Текст книги "Битва дипломатов, или Вена, 1814"

Автор книги: Дэвид Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Глава 2
ДВА КНЯЗЯ

Господи! Кто же устоит перед обаянием человека с такими пороками!

Из диалога с любовницей графа Франсуа Казимира Муре де Монрона о его приятеле князе Талейране

Столовое серебро отполировано, скатерти наглажены, салфетки накрахмалены. Погреба заполнены лучшими винами, в том числе токаем столетней выдержки. Стоимость одной бутылки превышала годовое жалованье младшего профессора Венского университета. Скоро в город хлынут знатные гости, по выражению одного наблюдателя, «словно крестьяне на сельскую ярмарку».

Императорские кареты покрашены в темно-зеленый цвет с желтыми гербами на дверях, кучера оделись в желтые ливреи. Франц приготовил для гостей триста экипажей, одинаково желто-зеленых, что должно было снять проблему первенства. Это было мудрое решение, хотя один из представителей Неаполя, синьор Кастелли, предпочел бы шикарный выезд, сравнивая свою карету с «каморкой служанки на колесах».

В центре всей кутерьмы красовался австрийский министр иностранных дел князь Клеменс фон Меттерних. Ему исполнился сорок один год. У него были вьющиеся белокурые волосы, светло-голубые глаза и гибкая, грациозная фигура фехтовальщика. Князь, чуть выше среднего роста, обладал тонкими, приятными чертами лица и искрометным даром красноречия. Меттерниха называли «Адонисом всех салонов».

Трудно поверить, но этот элегантный, утонченный человек, создавший для Австрии эффективную сеть международных интриг, не родился в стране, которую представлял. Он увидел Вену только в возрасте двадцати одного года. Меттерних – выходец из Рейнланда. Он родился в Кобленце, расположенном на берегу Рейна, в краях, известных своими соборами, террасными виноградниками, и смешанная франко-германская культура не могла не проявиться в его общительном характере.

Если произнести его полное имя, то можно свернуть язык: Клеменс Венцель Непомук Лотар фон Меттерних-Виннебург-Байлштайн. Каждая часть имени отражала либо генеалогию, либо богатую географию поместий в Центральной Европе. Его отец Франц Георг Карл был графом в Священной Римской империи, представителем одной из четырехсот привилегированных семей, удостоенных этого титула. Мать Мария Беатриса фон Кагенегг служила фрейлиной при императрице Марии Терезии. И все же по нормам того времени Меттерних едва ли входил в элиту. Существовала определенная иерархия, в которой князья, маркграфы, герцоги и курфюрсты занимали более высокое положение, чем графы. На протяжении многих лет высшее общество Вены кривилось по поводу малозначительного статуса Меттерниха.

Он взлетел наверх, когда породнился с одним из самых высокородных семейств Вены, женившись на графине Элеоноре фон Кауниц, Лауре, как звал ее Меттерних, внучке князя Венцеля Кауница, прославленного австрийского министра, направлявшего внешнюю политику империи около сорока лет. «Я не знаю, смогла бы какая-нибудь женщина не отдаться ему», – говорила Элеонора, увлекшись Меттернихом. Преодолев немалое сопротивление семьи, они обвенчались в сентябре 1795 года. По всем меркам, их брак не был счастливым.

Меттерних заведет немало любовных связей на стороне; в числе его возлюбленных будут и младшая сестра Наполеона Каролина, и жена французского маршала Жана Андоша Жюно. Он всю жизнь не мог избавиться от привычки к романтическим приключениям, «тайным свиданиям в нанятых каретах, темных гротах и побегам лунными ночами из окон верхних этажей». Лауре приходилось как-то мириться с амурными похождениями мужа.

Подобные супружеские отношения не были необычными в аристократических семьях, но от других донжуанов Меттерниха отличала особая привязанность к детям. Старшая, семнадцатилетняя Мария была его любимицей; своим обаянием, привлекательностью и остроумием она очень походила на отца. Четырнадцатилетний Виктор оставался единственным сыном в семье, и ему прочили большую карьеру в австрийском государственном аппарате (два других мальчика умерли в младенчестве). У супругов имелись еще две дочери: десятилетняя Клементина и Леонтина, трех лет. «Если бы я не стал министром, то мне пришлось бы превратиться в няньку», – шутил Меттерних.

