Текст книги "Кровавое заклятие"

Автор книги: Дэвид Дархэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц)

Таддеус снова взглянул на пергамент. «Если иного выхода не останется, отправь их на четыре ветра. Отправь их на четыре ветра, как мы договорились, друг мой».

Перечитав записку, Таддеус разжал пальцы, и листок улетел в камин. Он опустился на край полена, и Таддеус подумал, что надо бы подтолкнуть его кочергой. Затем пергамент охватило пламя, он свернулся, почернел и исчез в огне. Так быстро, так просто… Канцлер вернулся к письменному столу, не слишком хорошо представляя, что делать дальше. Наверное, лучше всего заняться повседневными делами – перелистать донесения, почитать отчеты… и тут он увидел конверт.

Одинокий белый квадратик сиротливо лежал в центре огромного отполированного стола. Он никак не мог здесь оказаться. Его не было в утренней почте, а если послание предназначалось канцлеру лично, то его следовало передать прямо в руки. Таддеусу стало еще холоднее, словно все внутренности разом обратились в лед. Не прикоснувшись к конверту, канцлер медленно опустился на стул. В первый миг упругая кожа сиденья воспротивилась, будто пытаясь оттолкнуть хозяина, потом прогнулась и приняла на себя его вес – как и всегда.

Ногтем Таддеус разорвал сгиб конверта и прочитал послание.

«Король мертв, – говорилось в нем. – Вы не приложили руку к этому деянию. Все, что случилось, – заслуга моего брата. Если вы и впрямь мудры, то не почувствуете ни мук совести, ни радости. Однако, Таддеус, теперь вам стоит подумать о будущем. Позаботьтесь о детях. Они нужны мне и нужны живыми. Предоставьте их и вдобавок к удовлетворению от свершившейся мести вы получите щедрую награду. В том я даю вам свое слово».

Таддеус помедлил, прежде чем взглянуть на подпись. Она показалась ему не именем, а непонятными словами, значение которых он будто бы знал, но позабыл – Хэниш Мейн.

Снаружи послышался шум. Таддеус поспешно прижал письмо ладонью к бедру. Двое людей прошли по коридору, беседуя между собой. Их фигуры мелькнули за полуоткрытой дверью и исчезли. Таддеус сдвинул конверт ниже, прикрыв торчащий белый уголок, и зажал письмо между колен.

Он не знал, сколько времени просидел так, отдавшись старым воспоминаниям – перепутанный и выбитый из колеи. Затем канцлер услышал, что дверь королевских покоев открылась. Он поднялся, подошел к камину и отправил второе послание в огонь вслед за первым. Настало время вернуться к старому другу. Надо отнести ему трубку с мистом и сказать «прощай». А потом решать судьбу детей из рода Акаран.

Глава 20

Почтовые голуби северной короткокрылой породы разлетелись из Катгергена по всему Мейну – вплоть до самых отдаленных его уголков. Их путешествия порой заканчивались в самых неожиданных местах. На скальных выходах среди снежных просторов. В низких хижинах, где люди собирались перед проволочными клетками, гладя голубей, принесших радостные вести. В хибарах длинноволосых отшельников, которые связаны с миром и другими людьми только через крылатых посланников. Пути голубей были известны лишь немногим людям, но все птицы благополучно достигли конечной цели своего пути.

Голубь прибыл в Тахалиан через четыре дня после того, как улетел с Акации. Человеку потребовалось бы на этот путь гораздо больше времени. Птица приземлилась на насест, от ее ноги отвязали футляр, и в скором времени адресат получил предназначенное ему послание.

Он поднялся с трехногого табурета стоявшего на утопленной в землю арене Калатрока. Сотни людей возводили это строение много лет. Массивные балки, соединенные железными кольцами, куполом смыкались над ареной шириной пятьсот квадратных ярдов. Здесь с лихвой хватало места для военных маневров, строевых учений и тренировок. Порой в Калатроке происходили даже большие баталии, имитирующие настоящие сражения. Бревенчатый купол исправно прикрывал воинов от непогоды и любопытных глаз. Великолепная тренировочная площадка для мейнской армии и тайная гордость людей, которым давно уже не полагалось иметь ни тайн, ни гордости. Сегодня, однако, громадный Калатрок стал ареной битвы лишь для двоих.

