Текст книги "Тайный дневник да Винчи"

Автор книги: Давид Зурдо

Соавторы: Анхель Гутьеррес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

54

Париж, 1794 год

Гвардейцы ломились в Отель-де-Виль. Робеспьер и горстка его верных сторонников не щадили сил, пытаясь оказать им сопротивление. Они понимали: всем им придет конец, если солдаты ворвутся в дом. Но оставалась ли у них хотя бы призрачная надежда? Жребий был брошен. Франция начала одерживать военные победы над внешним противником, и заинтересованные взгляды обратились к делам внутренним. Народ устал от убийств, от вечного страха: любой гражданин мог быть объявлен без всяких доказательств «врагом революции» и приговорен к казни. Процесс политических и социальных преобразований зашел в тупик, дальше – только смерть. И к такому же концу – смерти – должны прийти те, с кем больше было не по пути, ибо только так остальные могли обрести мирную жизнь.

Зачинщиком мятежа стал Жозеф Фуше, начальник полиции. Робеспьер расправился с Эбером и Дантоном и пытался покончить с Фуше, боясь его. Человек острого ума, дальновидный политик, обладавший даром располагать к себе людей, умевший превосходно приспосабливаться, он проявлял готовность присоединиться к любой партии, лишь бы не выпустить власть из своих рук и сохранить голову на плечах. Как председатель Якобинского клуба, он был практически неуязвим. И его позиции только укрепляли победы французов в войне против Пруссии и Австрии – обстоятельство, не учтенное или недооцененное Робеспьером.

Конвент проголосовал за арест Неподкупного, равно как и его ближайших сподвижников: Сен-Жюста, паралитика Кутона и Огюстена, младшего брата Робеспьера. Между депутатами Конвента произошло бурное столкновение. Некоторые получили ранения, в том числе и Робеспьер, правда, его рана опасности не представляла. Ему удалось отбиться и бежать вместе с десятком сторонников. Народное восстание едва не обеспечило им спасение. Беспорядки продолжались несколько часов, но затем верноподданнические чувства полярно изменились, и Неподкупный лишился всякой поддержки. Теперь ратушу на Гревской площади штурмовали.

– Глупцы, трусы, не сдавайтесь! – кричал Робеспьер на своих защитников, скопом навалившихся на створки двери.

Дверь подалась, и деревянный треск прозвучал в ушах тирана, как заупокойная песнь: «Вот начало конца». Он поспешно ретировался с нижнего этажа. Прыгая через ступеньки, он взбежал по лестнице на один пролет. С площадки он видел, как его сподвижники не смогли удержать дверь, и створки разошлись. Первые гвардейцы упали, сраженные выстрелами защитников, но следующая группа сумела прорваться внутрь, и завязалась рукопашная. Непрерывно гремели выстрелы, слышался звон стали.

Неподкупный заперся в комнате на верхнем этаже. Он не знал, что делать. Пути к бегству были отрезаны. Солдаты поднялись вверх по парадной лестнице и рассыпались по всему дворцу. Робеспьер посмотрел на пистолет, который он сжимал в руке, до боли стиснув рукоятку. Он чуть расслабил пальцы. Со всех сторон доносились крики. С грохотом распахивались двери, раздавались пронзительные вопли и оружейные залпы. Его убежище обнаружат с минуты на минуту. И тогда он, возможно, успеет прикончить одного, самое большее, двух гвардейцев. Но это ему не поможет. Его арестуют, и совершенно точно он умрет под ножом гильотины. Уж он-то позаботился (как никто другой во Франции), чтобы смертоносное лезвие не затупилось…

В тот момент, воскрешая в памяти пройденный путь, он с горечью осознал свое поражение. Его венчали лавры победителя, теперь венок увял. Отчетливо вспомнилась яростная борьба с Приоратом Сиона. Как могла уже одержанная победа проскользнуть между пальцами? Неужели после него во Франции вновь утвердится монархия? Ненавистный призрак опять обретет плоть, возникнет из небытия вопреки его стараниям и усилиям. Последний удар, обрушенный на арестованных членов Приората, не достиг цели, превратившись в обычную казнь. В доме на площади Шатле замурованы десять высокопоставленных членов братства вместе со своими семьями. В общей сложности почти сорок душ обречены умереть в подвале. Но Великий магистр Максимилиан Лотарингский избежал смерти. Он ухитрился ускользнуть, воспользовавшись смутой и беспорядками последних дней. Некто (Робеспьер не знал кто – из полиции или армии) распорядился освободить архиепископа, устрашившись Божьей кары, или по приказанию Приората, чья невидимая длань, казалось, проникала повсюду.

