Текст книги "Битва дипломатов, или Вена, 1814"

Автор книги: Дэвид Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Не удостоив своим присутствием бал у Разумовского, Меттерних искал встреч с герцогиней де Саган. Он ждал от нее писем, ему не хватало ее общества, ее сочувствия, особенно необходимого сейчас, когда князь оказался в дипломатическом цейтноте. «Черкните хотя бы несколько слов, – умолял Меттерних герцогиню. – Мне очень грустно. А я должен быть сильным, как никогда».

Перед Новым годом Меттерних снова послал герцогине записку, слезно прося о встрече. Он добивался свидания с ней с упорством маньяка. Но герцогиня ответила, что она «устала как собака, больна и вряд ли в ближайшие дни поднимется с постели».

Однако, как Генц записал в дневнике, он в тот вечер заезжал во дворец Пальма и выпил рюмку или две с герцогиней де Саган. Она была совершенно здорова и веселилась в компании сестры Доротеи, графа Клама-Мартиница и князя Альфреда фон Виндишгрёца.

Наверно, в канун Нового года Меттерниху было особенно одиноко и тоскливо. Он в третий раз попытался выклянчить у герцогини свидание. «Мне бы очень не хотелось провести первый день нового, 1815 года, так и не увидев вас», – написал князь.

Прежде чем зазвенели бокалы шампанского, во дворец Пальма был доставлен пакет из магазина венского ювелира. Открыв маленькую атласную коробочку, герцогиня обнаружила в ней золотой браслет изумительно тонкой работы, украшенный бриллиантом, рубином, изумрудом и аметистом. Во времена романтизма каждый камень имел свою символику. Бриллиант и рубин говорили о любви и верности; два других знаменовали дни рождения: аметист – герцогини де Саган, изумруд – князя Меттерниха. Посыльный принес пакет, как и заказывал князь, «к бою часов в полночь».

Меттерних приложил к подарку письмо, разъясняя символическое значение буквы G, выгравированной на каждом камне: «Я был бы счастлив сам надеть этот браслет на вашу прелестную руку и сказать: «Gottgebe Gnade, Gluck, Gedeihen» («Да пошлет вам Господь свое благословение, даст вам благоденствие и счастье»)».

Что делал сам Меттерних в новогоднюю ночь, неизвестно. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона утверждает, что видел его на новогоднем балу у графа Зичи, и это вполне возможно, хотя нельзя не учитывать склонность молодого лирика к несколько вольному обращению с датами. Более вероятно, что князь, отложив гусиное перо и отправив посылку около одиннадцати вечера, провел ночь в одиночестве в кабинете государственной канцелярии.

Глава 21
РЕКВИЕМ

Я согласен с вами: на Талейрана нельзя положиться. Но я не знаю, кому еще, как не ему, может довериться его величество.

Лорд Каслри

Отпраздновав наступление нового года, означающее и приход сезона карнавалов, обитатели Вены, как коренные, так и приезжие, предвкушали новую череду светских развлечений. Балы, рауты, спектакли, концерты, «живые картины» должны были скрасить долгие зимние вечера.

Ранним утром в первый день нового года в посольстве Каслри на Миноритенплац появился замерзший и уставший путник. За шесть дней он пересек всю Центральную Европу, последнюю сотню миль – по ледяным дорогам, в снег и дождь. Посыльный привез для Каслри новости: война Британии с Соединенными Штатами закончилась. Перед Рождеством британские и американские дипломаты на встрече в Генте наконец договорились о мире.

То были необычайно добрые вести для Каслри, запутавшегося в паутине венских переговоров. По крайней мере он освободился от груза войны на другом конце света.

Лорд Каслри незамедлительно отправил гонцов к Меттерниху и Талейрану: надо срочно встретиться. «Я поспешил поздравить Каслри, – говорил Талейран. – Но я не забыл поздравить и себя». Талейран хорошо понимал исключительную важность прекращения войны в Америке.