Хэниш Мейн вышел в центр круга и поклонился человеку, который поклялся убить его. Коротким кивком он дал понять, что готов начать танец. Мазерет.

Вождь народа мейн был среднего роста, худощавый и стройный. Он стриг волосы короче, чем большинство мужчин Мейна, обрезая их чуть ниже ушей. Лишь три косы падали на плечи; две – с вплетенными в них шнурами из оленей кожи, третья – с зеленым шелком. Черты его лица будто нарочно были подобраны таким образом, чтобы подчеркнуть глаза. Тонкие как волосок морщинки прорезали широкий лоб. У Хэниша были высокие скулы и орлиный нос с тонкой переносицей; на одной из ноздрей виднелся крохотный шрам. Молочно-белая кожа казалась почти прозрачной под нижними веками; здесь она словно светилась изнутри, придавая серым глазам мечтательное выражение, которое могло обмануть людей, не знавших истинного характера вождя.

Сегодня Хэниш облачился в короткий килт и тальбу – одежду, состоящую из единого куска тонкой выделанной кожи, которая была обмотана вокруг тела, оставляя руки свободными. Противник Хэниша на голову выше вождя – длинноногий, жилистый и мускулистый, великолепно сложенный. У него бледно-золотые волосы: две косы с зелеными лентами, обозначавшими, что он уже танцевал мазерет, выжил в нем и мог поведать об этом миру. Он был хорошим бойцом и уважаемым человеком, соратником Хэниша, с кем вместе они строили планы грядущей войны. И лишь теперь, когда война была уже на пороге, амбиции воина побудили его бросить вызов вождю.

Двух мужчин окружали зрители – мейнские офицеры, мастера мазерета, лекарь и воины из числа пунисари, элитной гвардии Мейна, выполнявшие роль телохранителей вождя. Здесь же стояли два жреца Тунишневр, чьи лица закрывали надвинутые капюшоны. Один из жрецов ожидал, когда дух покинет тело танцора, проигравшего мазерет, дабы произвести ритуал воссоединения с предками. Второй готовился произвести обряд введения во власть – в случае, если вызвавший Хэниша воин победит и займет место верховного вождя. Чуть поодаль стоял Халивен – первый советник Хэниша. Это был человек, невысокий по стандартам Мейна, но крепкий и сильный как медведь. Большой нос покрывали мелкие пятнышки оспин, на скулах проступали красноватые линии артерий. Халивен был братом покойного Хеберена и дядей молодого вождя.

За спинами привилегированных зрителей стояли другие – великое множество солдат в полном боевом облачении, добрый десяток тысяч. Десять тысяч пар серо-голубых глаз, десять тысяч голов с льняными волосами, спутанными как змеиные гнезда – в лучших традициях воинов Мейна. Нельзя сказать, чтобы мазерет был в Мейне необычным зрелищем, но он неизменно собирал бессчетное число зрителей. Зрелище, будоражащее кровь любого мужчины, которому повезло наблюдать поединок. Хэниш вскинул руки в ответ на выкрики солдат. Он знал, почему они кричат так громко, и ему хотелось, чтобы солдаты видели его уверенность и беспечность перед лицом смертельной опасности. Сильные люди заслуживают сильного вождя – такого, который не боится испытать себя. Он должен отринуть любовь к жизни, отринуть страх, отринуть человеческие желания. Все, что заставляет слабого человека совершать ошибки.

Двое мужчин сошлись на расстояние удара. Они двигались в медленном, плавном танце, то приближаясь друг к другу, то отступая. Для человека, не ведающего, что такое мазерет, представление могло бы показаться скучным. Он мог бы решить, что бойцы слабы, неумелы и притом трусоваты. Сначала Хэниш и его противник разглядывали друг друга, раскачиваясь на месте, смещаясь всего на несколько дюймов. Оба были вооружены только короткими кинжалами, которые пока что покоились в ножнах на талии. Узкий клинок шести дюймов в длину напоминал нож для разделки речной форели – за исключением того, что качество металла было несравненно лучше.