Привела Меттерниха в Вену в ноябре 1794 года Французская революция. Орды фанатиков вошли в Рейнланд, разрушая все на своем пути и угрожая войной местной прилизанной и благонравной аристократии. Меттернихи олицетворяли этот ненавистный для революционеров образ, и они бежали, опасаясь за свою жизнь. Семейное поместье на Рейне было уничтожено, а имущество разграблено.

Неудивительно, что Меттерних всегда боялся войн, этого «страшного изобретения, высвобождающего самые звериные инстинкты и помыслы человека и совершающего самые варварские злодеяния». Последующие события только усилили его первые впечатления. В 1809 году, когда, казалось, наступило время для нанесения удара по Наполеону, Австрия потерпела сокрушительное поражение. Меттерних знал, что в следующий раз страна не выживет.

Именно тогда, в год военной катастрофы, Меттерниха поставили во главе внешней политики. Побывав с дипломатическими миссиями в Дрездене, Берлине и Париже, он стал министром иностранных дел Австрии. За пять лет, предшествовавших Венскому конгрессу, князь смог успешно продемонстрировать свою дипломатическую изворотливость.

Меттерних устроил бракосочетание старшей дочери императора Австрии Марии Луизы с Наполеоном, что вызвало негодование в Вене как действие, оскорбляющее национальное достоинство: австрийцы считали Бонапарта исчадием ада. Для министра это была суровая необходимость, позволившая ему установить союзнические отношения с самой могущественной державой континента, залечить раны и укрепить нацию. В равной мере странным могло показаться и то, что Меттерних не спешил порывать с Наполеоном, когда французская империя начала трещать по швам.

Действительно, он мог казаться несерьезным и поверхностным человеком. Меттерних с легкостью менял приоритеты. То, что еще недавно ему виделось крайне актуальным и важным, внезапно отметалось как «допотопное»: так князь определял устаревшие, по его мнению, концепции. Многих его внешнеполитические флуктуации раздражали. Недоброжелатели говорили, что он порхает от идеи к идее как бабочка, и называли его «министром Баттерфляй».

Сам же Меттерних демонстрировал абсолютную уверенность в своих способностях, шокирующую надменность, подменяя, по словам одного из коллег, «истинное достоинство напыщенностью». Он полностью игнорировал любую критику, и его мало беспокоили возникавшие проблемы. Для многих он был хитроватым, мелкотравчатым и пустяшным фатом, не соответствующим своему положению.

Обожателей Меттерниха в то же время нисколько не смущали негативные высказывания в его адрес. Возможно, и у них имелись для этого основания. Так или иначе, Меттерних создавал впечатление человека ленивого, тщеславного и пренебрежительного. Он намеренно культивировал образ эдакого бесстрастного, игривого и праздного дилетанта. К дипломатии же он относился как к игре в шахматы и мог пойти на любые уловки, чтобы выиграть. Соперники, недооценивавшие его способности, как правило, оказывались в матовой ситуации.

За пять лет министр Меттерних, проявляя искусность и осмотрительность, провел дипломатию Австрии через многие международные бури. После потрясения, нанесенного Наполеоном в 1809 году, и заключения ненавистного, но нужного для Австрии брачного союза с триумфатором князь, когда наступил подходящий момент, в августе 1813 года, переметнулся в коалицию противников Бонапарта, сокрушившую завоевателя. Австрия сыграла свою роль в его падении. Один автор записал Меттерниха в число «самых выдающихся дипломатов современной истории».

Небезопасно было недооценивать обворожительного министра иностранных дел Австрии, не слишком разборчивого в выборе средств для достижения своей цели. Он сам говорил, что его дипломатия состояла из трех компонентов: «Воздержание от обязательств, уклонение от прямого ответа, лесть». Австрия многого добилась благодаря Меттерниху. Новые возможности открывались для нее на Венском конгрессе.

Идея созыва мирной конференции возникла год назад – в середине октября 1813 года, когда союзники одержали над Наполеоном убедительную победу в битве под Лейпцигом, крупнейшем сражении за все наполеоновские войны. Историки назвали трехдневное смертоубийство «битвой народов», Меттерних дал ему определение «битвы мира». Именно тогда в Лейпциге русский царь Александр предложил провести собрание победителей в Вене. Австрийский император сразу же согласился, не стал ждать, когда непредсказуемый государь переменит свое мнение.