Теперь Великобритания могла сосредоточить свое внимание только на Европе. Высвобождались фрегаты и линейные корабли, застрявшие в Новом Свете, как и миллионы фунтов стерлингов. Если Пруссия и дальше будет настаивать на своих притязаниях, то Великобритания направит всю военную мощь на поддержку дипломатических усилий.

Получая поздравления на балу во дворце Хофбург по случаю подписания мира, лорд Каслри многозначительно произнес: «Наступает золотой век». В салонах и гостиных Вены бурно обсуждали загадочную фразу британского министра иностранных дел. Имел ли он в виду то, что посланники скоро придут к согласию и не допустят скатывания к новой войне? Или, может быть, как саркастически заметил один британский дипломат, Каслри намекал на то, что Великобритания осыплет золотом союзников, поддерживающих ее политику? Смысл своих туманных слов раскрыл сам лорд Каслри.

Новый год действительно оказался щедрым на хорошие новости. Талейран в депеше королю с удовольствием сообщил, что за прекращением войны между Британией и Соединенными Штатами последовало еще одно знаменательное событие. Почувствовав силу, лорд Каслри сделал Талейрану предложение: Лондон готов заключить альянс со своим заклятым врагом – Францией.

Каслри допекло наглое поведение Пруссии и России. Высокомерие и воинственность прусской делегации никак не способствовали переговорам. Британец посчитал, что пакт с Францией позволит избежать военного конфликта. Единственная проблема состояла в том, что его инициатива не была санкционирована. Строго говоря, она шла вразрез с официальными указаниями правительства.

Трехсторонние переговоры велись в тайне, соглашение готовилось в спешке, и его подписали 3 января 1815 года. По договору, Британия, Австрия и Франция брали на себя обязательство прийти на помощь друг другу в случае агрессии и выделить по сто пятьдесят тысяч штыков, правда, Британия зарезервировала за собой право заменить квоту солдат дополнительным финансированием. Ничего не говорилось о том, что следует помогать союзнику и в том случае, если он совершит нападение. Альянс, следовательно, имел исключительно оборонительный характер.

В тот день, когда был подписан секретный договор, британское посольство устроило званый вечер. Два итальянца играли на гитаре и скрипке, Талейран, как обычно, играл в карты, Меттерних любезничал с дамами, а лорд Каслри отплясывал неистовый шотландский рил. Министров ни разу не видели вместе. Никто даже не догадывался, что эта троица только что поставила подписи под документом, который существенно повлияет на ход всего переговорного процесса на Венском конгрессе.

Теперь Талейран с полным правом мог поздравить себя. За три с половиной месяца, прожитые в Вене, он вывел униженную и побежденную Францию в высшую лигу великих держав. Конгресс зашел в опасный тупик. Британия и Австрия предпочли вступить в тесное партнерство с противником, с которым они воевали почти четверть века, а не с союзниками по коалиции, нанесшей ему поражение.

В городе шли разговоры о каком-то секретном пакте. Но никто не знал в точности его суть, и слухи о нем растворялись в массе других сплетен. Людей больше занимали пересуды о грядущей войне и втором браке вдового короля Пруссии (в жены ему прочили Марию Луизу!). В народе злословили и о том, что русский царь подхватил венерическую болезнь, и будто бы скоро почти всех делегатов выгонят с конгресса, назначив новую команду, которая доведет его до конца.

Первые признаки того, что альянс состоялся, появились, когда на одной из встреч «Большой четверки» в начале января Меттерних предложил подключить к дискуссиям Талейрана. Его сразу же поддержал лорд Каслри, прусские представители замешкались, но, к удивлению всех, не выдвинула никаких возражений делегация России. С чего это вдруг Россия согласилась взаимодействовать с Британией и Австрией? Вопрос не риторический, поскольку царь в последнее время явно стал покладистее. Он, как выразился Меттерних, испытывал очередную «эволюцию настроений ума». Царь Александр даже изъявил готовность обсуждать проблему Польши, от чего прежде недвусмысленно отказывался. Что с ним произошло?