Хэниш перемещался медленно и плавно – четкими, выверенными движениями, продуманными до мельчайших деталей. На его лице застыло равнодушное выражение, глаза были холодными и пустыми. Ничто не выдавало его намерений, не предрекало, куда он двинется, что сделает в следующую секунду. Одновременно Хэниш внимательно оглядывал противника, ища в нем любую слабину, любой намек на возможную ошибку. Он полностью отдался на волю инстинктов, выкинув из головы все лишнее и ненужное – тысячи вещей, которые сейчас не имели значения, и сосредоточился на нескольких, необходимых для выживания. Его наставник однажды сказал, что мазерет похож на танец двух кобр, встретившихся на травяном полу джунглей. Их бой точно странный балет – неторопливый, вальяжный. Никто не делает ни единого обманного движения, никто не пытается выиграть в скорости. Но когда наступает нужный момент, все происходит мгновенно. Один удар, стремительный как молния. Один смертельный удар… Хэниш никогда не видел живую кобру, однако нарисованная учителем картина и поныне стояла перед глазами. Он всегда поступал именно так, и его удар возникал из пустоты, как искра между двумя кремнями. И Хэниш понимал, что он сделал, лишь после того, как все было кончено.

Наконец бойцы впервые соприкоснулись ладонями. Они наклонились друг к другу, испытывая силу и вес партнера – шеи прижаты бок о бок, подбородок лежит на плече противника, руки и пальцы ищут опору. Они переплелись и закружились, напрягая мышцы ног и торса, проверяя друг друга на прочность. Хэниш уступал высокому воину и в мускулах, и в массе тела, но он мгновенно заметил, что противник бережет правую ногу. Возможно, виной тому были последствия старого ранения. Противник лучше двигался, когда шел вперед, и чувствовал себя неуверенно, отступая. Хэниш понял – хотя воин и пытался это скрыть, – что его противник предпочитает бить первым. Он только искал удобного случая, чтобы бросить тело вперед, с ведущей правой ногой…

Хэниш разорвал объятие, вывернулся и ушел вбок. Стоя лицом к толпе, вытащил кинжал. Противник сделал то же. Хэниш не удивился, увидев, что воин напряг мышцы правой ноги, развернув торс, перебросил кинжал в обратный хват и махнул им снизу вверх по диагонали, одновременно кидаясь вперед. Он действительно желал ударить первым.

Тревога отразилась на лице воина еще прежде, чем он закончил движение. Удар неизбежно должен был прийти Хэиишу в правую часть груди, однако кинжал вообще не коснулся его. Хэниш поднырнул под руку противника и присел, избежав удара. Затем повернулся вокруг своей оси, выпрямился и воткнул кинжал в левую сторону спины, под лопатку. Ощутив, что лезвие не встретило сопротивления, целиком прогрузившись в плоть, Хэниш понял, что удар достиг цели. Он чуть повернул кинжал и рванул его вбок, протащив по узкой щели между ребрами. Разрезав ткани мышц и легкого, лезвие коснулось сердца.

Воин упал. Солдаты разразились воплями, от которых завибрировали балки, и с крыши посыпался снег. Они выкрикивали имя Хэниша и стучали себя кулаками в грудь. Первые ряды качнулись вперед, кинувшись к вождю, и только заслон пунисари удержал их на месте. Даже ребенком Хэниш оказывал на людей потрясающее действие. Они, казалось, видели в нем воплощение героев прошлого и теперь только уверились в этом, изумленные красотой и молниеносностью убийства.

Хэниш закрыл глаза и безмолвно попросил предков принять павшего воина. Позвольте ему стать одним из вас, мысленно сказал он. Позвольте его мечу быть ветром в ночи, а его кулаку стать молотом, от ударов которого содрогается земная твердь. Пусть его ноги ступают по земле и воде, а его семя падает с небес в лоно прекраснейших из женщин… Хэниш не назвал имя поверженного противника, но оно звучало в его голове, а с ним приходили воспоминания – мальчишка, которым когда-то был воин, их детские игры, смех, веселье и радость. Память уводила его все дальше, но Хэниш одернул ее и затолкал эти мысли как можно дальше.

