Текст книги "Тайный дневник да Винчи"

Автор книги: Давид Зурдо

Соавторы: Анхель Гутьеррес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

7

Жизор, 6 июня 1944 года

Ломуа и Лессенн забеспокоились. Профессор пропадал в колодце слишком долго. Помощники, выполняя его приказ, выбрались на поверхность, и хотя прохлада ночи и небо над головой несли отраду, обоих терзала тревога. Очутившись на воле, они тотчас уставились на дыру в земле и не сводили с нее глаз, напряженно ожидая, когда же покажется голова Клода и он поделится с ними, какая тайна скрывалась глубоко внизу. Особенно изнывал от нетерпения и нервничал Ломуа. В его душе с новой силой вспыхнула давняя страсть кладоискателя – старое как мир желание, побуждавшее его вести раскопки в окрестностях замка в поисках следов легендарного сокровища тамплиеров.

– Может, с ним что-то стряслось? – высказал предположение Лессенн.

Ломуа промолчал. Ответом стал порыв холодного ветра, растрепавший волосы и вызвавший озноб: по голым рукам парней, покрытым испариной, пробежала дрожь. Многие расценили бы внезапно поднявшийся ветер как простое совпадение, следствие каких-то атмосферных явлений, непредсказуемых, но вполне естественных. А кто-то усмотрел бы тайное знамение или даже предупреждение. Легенда о сокровище тамплиеров была не единственным преданием тех мест. Существовали и другие, намного страшнее. Их охотно рассказывали старики тем, кто соглашался послушать – торжественным голосом, исполненным благоговения. О мертвых полагалось говорить с почтением, тем более о мертвых, имевших привычку являться живым.

В замке Жизор обитали призраки, неприкаянные души. Так, во всяком случае, считалось. Большинство привидений относилось к категории безобидных. Из них, по слухам, чаще всего попадался людям на глаза молодой человек, казавшийся тяжело раненным, наряженный в шутовской костюм. Ухватившись обеими руками за правый бок, он скорбной тенью пересекал внутренний двор, направляясь к определенному месту, всегда одному и тому же; там он наклонялся и как будто открывал нечто вроде люка и в то же мгновение исчезал под землей.

Мысль о том, как близко находится заколдованное место от лаза в их колодец, не добавляла парням спокойствия. Еще больше их смущали другие истории о привидениях, некстати всплывавшие в памяти, – о призраках далеко не безопасных. Например, о кровожадном демоне, кого можно одолеть лишь в полночь двадцать четвертого декабря. По преданиям, он защищал сокровище, спрятанное в недрах замка…

Сердце чуть не выпрыгнуло у них из груди, и Лессенн даже вскрикнул, увидев вдруг руку, высунувшуюся из земли. Рука принадлежала Клоду, возникшему из шахты, как настоящее привидение. В голубоватом свете полной луны парни хорошо разглядели его лицо, черное от грязи, как их собственные, но сиявшее улыбкой, от которой дух захватывало: взволнованная и одновременно умиротворенная, счастливая улыбка человека, нашедшего то, что он искал.

– Собирайте вещи. Быстро, – неожиданно выпалил Клод.

– Но, профессор… – заныл Ломуа.

– Если не хотите умереть, делайте, как я говорю.

Клод не угрожал, он просто предупреждал. Оба помощника успели заметить: у Клода больше нет за спиной привычного вещмешка. Этот факт они нашли убедительным, хотя ничего не знали о содержимом котомки.

– Внизу больше не осталось ничего стоящего, – с оттенком сожаления, словно оправдываясь, сказал профессор.

Мощный взрыв прогремел внезапно. Даже Клод, ждавший его, невольно вздрогнул. Все трое уже находились за пределами внешней крепостной стены, далеко от опасной зоны, когда рвануло. Почти тотчас пронзительно взвыла сирена тревоги в расположении немецкого гарнизона. В окнах немногочисленных домов городка замаячили растерянные, заспанные лица.

Свершилось… Клод вздохнул. Вход в часовню Святой Екатерины снова погребен под толщей земли. Клод искал ее столько лет… Почти всю жизнь. Но титанические усилия, ложные следы и открытия, опасности и разочарования, долгие странствия по Европе – все окупилось сегодня ночью.

