, получив его при обыске французского чиновника, захваченного в Льеже. Больше всего их встревожило лишь участие в тайном альянсе Британии. Оно подтверждало их опасения в отношении «коварного Альбиона», как называл Англию Наполеон.

В Лондоне Каслри отбивался от нападок на свои действия в Вене. Лорда ругали за все: за сдачу Польши и Саксонии, за уничтожение Генуи, за то, что он выставил на посмешище британскую дипломатию. Герцог Веллингтон тоже подвергся критике: его чихвостили за то, что он подписал документ, объявивший Наполеона вне закона, и вообще поощряет «доктрину душегубства». Хуже того, до парламента наконец дошли вести о том, что герцог втягивает Британию в войну против Наполеона, и депутаты были в бешенстве.

Лидеры оппозиции винили герцога Веллингтона, лорда Каслри, всех «ястребов» в партии тори в том, что они обманом втянули Британию в войну, которая зальет кровью весь континент только для того, чтобы «свергнуть одного человека». Более того, Британия еще должна и оплачивать это безумие. «Вы бесстыдно обвели нас вокруг пальца», – заявил один член парламента, выражая не только свое мнение.

Каслри отвечал, приводя свои доводы: миролюбивым речам Наполеона нельзя верить; если оставить его у власти, Европа будет в опасности; неизвестно, что он еще выкинет. Но его аргументы звучали малоубедительно: ему самому только что выразили недоверие.

Так или иначе, Британия обязалась воевать против Наполеона и субсидировать союзников в этой войне. И первый в мире подоходный налог, введенный в Великобритании как «временная мера» в девяностых годах XVIII века, не был отменен.

Готова ли была Британия к войне? Сам герцог Веллингтон понимал, в каком плачевном состоянии находилась британская армия в Бельгии. В войсках уже не было закаленных ветеранов испанской кампании – их демобилизовали после окончания войны с Наполеоном. Ветераны сражений в Соединенных Штатах только еще возвращались домой. Армия, которой располагал Веллингтон, насчитывала всего лишь 12 000 человек, чего было достаточно для обеспечения передачи Бельгии голландцам, но мало для новой войны с Бонапартом.

Герцог прибыл в Брюссель 4 апреля, поселившись в отеле на улице Монтань-дю-Парк, и сразу же приступил к переформированию войск. А они действительно нуждались в «хорошем кнуте». Помимо малочисленности, солдаты были молоды, необучены, плохо вооружены, и командовали ими «скандально» неопытные офицеры. Главнокомандующим союзными армиями в Бельгии был тогда двадцатитрехлетний принц Оранский, которого назначили в знак британской поддержки голландской королевской семьи. Солдаты презрительно называли его «хиляк Билли».

Герцог столкнулся с такими трудностями, о существовании которых даже не подозревал. В войсках говорили в основном на немецком языке, которого Веллингтон не знал. Вызывала сомнения лояльность некоторых полков. Саксонцы, недовольные тем, как обошлись с их королевством, не хотели подчиняться пруссакам. Бельгийцы конфликтовали с голландцами и могли отказаться воевать против своего кумира Наполеона. Веллингтон сообщал о проблемах в Лондон, но никакого ответа не получил. «У меня создается впечатление, – писал он лорду Стюарту в Вену, – что в Англии забыли о нас».

Австрийцы стояли на Рейне и в Италии, русские войска находились в резерве далеко от района военных действий, и реальную помощь Веллингтону могли оказать только пруссаки. Их командующим официально считался фельдмаршал фон Блюхер, семидесятидвухлетний седой старик с розовым лицом и кустистыми белыми усами. Он был необычайных размеров: кто-то даже назвал его «самым дородным человеком, когда-либо ходившим по земле». Блюхер вряд ли был лучшим генералом в прусской армии, но он, безусловно, обладал исключительной храбростью. Его смелость граничила с безрассудством. Он знал только одну команду: «Вперед!», за что его прозвали «маршал Форвартс».

Начальником штаба у Блюхера был генерал Август фон Гнейзенау, человек властный, влиятельный и менее беспокойный. Король Пруссии даже наделил его полномочиями взять на себя командование войсками в случае заболевания Блюхера. Фельдмаршал имел склонность к фантастическим иллюзиям. Говорили, будто он серьезно опасался, что забеременел и вот-вот разродится слоном!