Вновь открыв глаза, он обернулся к жрецам. Оба приблизились и откинули капюшоны, являя миру головы со светло-золотыми волосами, большая часть которых была удалена, чтобы обнажить бледную кожу. Это утихомирило солдат; под сводами Калатрока теперь раздавались лишь приглушенные шепотки и призывы к молчанию.

– Такова воля Тунишневр, – сказал один из жрецов. Голос был мягким, но от его звуков воздух будто бы насыщался энергией. – Надеюсь, господин мой, ты не опозоришь их и в следующий раз, если таковой будет иметь место.

С этими словами они поклонились и отступили, двигаясь плавно и неслышно. Мягкие, подбитые мехом башмаки позволяли жрецам скользить по деревянному полу, словно тот был ледяным.

Хэниш поднял руки, обернувшись к толпе, и солдаты опять разразились восторженными криками. Он пошел к ним, обогнув своих телохранителей. Он хлопал людей по спинам, по плечам, пожимал им руки, напоминая о великом будущем, которое их ожидает, и о неослабевающей мощи Тунишневр. Мы сильны только вместе, сказал Хэниш. Вождь ничем не отличается от любого из вас. Отдельная личность не имеет значения, если только ей не вверена судьба всего мейнского народа. В этом – как и во многом другом – мейнцы отличаются от врагов, Акаранов.

– Мы живем рядом со своим прошлым, – сказал Хэниш. – Каждый камень Мейна дышит им, и не должно его отвергать. Разве не так?

Толпа единым хором выразила свое согласие.

– Истина в том, что народ Мейна не сделал ничего, его позорящего. Это Акараны переписывают прошлое, чтобы оно им подходило. Они пожелали забыть, что Эдифус имел не одного сына, а трех. Они даже не помнят их имен, но мы помним. Таларан – старший, Прайтос – младший и Тинадин – средний между ними.

Каждое имя мейнцы встречали неодобрительным ворчанием. Многие с презрением плевали на пол.

– Тише, тише, – сказал Хэниш. Он вынудил их замолчать, понизив голос, и людям пришлось вытянуть шеи, чтобы расслышать его. – Оба брата сражались рядом с Тинадином, защищая и расширяя владения отца. Они преуспели – но только с помощью Мейна. Мы были им союзниками. И чем же нам отплатили? Я вам скажу. Вскоре после смерти Эдифуса Тинадин умертвил своих братьев. Он убил также их жен и детей. Перерезал их друзей, всех, кто поддерживал братьев, и все их семьи. Затем разделался с вождями мейнского народа, когда они стали более не нужны. Вы знаете, что это правда. Мы, мейнцы, были главными союзниками Тинадина, и он же объявил нас предателями. И тогда Хаучмейниш…

Толпа заревела при одном упоминании этого великого имени.

– Да, – продолжал Хэниш, – наш благословенный предок не потерпел работорговли и позорного договора с Лотан-Аклун. Он осудил Лигу Корабельщиков, назвал их пиратами и начал против них войну. Вот за это нас убивают и проклинают. За то, что наши предки были праведны и благородны. За то, что в глазах всей империи мы стали предателями – хотя никого не предавали. В награду за помощь и поддержку нас выгнали на это холодное плато… Но изгнание скоро закончится, братья мои, и все мы обретем свободу!

За пределами арены, в полутемном коридоре Халивен наконец-то остался наедине со своим племянником.

– Да уж, ты знаешь, как горячить людям кровь. И все же эти выкрутасы меня нервируют, Хэниш. Они сейчас совсем не к месту. Что, если бы на арене остался твой труп?