Тайный дневник Леонардо да Винчи наконец находился у него в руках.

8

Пиза, 1503 год

– История, которую я намерен рассказать, любезный Леонардо, если сбивчивая память меня не подведет и я сумею изложить события в том порядке, в каком они происходили, началась много, много лет назад. Мы с тобой были молоды и полны иллюзий, желаний, жажды жизни. Я помню, как вчера, наши страстные споры о религии. Я был верующим, хотя и настроен критически, ты же – закоренелым безбожником. В поисках света истины я обращался к Богу, ты полагался на силу разума. Я всегда отмечал и признаю – ты достиг небывалых высот. Потому я преисполнился гордости, когда святые старцы почтили меня доверием, а тебя постарались оградить от своего тайного общества. В отличие от меня тебя они посчитали ненадежным. Ты казался им опасным.

Их вероучение являлось христианским, доктрина не строилась на еретических измышлениях. Но с правдой, той правдой, которую они хранили и защищали, почти невозможно примириться. Разглашение истины сокрушило бы основание нашего мира. И конечно, она стала бы бременем, слишком тяжким, чтобы церковь и светские государи согласились ее принять. Я имею в виду тайну, равной которой нет в мире, тайну, сохранение которой делает ничтожной любую жертву; друг мой, Святой Грааль – это род Господа нашего Иисуса Христа, получивший продолжение благодаря его праведной супруге Марии Магдалине…

Боттичелли рассказал Леонардо, как все началось. Шел 1099 год, и в Святой земле горстка благородных рыцарей, обосновавшихся в Иерусалиме, основала орден, возложив на себя обязанность защищать величайшую тайну всех времен. И так было положено начало ордену Сиона.

Три года назад христианские воины освободили Святую землю от владычества мусульман. Бог укрепил дух и дал силу тем, кто сражался во Имя Его. Некий рыцарь более других правителей имел право царствовать, хотя и не стремился к этому. Человек, чьи воля и вера сумели объединить в едином порыве вдохновения доблесть и религиозный экстаз христиан, чтобы мечта об освобождении Иерусалима обернулась явью, – Готфрид Бульонский, «защитник Гроба Господня». [6]6
  Готфрид Бульонский, Годфруа Буйонский (Godefroi de Bouillon) (около 1060, Булонь, – 18.7.1100, Иерусалим), один из предводителей 1-го крестового похода на Восток (1096–1099). Герцог Нижней Лотарингии (с 1087). В 1099 году после завоевания крестоносцами Палестины стал первым правителем Иерусалимского королевства, приняв титул «защитника Гроба Господня».


[Закрыть]

Первый крестовый поход с целью отвоевать у неверных трижды священный город начался в 1096 году. Неимоверные тяготы войны стали причиной ужасной жестокости. Голод пришел на смену праведному гневу, низость – благородным помыслам, грязь запятнала светлый образ священной войны французских, английских, каталонских и кастильских рыцарей… Война безжалостно обнажила все худшее с обеих сторон, но также и лучшее. Война не делает человека великим, но предоставляет редкую возможность проявить внутреннее величие, если оно есть. Человеческий дух может быть необъятен, как мир, а может оказаться меньше булавочной головки. И увы, далеко не всегда человек по существу таков, каким кажется с виду.

Готфрид Бульонский хорошо знал все это. Он понимал многое, обладая врожденным даром узреть истину. Он принадлежал к легендарному роду, славнейшему из славных, будучи потомком Иисуса Назорея и Марии Магдалины. Отпрысков сего достойнейшего родового древа испокон века стремились (и возможно, это стремление не иссякнет никогда) истребить. Много раз династия подвергалась гонениям, чудовищным и безжалостным, причем порою их вдохновляла и направляла собственной рукой церковь. Интересы власти всегда преобладали над интересами веры, а в то время светская власть волновала церковь несравненно больше духовности. Папский престол погряз в интригах. Перетолкованное, искаженное князьями церкви, ослепленными фальшивым блеском порока, послание Христа потонуло в колодце, наполненном скверной. Только в самом низу, на дне, трепетал слабенький ключ чистой воды, не в силах пробиться сквозь толщу грязи на поверхность и напоить страждущих. Темная, кровавая, бессердечная эпоха. Готфрид Бульонский не сомневался в несправедливости такого миропорядка, но и не желал бросать открытый вызов реальной действительности. Он не был наивным простаком. Но он знал, что придет время – время его рода, хотя и не скоро. Возможно, только через тысячу лет.