Безусловно, свою роль сыграло новое международное обстоятельство – Британию больше ничего не сдерживало за океаном. Царь, естественно, начал сомневаться в разумности безоговорочной поддержки Пруссии. К тому же Александр подозревал, что между Британией, Австрией и Францией заключена какая-то сделка. Повстречав 7 января Каслри, царь попросил его подтвердить слухи об альянсе. Британец ушел от прямого ответа, сказав лишь: «Если вы будете исходить из интересов мира, то вам нечего бояться».

Последние дни царь выглядел серьезным и задумчивым. Ему явно наскучили балы и перебранки. По мнению некоторых историков, Александр снова ударился в мистику, подобно тому как это случилось с ним в 1812 году во время вторжения Наполеона в Россию. У государя не так давно появилась поклонница, посылавшая ему необыкновенные письма, которые он, можно сказать, проглатывал.

Автором писем была баронесса Юлия фон Крюденер, пятидесятилетняя вдова из Лифляндии, увлекшаяся апокалипсической мистикой. В своих посланиях баронесса убеждала царя в том, что ему предстоит исполнить «божественное предначертание», как и в темные времена наполеоновского нашествия. Что бы ни говорили о нем на конгрессе, она знает: «В его душе таятся глубокие и прекрасные чувства».

Количество льстивых писем зимой значительно возросло, и они попадали к царю при помощи верной подруги ясновидицы Роксаны Стурдзы, фрейлины супруги Александра. Государь привык получать письма баронессы, он с нетерпением их ждал и обсуждал все нюансы с фрейлиной. Они обычно встречались наедине, в ее покоях, в крошечной комнате на четвертом этаже дворца Хофбург. Там они могли общаться без посторонних глаз, как «спиритические муж и жена».

Время от времени баронесса снабжала царя пророчествами и видениями. Еще осенью она предупреждала: «Вы даже не представляете, каким ужасным будет 1815 год». Крюденер писала:

«Вы думаете, что конгресс благополучно разродится? Откройте глаза. Император Наполеон уйдет с острова. Он станет еще могущественнее, чем прежде, но те, кто его поддержат, подвергнутся преследованию и наказанию. Они не будут знать, где и как сложат свои головы».

Для царя эта женщина была «Богом посланной прорицательницей», и он хотел непременно с ней встретиться.

Однако, помимо мистики, имелись и другие причины резкой перемены в поведении Александра. Он стал уступчивее, наверно, еще из-за того, что ему начал претить альянс с Пруссией. После того как Гарденберг показал царю конфиденциальные письма Меттерниха, австрийский министр иностранных дел ответил тем же: разрешил Александру прочитать одно из писем прусского канцлера. В этом послании Гарденберг неосторожно признался, что поддерживает политику России относительно Польши только в силу двух факторов: во-первых, он следует официальному курсу Пруссии, а во-вторых, действия России в Польше в итоге ее ослабят.

Александр не мог не задуматься: он поддерживает прусские территориальные претензии и что же получает взамен? Так называемый союзник держит камень за пазухой. Более того, этот «союзник» может втянуть Россию в ненужную войну из-за Саксонии. Разочаровавшись в пруссаках, царь снова ощутил себя борцом за мир.

Действительно, у Александра были основания для того, чтобы пойти на сближение с Британией и Австрией. Пруссии угрожало остаться в гордом одиночестве. Талейран получил полное право войти в управляющий комитет «Большой четверки», центральный орган руководства Венским конгрессом.