– Они более чем к месту, – откликнулся Хэниш. – Особенно в теперешней ситуации. Если я не могу жить по заветам предков, то много ли стоит моя жизнь? Предки принимают наши умения или отвергают их. Ты знаешь это не хуже меня, Халивен. Как еще мог я увериться, что Тунишневр по-прежнему благоволят ко мне? Порой ты меня удивляешь, дядя. Ни один человек не имеет значения. Только цель.

Его собеседник улыбнулся уголком рта.

– Однако у каждого человека есть своя миссия и своя роль на пути к цели. Манлейт не был тебе другом. Он рвался к власти и славе, которые скоро станут твоими. Вот и все. Ему не следовало устраивать поединок, особенно сейчас. Особенно с тобой. Двадцать второе поколение…

– Я не единственное дитя своего поколения, – возразил Хэниш. – Моя роль в том, чтобы вдохновлять людей примером и вести за собой. Вот потому-то я и танцевал с Манлейтом. Мы друзья со времен юности. Подумай о людях в Калатроке. Подумай, как они будут сражаться теперь, как будут готовить себя к грядущей войне. У них ясные глаза, они сильны, здоровы, никому из них не туманит мозги проклятый мист. Подумай об этом! Сравни наших людей с миллионами других в мире. Миллионами рабов. Ими помыкают, их обманывают… Если считаешь, что я могу требовать от своих людей верности, не доказывая, что сам верен им, – ты ошибаешься.

С этими словами Хэниш покинул дядю, оставив его наблюдать за тренировкой. Он поднялся по лестнице и вышел из Калатрока на свежий воздух. Холодный ветер ударил с такой силой, что Хэниш замер на месте. Пришлось упереться ногами в землю и прикрыть лицо ладонью от острых кристалликов льда. Хэниш прожил здесь без малого тридцать лет и всё же не переставал удивляться ярости мейнской зимы. Особенно остро он ощущал это, выходя на улицу из тепла человеческого убежища. Зимняя ночь порою казалась живым, злобным существом. Как ни старались люди сделать жизнь на плато хоть сколько-нибудь сносной, снег упорнее пытался занести их с головой, ветер – столкнуть с гор, а холод – проникнуть сквозь все защитные покровы. Подавшись вперед, Хэниш посмотрел на узкую тропку, ведущую по замерзшей земле, и темную громаду Тахалиана, едва видимую за пеленой метели.

В цитадели Хэниша уже ждал его помощник, Арсей. Он протянул вождю крошечный свиток.

– Письмо от Маэндера. Тасрен пробрался на Акацию, спал там и ел, и враг ничего не заметил. А потом Тасрен пришел на банкет и ткнул Леодана илахским кинжалом. Идиллия закончилась.

Хэниш взял записку и повертел в пальцах, не читая. Мысли о брате не покидали его с того дня, как Тасрен уехал, и все же Хэниш ощутил укол стыда оттого, что не думал о нем несколько часов. В чужом краю, один, окруженный врагами, ежеминутно подвергаясь опасности… В сравнении с этим мазерет казался детской игрой. Хэниш знал, что Тасрен всегда чувствовал себя худшим из братьев. Самый младший, не столь уж искусный воин, стоящий дальше всех в роду от славного имени отца. Быть третьим сыном в Мейне непросто. Но эдакая заноза в мозгах может оказаться благом, если она побуждает человека к действию. Так гласит мейнская мудрость.

– А что же мой брат?

Арсей отвел взгляд.

– Он просит, чтобы Мейн славил его имя. – Арсей произнес древнюю формулу, обозначающую, что человек принял смерть, достойную воина.

– Так и будет, – твердо проговорил Хэниш. Он приказал Арсею назначить совет генералов на следующее утро. Затем велел отправить двух посланцев – одного в горы, предупредить скрытую там армию, что время пришло, второго – к Маэндеру в Катгерген, чтобы спустил с привязи нюмреков. И еще Хэнишу пора было привлечь к делу наемников – морских офицеров, так долго гостивших в его скованной льдом цитадели. До сих пор они лишь пили грог, ели, спали и развлекались; пришло время отрабатывать аванс. Мейн находился за тысячу миль от моря, но у него был свой флот – еще один секретный проект, на воплощение которого ушли долгие годы. Скоро флот двинется на юг…