Веллингтон не верил в такие сказки и считал Блюхера отличным солдатом. Фельдмаршал всегда рвется в атаку, говорил герцог. В любом случае Веллингтон отдавал предпочтение Блюхеру, а не Гнейзенау, питавшему неприязнь к британцам, которая скоро стала еще более явной.

Совсем некстати для Веллингтона в начале мая взбунтовалась саксонская армия, чуть не пленив прусских командующих. Блюхер и Гнейзенау успели скрыться, и мятеж был подавлен в прусском стиле, жестоко.

Союзные войска долгое время пребывали в неопределенности, в ожидании приказов своих командиров: военачальники ждали решений политиков, а те ждали, что предпримет Наполеон. Солдаты занимали себя чем могли. В 1-м полку пеших гренадер, например, любили играть в крикет. Солдаты, разделившись на команды соответственно буквам алфавита и следуя актуальному тогда девизу, старались «разбить друг друга в пух и прах».

Делегаты готовились к отъезду, обмениваясь сувенирами и портретами, а погода в те майские дни больше располагала к прогулкам в парке Пратер, пылавшем ярко-розовыми огнями каштанов. «Такой божественно красивой весны я еще здесь не видел», – записал в дневнике Генц.

Царь России и король Пруссии вместе прибыли в Вену и вместе покидали город. 26 мая 1815 года, спустя восемь месяцев и один день после торжественного въезда в австрийскую столицу, они отправились в новую ставку союзников в Хайльбронн. Прусский король намеревался на короткое время остановиться в Берлине.

Пережив несколько неприятных моментов, царь Александр все-таки получил Польшу, меньше, чем хотел, но достаточно для того, чтобы испытывать некоторое удовлетворение. В принципе это был неплохой довесок к подтвержденным завоеваниям – Финляндии и Бессарабии. Уезжая, царь не забыл отметиться в венских тавернах. Один очевидец заявлял, что видел, как его величество царь всея Руси принимал участие в состязании «кто скорчит самую страшную рожу». По свидетельству другого анонимного информатора, Александр якобы говорил: если бы он не был царем, то непременно стал бы генералом в Австрии.

Меттерних уезжал на свою летнюю виллу на Реннвег. Он собирался провести там несколько недель с женой, детьми и новым членом семьи – попугаем Полли. Птицу подарил ему старый британский моряк, извинившись за то, что попугай «утерял английское произношение». 15 мая Меттерних отпразднует день рождения – ему исполнится сорок два года – и будет наезжать в канцелярию завершать последние дела.

Его помощник Генц подсчитывал барыши – почести, выплаты, табакерки, кто-то подарил ему экипаж, оставив его у подъезда. Многие действительно были благодарны человеку, подготовившему заключительный документ конгресса. Один историк назвал Генца самым крупным взяточником в истории. Это, конечно, преувеличение, хотя секретарь нажил на конгрессе немалое состояние. Закончив работу над Заключительным актом, Генц сразу же начал подыскивать себе дом. Он подобрал огромный особняк XVIII века за городом, в Вайнхаусе, радуясь как ребенок и с нетерпением ожидая, когда закончится «этот нудный конгресс» и он переедет в новые хоромы.

Княгиня Багратион, напротив, переживала мучительно тяжелые дни, оказавшись в серьезных финансовых затруднениях. Ее повар месье Бреттон перестал ссужать деньги на закупку продуктов и вин для обедов, которые сам же и готовил. Он решил дождаться, когда получит жалованье, задержанные выплаты и положенные вознаграждения. Среди друзей, обретенных в Вене за долгие месяцы, желающих помочь было не так уж много. Княгиня попросила денег у отчима в Санкт-Петербурге.

Еще недавно многие в Вене хотели, чтобы полиция выслала княгиню из города, сейчас, наверно, столько же людей желало не выпускать ее из столицы до тех пор, пока она не вернет долги. Согласно данным ее ближайшей подруги Авроры де Марассе, княгиня задолжала фантастическую сумму: 21 801 дукат, 18 121 флорин и 7860 флоринов векселями. Она набрала кредитов в самых разных банках города. Княгиня вполне могла из своей «золотой клетки» во дворце Пальма отправиться прямиком в долговую тюрьму.