Вначале предполагалось пригласить только сюзеренов государств-победителей. Но весной 1814 года британский министр иностранных дел лорд Каслри настоял на том, чтобы в конференции участвовали представители всех воевавших стран. Это условие было специально отмечено в статье XXXII Парижского договора, постановившего, что «общая конференция» всех держав, «участвовавших в войне», должна состояться в Вене не позднее 15 июля. Дату, однако, пришлось перенести с учетом пожеланий царя вернуться в Санкт-Петербург, где он давно не бывал. Открыть конгресс наметили 1 октября.

В Австрии, конечно, понимали, каких огромных расходов потребует организация конференции и торжеств, достойных великой победы, но обременительных для скудных финансов страны. Австрия еще три года назад объявила о банкротстве. Новые банкноты, выпущенные в 1811 году, уже потеряли восемьдесят процентов своей стоимости, а правительство погрязло в долгах. Начиная с 1792 года Австрия воевала с Францией больше, чем какая-либо другая страна, кроме Британии, и ее доходы катастрофически сократились.

Войска Наполеона дважды оккупировали Вену, дважды двор и знать должны были паковать свои ценности и бежать из столицы. От Ульма до Ваграма многие географические названия напоминали о том или ином поражении австрийцев. Известный девиз Юлия Цезаря, начертанный на его колеснице, венские остряки переиначили для императора Франца как venit, videt,perdit («пришел, увидел, потерял»).

Каждый раз – в 1797, 1801, 1805 и 1809 годах – Наполеон, разгромив австрийцев, выдвигал унизительные условия перемирия, требуя территориальных уступок и неимоверных контрибуций. Австрия потеряла Бельгию, Ломбардию, Тоскану, Венецию, Триест, Тироль, Форарльберг, Хорватию, Истрию, Далмацию, Краков, другие польские земли и многие княжества на левом берегу Рейна. Только по договору 1809 года Габсбурги лишились 3,5 миллиона своих подданных, 42 тысяч квадратных миль территории и обязывались выплатить Наполеону 85 миллионов франков. Императору пришлось переплавить значительную часть дворцовой посуды из золота и серебра, чтобы удовлетворить требования Бонапарта.

Габсбурги вряд ли могли получить обратно утерянные территории, да и не все они были нужны австрийцам. Вена согласилась бы уступить Бельгию из-за ее удаленности от Австрии и близости к Франции и отказаться от обременительной короны Священной Римской империи. Но Австрия хотела бы вернуть Северную Италию, Далмацию и другие земли на Адриатическом побережье, отнятые Наполеоном. Итак, для созыва мирной конференции была избрана страна, больше всех натерпевшаяся от войны. Несмотря на финансовую и экономическую несостоятельность, император Франц и князь Меттерних были довольны тем, что им выпала честь выступать в роли устроителей конгресса. Австрия надеялась неплохо заработать на своем гостеприимстве и доброй воле союзников.

В нескольких кварталах от дворца Хофбург около полуночи 23 сентября поселился главный эмиссар Франции князь Шарль Морис де Талейран, преодолев шестьсот миль всего за семь дней. Его карета остановилась возле величественного и стильного дворца Кауница на Иоганнесгассе, 1029 недалеко от собора Святого Стефана и шумной улицы Кёртнерштрассе. Здесь будет располагаться штаб-квартира французской миссии на Венском конгрессе.

Несмотря на удобное местоположение, великолепную парадную лестницу из белого известняка, переполненные винные погреба, дворец не произвел должного впечатления на французов. Ему явно не хватало чистоты и порядка. Французы, сотрудники аппарата, приехавшие в Вену за неделю, были в шоке. Мебель в гостиных все еще покрывали белые простыни, портреты на стенах были завешаны темными полотнами, красные камчатые портьеры изрядно полиняли, хрустальные люстры, завернутые в мешки, нуждались в полировке, матрасы изъела моль. Во дворце не было ни одной приличной комнаты.

Особняк назван именем Кауница, разносторонне одаренного австрийского дипломата XVIII века, сыгравшего главную роль в «дипломатической революции» 1756 года, впервые за многие столетия примирившей двух заклятых врагов – Австрию и Францию. Талейрану импонировало то, что он будет работать в доме, где жил человек, совершивший изумительный прорыв в австро-французских отношениях, и посланник Парижа сам собирался творить чудеса на Венском конгрессе. Однако он осознавал всю сложность своей миссии.