Увы, Франция отвергла преданного сына, печально думал Робеспьер, ощущая себя жертвой страшной несправедливости. Ему даже в голову не приходило, что виной всему он сам и его политика террора.

Топот и крики солдат приближались. Он не дастся им в руки живым. Позорная казнь не для него. Он выбирал самоубийство. Робеспьер приставил пистолет к виску и глубоко вздохнул. Он решил досчитать до десяти и нажать курок. Водно мгновение перед его мысленным взором промелькнули месяцы на вершине власти. Почему люди не оценили его по заслугам, не любят и не уважают? Так он думал перед тем, как начать счет: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

В комнату ворвался солдат, распахнув дверь мощным пинком. От неожиданности пистолет дрогнул в потной руке Робеспьера, и пуля только задела голову. Гвардеец вместе с товарищем, вбежавшим за ним, бросились к Неподкупному, растянувшемуся навзничь на полу. Он остался жив, получив рану в висок. Кто-то поспешил обработать и перевязать рану. Никто не желал ему легкой смерти.

Его ждала казнь, как и всех его сподвижников и сторонников. Смерть не пожелала забрать его, пока он не заплатит сполна за свои преступления на эшафоте. Алая кровь забьет фонтаном из его обезглавленного тела. И пока его голова докатится до ивовой корзины, глаза, возможно, успеют увидеть в последний раз тех, кого он подверг террору и кто в отместку убил его.

Наконец угроза в лице Робеспьера сгинула, но по-прежнему оставалось много причин для печали и сожалений. Отныне орден и род находились лишь в руках Божьих. Не осталось преданных мужчин и женщин, готовых прийти им на помощь на земле. Род выжил, и гибель ему больше не грозила, но потомки растворились во времени и пространстве, их след в истории затерялся. Воспрянет ли род когда-нибудь из забвения? Наверняка. Найдутся самоотверженные люди, кто по крупицам восстановит истину не для того, чтобы, сорвав покров тайны, открыть его подлинное происхождение всему миру, тем самым опять подвергнув опасности, а стремясь возобновить служение и защищать в ожидании лучших времен.

А пока Франция избавилась от одного из самых кровожадных в своей одержимости людей, каких знало человечество. Он пал жертвой собственной жестокости. Может, так и нужно: злу должно противостоять зло, равное по силе, иначе его полностью не искоренить. Франция и революция осветили мир, тогда как Робеспьер и его последователи принесли тьму. Но теперь Неподкупного ждала смерть, и его тело закончит бренное существование, тогда как душа его погибла давным-давно.

Амбруаз д’Аллен, известный адвокат и третий из верховных руководителей Приората, предполагал публично выступить с речью против Робеспьера на суде и представить сокрушительное обвинение не ради мести, но во имя справедливости. Он приготовил бумагу с пером и начал писать:

Гражданин судья, граждане и гражданки! Сегодня великий день, несомненно вошедший в анналы истории. Всем нам, кто испытывает чувство стыда за мрачные дни, когда Францией правил произвол, надевший маску добродетели, дарована привилегия вернуть Родине ее честь и величие. Поскольку обвиняемый, представший перед вами, не заурядный преступник и даже не заурядный тиран. Едва ли сыщется другой человек, столь ненавидимый во Франции.

Однако наш долг – изучить дело, рассмотреть все обстоятельства, оценить, обосновать и вынести приговор, удовлетворивший бы не наши инстинкты, но правосудие. Мы обязаны быть честными перед лицом того, кто превратил честность в один из тяжелейших грехов. Мы обязаны слушаться голоса разума, имея дело с тем, кто извратил разум. Мы обязаны сохранять человечность, решая судьбу того, кто наводил ужас на все человечество.

Воистину речь идет не о заурядном тиране. С холодной решимостью, с упорством, не сравнимым ни с какой прихотью, он поставил на колени, казнил, осуждал и притеснял всю Францию во имя идеала. Нечувствительный к слабостям, как чужим, так и своим, он мечтал очистить от скверны, подлости и себялюбия души всех французов и француженок.

