Текст книги "Кровавое заклятие"

Автор книги: Дэвид Дархэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Игалдан стал для него открытием. Очевидно, молодой человек понимал все тяготы партнерства с Лигой. И хотя сейчас Ошении приходилось пойти на такой шаг, принц сохранил достаточно моральной стойкости, чтобы ненавидеть это грязное дело. Возможно, Игалдан окажется как раз тем человеком, в котором так нуждается король. Единомышленник. Потенциальный союзник в борьбе с Лигой. Не исключено, что вместе они могли бы изменить империю…

Разумеется, канцлер прав, предполагая, что Лига не примет Ошению с распростертыми объятиями. Она опасается, что добавление в систему еще одного государства изменит баланс сил и ослабит их контроль. Нет сомнения, что Лига заинтересована в ресурсах Ошении – не говоря уж о детях, предназначенных для торговли. Однако Лига хотела сперва измотать Ошению до последней степени. Ошенийцы же, со своей стороны, еще имели достаточно сил. Они были независимы и в основном не попали под власть наркотической зависимости, что держала в подчинении столь многих в Изученном Мире. Вдобавок Ошения обладала неплохой армией – факт, немало беспокоящий Лигу, которая всегда рассматривала боевую мощь как потенциальную угрозу. Настолько, что даже ограничивала в числе собственные силовые структуры.

Очевидно, в скором времени сэр Дагон явится к нему с предложением ряда мер, которые помогут ослабить Ошению. Скажем, активизировать торговлю мистом вокруг ее границ. Или направить агентов для разжигания внутренней розни. Спровоцировать высокопоставленных чиновников на неблаговидные действия или сделать их героями грязных скандалов. А то и просто убрать с дороги: несчастный случай, болезнь… Мало ли что может приключиться с человеком? При мысли об этом у Леодана затряслись руки. Прежде Акация использовала такие методы; Лига предложит сделать это снова.

Разве что… Разве что ему удастся быстро присоединить Ошению к империи. Тогда он будет защищать ее как своего вассала. И у Леодана появится союзник, который поможет ему в пересмотре Квоты. Они восстанут против Лиги, скинут оковы Лотан-Аклун… Не исключено, что придется вести войну на несколько фронтов – сперва против Лиги и консервативных сил Совета, потом, возможно, и против Лотан-Аклун, если те выполнят свою угрозу столетней давности. Рискованно, да… но другого шанса у него не будет.

Сидя в библиотеке с книгой в одной руке и чашкой чая в другой, Леодан решил организовать приватную встречу с Аливером и Игалданом. Он расскажет обоим все, что знает о преступлениях империи. Это будет неприятным открытием для сына, но Леодан наделся, что Аливер согласится стать его союзником в борьбе. Одновременно Леодан предоставит Игалдану шанс воплотить в жизнь мечту королевы Элены. Сейчас или никогда! Человек может ждать долго, однако рано или поздно наступает момент, когда он должен, наконец, стать самим собой…

Леодан услышал, как слуга вошел в библиотеку через дальнюю дверь. Король проследил его путь между книжными полками. Остановившись на почтительном расстоянии, слуга сообщил, что близится время банкета. Королевские портные ждут его величество, дабы подогнать вечерний костюм по фигуре…

Следующий час Леодан простоял с разведенными в стороны руками, окруженный портными. Для каждой из официальных церемоний король, согласно древней традиции, одевался в определенный наряд. Послов из Ошении акадийские монархи принимали в струящихся зеленых одеждах, прошитых по бокам золотыми нитями. Это одеяние имело несколько символических значений. Если смотреть на него спереди, оно являло взору картину болотистой местности в центральной Ошении. Там обитали некоторые виды перелетных водоплавающих птиц, а вдобавок именно этот регион упоминался во многих поэтических преданиях ошенийцев – в том числе в легенде о Карлите, боге в образе белого журавля, родившегося из первозданной земли болот. Если же король стоял, прижав локти к телу и скрестив руки на груди, тогда на ткани широких длинных рукавов можно было увидеть акацийских солдат, стоявших в героических позах. Костюм демонстрировал уважение к национальной символике и истории Ошении и вместе с тем ненавязчиво давал понять, что Акация по-прежнему способна охватить ее всю единым объятием.