«Мне скорее всего уготована роль мальчика для битья», – говорил Талейран. Действительно, он представлял страну, которая развязала и проиграла войну, принесшую Европе неисчислимые беды, и многие, естественно, винили в этом Францию. И все же, несмотря на опасения, Талейран наилучшим образом подходил для «уникально тяжелой», по его словам, дипломатической экспедиции. Он обладал разнообразными талантами, связями, харизмой, известностью и ситуативным чутьем, отшлифованным в контактах практически со всеми ведущими государственными деятелями наполеоновской эпохи. И в обществе, и в дипломатии он был живой легендой.

Невысокого роста, пять футов восемь дюймов, шестидесятилетний Талейран всегда ходил в напудренном парике, скрывавшем вьющиеся светло-каштановые волосы. У него было тонкое, бледное и, хотя он и перенес в детстве заболевание оспой, гладкое лицо, нос слегка вздернут, лоб высокий, брови густые, а голубые глаза обычно полузакрыты, словно от скуки, на губах – извечно пренебрежительная ухмылка. Его лицо напоминало гипсовую маску, на которой не было никакого движения. О нем говорили: «Пни его сзади хоть двадцать раз, на его лице не дрогнет ни один мускул».

Талейран выглядел так, словно он только что вышел из салона XVIII века: в шелковых чулках, туфлях с бриллиантовыми застежками, узких, до колен, панталонах и бархатном камзоле пурпурного, алого или яблочно-зеленого цвета. На нем всегда был безупречно завязанный атласный накрахмаленный галстук, а обшлага украшены витиеватым шитьем. Он передвигался замедленно, неспешно, подтягивая по полу искалеченную ногу. Это был исключительно элегантный, утонченный, обаятельный и остроумный человек. «Если бы он продавал свои остроты, то я бы с удовольствием разорилась», – сказала о нем одна из его поклонниц.

Хромой французский министр отличался удивительной способностью к выживанию. За тридцать лет он послужил и церкви, и революции, и Бонапарту, и вернувшемуся Бурбону – королю Людовику XVIII. Он, безусловно, имел особый дар казаться незаменимым и вносить свою лепту в каждую приходящую власть.

Многие в Вене не забыли о его прошлом. Лукавый и искушенный в жизненных благах священник оброс поклонниками, любовницами и даже внебрачными детьми (к их числу, возможно, относится и художник-романтик Эжен Делакруа). Общественность пришла в смятение, когда рукоположенный епископ Отенский отказался от сана и, больше того, женился. А за его невестой, красавицей Катрин Гран, тянулось не менее скандальное прошлое. Как говорили злопыхатели, бывший епископ сочетался законным браком с бывшей куртизанкой.

Вдобавок ко всему Талейран превратил свой пост министра иностранных дел в высокодоходный бизнес. Он рутинно брал мзду за услуги – большие суммы денег, бриллиантовые кольца, «подарки» или «гонорары», иными словами, взятки, как бы ни назывались эти подношения. Когда Франция продала в 1803 году Соединенным Штатам Луизиану, он лично положил в карман третью часть из 15 миллионов долларов, оплаченных президентом Томасом Джефферсоном.

Однако его коллег в Вене беспокоили не финансовые делишки и амурные связи и даже не клятвопреступление. Их тревожила близость Талейрана с Наполеоном. Не кто иной, как Талейран помог Наполеону захватить власть во время переворота в 1799 году. Талейран же учил «неопытного и бестактного генерала» большой политике. «Талейран – необычайно умный человек, – признавался Наполеон. – Он всегда давал мне дельные советы».

Однако тот же Талейран, и это все знали, способствовал падению Наполеона. К 1805 году Талейран окончательно понял, что военные победы вскружили голову завоевателю и лишили его способности прислушиваться к советам. Талейран пытался противостоять слепому безрассудству Бонапарта, его агрессивности, авторитаризму, пренебрежительному отношению к покоренным народам. Он добивался от триумфатора невозможного – справедливости и человечности, считая, что только такая политика отвечает национальным интересам Франции. В августе 1807 года терпение Талейрана кончилось. «Я не хочу быть палачом Европы», – сказал министр и подал в отставку.

С опозданием, но Талейран осознал, что за внешним грубоватым обаянием в Наполеоне скрывается страшная личность, обуреваемая страстью к завоеваниям. Наполеон пришел к власти незаконно и мог удерживать ее только лишь насильственными методами, в том числе и непрекращающимися войнами. Франция и Европа смогут жить в условиях мира лишь тогда, когда не будет Наполеона. Легальная борьба с тираном бессмысленна. Необходимы практические меры содействия его противникам. К такому выводу пришел Талейран, и несколько последних лет он оказывал реальную помощь державам, воевавшим против Бонапарта.