Во имя будущего не стоило ни сдаваться, ни нарочно искать гибели. Напротив, его святым долгом стало защитить род, наследников крови. И для столь великой цели он задумал создать тайное общество, способное позаботиться о грядущем потомстве, когда сам он покинет этот мир. Он основал его в 1099 году на горе Сион, и потому оно получило название ордена Сиона. У истоков стояла тайная монашеская община, ранее желавшая провозгласить Готфрида Бульонского королем Иерусалима. Позднее к первоначальному ядру «посвященных» примкнули новые почитатели благословенного рода. Особенно много среди них насчитывалось французов, ибо побеги рода прочнее всего укоренились на французской земле, когда потомки Иисуса и Марии Магдалины породнились с королевской семьей франков.

Очень скоро орден Сиона лишился своего основателя: через год Готфрид умер. Эстафету принял его брат Балдуин. Он позволил объявить себя королем Иерусалима, а также, не жалея усилий, претворял в жизнь замыслы покойного Готфрида по созданию еще одного ордена: ему предназначалась роль военной силы, призванной на законных основаниях защищать династию (о чем знали лишь избранные) с оружием в руках. Так как резиденцией нового ордена стал дом на развалинах храма Соломона в Иерусалиме, он получил название ордена Храма.

Истинную миссию ордена, несмотря на могущество первых основателей, держали в строжайшем секрете. Церкви о ней знать не полагалось. Папе внушили, будто орден создан для защиты христианских паломников в Святой земле. [7]7
  Паломничество христиан из Европы ко гробу Господню осуществлялось традиционно двумя путями: по морю, через порт Яффу, или по суше, через Константинополь и Антиохию. Первый крестовый поход, нарушив равновесие сил в регионе, сделал оба пути крайне опасными для паломников. Согласно легенде, рыцари ордена Храма на протяжении девяти лет защищали христиан от нападений мусульман на маршрутах, ведущих от границ королевства к Иерусалиму.


[Закрыть]Сохранить тайну весьма помог человек, известный своей святостью, сразу развеяв все подозрения и сомнения – Бернар Клервосский, святой Бернар, осуществивший религиозную реформу ордена цистерцианцев. Таким образом орден Храма в некотором смысле перешел в подчинение к цистерцианскому ордену и руководствовался весьма похожим уставом, но только состоял он из рыцарей, принесших монашеские обеты.

Основа была набрана. Умелые руки принялись прясть нить. Ордена и монахи смешались. Большинство братьев принимали на веру цели, провозглашенные открыто. И лишь достойнейшие – избранные, самые близкие к узкому кругу посвященных – знали правду. Образовался орден в ордене, люди, обремененные двойным долгом: во-первых, защитить паломников, что являлось бесспорно нужным делом, а во-вторых, уберечь род, кровь Святого Грааля – существенно более важная, жизненно важная задача.

Позднее тамплиеры накопили несметные богатства и обрели неслыханное могущество. Они забыли об осторожности, вообразив себя непобедимыми. Конец наступил через два столетия. От былого величия ордена остались лишь легенды и воспоминания. Неисчислимые сокровища исчезли, но не они представляли подлинную ценность. Их искали не только одержимые грехом алчности. Важнейшим оставалось сокровище духовное. Род не угас, но уже не располагал военной силой для своей защиты. Для них открывался единственный путь спасения – вновь погрузиться в глубины неизвестности. Правду о происхождении рода и раньше держали в строжайшей тайне, теперь приходилось соблюдать двойную секретность.