Двойные двери в дальнем конце комнаты со стуком распахнулись. Мэна и Дариэл скользнули внутрь – по одному на каждую створку. Они состязались уже несколько недель, проверяя, кто быстрее и ловчее откроет эту дверь. Следом за младшими вплыла Коринн, одетая в вечернее платье. Последними появились Аливер и Таддеус, погруженные в беседу. Дети поспешили к отцу. Разного роста, характера и темперамента, каждый из них, тем не менее, кто взглядом, кто жестом, кто чертами лица напоминал Алиру. Глядя на детей, Леодан задохнулся от счастья. Он старался не думать, как много подобной радости потерял Таддеус… Когда-нибудь он признается ему во всем, пообещал себе Леодан. Когда-нибудь…

Мэна обвила своими маленькими ручками отцовскую талию. Леодан виновато посмотрел на портного, однако не отогнал девочку. Коринн приблизилась изящными маленькими шажками и чмокнула отца в щеку.

– Папа, снег идет! – воскликнул Дариэл. Его лицо радостно сияло. – Там все-все белое! Ты видел? Можно нам выйти? Пойдем с нами! Давай играть в снежки! Спорим, я выиграю? – Дариэл угрожающе свел брови, предупреждая, что сражение будет нелегким.

Дети весело болтали о пустяках, и Леодан с удовольствием присоединился к ним. Он обожал такие моменты, когда мог быть не монархом, не самодержцем, не властелином огромной империи, а просто отцом.

Дариэл подпрыгивал, словно его ноги состояли из пружин. Он использовал весь свой дар убеждения, который приобрел за девять лет жизни, чтобы уговорить отца отправиться с ними на прогулку. Аливер объяснил брату, что у короля нет времени играть в снежки. Наследник, почти взрослый юноша, старался держаться как положено будущему монарху и даже позу принял соответствующую – не иначе скопировал с какого-нибудь бюста короля в Зале Славы. Коринн сказала что-то насчет банкета, который они, старшие, обязаны посетить. В голосе девушки звучали властные интонации, отличавшие ее от младших детей, и одновременно слышались нотки девчоночьей мольбы, обращенной к отцу. А Мэна стояла позади, слушая их всех. Она смотрела сквозь всю суматоху, прыжки, размахивания руками – и улыбалась Леодану. Когда Мэна так делала, он видел в ней Алиру – не столько в чертах лица, сколько в терпеливой, понимающей радости, спрятанной в глубине глаз.

– Дариэл прав, – сказал Леодан. – Сегодня особая ночь. Давайте пробежимся по плоским крышам и устроим снежную войну. Будем сражаться при свете факелов. А потом соберемся вместе, в одной комнате. Наши покои слишком далеко друг от друга. Старые здания огромны, они разделяют нас… Аливер, не смотри на меня так. Можешь уделить немного времени отцу? Сделай вид, что ты до сих пор маленький мальчик. Сделай вид, что для тебя нет большей радости, чем сидеть возле меня и слушать мои истории. Скоро нам с тобой придется поговорить о более сложных вещах, но только не сегодня.

– Ладно, – кивнул Аливер, перекрикивая восторженные вопли Дариэла. – И не жди от меня пощады. Еще прежде, чем кончится ночь, меня провозгласят Королем Снегов.

– Я ненадолго зайду на банкет, – сказал Леодан. Коринн, казалось, собиралась возразить, но король улыбнулся ей. – Ненадолго. Сбегу оттуда после третьей перемены блюд. Дорогие гости быстро забудут обо мне, а мы устроим снежную войну.