– Я встречусь с ними завтра, – сказал Хэниш. – Предупреди моего секретаря, он мне тоже понадобится. Нынче ночью я отсижу всенощную с предками, поведаю им про судьбу Тасрена. И еще мне нужно провести ритуал очищения после мазерета. Ночь будет долгая…

При упоминании о предках Арсей склонил голову, да так и не поднял ее. Когда помощник уходил, Хэниш чувствовал его страх. На людях он это осуждал: не след бояться предков, пусть даже они – воплощение гнева и ярости. Однако и у Хэниша сжималось горло, и ледяная рука стискивала сердце. Не надо бояться Тунишневр, но все боятся. В священной усыпальнице предков бурление энергии живых мертвецов чувствуешь так же остро, как ощущаешь жару или холод на своей коже. Души умерших мейнцев, застрявшие между двумя мирами, посередине безвременья, кипели от гнева и ненависти. И требовалось немало отваги, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

Хэниш немного постоял в одиночестве, собираясь с мыслями, прикидывая расстановку сил и пытаясь сложить все происходящее в единую картину. Уже родилось двадцать третье поколение со времени Воздаяния. Уже родилось…

Если Тунишневр правы – а они, конечно же, правы, – все в мире изменится, и очень скоро.

Глава 21

Впоследствии Коринн будет часто сниться последнее объятие. Оно станет проклятием, ночным кошмаром. Сплетение рук детей и тело умирающего отца. Принцесса знала: отец не хотел, чтобы прощание было таким, он пытался сделать все как-то иначе, он любил их и не желал видеть их горя. Она знала – но это не имело значения. Коринн стояла и смотрела, хотя более всего ей хотелось кинуться прочь, чтобы ничего не видеть. Некоторые вещи лучше оставлять незавершенными. Незаконченными.

То, что происходило в комнате короля между ним и его детьми, было просто. Он ждал, полусидя среди подушек. Коринн отстала, когда дети кинулись к Леодану и упали на колени возле его постели. Дело было даже хуже, чем она себе представляла. Человеческая развалина… Коринн думала об отце всю предыдущую ночь, о том, как он мучается, какие боли его терзают. Может быть, он уже умер… Картины, одна другой ужаснее, возникали в ее воображении. Но наконец увидеть это наяву… Словно демон под маской, тревоживший ее сны, наконец был явлен взору при свете дня. Однако это отнюдь не успокоило Коринн. Напротив – демон оказался еще кошмарнее, чем она себе представляла. Ей хотелось повернуться и убежать. Наверное, Коринн так и сделала бы, но с того момента, как девушка вошла в комнату, глаза короля были прикованы к ней.

Остальные бормотали какие-то слова утешения и ободрения, выражая надежду, что отец скоро поправится. Леодану надоело это слушать. Он взмахнул рукой, призывая к тишине. Дети замолкли и замерли в ожидании. Коринн первая поняла, что отец не в состоянии разговаривать, что он чудовищно слаб и, вероятно, уже умирает. Он не мог ничего им сказать, не мог высказать последние пожелания. Отец не сумеет, поняла Коринн, сдержать слово, которое ей дал…

Она раньше других поняла, что означают его воздетые руки. Король поднял их и развел в широком жесте. Слабые, худые дрожащие руки… Аливер отступил на шаг, очевидно, полагая, что отец таким образом призывает их выслушать какую-то речь. Важные и значительные слова. Но все было совсем не так. Король просто держал в воздухе руки, разведенные в стороны, пока дети наконец не поняли его и не приняли приглашение. Они неуклюже столпились вокруг постели и обняли отца. Коринн подошла последней. Лишь теперь она поняла, как ужасно то, что здесь происходит. Как жутко – лежать на умирающем человеке, молча, вцепившись друг в друга и обливаясь слезами.

Таковы были последние минуты, которые дети провели с отцом. Коринн убежала из комнаты, хотя Мэна умоляла ее остаться с ними. Это последнее объятие должно было укрепить узы между ними, но Коринн оно показалось тяжелыми оковами. Она сбежала, как только появилась такая возможность – спряталась в личных покоях и приказала охране никого не пускать.