Весной 1814 года Талейран отправил в штаб-квартиру союзников послание, советуя им, не мешкая, войти в Париж. Режим Наполеона агонизирует, и наступил момент для решительных действий: «Вы идете на костылях, а вам надо бежать». Записка, составленная симпатическими чернилами, была доставлена через зону боевых действий вовремя. Царь Александр отдал приказ о наступлении, и союзные войска заняли французскую столицу. Бонапартисты называли Талейрана предателем, другие говорили, что он совершил геройский поступок и спас тысячи жизней.

Теперь, осенью 1814 года, прибытие Талейрана в Вену вызывало определенную озабоченность. Конечно, немало дипломатов могли ему аплодировать, отдавая должное его помощи союзникам и желая успеха новому королю Людовику XVIII. Однако никто не забыл одиозное прошлое сиятельного князя, и многие могли бы от него отвернуться. Талейран подобен «обоюдоострому лезвию», предупреждал Меттерних, и «чрезвычайно опасно играть с ним». Князь был мастером манипуляций, мог стать и полезным другом, и опасным врагом. Как и с лезвием, с французским делегатом следовало обращаться со всей осторожностью.

Глава 3
СИЯТЕЛЬНЫЕ ЧУЖЕЗЕМЦЫ

И то верно, этим несчастным королям тоже надо отдыхать.

Принц де Линь

Утром 25 сентября зазвонили церковные колокола, загрохотали пушки, а народ побежал на улицы посмотреть на прибытие самого желанного гостя – русского царя Александра. Его уже славили как нового Александра Великого. Если Наполеон стал «завоевателем Европы», то царя Александра превозносили как «покорителя завоевателя». Вторжение Наполеона в Россию и сожжение Москвы воспламенили его душу, говорил государь. В Вене наступал его звездный час.

Фестивальный комитет постарался устроить царю достойную встречу. Пушки разбудили город еще на заре, оповестив горожан о том, что Александр выехал из близлежащей деревни и через два часа прибудет в столицу. «Какие глупости, – заметил по этому поводу Меттерних, – спозаранку будоражить весь город грохотом пушек лишь для того, чтобы сообщить, что царь находится в сорока лье от ворот».

Погода выдалась в то утро как по заказу: солнечная, теплая, дул легкий ветерок. День был воскресный, и посмотреть на въезд русского царя могли все желающие. А желающих лицезреть знаменитого монарха было великое множество, особенно молодых женщин, помешавшихся на его доблести и красоте.

Царь ехал на белом жеребце-липициане, выращенном в конюшнях австрийского императора, слегка касался своей огромной рукой шляпы или махал ею, одним словом, вел себя как человек, привыкший к приветствиям восторженных толп. Рослый, шесть футов, Александр был действительно хорош собой, обладал остроумием и изысканными манерами. Над высоким лбом курчавились светло-каштановые волосы, опускавшиеся книзу густыми бакенбардами. У него были ослепительно белые зубы, прямой нос, маленький рот и голубые глаза бабушки Екатерины Великой. На щеках у него обычно был румянец, что нередко принималось за стыдливость или застенчивость.

Рядом на таком же скакуне гарцевал король Пруссии Фридрих Вильгельм III, сорокачетырехлетний господин с темно-каштановыми волосами и глазами, синими, как его мундир. Они въезжали в Вену бок о бок, повторяя свое совместное триумфальное вступление в Париж. Проехав весь город, за Таборский мост, они были встречены императором Австрии Францем.

Въезд трех монархов в австрийскую столицу представлял феноменальное зрелище. Их сопровождали эрцгерцоги, генералы, князья бывшей Священной Римской империи, отряды солдат в национальных униформах наполеоновских войн. Процессия прошла под каштанами парка Пратер, через ворота Красной башни, по узким улицам города и через час остановилась во внутреннем дворе императорского дворца. «Парад получился блистательный и помпезный, – констатировал полицейский агент, стоявший в толпе. – Сохранялся полный порядок, никаких происшествий и эксцессов».

Австрийский император устроил официальный завтрак для царя, королей Пруссии, Дании и Вюртемберга. Отсутствовал только баварский король, который должен был прибыть через три дня. Редкий случай, когда за одним столом могли встретиться так много монархов; в Вене осенью 1814 года это стало почти обыденным явлением.