Глава 14

Тасрен Мейн немного постоял на улице, наслаждаясь прикосновением снежных хлопьев к обнаженной коже. Ощущение снега, целующего его обращенное к небу лицо, было необычайно приятным. Тасрен решил, что это очень красиво и очень правильно, хотя ничего подобного в своей стране он не видел; ночной воздух родины был лишь слегка прохладным, этого холода едва-едва хватало для того, чтобы выпал снег. Ветер утих, и город погрузился в безмолвие. Звуки шагов прохожих скрадывались слоем белых влажных кристалликов на земле. Снегопад в Акации совсем не походил на жестокие бураны Мейна, и все же Тасрен увидел в этом знак. Послание родины, благословение Тунишневр. Предки напоминали Тасрену о важности его миссии. Все, что он делает, пойдет на благо народа мейн…

Снег падал на Акацию… Даже небеса видят грядущие перемены.

Тасрен преодолел последнюю лестницу, миновал двор и приблизился к банкетному залу. Другие гости уже входили в двери. Тасрен провел пальцами по парику, проверяя все шпильки и булавки, которые удерживали его на месте. Одежда убийцы была безукоризненна, плечи укутаны лучшим плащом посла. Тасрен знал, что в прежние времена никто не мог приблизиться к акацийскому монарху ближе, чем на сто шагов. Правители наблюдали за подобными собраниями со значительной дистанции, будто смотрели представление. Короля закрывала стена стражей-марахов, стоявших, преклонив колено, с обнаженными мечами; их одежда и лица были припорошены бронзовой пылью. Они напоминали статуи, готовые ожить и ринуться в битву при возникновении малейшей угрозы. Тасрен слыхал, что марахов обучали не только боевому искусству, но и наблюдению за людьми – их движениями, поведением и манерой держаться. Впрочем, это было давно. Роскошь размягчает людей, делает их беспечными. Интересно, что подумали бы древние короли, если б увидели сегодняшний банкет?..

Тасрен кивнул стражникам у двери. Они поздоровались с ним, признав посла. Ни намека на подозрение в глазах, улыбки широкие и искренние. Следуя указаниям Гурнала, Тасрен прошел через длинную приемную залу, отделявшую его от цели. Стены в зале были увешаны картинами, изображающими древних акацийцев. Здесь же стояли статуи – очевидно, прежних королей Акации. Между статуями замерли солдаты в ладно пригнанных доспехах, их ладони лежали на рукоятях мечей. Стражники были так же неподвижны, как и каменные люди, которых они охраняли.

Дверь в дальнем торце вела в банкетный зал. У входа собралось несколько мужчин – сановники и их охрана. Тасрен прошел мимо, зная, что теперь ни один его шаг не останется незамеченным. Каждое движение рук, манера держаться, черты лица – все окажется на обозрении. Тасрен загодя прорезал дыру в изнанке камзола и спрятал там оружие. Теперь ему пришлось пробормотать успокаивающую молитву, чтобы пальцы перестали дрожать. Рука сама тянулась к оружию, и Тасрен боролся с желанием выхватить его и перерезать горло первому же человеку, кто косо на него глянет.

Перед распахнутыми дверями банкетного зала глава стражи любезно улыбнулся Тасрену, ненавязчиво загораживая дорогу. По обе стороны от него стояли солдаты-марахи. Эти не склонны были улыбаться. За их спинами Тасрен увидел комнату, освещенную сотнями ламп и заполоненную людьми. Слышались приглушенный гул голосов и музыка струнных инструментов. В воздухе плыли запахи изысканных блюд. Командир марахов принялся обыскивать Тасрена, убеждаясь, что гость пришел без оружия – тронул его за плечо и провел рукой по бедру. Он назвал Тасрена именем Гурнала и спросил, как ему нравится погода. Впрочем, убийца видел, что мысли мараха заняты другим. Он смотрел мимо Тасрена, на стражников во внешнем зале. Кивком и жестами он дал им понять, что с приходом последнего гостя можно будет закрыть наружные двери. Затем командир снова обратил взгляд к гостю, продолжая обыск. Тасрен сохранял на лице каменное спокойствие, хотя внутри был сжат, как пружина, и готовился кинуться вперед, проложив просеку сквозь толпу гостей, если будет необходимо.

Однако прежде чем стражник вернулся к своему делу – которое могло стоить ему жизни, – в дальнем конце зала пропел рог. Это был знак начала церемонии, сменившийся более нежной мелодией. Офицер что-то весело сказал, поспешно обхлопал Тасрена и пропустил его внутрь. Пальцы мараха так и не коснулись спрятанного оружия.