Так, сидя за закрытыми дверями своей комнаты, немного позже тем же днем Коринн получила весть о смерти отца. Сперва начались перешептывания в коридоре. Потом, несколько секунд спустя, огромный колокол на одной из самых высоких башен начал звонить – медленно, глубоко и скорбно. В перерывах между ударами девушка слышала горестные вопли и завывания слуг; потом этот всеобщий плач распространился по дворцу, выплеснулся в нижний город и в порт, чтобы оттуда разнестись по миру. Коринн изо всех сил прижала ладони к ушам и все равно не смогла избавиться от ужасающих звуков.

Следующая неделя прошла как в тумане. Если бы у Коринн был выбор, она заперлась бы в своей комнате и прекратила все контакты с внешним миром. Увы, ее присутствие требовалось каждый день, каждый час, хотя Коринн ничего в общем-то толком не делала. Пустая раковина, которую обнимали, которой кланялись, перед которой прятали слезы. Она стояла рядом с братьями во время заупокойной молитвы, пока барабанщики выстукивали медленный траурный марш, исполняемый только для умерших монархов. Сидела, слушая и не слыша бесконечные потоки слов соболезнования, длинные речи во славу Леодана. Аристократы, сановники, чиновники высшего ранга всплывали перед ее взглядом и говорили, говорили, говорили бесконечно. Слова наслаивались друг на друга, сливались в неразборчивый гул, теряя смысл. Коринн понимала, что за скорбным фасадом прячутся совершенно другие чувства – страх, недоумение, беспокойство. Люди шептались об ужасных последствиях, которые могла повлечь за собой смерть монарха, о страшной угрозе на горизонте. Коринн не было до этого дела. Она полностью погрузилась в собственное горе, и происходящее в большом мире не волновало ее.

К концу недели жрицы Вады и их помощницы провели ритуал и сожгли тело короля. Такова была последняя оставшаяся официальная обязанность этого храма, и жрецы исполняли ее со всей возможной торжественностью. Пепел короля поместили в урну; прах будет развеян ранней осенью, как велела традиция. Принцесса могла только радоваться отсрочке, ибо у нее уже не оставалось сил на официальные церемонии.

Зато Коринн с большой охотой выполняла древний ритуал поминовения усопшего. Она закрыла все окна в своей комнате и запрещала всем – даже служанкам – смотреть на нее. Еду и питье оставляли под дверью, но принцесса едва к ним притрагивалась. Шли дни. Мэна дважды подходила к двери Коринн, один раз пришел Аливер, и даже Дариэл отправил посланника с наказом упросить сестру выйти. Однако она прогоняла их всех. Коринн в основном дремала, изредка просыпаясь, а затем снова погружалась в полусон, отдаваясь воспоминаниям и картинам прошлого. Настал момент, когда Коринн с неприятным изумлением осознала, что все это просто обман, иллюзия. Вещи, существовавшие когда-то, уже не вернутся. Образы, за которые она цеплялась – отец и мать, – не материальны, они стали просто картинками в ее памяти. Зачем такие нужны? К ним нельзя притронуться, их нельзя увидеть или услышать. Жизнь становилась именно такой, какую Коринн видела в самых мрачных своих предчувствиях. Она теряла любимые вещи – снова и снова. И так будет всегда, пока ее саму не поглотит голодная утроба черного забвения. Коринн не хотела принимать это как данность и старалась отринуть подобные мысли, но мир вновь и вновь представал перед ней в самых уродливых формах.

В один из дней Коринн вдруг услышала за стенами комнаты какие-то крики, шум и возню. Что-то звякнуло, что-то упало и покатилось. Раздался стук каблуков по камню пола. Все это не настолько взволновало принцессу, чтобы она взяла на себя труд подняться. Коринн лежала, раскинувшись на широкой мягкой кровати; услышав стук, она лишь лениво приподняла голову и сонно посмотрела в сторону двери. И только когда дверь распахнулась, Коринн наконец-то сообразила, что кто-то действительно желает войти и увидеть ее.