* * *

Царь Александр, безусловно, был одним из самых загадочных и труднопостижимых венценосцев на Венском конгрессе. Томас Джефферсон называл его «маяком просвещенности». «Не существует человека более добродетельного и более преданного делу совершенствования человечества», – говорил о нем американский президент. Другие считали этого «святого» страшным грешником, чьи руки обагрены кровью.

Александр рос в довольно необычных и трудных условиях. Бабушка, Екатерина Великая, баловала его, проча на престол. Он воспитывался в духе Просвещения, ему прививались благоразумие, свободомыслие, чувство справедливости и любовь к народу, уважение к писаной конституции. Может показаться странным – зачем все эти ценности человеку, которому назначено править одним из самых авторитарных режимов в мире?

Одержимость внуком и явно предпочтительное к нему отношение Екатерины раздражали отца Александра, ее собственного сына, великого князя Павла. По натуре чрезвычайно ревнивый, Павел издевался над сыном, унижал его и морально, и физически. Когда в 1796 году Павел стал царем (вопреки прямым указаниям Екатерины возвести на трон внука), надругательства над Александром продолжались. За непредсказуемые приступы жестокости Павла прозвали «безумным». Глумление прекратилось только в марте 1801 года, когда царь был зверски убит. Группа заговорщиков, в которую входил и командир элитного Семеновского полка, ворвалась во дворец и задушила ненавистного монарха в его покоях.

Именно насильственная смерть привела молодого, идеалистичного Александра на престол. Долгое время обсуждалась версия причастности двадцатитрехлетнего великого князя к убийству И современники, и некоторые историки обвиняли Александра в прямом соучастии. Высказывались и предположения, будто Александр знал о готовящемся покушении, но ничего не сделал, чтобы его предотвратить. Так или иначе, Александра всю жизнь мучило чувство вины, он плохо спал, слыша по ночам истошные крики отца.

Брак его тоже оказался несчастливым. Он женился на Елизавете Баденской, германской принцессе с белокурыми, пепельного оттенка, волосами и яркими глазами, по некоторым описаниям, «одной из самых красивых женщин на свете». Вместе они выглядели как два ангела – Купидон и Психея, так говорила о них Екатерина Великая. Но они совершенно не подходили друг другу и жили практически раздельно. Елизавета все время чувствовала себя чужеземкой, «одинокой, одинокой, абсолютно одинокой женщиной».

Оба заводили любовные связи на стороне: царь – с Марией Нарышкиной и даже, как говорят, с сестрой, великой княгиней Екатериной; Елизавета – с разного рода людьми, от солдат до «неопределенных интимных отношений» с очень милой графиней. В любовниках императрицы был и один из ближайших советников царя – князь Адам Чарторыйский, польский патриот, приехавший в Россию после падения Польши и завоевавший доверие государя. Александра нисколько не беспокоили связи супруги со своим советником. Напротив, он даже поощрял их ввиду собственного вольного поведения.

К моменту прибытия на конгресс в Вену Александр правил Россией уже тринадцать тяжелых лет. За это время страна подверглась нашествию наполеоновских войск – шестьсот тысяч человек – в то время самая большая армия в мире. Разрушены многие деревни и села, убиты и искалечены сотни тысяч людей, дотла сожжена Москва. Россия имела право требовать компенсации за нанесенный Наполеоном ущерб. По меньшей мере никто не мог игнорировать ее потери. Ни при каких обстоятельствах царь не пойдет на уступки по такому важному для него региону, как Польша.

Александру еще предстояло определить свою позицию по этой проблеме, хотя он уже обещал воссоздать Польское королевство, объединив часть Польши, унаследованную от Екатерины Великой, с землями наполеоновского Варшавского герцогства, оккупированными его войсками. Царь, казалось, говорил искренне, и многие польские патриоты поверили ему на слово. Однако оставалась возможность, что он не выполнит свое обещание. А если и выполнит, то станет ли его творение действительно свободным и независимым?

Конечно, многих беспокоило то, что Россия благодаря Польскому королевству продвинется далеко на запад. Не устраивало и близкое соседство с обидчивым и непредсказуемым царем. Особенно этим были озабочены Каслри и Меттерних. Не превратится ли Россия в новую мощную державу, превосходящую по силе империю Наполеона?