Итак, одно из самых сложных препятствий осталось позади. Теперь Тасрену оставалось лишь спокойно сидеть, наблюдая за открытием банкета. Он видел, как в зал вошел король; далее последовала свита, сын и дочь короля, ошенийский принц, канцлер Таддеус Клегг и охрана, окружавшая их всех полукольцом. Хотя, по словам Гурнала, это была «маленькая вечеринка, только для своих», в зале оказалась добрая сотня людей. И многие из них стояли между убийцей и его жертвой. Первые несколько секунд Тасрен не двигался вовсе. Он чувствовал, что покрывается потом, и изо всех сил старался успокоиться… дышать медленно и ровно… сосредоточиться… очистить разум… Как учили. Нужно создать правильный момент смерти жертвы: собрать вместе мириады движущих сил мир и направить их вперед – точно стрелу, пущенную из лука, через качающиеся в воздухе кольца. Тасрен внимательно наблюдал за ближайшими к королю гостями, отмечая, как они держат себя, куда смотрят и на каком расстоянии от жертвы находятся.

В тот момент, когда Тасрен начал двигаться, он стал единым целым с толпой. Пару раз он отступил вбок, отодвинув кого-то с дороги, чтобы достичь открытого пространства, и, наконец, поймал удачный момент. Леодан здоровался с гостями, отвечая на приветствия из толпы. Кому-то он улыбнулся, кому-то кивнул, потом, словно узнав старого друга, шагнул вперед и оставил охранников за спиной. Он раскинул руки, будто намереваясь обнять человека, и птицы, вышитые на рукавах его, зашевелились как живые.

Тасрен выхватил из-под камзола кинжал. Быстрое движение привлекло внимание толпы. Лезвие отразило свет ламп, рассыпая во все стороны яркие лучи. Смертоносная вещь, которой не могло, не должно быть в этом зале… Тасрен сделал несколько стремительных шагов вперед. Глаза короля обратились к нему, в них было недоумение. Рот Леодана чуть приоткрылся, словно он собирался произнести имя посла. Тасрен чуть наклонил изогнутое лезвие кинжала, метя в левую глазницу. Он бы преуспел, если б один из стражников не помешал ему. Марах вскочил на стол и взмахнул мечом, целя в правое запястье убийцы. Тасрен отдернул руку; марах промахнулся и потерял равновесие. Второй рукой Тасрен схватил стражника за лодыжку и сильно дернул. Марах пошатнулся. Тасрен толкнул его так, чтобы он упал на другого охранника, выбив у того обнаженный меч.

Друг короля, которого Леодан так и не успел обнять, теперь стоял перед монархом, вскинув руки к лицу и разинув рот. Тасрен ударил мужчину каблуком под колено, и он повалился на пол. Тут же слева подлетел еще один стражник с мечом наготове. Тасрен вскинул руку с кинжалом; стражник увел меч вверх, но Тасрен подогнул колени, повернувшись вокруг своей оси, и ударил солдата рукоятью кинжала под мышку. Рукоять заканчивалась острым шипом, который проткнул одежду, кожу и мышцы солдата. Тасрен повел рукой вниз, и шип пропахал длинную борозду в человеческой плоти – от подмышки до пупа.

Послышался чей-то высокий голос, выкрикивающий приказы. Королевский сын, понял Тасрен. Но какую бы команду ни отдавал юнец, это уже не имело значения. Тасрен до сих пор не использовал кинжал по-настоящему; теперь время пришло. Прежде чем кто-нибудь успел остановить убийцу, он шагнул к королю и, глядя в его ошеломленное лицо, ударил в верхнюю, часть груди, слева – точно в глаз одного из вышитых ошенийских журавлей. Один простой выпад. Короткий укол. На груди Леодана выступило маленькое пятно крови, и король тут же прикрыл его ладонью. Дело было сделано. Все оказалось куда проще, чем представлял себе Тасрен.