Княгиню мучило еще одно неприятное обстоятельство – отъезд нового любовника, кронпринца Вюртемберга. Она провожала красавца принца до первой почтовой станции Пуркерсдорф, где они расставались столь долго и нежно, что один полицейский агент забеспокоился, что их прощание «приведет к рождению очередного внебрачного ребенка».

Герцогиня де Саган одной из последних покидала город. Однако из дворца Пальма она уезжала первой, оставляя в нем царствовать княгиню Багратион, осаждаемую теперь не столько поклонниками, сколько кредиторами. Ее возлюбленный, князь Альфред фон Виндишгрёц, уехал из Вены еще в апреле в свой полк готовиться к битвам с Наполеоном. Герцогиня перебралась в его особняк – дворец Виндишгрёц. Вечеринки в Вене постепенно затихали, угасали, и герцогиня «умирала от скуки».

Надо сказать, герцогиня уже потеряла интерес к князю Альфреду, и ему придется бороться за ее внимание так же, как это прежде делал Меттерних. В его отсутствие герцогиня все чаще и чаще начала встречаться с британским послом лордом Стюартом.

Они вместе обедали и прогуливались верхом на лошадях в парке, Вильгельмина – на призовом коне, которого она купила у лорда Стюарта. Они несколько раз выезжали за город, как она это делала с Альфредом. Стюарт во многом походил на него, только был еще более буйным и непредсказуемым. «Лорд Памперникель», воспользовавшись отсутствием Каслри, Веллингтона и Кланкарти, по замечанию одного недоброжелателя, превратил посольство в игорный дом и бордель.

Герцогине де Саган и лорду Стюарту приходилось привыкать к новым условиям жизни в городе без карнавалов и балов. К концу мая почти все делегаты и гости разъехались: кто – на войну с Наполеоном, кто – домой, кто – в поисках новых приключений. «Вена превращается в пустыню», – с горечью говорила герцогиня де Саган.

Глава 30
ВОЙНА ЗА МИР

Весь день я разрезал Европу, как кусок сыра.

Князь Меттерних

1 июня Наполеон отпраздновал триумфальное возвращение в Париж, устроив церемонию, самую пышную со времен коронации императором в соборе Парижской Богоматери одиннадцать лет назад. Ее проводили на Марсовом поле, площади парадов в самом центре города, где впоследствии появится Эйфелева башня. Для торжеств напротив военной школы Эколь-милитер были возведены пирамидальная платформа и амфитеатр.

На пурпурном троне восседал Наполеон в черной шляпе с белым страусовым пером и в пурпурной мантии, накинутой на плечи. Его окружали братья, маршалы, орлы на колоннах и военные трофеи. Не было только жены и сына.

С площади, где собралось около двухсот тысяч человек, доносились крики «Vive L’Empereur!» [7]7
  Да здравствует император! (фр.)


[Закрыть]. После пушечного салюта и мессы к Наполеону и к толпе, по крайней мере к тем, кто мог его услышать, обратился с речью представитель новой легислатуры:

– Чего хотят эти монархи, идущие на нас войной? Что в наших действиях побудило их к агрессии? Разве мы нарушили какие-либо мирные договоры?

Забросив в толпу риторические вопросы, оратор сделал паузу и со значением сказал:

– Врагам Франции не нравится правитель, которого мы избрали, а нам не нравится тот, которого они навязывают.

Затем архиканцлер представил новую конституцию – «Дополнительный акт», который французы одобрили на недавнем плебисците. Народ одобрил закон подавляющим большинством голосов: 1 300 000 – «за» и только 4206 человек высказались «против», результат скорее манипуляций, обычных при Наполеоне, а не подлинной свободы слова. Текст потом поднесли на подпись Наполеону

Бонапарт был мастер устраивать грандиозные спектакли для демонстрации, прославления и укрепления власти. «Правительство должно ослеплять и удивлять», – говорил он. А сейчас ему особенно были нужны феерии, воспламеняющие эмоции и воображение.