Александр уже нашел сторонника в лице своего спутника и друга – короля Пруссии. Между ними сложились товарищеские отношения, скрепленные действием, достойным театральной мелодрамы. В 1805 году Александр приезжал в Берлин, царь и король вместе спустились в склеп просвещенного деспота Фридриха Великого и у его гробницы поклялись в вечной дружбе.

За годы войны эмоции позабылись, и две страны даже предавали друг друга. Когда наступили иные времена, они признали свои ошибки. Теперь два монарха снова поклялись действовать сообща и скрепили возобновленный союз сделкой: Россия получит Польшу, а Пруссия, в обмен на поддержку (и отказ от своей доли польской территории), возьмет себе часть центральной и восточной Германии, известную как Саксония. Они изложили взаимные обязательства в секретном Калишском договоре, подписанном в феврале 1813 года, и договорились поддерживать друг друга, невзирая ни на какие обстоятельства.

«Не поверите, как красиво в моих комнатах, когда их заливает солнечный свет!» – сказал как-то Меттерних, восхищаясь высокими, в восточном стиле окнами в своем кабинете в министерстве иностранных дел. Скоро ими будет восторгаться не только он один.

В конце сентября 1814 года, перед открытием конгресса, на министерство Меттерниха навалились неотложные дела: нескончаемый поток депеш, подготовка повесток дня для заседаний, проектов протоколов и решений, организационное обеспечение конференции, председателем которой он уже неофициально числился. «Беспросветная мука!» – не выдержав, признался князь в один из самых напряженных дней.

Как и следовало ожидать, гости хлынули в белокаменное здание государственной канцелярии, где располагалось ведомство Меттерниха, монументальное сооружение XVIII века.

Канцелярию называли еще Балльхаусом, поскольку здесь прежде размещался теннисный корт Габсбургов. Критики Меттерниха находили это определение очень удачным ввиду игриво-фривольного стиля его дипломатии.

Кабинеты Меттерниха с живописными окнами располагались на втором этаже. В главной переговорной комнате стены от паркетного пола до потолка с новой лепниной были покрыты зеленой камкой. В интерьере преобладало темное дерево, на стенах висели картины в позолоченных рамах, повсюду белели мраморные бюсты. Меттерних недавно поставил здесь новый мраморный камин, завез из Парижа мебель. Он был уверен в том, что в этой комнате ему предстоит провести немало времени.

В большой приемной с потолком высотой восемнадцать футов всегда толпились люди. Посетители, пришедшие к Меттерниху, томились в долгом ожидании, рассказывали друг другу истории или разглядывали книги в сафьяновых переплетах, расставленные на полках из красного дерева вдоль стен.

Кто шел к Меттерниху? Вот типичный утренний сеанс. Ждет приема в кабинете с окнами в восточном стиле канцлер Пруссии Карл Август фон Гарденберг. Он приехал в Вену несколько дней назад и испытывал трудности добиться аудиенции у австрийского министра иностранных дел, окрестив его «министром-невидимкой». Рядом скучает посланник баварского короля фельдмаршал князь Карл Вреде. Неподалеку стоят четверо мужчин в длинных черных мантиях с сияющими серебряными мальтийскими крестами – представители элитного Мальтийского рыцарского ордена, основанного крестоносцами еще в XII веке.

Можно не сомневаться, рыцари хотели, чтобы им вернули сокровища, украденные Наполеоном в 1798 году. Он обчистил остров, забрав золотые и серебряные кубки, чаши и драгоценности, накопленные в хранилищах с XIII века. Рыцари надеялись и на то, что им также возвратят сам остров. Британцы, освободив Мальту от Наполеона, пообещали отдать ее ордену, но всячески затягивали дело и, по мнению великого магистра, не проявляли никакого желания сдержать свое слово. Великий магистр был прав. Британцы искренне полюбили великолепный стратегический остров с прекрасной военно-морской базой и постарались закрепить его за собой в Парижском договоре.

В приемной находилось и множество других ходоков, в том числе две-три дюжины германских дворян, бывших рыцарей бывшей Священной Римской империи. Эти аристократы лишились древних привилегий и родовых владений, когда Наполеон демонтировал империю, обрубил и расчленил ее западные края, подарив земли вассальным королевствам Баварии, Вюртемберга и Вестфалии. Германские рыцари добивались восстановления прав и собственности и, по возможности, самой Священной Римской империи.