Орден тамплиеров уничтожили, однако его разрозненные бастионы уцелели в Испании и Португалии. Бывшие храмовники, рассеянные по свету, хранили бесценные реликвии, например, Плащаницу. Но никто из них не знал главного. Орден Сиона выстоял. Название его изменилось: орден стал именоваться приоратом, Приоратом Сиона. Его основные принципы остались прежними, только намного больше внимания уделялось стратегии конспирации. Изобретались особые коды шифров, дабы скрыть содержание документов, подтверждавших происхождение рода и открывавших тайну личности потомков. Очутись они вдруг в неподобающих руках, никто не понял бы их истинный смысл.

Церковь порадовалась разгрому ордена. Но в очередной раз не удалось обрубить все ветви генеалогического древа Иисуса Христа. Оно разрасталось и крепло, устремляясь к небесам, бросая вызов всем земным правителям. Ведь если бы оно засохло, мир потерял бы не только кровь Спасителя. Нет, вместе с Его потомством погибла бы и надежда на светлое будущее, которое непременно наступит, когда человечество будет к нему готово. Разве не обещал Иисус второе пришествие и установление царствия Божьего? Второе пришествие осуществится через потомков, наследников крови, когда подойдет срок. А значит, необходимо сохранить священный род, защищая его ценой жизни, страданий, всеми возможными и невозможными средствами.

Сандро Боттичелли никогда не отличался благочестием. Но он сделал усилие над собой, став праведником, надеясь послужить ордену и династии. Вернее, ради служения династии он вступил в орден, Приорат Сиона. И стал Великим магистром. Но самые мрачные времена за всю историю Святого Грааля, самые тяжелые испытания для потомков Иисуса выпали на период магистерства Боттичелли. Тяжелые грозовые тучи сгустились, и громы и молнии уже обрушились на будущее человечества…

– Однако к чему Чезаре Борджиа губить тех, кого ты называешь потомками Христа? – спросил Леонардо, выслушав до конца предание о Приорате Сиона. Он пытался понять.

Боттичелли несколько мгновений смотрел молча на своего друга, словно подбирая слова.

– Он не стремится их погубить, Леонардо, нет. У него иная цель. Он хочет породниться с родом Христовым.

Его откровение эхом прокатилось по комнате, словно крик в огромном гулком зале. Чезаре Борджиа, нечестивец, намерен войти в семью Святого Грааля! Во всяком случае, по уверениям Боттичелли.

– Да, друг мой. Вижу, ты ошеломлен. Но это правда. Могущество Чезаре стремительно убывает. Около года назад он перехватил кое-какие секретные документы. Заметь, зашифрованные. Не знаю, как ему удалось их прочитать. Должно быть, ему помогал кто-то весьма ученый.

Леонардо вдруг сделалось душно. Он вспомнил фрагменты загадочного текста, расшифрованные им для Борджиа ровно год назад. Если его догадка верна, он невольно послужил злому делу. Снова. Он ведь поклялся остерегаться скверны после того, как выполнил другое поручение Борджиа: копию Синдона. [8]8
  В иудейском культе для заматывания всего корпуса и ног покойника использовались длинные «пелены». В церковной практике греки называют «Пелены», в которые было завернуто тело Иисуса, словом «уйндпн»(Синдон). Такое выражение встречается в Новом завете в Евангелии от Матфея (27:57). Греческое слово «Синдон» в синодальном издании Библии переводится как «Плащаница».


[Закрыть]Но зло подобно сорному ползучему растению: стоит взойти лишь одному побегу, как его цепкие лозы заполонят ют собой все, окутывая тенью даже самые солнечные участки сада.

– Пожалуйста, продолжай, – попросил Леонардо Сандро, поскольку тот замолчал, заметив рассеянность друга.

– Борджиа завладел тайной. По крайней мере он понял главное. И он узнал, что я – Хранитель рода. Он пригрозил снова обвинить меня в мужеложстве, содомском грехе, – вздохнул Боттичелли, опуская глаза. – И он наверняка нашел бы лжесвидетелей, которым Святая служба поверит безоговорочно. Он безжалостный человек, Леонардо. Тебе это хорошо известно, ты ведь работал на него. Меня охватила паника, как только я представил себя на виселице или на костре. Я хотел быть стойким. Я страстно молил Господа послать мне силы. Но Бог покинул меня за мою трусость… Я признался во всем. И уничтожил все, ради чего многие пожертвовали жизнью. Я предал род, как последний негодяй.