Встретив Новый год, Меттерних решил все-таки навести порядок в своем образе жизни – расставить точки над i в отношениях с герцогиней де Саган. Она приняла дорогой новогодний подарок, но по-прежнему предпочитала князю-дипломату князя-кавалериста, и Меттерниху ничего не оставалось, как признать суровую реальность. В тот же день, когда министр подписал секретный договор с Британией и Францией, он отправил еще одно послание герцогине, пытаясь объяснить иррациональность своего душевного состояния:

«Два года я был вашим влюбленным поклонником. Я любил вас и продолжаю обожать вас. Вы не любили меня уже тогда, когда я полюбил вас. Как часто это бывает среди людей! Я не отчаивался. Я не просил вашей любви, мне нужна была определенность: отказ или надежда. Вы не лишали меня надежды. Вы поддерживали это непреодолимое чувство, вы подпитывали его, даже видя, что оно подрывает мои способности сохранять собственное достоинство».

«Призванный вести за собой двадцать миллионов человек, я должен был знать, как управлять самим собой», – с горечью признавался Меттерних. Похоже, князь действительно начал сжигать мосты, оставляя в прошлом свои переживания.

Меттерних теперь все силы направил на то, чтобы, пользуясь преимуществами секретного пакта с Британией и Францией, сформировать мощную международную оппозицию Пруссии. С ним солидаризировались Бавария и многие другие малые германские государства, озабоченные своей безопасностью. Некоторые из них даже давали обязательства не вступать ни с кем в переговоры без консультации с Австрией. Тройственный договор, таким образом, не только способствовал преодолению тупиковой ситуации, сложившейся на конгрессе, но и усиливал влияние Австрии в Центральной Европе.

Благодаря принципиальной позиции в отношении Саксонии и вхождению в управляющий комитет значительно возрос и авторитет Талейрана. Он использовал любую возможность для того, чтобы поднять международный престиж Франции.

К несомненным успехам его дипломатии следует отнести реквием – заупокойную мессу по королю Людовику XVI, отправленному революционерами на гильотину в 1793 году. 21 января 1815 года исполнялась двадцать вторая годовщина со дня «кровавого кошмара и вечной скорби» (слова Талейрана), и французский посланник решил приобщить к этой траурной дате все венское международное сообщество – провести торжественное искупительное богослужение.

Австрийский император, узнав о замысле Талейрана, предложил свою помощь: как-никак, а Людовик XVI приходился ему дядей, а Мария Антуанетта – тетей. Участие императора Франца обеспечивало Талейрану высочайший уровень и массовость мероприятия. Австрийский монарх, конечно же, предоставил ему самый грандиозный и величественный храм Вены – средневековый шедевр готики, собор Святого Стефана.

С благословения императора Талейран заручился и поддержкой фестивального комитета. Организаторы балов и концертов на этот раз с таким же рвением готовили собор Святого Стефана к скорбному богослужению. Стены церкви были задрапированы черным бархатом, в центре выросла пирамида, а у ее подножия появились четыре статуи, символизирующие «скорбящую Францию», «проливающую слезы Европу», «Веру, держащую в руках Завет Людовика XVI» и «Надежду, возводящую глаза к небесам». На всех колоннах висели гербы Бурбонов.

На траурную церемонию, как и обещал, приехал император Франц. Императрица не смогла прибыть, сославшись на нездоровье. Зато один за другим заняли свои места на платформе, покрытой черным бархатом с серебряными кистями, все остальные венценосцы. На хорах разместились члены дворянского ордена Рыцарей Золотого руна и участники Венского конгресса. В нефе тоже сидели именитые персоны, дам в вуалях провожал к скамейкам благолепный французский посол маркиз де ла Тур дю Пен. Места, отведенные для публики, заполнились мгновенно – море меховых шуб.

Мессу отправлял духовник императора, архиепископ Вены. Столичный Hohkapellmeister Антонио Сальери дирижировал хором, состоявшим из двухсот пятидесяти певчих; для хора музыку написал пианист Талейрана Сигизмунд Нейкомм. Затем к присутствующим обратился с речью приходский священник церкви Святой Анны аббат де Зеньелен. Это была не поминальная молитва, не лекция и не проповедь; это была именно речь, страстная, зажигательная. Аббат посвятил ее очень актуальной теме: «Учись утверждать сердце свое в страхе имени Господа».