Плебисцит затевался как демократический форум, освящающий новое царство свободы. Однако участие в голосовании оказалось мизерным. В Париже голосовал только один из десяти избирателей. Ни Наполеон, ни его конституция не получили массового признания, как того хотел император. Поэтому ему и пришлось организовывать на Марсовом поле торжества, демонстрирующие всенародную любовь к просвещенному повелителю.

Тем временем царь Александр прибыл в южногерманский город Хайльбронн, где временно расположилась штаб-квартира союзников. Он был удовлетворен разделом Польши, но теперь его беспокоили другие проблемы. Почему французы так восторженно встретили Наполеона? Почему рухнула власть короля-Бурбона? Стоит ли проливать кровь ради восстановления этой позорной династии?

Царя тревожило то, что русская армия находилась в основном на другой стороне Вислы, в новом Польском королевстве, далеко от вероятного центра военных операций, и ей уготовано оставаться в резерве. Ему не доверили и пост верховного главнокомандующего. Ясно, что союзники наказывали его за упорство, проявленное на Венском конгрессе.

Из-за этих мрачных дум Александр долго не ложился спать, и однажды, когда он в полном одиночестве сидел в кабинете, около двух часов ночи к нему постучался в дверь адъютант князь Волконский и, извинившись, доложил о неожиданной и странной гостье. Это была баронесса Юлия фон Крюденер.

«Представьте, как я удивился!» – говорил потом царь. Он только что думал о ней, и вот эта женщина уже стоит у его дверей. Как в «Откровении» из Библии: «И явилось на небе великое знамение – жена, облеченная в солнце» [8]8
  Откр. 12:1.


[Закрыть]. Александр рассказывал:

«Я думал, что все это мне снится. Я принял ее сразу же. Она говорила убежденно, тронув меня до глубины души и рассеяв тревоги, которые так долго меня мучили».

Это была незаурядная трехчасовая полуночная беседа. Прорицательница растолковала царю некоторые притчи из Священного Писания, объяснив их смысл применительно к трудностям, которые он испытывал. Самое главное, она заверила его в том, что «белый ангел» (царь) одолеет «дракона» (Наполеона). Баронесса мистически предвещала катаклизм, после которого с помощью Александра весь мир охватит «великая любовь».

Баронесса также объяснила причины внутреннего непокоя царя всея Руси. «Вы не отреклись от грехов и не смирились перед своим возлюбленным Господом Богом, – сказала она. – Вам надо бы склониться перед Всевышним и просить у Него прощения подобно тому, как преступник просит о помиловании».

Немногие могли говорить с царем о его грехах и ошибках (такое право имела, пожалуй, только сестра великая княгиня Екатерина). Но баронесса Крюденер знала свое дело, и царь Александр поддался ее чарам. Она поселилась неподалеку в какой-то лачуге и наведывалась к государю чуть ли не каждый день и просиживала в его кабинете с шести часов вечера до глубокой ночи. Советники царя не принимали участия в спиритических сеансах.

К началу июня уже никто не сомневался в том, что война вот-вот начнется. В Вене завершались последние переговоры. Король Саксонии наконец согласился с решением конгресса относительно будущего его страны, сняв препятствия в деятельности германской комиссии. Она дорабатывала решения, и ее закрытые заседания, всего семь за последние дни мая и первые дни июня, были самыми бурными из всех совещаний, проходивших в рамках конгресса.

Комиссию интересовало все: от конституции будущего германского союза до создания армии. Много споров вызывало то, какие именно права и свободы должны быть включены в новый основной закон. На первом месте стояли, конечно, гарантии свободы прессы, вероисповедания, передвижения, выбора университета для получения образования. Один австрийский делегат жаловался, что у него на рабочем столе набралось сорок шесть вариантов текста конституции.

Одной из самых острых была проблема отношения в новой германской конфедерации к еврейским меньшинствам. Их положение в германских государствах и княжествах различалось, в тех регионах, которые подверглись французской оккупации или какому-либо влиянию, еврейские общины находились в лучших условиях. Прежние дискриминационные законы были аннулированы и введены новые постановления, гарантирующие равенство. Теперь, после поражения французов, многие города и государства настаивали на ликвидации французских порядков. Оказались под угрозой разгула реакции Вестфалия, Франкфурт, ганзейские города.