Потом сквозь слезы я видел с холма, затерянного в лесу, как Чезаре захватил двух молодых людей, близнецов из благословенного рода. Затем я прятался здесь, в Пизе, вместе со своим грехом, пока не узнал от разведчика ордена, куда нечестивец отвез близнецов. И тогда я подумал: если я вел себя не так, как подобает мужчине, отныне я им стану. Пусть случится неизбежное. Я перестал бояться смерти. Я готов умереть, если потребуется. Меня больше ничего не волнует, кроме миссии, которую я должен выполнить, ибо поклялся защищать потомков. Мне необходима твоя маленькая помощь – план одной из крепостей в Романье. Ты занимался укреплением ее оборонительных рубежей для Борджиа. В распоряжении ордена есть опытные воины. Зная наилучшие подходы, они сумеют проникнуть сквозь неприступные стены и спасти детей.

Леонардо слушал повествование с таким видом, словно ему явилась Мадонна. Его разум отказывался верить, но сердце подсказывало: все сказанное – правда, от первого до последнего слова. Леонардо польстило, что друг посчитал честью соперничество с ним. Ведь Боттичелли упомянул вначале, как гордился, когда орден сделал выбор в его пользу, отвергнув кандидатуру да Винчи, вменив ему в вину избыточную рассудительность. К тому же Леонардо увлекла история самого ордена, поскольку его взгляд всегда устремлялся в грядущее, он пытался предвосхитить будущее. Маэстро понял также, что вынуждало друга поддерживать Савонаролу: необходимость защитить династию. Ни одно событие, даже самое незначительное, не происходило случайно, все подчинялось определенному замыслу. Но теперь дела обстояли из рук вон плохо. Леонардо не мог отказать другу в помощи, о которой тот просил. Убедившись в праведности цели предприятия, он испытывал готовность использовать все возможное для ее достижения. Пожалуй, опасность для него представлял лишь Чезаре, человек злонамеренный, но дальновидный. Едва ли от Борджиа ускользнет тот факт, что Леонардо, проектировавший крепостные укрепления, дружил с Боттичелли. Концы с концами легко мог увязать даже человек средних способностей, а о молодом Борджиа и говорить нечего. Умом он не уступал самым одаренным людям своего времени. Тем не менее сколько бы Чезаре ни изворачивался, он балансировал на краю пропасти. Смерть отца лишила его значительной части поддержки и влияния. И если вырвать у него из рук наследников рода, можно сказать, он конченый человек.

Как раскаивался Леонардо: ведь год назад он изготовил копию Синдона для Борджиа… Тогда он проявил слабость и трусость, как ныне Боттичелли, и потому очень хорошо понимал друга. Однако он все же испытывал потребность уточнить кое-что, стремясь развеять последние сомнения.

– Только один вопрос, дружище Сандро. На чем основана твоя уверенность, будто род Христа действительно существует и это не миф, передаваемый из поколения в поколение на протяжении столетий, как многие другие? Не является ли он очередной легендой, лишенной всякого основания?

Леонардо выразился жестко, вовсе не желая уязвить друга. Он лишь хотел побудить Сандро к полной откровенности: пусть расскажет все начистоту или признает шаткость своих доводов. Помогать ему Леонардо возьмется в любом случае, так как если Чезаре верил в подлинность рода, тогда два юных создания, из плоти и крови, ни в чем не повинные, подвергались смертельной опасности.

– Ах, Леонардо, Леонардо, неужели ты не понял очевидного? И меня одолевали подобные сомнения, когда орден впервые обратился ко мне. Сначала мне хватило веры вступить в их тайное сообщество. Затем, возвысившись, я получил доступ к документам. Сначала я не обладал ключом для их расшифровки и узнавал содержание только со слов Великого магистра. Нас было двенадцать посвященных, пользовавшихся такой привилегией. Но потом я стал одним из трех верховных магистров, вошел в круг избранных, посвященных во все тайны, и смог сам прочитать бесценные записи, подкрепив свою веру доказательствами. Ты увидишь секретные документы, и я открою тебе ключ. Теперь я Великий магистр ордена. А два моих ближайших помощника приняли смерть от руки Чезаре.