Священник сначала воспел славную 1400-летнюю историю французской монархии, а потом так же пламенно обрушился на Французскую революцию и ее преступления против легитимной королевской династии. Можно было не сомневаться в том, что текст писал лично Шарль Морис Талейран или по крайней мере его редактировал. Наверняка он же постарался, чтобы на церемонии непременно присутствовали царь России и король Пруссии. Во-первых, это будет для них уроком, а во-вторых, что еще важнее, вся Европа увидит их на поминании французского короля.

Спустя двадцать два года убиенный король Людовик XVI наконец удостоился заупокойного чествования. Как и все другие проекты Талейрана, богослужение в соборе Святого Стефана преследовало несколько целей. Он воздал дань и восславил прошлое, подчеркнул важность легитимности власти и ненавязчиво, но наглядно продемонстрировал правомерность сохранения легитимного короля Саксонии и восстановления легитимного короля Неаполя.

В конце дня гильотинированный король поминался на званом вечере с банкетом. Талейран заставил всю Вену почтить Францию и ее историческую королевскую династию. Это было несомненным дипломатическим достижением.

Глава 22
БОЛЬШОЙ САННЫЙ ВЫЕЗД

Остерегайся союзника так же, как и врага.

Меттерних

Утро 22 января выдалось морозное и метельное, словно специально для долгожданного санного выезда. На Йозефсплац, дворцовой площади Хофбурга, своих ездоков ждали тридцать больших саней, таких же позолоченных и роскошных, как и кареты Габсбургов. После обеда сюда прибудут сановные участники международного форума и помчатся по заснеженным улицам Вены и дальше во дворец Шёнбрунн на грандиозный зимний карнавал.

Толпы людей начали собираться на центральной площади с самого утра. Всем хотелось взглянуть на сказочные сани, обитые изумрудно-зеленым бархатом и сияющие золотой отделкой и серебряными колокольчиками, погладить теплые морды лошадей в попонах из мехов и тигровых шкур. Зрелище было поистине красочным, ярмарочным. «Золото, алые шелка, зеленый бархат» на фоне белого снега произвели глубокое впечатление на швейцарского банкира Жана Габриеля Энара.

Фестивальному комитету пришлось заниматься не только организацией санного выезда, но и решением сложнейшей протокольной проблемы. Как расположить весь этот сонм венценосцев, князей и герцогов? Кто должен ехать первым? Кого и с кем рассаживать в санях? И комитет нашел простой выход: положиться на фатум. Иными словами, провести лотерею.

Если судить по результатам розыгрыша, то устроителям удалось каким-то образом повлиять на фортуну, с тем чтобы избежать дипломатических распрей. Русский царь, недовольный чрезмерной пышностью экспедиции, «вытянул» свою очередную любовь, салонную обольстительницу княгиню Габриеллу Ауэрсперг. Королю Пруссии, тоже пребывавшему не в духе, «досталась» дама, к которой он в данный момент питал нежные чувства, – графиня Юлия Зичи.

Впереди шли кавалеристы, за ними – на гигантских санях – оркестр с трубами и литаврами. Блистательный санный поезд возглавили австрийский император и русская императрица в шубке, отделанной соболем и зеленым шелком, в гармонирующей зеленой шапке, украшенной плюмажем, и в бриллиантах, которые когда-то носила Екатерина Великая. В меховых одеяниях участниц санного пробега преобладали пурпурный, розовый и фиолетово-синий цвета, джентльмены вырядились в длинные польские утепленные пальто, обрамленные дорогими мехами.

Не всем понравилась идея прокатиться в санях. Сильный ветер заставил забраться в карету снова занемогшую императрицу Марию Людовику. То же самое сделали король и королева Баварии. Фестивальный комитет был даже рад этому. Запасные сани пригодятся на каверзных сельских дорогах. Замыкали процессию еще одни гигантские сани, в которых восседал второй оркестр, игравший военные марши.