Посмотрите на него, спокойного, хладнокровного, невозмутимого. Убежденный в своей невиновности и правоте, он воображает себя выше закона, выше справедливости и выше милосердия. Глядя на него, я не могу сдержать дрожи, мне трудно избавиться от искушения объявить его сумасшедшим, потерявшим человеческий облик. Но мы не должны обманываться. Разум его не покинул, хотя он и превратил свой ум в орудие зла. Нет, гражданин Робеспьер мыслит, рассуждает, делает выводы и аргументирует. Также нам не следует заблуждаться, думая, будто он утратил человеческий облик. Случись так, он не мог бы нести ответственности за свои поступки. А это неправильно. Его бесчисленные преступления не могут остаться безнаказанными. Кровь десятков тысяч жертв, осмеянное единство, извращенная добродетель, профанированный патриотизм взывают к отмщению. Но какими бы тяжкими ни были эти обвинения, существует еще одно, самое страшное. Именно оно позволяет выявить корень зла и причину стольких несправедливостей.

Да, гражданин Робеспьер всегда оставался честен. Он добродетелен, последователен и неподкупен. Его отличают решительность и цельность натуры, он обладает жесткой системой ценностей и следует ей неукоснительно. Вот в чем заключается главная опасность, ибо легко судить человека за его недостатки, но невероятно сложно ставить ему в вину достоинства. Однако же если добродетели поставлены на службу порочной цели, они превращаются в слепое оружие.

Гражданин Робеспьер поклонялся Франции. Он считал – все, кто любит свою жену или мужа больше Франции, предают ее. Его идеалы были настолько простыми, а убеждения твердыми, что он думал, будто все остальные обязаны их разделять. Если нечто казалось ему неправильным, значит, другие тоже должны были относиться к этому точно так же – противостоять, осуждать и уничтожать. Жалости не нашлось места. Наивысшим выражением его добродетели, бескомпромиссной, как острие шпаги, стал нож гильотины, рубивший головы снова и снова, пока воды Сены не покраснели, а вязальщицы не забросили свои спицы и пряжу. [32]32
  Намек на любопытный эпизод в истории Французской революции. Радикально настроенные парижские вязальщицы ежедневно являлись на заседания Конвента, а также разных политических клубов с вязанием в руках. Вязание чулок для солдат Республики символизировало трудовой подвиг. За исполнение своего патриотического долга вязальщицы получали от Парижской Коммуны поденную плату.


[Закрыть]

По всей стране пронесся холодный ветер аскетизма. Страх перед инквизицией превратился в детскую сказочку, поскольку французы научились бояться биения собственного сердца. Возбранялось говорить, возбранялось думать, возбранялось желать. Нормальный живой человек вынужден был испытывать муки совести, ведь даже дышать сделалось преступлением, ибо жизнь одного-единственного француза имела значение неизмеримо меньшее, чем судьба Франции. Бичом всей страны стали барабанная дробь и лязг опускающегося лезвия гильотины.

К чему продолжать… Робеспьер виновен в высшей степени. Он виновен в совершении преступления, по нашим понятиям, ужасного. Робеспьер забыл, что кто-то может думать иначе, чем он; что каждый человек должен поступать по велению своей совести. И что в свободном обществе никто не имеет права навязывать свои убеждения другим. Все мужчины и женщины имеют собственное понятие о добре и зле, каждый в своей жизни руководствуется личным представлением о нравственности, и это правильно. Нельзя насильно заставлять людей жить по законам чужой морали. Вот в чем состоит главное преступление гражданина Робеспьера.

Мы должны вынести вердикт с позиций его нравственности и убеждений и признать виновным гражданина Робеспьера, ибо он нарушил все свои законы. Следуя его этике, его надлежит казнить таким же способом, каким он лишил жизни тысячи людей, как преступников, так и невинных.

Я все сказал, граждане. Надеюсь, во имя благополучия Франции свершится правосудие.

Так закончил свое письменное обращение адвокат Амбруаз д’Аллен. Он перечитал речь, высушил чернила песком, сдул его, а затем сложил пополам листы бумаги и убрал в конверт. Никогда обвинение не будет зачитано перед трибуналом, несмотря на определенные намеки на душевное состояние обвиняемого, как и следовало предвидеть. Робеспьера казнили без суда. Во всяком случае, без справедливого суда. Но д’Аллен, достойный человек, страстно желал возвращения Франции к идеалам революции, благодаря которым осуществилось свержение монархии. Франция не могла превратиться в государство, погрязшее в обидах и мщении. Те светлые идеалы отражали новый взгляд на жизнь и устройство общества, проповедуя свободу, ибо все равны от рождения, равенство как основу братских отношений, братство тех, кто пришел в этот мир одинаковым путем и в чьих венах течет кровь одного, красного, цвета. Вера в лучшее открывала дорогу на небеса и дарила надежду в смутные времена, что когда-нибудь солнце озарит весь мир.