– Я поддержу тебя во всем. Мы восстановим твой орден или преобразуем его, если возникнет надобность. Я помогу тебе спасти несчастных детей…

– Благодарю. О, благодарю, мой верный друг. Увидев документы, – перебил его Сандро, воздев к небу правую руку, – увидев их собственными глазами… Но не будем сейчас продолжать бессмысленный разговор, он ничего не решает. У нас есть более насущные и неотложные дела, и о них нам следует подумать прежде всего. Нам нужно встретиться с Мартином Фернандесом де Архона, испанским капитаном, призванным возглавить отряд воинов в нашем рискованном предприятии. Может, еще не все потеряно…

9

Париж, 2004 год

Каталина достала из кармана помятый лист бумаги и еще раз проверила адрес. Она испытывала легкую растерянность, стоя на тротуаре и оглядываясь по сторонам. Было прохладно, даже слишком для начала лета, и намного холоднее, чем в Мадриде, откуда она прямым рейсом прилетела сегодня утром в Париж. Над головой рассеянные облака собирались в плотную тучу, наливаясь свинцовым цветом. Совсем скоро дождь прольется на выдающиеся памятники архитектуры, окружавшие ее со всех сторон, и промокшие дорогие туфли нанесут грязи на мраморные полы роскошных вестибюлей. Пострадает и пол того здания, которое разыскивала Каталина. На его дверях полированная дощечка гласила: «Д’Аллен и Монтье. Адвокаты».

Прошлой ночью, накануне своего тридцать третьего дня рождения, Каталине не спалось. Тридцать три года – возраст Христа, как любят говорить. Правда, Каталине такое определение не нравилось. Ведь сначала Христу исполнилось и тридцать два, и тридцать один, и тридцать лет… И все же интересно: какой сюрприз ее ожидает?

Неожиданный звонок раздался две недели назад, вечером, когда Каталина вернулась домой из редакции газеты, где работала. Она тотчас обратила внимание на легкий акцент звонившей женщины. Дама представилась секретарем некой адвокатской конторы в Париже. Дед Каталины со стороны матери выбрал старшего компаньона фирмы своим душеприказчиком, поручив ему последить за исполнением специального пункта в завещании. Согласно данному пункту, Каталине полагалось получить в собственность определенное имущество, когда ей исполнится тридцать три года. Время пришло, и адвокатская контора приглашала наследницу в Париж.

Каталина не поверила своим ушам. Молодая женщина очень мало знала о своем дедушке, «чокнутом Клоде», как его до сих пор называли родственники. Мало или почти ничего, кроме того, что он увлекался историей или археологией (или и тем, и другим) и погиб примерно четверть века назад. Самой Каталине тогда было меньше десяти лет. Он не справился с управлением на прямом участке автострады где-то в северном пригороде Мадрида, так как ехал слишком быстро. Машина врезалась в дерево, и он умер мгновенно, ударившись головой о руль. Все состояние деда перешло к единственной дочери, матери Каталины. Во всяком случае, так считалось до настоящего времени. Похоже, дед приберег что-то и для внучки – «имущество», как выразилась секретарь адвокатской конторы. По неведомой причине его следовало отдать Каталине не раньше, чем ей стукнет тридцать три.

Каталина не забыла, как в первый момент едва не бросила трубку со словами, что шутка дурацкая и неуместная. Но она терялась в догадках, кому взбрело в голову ее разыгрывать, и выслушала незнакомку, говорившую холодным, официальным тоном с едва заметным французским акцентом. И теперь, две недели спустя, она находилась в Париже и стояла перед помпезным порталом на улице Риволи. Если она и вправду стала жертвой розыгрыша, следовало признать, что она попалась.