Около двух часов пополудни все участники заезда, включая музыкантов, расселись по саням. Зазвучали трубы, фанфары, и санный поезд приготовился к старту.

Но случилось непредвиденное. Внезапно на Йозефсплац вылетела карета и остановилась на выезде с площади. Когда возницу вежливо попросили освободить дорогу, он наотрез отказался отъехать в сторону. Его попросили второй раз, третий, бесполезно. В дело вмешался камергер императорского двора, послав на место происшествия самого дюжего молодца из своей команды. И тут выяснилось, что несговорчивым кучером был не кто иной, как британский посол лорд Стюарт. Он еле держался на ногах.

По личному распоряжению императора карету отвели с дороги, и сани с коронованными ездоками медленно тронулись в путь, неспешно, величаво, давая возможность собравшемуся вокруг народу поглазеть на парад владык Европы. Миновав улицы внутреннего города, возницы отпустили вожжи, и лошади, почувствовав свободу, рванулись вперед. Во дворце Шёнбрунн их ждал овес, а пассажиров саней – банкет и бал.

На полпути многоцветная санная процессия остановилась у памятника польскому королю Яну III Собесскому, спасшему в сентябре 1683 года Вену от осаждавших ее турок. Здесь можно было передохнуть, поправить сани и, самое главное, совершить важный дипломатический акт – отдать дань человеку и стране, оказавшей добрую услугу Европе. Неплохой пропагандистский ход, если учесть, что польская проблема вкупе с Саксонией завела Венский конгресс в тупик.

Нарядная кавалькада быстро докатилась до летнего дворца, сейчас больше напоминавшего зимний замок страны чудес. Озеро сверкало льдом, как «отполированное зеркало», и оно было усеяно танцующими конькобежцами. Катились по льду «венецианские гондолы», сиял серебряными крыльями «лебедь», грациозно вальсировали девушки, одетые как «голландские молочницы». Предприимчивые лавочники, надев коньки, предлагали «подкрепиться горячительными напитками».

Внимание всех приковал к себе одинокий фигурист, крутившийся волчком и выделывавший немыслимые зигзаги, петли и восьмерки. Особенно восторженные аплодисменты раздались, когда он, застыв на мгновение, покатился и выписал на льду имена присутствующих венценосных дам. Виртуозным фигуристом оказался британский дипломат, член Лондонского клуба конькобежцев.

Вечером участники санного выезда слушали оперу «Золушка», разбавленную балетными сценами, отрепетированными специально для этого случая. Мария Луиза, прихватив с собой сына, вроде бы уехала из дворца еще утром, чтобы не лицезреть веселое празднество. По другим сведениям, она оставалась дома и посматривала «в глазок» на гулянье. Некоторые очевидцы были уверены в том, что они видели, как сын Марии Луизы, маленький принц, катался на санках с горки у дворца. Зимняя вылазка завершилась посиделками в гостиных среди апельсиновых деревьев, мирт и других экзотических растений из императорской оранжереи.

Это было замечательное шоу, без сомнения, самое грандиозное катание на санях в истории. Граф Опост де Ла Гард-Шамбона, как всегда, пришел в неописуемый восторг и записал в дневнике: «Зрелище – потрясающее! Вряд ли такое когда-либо повторится». Его друг граф де Витт тоже восхитился «великолепием, живописностью и элегантностью» зимней забавы. Он сожалел лишь о том, что фестивальный комитет не догадался возвести посередине озера ледяной дворец.

Повеселившись в Шёнбрунне, гуляки под звон бубенцов и с пылающими факелами вернулись в Вену, спеша на бал-маскарад во дворце Хофбург. «Они покатались на все пятьдесят, – ворчали венцы. – И кто знает, сколько еще будут резвиться на наши деньги». Только что власти ввели новый налог, увеличивший поборы сразу на пятьдесят процентов. Конгресс, который должен был уже завершиться, требовал все новых и новых затрат.