Восемь месяцев представители еврейских общин лоббировали свои интересы главным образом закулисно, в салонах, как, например, у Фанни фон Арнштейн. Поборниками прав евреев были и посол Гумбольдт, и канцлер Гарденберг. Они и прежде взаимодействовали в решении этой проблемы. Гумбольдт еще в 1809 году написал трактат о гражданском равенстве. Гарденберг в 1812 году ввел в действие закон об эмансипации прусских евреев. Король Пруссии, особо не интересовавшийся этой проблемой, не мешал реформам.

Еще 4 января 1815 года канцлер Гарденберг, отложив горящие дела по Саксонии, подготовил обращение, призывая предоставить евреям гарантии полного равенства. Он привел убедительные доводы, аргументируя свою позицию: от гуманизма до национальных интересов. Евреи внесли свой вклад в войну с Наполеоном, «проявляя истинное мужество, пренебрегая опасностями» и терпя такие же лишения и бедствия. Евреи, доказывал Гарденберг, играют важную роль в кредитных и коммерческих учреждениях в германских государствах. Возврат к репрессиям приведет лишь к тому, что они начнут уезжать, забирая с собой свои таланты и состояния.

Евреи могли рассчитывать и на содействие Меттерниха и других австрийцев. Их «правой рукой» на Венском конгрессе, похоже, был Фридрих фон Генц: судя по его дневниковым записям, он той весной регулярно с ними встречался. В отличие от Меттерниха и Гумбольдта, не принимавших подарки в виде колец и серебряных подносов за услуги, Генц не был столь щепетилен. От Симона Эдлера фон Лемеля из Праги он получил, например, сначала так называемый великолепный сувенир, потом 1000 дукатов, а затем еще 2000 дукатов, что привело его к выводу о том, что его «финансовые дела складываются неплохо». В защиту евреев активно выступали Ротшильды и на Венском конгрессе, и в Лондоне: семейство играло важную роль в материальной поддержке британского участия в войне и финансировании субсидий, выдаваемых правительством Британии врагам Наполеона.

Но у евреев было и немало противников среди делегатов конгресса, особенно из таких мест, как Бавария, Вюртемберг, Франкфурт, и бывших ганзейских городов Гамбурга, Бремена и Любека. Им не симпатизировал и босс Якоба Гримма граф Дорофей Людвиг Келлер из Гессен-Касселя. Когда в конце мая вопрос о правах евреев официально поставили на германской комиссии, баварский делегат граф Алойс фон Рехберг от души рассмеялся, а вслед за ним захохотали и другие участники совещания.

Тем не менее после долгих пререканий победили Гумбольдт, Гарденберг, Меттерних и их единомышленники, и в новую германскую конституцию было решено включить статью, гарантирующую права евреев. Статья XVI обязывала будущую конфедерацию изыскать возможности для защиты еврейских меньшинств. Сохранялись все существующие привилегии. Венский конгресс положил начало практике обсуждения проблем прав человек на международных мирных конференциях. К сожалению, осталась незамеченной одна неточность, подорвавшая успех правозащитников.

Представитель Бремена сенатор Иоганн Шмидт добился внесения небольшой поправки в статью: формулировку «все права, гарантированные в отдельных государствах» изменили на «все права, гарантированные отдельными государствами». Эта поправка имела далеко идущие последствия. Германские государства начали толковать ее по-своему: дескать, эта конституционная гарантия исключает законы, введенные внешними силами, например французами. Уже через год после конгресса некоторые государства стали открыто игнорировать конституционные права евреев, а такие города, как Бремен и Любек, начали изгонять еврейское население.

Делегатов издательств и книготорговцев тоже ожидало разочарование. В октябре их обнадежили, но с того времени так ничего и не было сделано. На меморандум Карла Бертуха, который он подготовил 14 апреля, никто не обратил внимания. А теперь, когда вплотную встал вопрос о создании германской конфедерации, появились предложения отложить принятие решения по прессе и интеллектуальной собственности до образования союза, который и рассмотрит эту проблему позднее во Франкфурте.