Войдя в здание, Каталина представилась швейцару. Предварительно позвонив в адвокатскую контору, он указал, на какой этаж ей нужно подняться. Объясниться с ним не составило проблемы. В конечном счете французский Каталины, настойчиво прививаемый ей матерью, не настолько заржавел, как она думала.

С мелодичным звонком лифт остановился на последнем этаже. Когда Каталина вышла, ее встретила уверенная в себе женщина лет сорока пяти. Протянув руку, она сказала:

– Добрый день. Я – Моник Бержье, секретарь месье д’Аллена. Мы беседовали с вами по телефону две недели назад. Вы, должно быть, мадемуазель Пенан.

– Да, верно, хотя на самом деле такова девичья фамилия моей матери, – пояснила Каталина. – Она была француженкой.

Секретарша с улыбкой кивнула, а затем любезно пригласила следовать за собой по длинному, великолепно отделанному коридору. На стенах висели картины в дорогих багетах, каждая освещалась отдельным светильником. Тихо играла ненавязчивая музыка.

Нарядный паркет вестибюля сменился толстым ковром, заглушавшим шаги. Коридор заканчивался просторным помещением, выглядевшим очень официально и торжественно. У двери находился современный письменный стол, где все вещи лежали в образцовом порядке. На экране компьютера, стоявшего на столе, высвечивалось название фирмы, то самое, что Каталина прочитала на полированной дощечке у входа в здание.

– Будьте любезны, подождите минуту, – попросила секретарша. – Я должна убедиться, может ли месье д'Аллен принять вас сию минуту.

Секретарша вошла в кабинет шефа, легонько постучав костяшками пальцев. Через несколько мгновений появился д’Аллен собственной персоной, тучный француз лет восьмидесяти с добродушным выражением лица.

– Здравствуйте, сеньорита Пенан. Я – Бернар д’Аллен. Добро пожаловать в Париж, – приветствовал он Каталину на испанском языке, произнося «р» как «г», делая ударения на последнем слоге, причем все слова звучали короче, чем нужно.

– Дело в том… Очень приятно, сеньор д’Аллен.

Каталина хотела уточнить (как незадолго до того в разговоре с секретаршей), что Пенан – фамилия ее матери, но решила: в конце концов это не имеет никакого значения.

– Проходите, прошу вас (пг’ходите, пг’шу вас), – пригласил адвокат, придерживая дверь.

Секретарша удалилась, оставив их наедине. Каталина с восхищением огляделась. Кабинет был отделан элегантно и роскошно, без нелепых излишеств – рабочее место богатого человека, чья семья в течение многих поколений жила в достатке, не испытывая никаких тягот. Из окон открывался вид на оживленную улицу. В тишине и покое кабинета поток машин и суета пешеходов казались далекими и нереальными, как и шум проливного дождя.

Над мраморным камином висел гобелен с изображением батальной сцены. Художественной ценностью он не уступал прекрасным картинам, украшавшим другие стены. Каталине показалось, будто некоторые из них ей знакомы, и она не могла решить, видит перед собой оригиналы или все же хорошие копии. Комната была мило обставлена изысканной и, несомненно, очень дорогой мебелью. Как и весь продуманный интерьер, это свидетельствовало о тонком вкусе хозяина.

– Садитесь, пожалуйста, – попросил д’Аллен, устраиваясь на своем месте бесконечно осторожно, с огромным трудом, как большинство весьма тучных людей. – Вы позволите мне взглянуть на какое-нибудь удостоверение? Прошу меня простить, простая формальность. Не вызывает сомнений – вы внучка Клода, – заверил адвокат, не пускаясь в дальнейшие объяснения, хотя в его голосе вдруг мелькнула тень тоски или сожаления. – Но вы же знаете, сколь неукоснительны юридические требования.

Каталина училась на факультете журналистики. На первом курсе им преподавали право, чем ее познания в данной области и ограничивались. И в действительности она понятия не имела о необходимых бюрократических формальностях, связанных с получением наследства, хотя и догадывалась, что они могут оказаться чудовищно занудными.

– Разумеется. Вот, пожалуйста, – сказала она, протягивая адвокату удостоверение личности.