Он остановился и замер, выпрямив спину и расправив плечи. В доли секунды солдаты окружили его плотным кольцом. Стражники убили бы его на месте, если бы их не смутила внезапная неподвижность убийцы. Солдаты промедлили, и Тасрен получил возможность высказаться, не спуская глаз с короля, которого теперь окружала стена охраны. Он, Тасрен Мейн, сын Хеберена, младший брат Хэниша и Маэндера, умрет с радостью в сердце, зная, что совершил великое деяние. Он убил тирана. Он долго ждал этой минуты и теперь, наконец, счастлив, потому что завершил дело своей жизни.

– Многие прославят меня, – сказал Тасрен на ломаном акацийском, с трудом подбирая слова. – Многие прославят меня и последуют за мной.

Он прижал кончик изогнутого кинжала к своей шее и резко ударил лезвием по сонной артерии. И секунду спустя рухнул на гладкие плиты пола, глядя, как окружающий мир искажается перед глазами, как предметы меняют форму, мало-помалу сливаясь в многоцветные пятна. Он упал лицом вверх, и его еще бьющееся сердце выкидывало в воздух фонтаны крови, заливавшей грудь и лицо. Моргая, Тасрен посмотрел на зал сквозь завесь алого тумана. Король уходил из зала в центре плотной толпы людей, сгрудившихся вокруг него, точно пчелы вокруг матки. Они вытолкали Леодана наружу, поддерживая его под локти. Король тяжело обвис на их руках, все еще прижимая ладонь к окровавленной груди. На миг, когда ничто не перекрывало обзор, Тасрен увидел разинутый рот короля и его глаза, полные боли, изумления и страха.

Созерцая все это, Тасрен подумал о старшем брате и пожалел, что Хэниш не видел его деяния. Впрочем, он вскоре услышит о нем, и его сердце наполнится гордостью.

Ненасытная пустота уже пожирала тело Тасрена, по капле выпивая жизнь. Он прошептал молитву, ощущая во рту вкус жидкого металла. Благодать снизошла на него. Он завершил наконец то, к чему шел так долго. Достиг своей главной цели. Он положил начало великим переменам и теперь шел за грань бытия без страха и сожаления, как солдат, сражавшийся за правое дело. Прежде чем сознание померкло, Тасрен начал произносить слова Воссоединения – хвалебного гимна Тунишневр.

Глава 15

Мэна никогда больше не сможет спокойно посмотреть на восьмигранный кубик детской игры под названием «Крысиные бега». Именно в нее они играли с младшим братом, когда убийца напал на Леодана. Дариэл опасался, что отец не выполнит обещания насчет снежной войны, и Мэна согласилась посидеть с ним возле банкетной залы. Так они могли перехватить короля, едва только он покажется в дверях. Они по очереди бросали кубик и наблюдали, как зеленый стеклянный октаэдр катится по диванчику, в конце пути неизменно застревая в шелковых складках до покрывала. По правде сказать, Мэну не слишком интересовала игра, равно как и победа в ней; ей просто нравилось прикасаться к гладкому восьмиграннику и ощущать его в плотно сжатом кулаке. Временами она трясла кубик так долго, что Дариэл терял терпение.

Беда случилась всего через несколько минут после того, как закрылись огромные двери банкетной залы. Краем уха Мэна уловила приглушенные звуки какой-то суматохи внутри, но поначалу не обратила внимания. А в следующий миг двери распахнулись, тяжелые створки с грохотом ударили в стены. Мэна вскочила, рассыпав кубики по ковру. В двери хлынула толпа людей. Они двигались медленно и неуклюже, шаркая ногами по полу, пригибаясь под своей ношей, и все-таки было понятно, что люди спешили. Все растерянно кричали друг на друга. Кто-то возвысил голос, требуя освободить дорогу для короля. Король ранен!