Игалдан ввалился в комнату, едва не растянувшись на полу, упал на колено, чудом удержал равновесие и, наконец, выпрямился. Затем сделал несколько стремительных шагов по комнате, направляясь к Коринн. Следом бежали несколько стражников. Они так торопились попасть внутрь, что застряли в дверях, толкаясь и переругиваясь. Мечи они держали осторожно и неуклюже, опасаясь поранить друг друга. Взгляд Игалдана заметался по комнате; наконец принц увидел Коринн. Она стояла у кровати, прижав руки к груди. Игалдан сделал к ней шаг, другой и остановился. Стражники прорвались сквозь дверь, кинулись к незваному гостю и замерли на месте – глядя на молодых людей и не очень-то зная, что предпринять.

– Принцесса, – выговорил Игалдан, – простите за вторжение. Я знаю, это крайне невежливо с моей стороны, но мне очень нужно было вас увидеть. Я хотел убедиться, что с вами все в порядке, и…

Один из стражников перебил принца. Он тоже принялся извиняться и объяснять, что Игалдан прорвался, игнорируя приказ остановиться. Коринн жестом велела ему замолчать.

– Оставьте нас, – велела она.

Стражники ушли, и Игалдан вознамерился продолжить покаянную речь, однако Коринн промолвила:

– Не надо.

Принц постоял несколько секунд, словно раздумывая, что сказать, и, наконец, заговорил без обиняков.

– Меня отзывают в Ошению. Видимо, отец боится за мою жизнь. Вдобавок, мне кажется, его беспокоят события на севере. Сегодня голубь принес послание. Приказ короткий, но недвусмысленный. Я должен ехать. – Игалдан помолчал мгновение, словно колеблясь. – Я не хочу оставлять вас в таком состоянии, – прибавил он.

Девушка стиснула руки. Ею овладели нервозность, неуверенность. Она не понимала, зачем Игалдан вообще сюда явился. Коринн знала, что выглядит не лучшим образом в мятом платье, неумытая, с растрепанными, спутанными волосами. Она посмотрела куда-то вбок, надеясь, что Игалдан проследит за этим взглядом и перестанет смотреть на нее.

– В мире что-то не так?

– Да, более чем. Весь остров гудит. Корабли уходят на материк и приплывают оттуда чуть ли не каждый час. Совет в Алесии заседает почти без перерывов. Ошения и Акация еще не заключили официального соглашения, но, похоже, Алесия будет рада нашему союзу. Ходят слухи, что какая-то армия осадила Катгерген. Ваш брат мужественно пытается во всем разобраться. Вы можете им гордиться, Коринн: он хорошо держится, несмотря на свой странный статус – уже не принц, но еще и не король…

Коринн спросила Игалдана, когда он уезжает. Принц отвечал, что отплывает в Алесию со следующим восходом солнца. Там, сообразно с приказом отца, его встретит эскорт из Ошении, и они немедленно отправятся на родину. Игалдан не стал вдаваться в детали, и молодые люди замолчали. Коринн с грустью думала об этом путешествии, понимая, что вскоре их разделят бесконечные мили. Ей вспомнился рассказ принца о холодных ошенийских озерах, холмах и густых лесах. Чудесно, должно быть, кататься на лошади среди огромных деревьев… Коринн представила себе Игалдана, скачущего верхом по зеленым лугам северной страны, так непохожей на ее родную Акацию – драгоценную жемчужину посреди моря. А Ошения… она далеко отсюда. И дело не только в расстоянии. Коринн представлялось дикое, безлюдное место, где легко затеряться, исчезнуть или полностью изменить собственный облик…

– Как вы думаете, не могли бы мы поехать вместе? – спросила Коринн. – Я не буду обузой. Мне хочется сбежать отсюда. Мне хочется остаться с вами…

Она не думала об этом со дня смерти отца, но теперь, когда слова сорвались с ее губ, принцессой овладела непоколебимая уверенность, что так оно и есть. Именно этого Коринн хотела сейчас более всего на свете.