Тайный альянс, более сговорчивый царь, расширенный состав управляющего комитета – все эти новые факторы, казалось, должны были ускорить решение проблем, стоящих перед конгрессом. Однако ничего не менялось.

Британия, Австрия и Франция обязались совместно противостоять агрессии, но оставались неясными способы и масштабы противодействия и то, что следует считать агрессией. Талейран, конечно, настаивал на том, чтобы вынудить Пруссию отказаться от территориальных претензий, даже если это приведет к войне. На его стороне международное право, справедливость, общественное мнение, и решительное столкновение лишь поднимет всю Европу на борьбу за правое дело.

Лорд Каслри не соглашался. Он не хотел провоцировать Пруссию, считая, что компромисс наилучшим образом отвечает интересам и Британии, и Европы. Если Пруссия желает получить приличный кус Саксонии, включая Лейпциг и мощные крепости Эрфурт и Торгау, то почему бы не отдать их? Зачем идти на риск развязать войну из-за каких-то «деталей»? Правительство Британии поручило ему сберечь королевство Саксонию или, точнее сказать, «ядро Саксонии». Он и намеревается это сделать, правда, согласно его замыслу, «ядро» получалось куцым.

Меттерних запутался где-то посередине, но тяготел больше к Талейрану. Расхождения между тайными союзниками обострились, и Каслри вновь оказался в изоляции. 24 января во время очередного бурного обсуждения размеров прусского пая Каслри поставил вопрос ребром: либо союзники принимают его предложение насчет малой Саксонии, либо Англия покидает конгресс.

Каслри почти не блефовал, хотя его угроза и могла показаться неправдоподобной. Недовольство Лондона ясно указывало на то, что ему в любом случае придется уехать из Вены. Политика, проводимая им на конгрессе, вызывала серьезную критику дома, особенно со стороны оппозиционной партии вигов. Каслри должен вернуться в Лондон, чтобы защитить себя. Правительство могло отозвать его в любой момент.

Лорд Каслри загнал себя в угол, и ему нужны были хоть какие-нибудь достижения. Если разрешить польско-саксонский кризис, то сдвинутся с места и другие переговоры. Он не мог приехать домой и предстать перед враждебной палатой общин, не имея при себе практических результатов.

Не получив поддержки в кругу тайных союзников и подталкиваемый необходимостью совершить срочный дипломатический прорыв, Каслри предпринял очередной неожиданный маневр. Зажав гордыню в кулак, он обратился за помощью к русскому царю. Может быть, Александр поговорит с королем Пруссии и склонит его к компромиссу? По иронии судьбы все свои надежды он теперь возлагал на колосса, которого больше всего опасался и против которого настраивал других.

В своем памфлете «De L’Allemagne» («О Германии»), изданном за год до конгресса, мадам де Сталь писала о пустопорожности фешенебельных венских салонов:

 «Сколько времени тратится на одевание, ожидание экипажа, на дорогу, на сиденье за столом, и все это ради того, чтобы три часа выслушивать избитые изречения».

Эта процедура повторяется три, четыре, пять раз в неделю, пожирая время и отупляя мозги. Мадам де Сталь называла салоны «ловким изобретением бездарей, томящихся от недостатка умственных способностей».

В январе 1815 года Фридрих фон Генц тоже начал уставать от глупости салонных разговоров. Вначале он восторгался салонной обстановкой, тем, что его окружала очаровательная молодежь, которая, как говорил Генц, держит в своих руках «будущее человечества». Позже он уже удивлялся: «Бог мой, как это меня занесло в это шутовское стадо!»

На исходе четырех месяцев бесплодной международной суеты у Генца стал пропадать интерес к конгрессу. Его утомляли разглагольствования о мире и легитимности, верховенстве закона, справедливости. «Все это красивые, но пустые слова», – пришел к печальному выводу секретарь конгресса. Мирная конференция преследует только одну цель – поделить добычу «Я воспринимал конгресс, – иронизировал Генц, – как дипломатический спектакль, разыгрываемый персонально для меня».