3 июня кто-то внес поправку в статью XVIII относительно свободы прессы и охраны авторских прав. Авторам и издателям обеспечивалась защита от пиратов, но положение о гарантиях свободы прессы изымалось. Его заменили обязательством унифицировать правительственные постановления на этот счет, то есть ввести общие правила «игры в свободу слова». Неизвестно, кто именно выступил с такой инициативой.

* * *

Лидеры конгресса тем временем задумали подготовить общий договор, который бы инкорпорировал все решения, принятые на конференции. Это должно было усилить впечатление единства и согласия. Потенциальному агрессору будет труднее иметь дело с блоком держав, чем с отдельными странами или группами стран.

Поручили возглавить подготовку документа Фридриху фон Генцу, герцогу Дальбергу и лорду Кланкарти. Двое последних были введены в состав редакционной комиссии после того, как от этой чести отказались представитель России граф Анштетт и помощник Талейрана граф де ла Бенардьер. Граф Анштетт мучился подагрой, а французский граф переживал из-за конфискации своей собственности Наполеоном.

Задача перед комиссией стояла колоссальная. Предстояло учесть все решения и резолюции бесчисленных совещаний и переговоров, прошедших за восемь месяцев, и свести их в один документ. А ввиду поразительных успехов Наполеона им надо было спешить.

Кроме того, возникла масса возражений против принятия единого документа. Не свидетельствует ли это о существовании разногласий между державами и не приведет ли к дезертирству отдельных стран? И если даже удастся сохранить единство, то разве война, всегда чреватая неожиданностями, не создаст новые условия, которые превратят договоренности в пустые слова? Мирный договор потеряет свою актуальность сразу же после его подписания.

В конце концов уполномоченные делегаты решили рискнуть исходя из того, что договор в любом случае будет полезен для будущего Европы. Двадцать шесть секретарей, вооружившись перьями, день и ночь трудились над текстом документа, вместившего в себя сто двадцать одну статью.

Долгое время не могли найти нужное определение договора. Вначале его называли просто «договором», «Европейским договором» или «Большим Европейским договором», хотя далеко не все европейские страны в нем участвовали, а некоторые из них не имели ни малейшего понятия о его содержании. Предлагалось назвать его и «Новой хартией Европы». В итоге остановились на «Заключительном акте», что, по мнению Генца, отражало главный смысл всей конференции – подвести итоги победы над Наполеоном.

9 июня 1815 года делегаты конгресса собрались в зале приемов императорского дворца подписывать Заключительный акт – на церемонию, более или менее похожую на реальную конференцию. Но и тогда это не был в полном смысле конгресс: далеко не всем делегатам было позволено участвовать в подписании документа. Подписывали его только представители «комитета восьми», остальные должны были «присоединяться к нему по отдельности». Это решение раздражало и оскорбляло тех, кого снова лишали права голоса.

Не присутствовали на церемонии и многие ключевые участники конгресса. Его хозяин император Франц отбыл на поля предстоящих сражений. Две недели назад уехали царь Александр и прусский король Фридрих Вильгельм. Давно покинул Вену лорд Каслри, а герцог Веллингтон находился где-то под Брюсселем. Из главных персонажей конгресса договор подписывали лишь Меттерних и Талейран. Французский посланник смог поставить свою подпись только благодаря тому, что манкировал приказами короля и задержался в австрийской столице.

Кардинал Консальви еще раньше обозвал конгресс «Вавилонским столпотворением». Начав с прекрасных намерений, его участники не смогли найти общий язык. Теперь Консальви выразил формальный протест по поводу того, как конгресс обошелся с папой. Хотя папские владения и были восстановлены, его святейшество не получил ни Авиньона, ни Феррары.

Изъявлял недовольство и испанский делегат Педро де Лабрадор, отказавшись подписывать договор. Его правительство не соглашалось передать королевскую вотчину Парму жене побежденного узурпатора Бонапарта и не желало отдать Португалии город Оливенса, как того требовал конгресс. В последний момент делегаты отказались вносить какие-либо изменения, убирать статьи или менять формулировки. Лабрадор тоже не хотел уступать. Представители других семи держав тем не менее взяли в руки перья, окунули их в серебряную чернильницу и поставили свои подписи на самом важном документе XIX века. Испания подпишет его только через два года, в мае 1817 года.