Мэна даже не сразу поняла, что тяжелая ноша на руках придворных – ее отец…

Кожа короля была свинцово-серой, словно у присыпанного пудрой трупа. Бесцветные губы плотно сжаты, глаза наполнены страхом. Корона сбилась набок. На бороде повисли белые капли слюны. Там, под этими искаженными, неузнаваемыми чертами прятался человек, которого Мэна любила больше всех на свете. Человек, утративший все, что делало его сильным, нежным и мудрым… Она схватила Дариэла в охапку и закрыла ему глаза. Крепко прижав к себе брата, Мэна отвернулась к стене, будто это движение могло избавить ее от всего, что она увидела.

Немного позже Мэна сидела на кровати в комнате Дариэла и баюкала в объятиях плачущего мальчика. Бессчетное число раз она повторила, что все будет в порядке. Папа поправится. Конечно же. Разумеется. Эта рана – все равно что булавочный укол. Так ей сказали. Неужто Дариэл думает, будто булавочный укол может повредить королю Акации?

– Давай не будем глупенькими, – сказала она. – Папа придет завтра и посмеется над твоими опухшими глазами. Они у тебя всегда пухнут наутро, если ты плачешь перед сном.

Наконец дыхание Дариэла стало спокойным и ровным, и Мэна осторожно разомкнула объятие. Она села, привалившись спиной к стене, и бездумно смотрела, как медленно вздымается и опадает грудь брата, разглядывала осунувшееся лицо мальчика. Она так сильно любила его… При мысли об этом на глаза Мэны навернулись слезы – впервые за сегодняшний вечер. Дариэл еще слишком мал, чтобы все понять, верно? На самом деле Мэна и сама толком не знала, что произошло и насколько серьезно ранен король. Ей казалось, что детали не так уж и важны. Лицо отца объяснило ей все. Не имеет значения, что случится завтра; панический страх, который она видела, навечно останется в ее памяти. Мэна будет видеть его всегда, за любой маской, которую наденет отец. Она будто застала его за каким-то непристойным занятием – слишком гадким, чтобы Мэна теперь нашла в себе силы относиться к отцу по-прежнему. Легкость и непринужденность, существовавшие между ними до сих пор, ушли.

Мэна слезла с кровати и некоторое время мерила комнату шагами, разглядывая плиты пола. Она не знала, что ей делать, куда идти, и есть ли вообще смысл куда-нибудь идти и что-нибудь делать. Мэна понимала, что нынче ночью ей никто ничего не скажет. Она раздумывала, не выскользнуть ли из комнаты и не пробраться ли в покои отца… Впрочем, ее, конечно же, остановят. Особенно посреди ночи и после таких событий. Скорее всего ей не дадут выйти до самого утра. А может быть, и после.

В конце концов Мэна пересекла комнату и залезла на нижние ветки акации, что стояла в углу. Странно было видеть дерево прямо во дворце. Прошлой зимой Леодан подарил его Дариэлу на день рождения. Король сам все это придумал, поговорил с плотниками и шлифовальщиками и дал им задание. Работа велась втайне, пока Леодан и дети были в Алесии. Вернувшись, все они вошли в комнату Дариэла и увидели сухой ствол старой акации, вправленный в каменный пол. Ее ветви сплетались над головой, и казалось, будто некоторые из них уходили прямо в стены и подпирали их. Ствол был отшлифован, а шипы затуплены. В дерево втерли красновато-коричневое масло пополам с сандалом. Акация была украшена лентами и зелеными листьями, сделанными из шелка – так искусно, что дерево могло показаться живым. Между ветвей мастера установили платформы с веревками, лесенками и качелями, чтобы лазать по ним. И все это – просто ради того, чтобы сделать сюрприз маленькому мальчику. Неслыханная идея, странная экстравагантность в культуре, которая вообще игнорировала детей, пока они не вырастали достаточно, чтобы развлекаться как взрослые. Акация породила немало сплетен, в том числе и сомнения в здравом рассудке короля.