Д’Аллен быстро просмотрел документ и вернул его Каталине.

– Все в порядке. Как на душеприказчика вашего деда, на меня возложена обязанность осуществить… – заученно промолвил он, запнулся и после недолгой паузы, оставив профессиональный тон, продолжал: – Послушайте, сеньорита Пенан, я являлся адвокатом Клода больше двадцати лет, и он всегда относился ко мне как к сыну, поэтому, если угодно, мы можем обойти кое-какие формальности. Полагаю, вам не терпится узнать последнюю волю вашего деда.

– Сеньор д’Аллен, вы читаете мои мысли, – ответила Каталина, без смущения сообщнически подмигнув толстому адвокату.

Явно очарованный ее дерзкой и, конечно, не вполне уместной выходкой, д’Аллен поднялся с кресла с необыкновенной грацией бегемота, пробирающегося среди лилий. Адвокат направился к массивному сейфу, прикрепленному к стене, и проворно набрал нужную комбинацию: дверца из закаленной стали открылась.

– Мы храним его здесь, – сказал он.

При этих словах Каталина внезапно ощутила пустоту и жар в животе – не от любопытства или нетерпения. У нее появилось необъяснимое, но отчетливое предчувствие, будто надвигается что-то необычное. Затаив дыхание, она следила, как адвокат снова усаживается в кресло с конвертом в руках. Как нарочно, д’Аллен медлил, внимательно изучая рукописные пометки на конверте. Наконец, он извлек бумагу и, бегло просмотрев и кашлянув, прочищая горло, объявил:

– В добрый час! Согласно данному волеизъявлению, вам полагается передать документ на право владения домом и прилегающим к нему земельным участком в местечке Жизор на севере Франции, а также сорок тысяч восемьсот франков. Я должен пояснить: названная сумма подлежит пересчету по текущему курсу и соответствует шести тысячам двумстам двадцати евро. Для вступления завещания вашего деда в силу достаточно оформить бумагу о принятии наследства. Относительно последнего следует заметить – оно не находится в залоге, не отягощено никаким долгом или обязательствами. Однако вам необходимо заплатить соответствующие налоги и зарегистрировать собственность на свое имя, чтобы соблюсти все требования закона.

Закончив речь, адвокат поднял глаза и с первого взгляда заметил разочарование, явственно проступившее на лице Каталины.

– Что-то не так, сеньорита Пенан? Возможно, вы ожидали… хм, чего-то иного? – уточнил он, тщательно подбирая слова, лишь бы невзначай не сказать грубость.

Вздохнув, Каталина ответила:

– Да, думаю, да.

Она надеялась, что адвокат не истолкует неверно ее реакцию, приняв наследницу за алчную особу, чьи корыстные расчеты не оправдались. Каталина была признательна деду за родственный знак внимания и не ждала многого. Точнее, до телефонного звонка из конторы две недели назад она вообще ничего не ждала. Она не испытывала никаких финансовых трудностей. Родители умерли, когда Каталина была подростком, и все семейное достояние (в том числе и крупное наследство, оставленное Клодом матери) перешло в ее руки. Тетя, сестра отца, взяла на себя опекунские обязанности и занималась имуществом племянницы, пока девушка не достигла совершеннолетия. То есть шесть тысяч евро, конечно, не помешают, и владеть недвижимостью в Жизоре тоже неплохо, но на самом деле она ждала другого, чего-то… она не знала, как можно это назвать… чего-то менее вещественного, менее приземленного. Спрашивается: зачем дед распорядился ждать так долго – почти двадцать пять лет, – чтобы передать внучке дом и немного денег. Хотя, с другой стороны, его ведь считали сумасшедшим.

Молодая женщина не поделилась своими мыслями с д’Алленом, однако понимающе кивнувшим головой. Каталине стало любопытно: правда ли старик все понял?

– Итак, остались еще два запечатанных конверта. Возможно, там вы найдете то, чего хотели, – ободряюще сказал адвокат.

– Два конверта?

– Именно, – подтвердил адвокат. Его голос прозвучал натянуто, как будто с упомянутыми конвертами было связано нечто неприятное, какая-то темная история.