Конечно, не все салоны были центрами гламурной глупости и интриг. По крайней мере этого не скажешь о вечерах у Фанни фон Арнштейн, которые она устраивала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Маркт, выходящего окнами на ларьки торговцев рыбой, крабами, селедкой, гусями. Пятидесятишестилетняя еврейка Арнштейн обосновалась в Вене во время правления Иосифа II. По описанию ее друга Карла Августа Варнгагена, помощника прусской делегации, это была высокая, стройная и необыкновенно красивая женщина. Ее муж Натан совместно с партнером владел фирмой «Арнштейн и Эскелес», где держали свои счета несколько миссий при конгрессе, а ее отец вел финансовые дела прежнего короля Пруссии Фридриха Вильгельма II.

В салоне мадам Арнштейн собирались интеллектуалы. Здесь можно было встретить прусского посла Вильгельма фон Гумбольдта, посланника папы кардинала Консальви или молодого поэта Фридриха фон Шлегеля, скоро ставшего знаменитостью в кругах романтиков, но тогда занимавшего скромную должность в австрийской делегации. Сюда приходили известные медики вроде месмериста Давида Кореффа и поборника вакцины против оспы, курортного врача Жана Карро, имевшего репутацию «доктора красоты».

Карла Бертуха, представлявшего германских издателей и книготорговцев, притягивали музыкальные концерты, неизменно сопровождавшиеся угощением «чаем, лимонадом, миндальным молоком, мороженым и легкими пирожными».

В салоне можно было осмотреть и редкостную экспозицию восковых фигур. Фанни фон Арнштейн любила удивить чем-нибудь своих гостей. И однажды она их не только удивила, но и немножко напугала. Фанни, как обычно, пригласила всех пройти в кабинет, где стояли, как живые, восковые боги греческой, египетской и древнескандинавской мифологии во главе с Дедалом, Одиссеем, Луной и четырьмя стихиями (Землей, Воздухом, Водой и Огнем). Осмотрев каждую статую в отдельности, гости собрались было уходить, как вдруг фигуры задвигались и пошли за ними. Кто-то смеялся, кому-то было не до смеха, но все дружно аплодировали актерам, так искусно заменившим восковые изваяния.

Иногда в салоне мадам Арнштейн появлялся фольклорист и филолог Якоб Гримм, входивший в состав делегации Гессена-Касселя. Молодой человек, снимавший апартаменты недалеко от куполов Карлскирхе, как и Генц, разуверился в мирной конференции и писал брату о дипломатии Венского конгресса как о странном симбиозе учтивости и грубиянства, скрытности и безрассудства.

В мемуарах Гримм сетует на то, что «проторчал на конгрессе безо всякой пользы». Ему претила нудная и отупляющая работа в посольстве, состоявшая в основном из переписывания скучных документов. И все же Гримм не совсем прав. Он продолжал поиск утерянных манускриптов, изучал сербский язык, начал осваивать чешский, собирал венгерский и богемский фольклор. По средам Гримм встречался с писателями и книготорговцами в таверне «Цум штробелькопф», где они с жаром обсуждали последние новости, поглощая «завалящий ростбиф и дрянное пиво или вино».

За это время Гримм подготовил к изданию «Испанские романсы», перевел древнескандинавские песни «Старшей Эдды» и нашел ранний манускрипт средневекового эпоса о нибелунгах, отличающийся от ранее известных версий. Он смог расширить научные контакты, задумав образовать международное фольклорное общество для сбора народных песен, сказаний, легенд, пословиц, изречений, шуток, игр, поверий, обычаев, детских стихов. Особенно его интересовали «детские сказки о великанах, карлах, чудовищах, принцах и принцессах, чародеях и колдунах, дьяволе, черте, сокровищах, шапках-невидимках, скатертях-самобранках». Несмотря на загруженность скучными посольскими делами, Гримм создал солидный задел для многолетней творческой работы, в которую он окунулся после конгресса.