Забравшись на одну из платформ, Мэна оглядела комнату. Притушенные лампы озаряли ее оранжевым светом. Дариэл безмятежно спал. Рядом стоял поднос с едой и чаем, принесенный служанками. В первые минуты после происшествия они метались вокруг детей, всполошенные и перепуганные. Служанки снова и снова спрашивали, не нужно ли им чего, но все, что требовалось Мэне и Дариэлу в тот момент – это ответ на вопрос, который девушки дать не могли. Никто из них ничего не знал о состоянии короля. Утром все наладится, сказали они. Если бы девушки не повторяли это слишком часто, Мэна, возможно, поверила бы им, а так она лишь уверилась в мысли, что служанки говорят неправду. Девицы всегда болтали о короле. Даже в присутствии Мэны они иногда перешептывались, обсуждая его желания, намерения или поступки. Как правило, они несли чушь, но сейчас дело обстояло иначе. Служанки были напуганы. Служанки были растеряны. И они лгали.

– Да какое мне до них дело? – спросила Мэна у тихой комнаты.

Служанки – просто недалекие женщины, которые обращались с младшими детьми, как будто те были… ну, как будто они были детьми. Мэна всегда знала, что она старше своих лет. Она понимала вещи, которых не понимали они. Эти знания Мэна делила с отцом. Она-то не сомневалась, что с его рассудком все в порядке. Отец разумный, добрый и мудрый, как никто другой, и он в курсе, что Мэна уже не малое дитя. Он никогда не общался с ней как с ребенком. Порой, когда они оставались одни и отец был в хорошем расположении духа, он говорил с ней как со взрослой. Это была их общая тайна, их маленькая странность, и они общались подобным образом, только оставаясь наедине.

Именно так, откровенно и рассудительно, говорил Леодан, сидя на этом самом дереве в компании Мэны. Отец объявил, что ему наплевать, если кто-то из знати или слуг полагает, будто он не в своем уме. Когда же это было? Ранней весной прошлого года? Или в первую неделю лета? Леодан сказал, что весь мир давно сошел с ума. Он полон злобы, недоброжелательства, жадности и двуличности. Все эти вещи – его составные части, как буквы в ее тетради, которые составляют слова. А из слов происходит язык, и без него невозможно понять друг друга. Я понял это не сразу, говорил отец, но теперь вижу вполне явно.

– Когда я был молод, – продолжал он, привалившись к ветке и поглаживая пальцами гладкую поверхность дерева, – я полагал, что могу изменить мир. Я верил, что, став королем, издам указы и законы, которые покончат с людскими страданиями. Конечно, я не надеялся, что наш мир станет идеальным. Так не бывает. Но я бы сделал его настолько близким к совершенству, насколько вообще может вообразить человек.

Мэна спросила, добился ли он этого. Отец поднял на нее взгляд, и в его глазах девочка увидела странное, какое-то болезненное выражение жалости и любви. Прошло несколько секунд, прежде чем король ответил: поблагодарил Мэну за вопрос и за предположение, что он мог быть таким великим человеком. Он рад, сказал отец, что жизнь Мэны до сих пор столь безоблачна – раз она полагает, будто такие вещи возможны. Увы, он не воплотил мечту своей юности. Леодан не сумел бы сказать, когда и почему все возвышенные идеи испарились из его мыслей. Однако теперь, вспоминая, он отдавал себе отчет, что все возвышенные слова, описывающие эти идеи, – не более чем пар, что улетает прочь от одного дуновения зимнего ветерка. Великие слова не находили воплощения на земле, они блекли и таяли, едва сорвавшись с губ. Король произносил их в зале Совета, и его слушали – с вежливыми терпеливыми взглядами. Он предложил реформы даже в Алесии – на собрании наместников, которые принесли ему клятву верности. Там эти слова были услышаны, и наместники превозносили мудрость короля. Он покидал собрание, чувствуя, что мир готов измениться. Однако годы шли, а мир оставался таким же, как был. Он не становился лучше, и ни одна из идей не воплотилась в жизнь. Никто не возразил королю – и никто не стремился что-то менять. Тогда Леодан понял: он бессилен. Между ним и теми колесами, что вращали мир, расположилась тысяча чужих рук. Все притворялись, что лояльна ему, и ни одна не взялась за работу. Может быть, признал отец, именно поэтому он забыл о мечтаниях и нашел смысл жизни в любви к женщине – и к детям, которых они с ней произвели на свет.

– Мэна, моя мудрая дочурка, я не такой сильный человек, как тебе кажется. – Отец поднял руку и потрепал ее по подбородку. – Я не в состоянии изменить мир. Повсюду в нем происходят преступления – ужасные злодеяния, которые творятся моим именем, а я не могу этому помешать. Я не сумел удержать твою мать, когда болезнь завладела ею, и она покинула нас, но я люблю своих детей. Вы сейчас – моя главная забота, все четверо. Я подумал: почему не построить хотя бы в собственном доме тот мир, который мне нужен? Если я дам вам безмятежное счастье, какого не бывает за стенами дворца, жизнь моя будет прожита не зря. Само собой, вам еще предстоит узнать, сколь грязен мир, но перед тем – почему не познать радость? Ты хочешь быть ребенком, у которого сбываются мечты, верно?..

Тут в комнату вошел Дариэл. Отец окликнул его, и время откровенных бесед закончилось – до следующего раза, когда представится шанс. Стоило Мэне вспомнить об этом – и слезы хлынули градом. В тот раз она не ответила отцу. Не спросила, о каких ужасах он говорит. Она никогда не видела их и знала только о войнах – древних битвах, описанных в исторических книгах высокопарным слогом. Да, Мэна с радостью ответила бы отцу. Она хотела, очень хотела быть ребенком, у которого сбываются мечты.

Мало-помалу мир расплывался и блекнул перед глазами. Девочка устроилась поудобнее, привалившись к стволу. Странные грезы пришли к ней, и позже Мэна не могла сказать наверняка, были они воспоминанием о каком-то давнем событии или попросту сном. Мэна и девушка, имени которой она не помнила, перебирались по скалам на северной оконечности острова. Наконец они вышли на каменный мол, длинный линией выдававшийся в море. Девушка несла рыболовную сеть и весело рассуждала, как они принесут домой сытный ужин. Море бурлило вокруг зубчатых скал, раскачивая на волнах длинные ветви водорослей и подкидывая вверх крабов с голубоватыми панцирями и сверкающих мидий. Девушки знали, что им нельзя находиться на берегу, но все будет в порядке, если они поймают в сети драгоценное живое сокровище.

У самой поверхности воды плыла стая рыб. Они двигались вдоль берега – огромный косяк. Их было так много, что Мэна не могла разглядеть ни конца, ни начала этой стаи. Рыбы шли бок о бок; те, кому не хватало места у поверхности, опускались на глубину. В каждой было, пожалуй, два-три фута длины. Самые верхние плыли так близко, что временами их хвосты высовывались из воды. Нижние шли глубже, и глубже, и глубже – насколько хватал глаз. Мэна была уверена, что море здесь довольно мелко, однако оно казалось бездонным и кишело рыбой.

Принцесса попросила у девушки сеть, схватила ее и наклонилась, готовясь закинуть в воду. Девушка прошептала, что им нельзя ловить этих рыб.

– Они плывут к морскому богу. Он проклянет нас, если мы съедим хоть одну.

Мэна не обратила внимания. Какой еще морской бог? Чушь!.. Она швырнула сеть в море, ожидая, что та мгновенно потяжелеет, наполнившись рыбой. Однако когда Мэна вынула сеть, та оказалась пуста. Стая плыла мимо, плотная, как и прежде, и ни одна из рыб не угодила в ловушку. Мэна бросила сеть чуть дальше и вытащила ее, истекающую водяными каплями. Ничего. Она двигала сеть под поверхностью воды, из стороны в сторону, погружала глубоко в море и резко дергала наверх – безрезультатно. Рыбы ускользали. Они были так близко, что удавалось разглядеть форму их плавников и узор на чешуйках. Мэна видела круглые глаза рыб, и в них была печаль. Что-то в этих глазах притягивало ее. Она отложила сеть в сторону и бросилась в воду, уверенная, что таким образом, наконец, сумеет притронуться к рыбе. Конечно же, они того хотели… Если они и шли на зов какого-то морского бога, то делали это не слишком охотно. Мэна могла бы помочь им. Это казалось ей очень важным. Она пробила поверхность воды и начала погружаться…