Едва ли тогда кто-то мог предположить, что потомок Амбруаза д’Аллена в далеком двадцатом веке сослужит добрую службу священному роду, не являясь, правда, как его предок, членом Приората. Его призванием тоже станут закон и право. Еще один честный и бескорыстный человек, кого будет хранить Провидение и чьим девизом станет афоризм: «Бог пишет прямо по кривым строчкам». Наконец, после падения Робеспьера, а вместе с ним и режима террора вновь обрели силу статьи документа, вдохновленного идеями революции в 1789 году, ставшего ориентиром для многих поколений грядущих столетий – «Декларации прав человека и гражданина».

Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека, чтобы эта Декларация, неизменно пребывая перед взором всех членов общественного союза, постоянно напоминала им их права и обязанности, чтобы действия законодательной и исполнительной власти, которые в любое время можно было бы сравнить с целью каждого политического института, встречали большее уважение; чтобы требования граждан, основанные отныне на простых и неоспоримых принципах, устремлялись к соблюдению Конституции и всеобщему благу… [33]33
  Текст цит. по изд.: «Французская Республика: Конституция и законодательные акты», М., 1989.


[Закрыть]

55

Долина павших, 2004 год

С автострады А-6 из Ла Коруньи, еще за несколько километров до Долины павших, Каталина и Патрик увидели в отдалении величественный фасад базилики, вырубленной в основании скального выступа, а над ним – венчавший мемориальный комплекс грандиозный каменный крест. У Каталины все перевернулось внутри. Она сказала Патрику, что именно там нужно начинать поиски сокровища ее деда. Молодая женщина пришла к такому выводу, связав наконец воедино нити, тщательно сплетенные Клодом. Дед дал ей в руки все необходимые концы: свою фотографию на фоне гигантского креста, вложенную в «Остров сокровищ». Книга навела Каталину на мысль (как она уже подчеркивала в своих заметках): тайник с сокровищами всегда отмечают крестом. Соединить одно с другим могла обычная логика, однако ей на это понадобилось много времени. Слишком много. Каталина знала, есть вещи, которые может найти лишь тот, кто ищет. Она предполагала: аналогичным образом рассуждал дед, оставляя ей необычное наследство. Конечно, он что-то спрятал у креста. Сокровище. И Каталина собиралась его отыскать любой ценой.

Не доезжая до перевала Гуадаррамы, они съехали с автострады Ла Коруньи, свернув на шоссе М-600. Через полтора километра начался подъем к комплексу Долины павших. Огромный мемориал, расположенный высоко в горах на северо-западе провинции Мадрид, производил потрясающее впечатление. Все цифры, связанные с историей его создания, поражали воображение: время, потраченное на строительство, общее число рабочих, баснословные расходы, колоссальное количество использованного камня, масштабы трех главных элементов комплекса – базилики, креста и бенедиктинского аббатства у подножия скалы. Над созданием ансамбля потрудились два архитектора: сначала Педро Мугуруса, а затем Диего Мендес. Скульптор Хуан де Авалос также внес значительный вклад, оставив в Долине павших неизгладимый след. Но несомненно, истинным отцом мемориала являлся Франсиско Франко. Именно ему принадлежал общий замысел памятника всем погибшим во время Гражданской войны в Испании и выбор места для него. Он лично изучал и отбирал проекты, представленные на конкурс в связи с великим начинанием. На протяжении многих лет, пока длилось строительство, он постоянно наблюдал за ходом работ и проводил совещания с их начальниками. Потому неудивительно, что Франко погребли в базилике подле главного алтаря, где также покоились останки Хосе Антонио Примо де Риверы. [34]34
  Примо де Ривера, Хосе Антонио (1903–1936) – основал в 1933 году в Мадриде партию Испанская фаланга, позже объединившуюся с организацией нацистского толка ХОНС (Хунта национал-синдикалистского наступления). Фаланга организовала военные подразделения, названные флагами, центуриями и эскадронами. Расстрелян по приговору республиканского суда за террористическую деятельность и подготовку мятежа.


[Закрыть]Еще тысячи солдат, сражавшихся в Гражданской войне с той и с другой стороны, похоронены в той долине, в капеллах, закрытых для публики. И поскольку речь шла о настоящем пантеоне, то в центре, естественно, установили святой крест. В высоту он достигал ста пятидесяти метров, а перекладина раскинулась на сорок шесть. Наверное, самый большой крест в мире.

Книга и фотография привели Каталину и Патрика на это место, поманив надеждой найти спрятанное сокровище. Итак, они стояли у подножия креста и уже обошли его не меньше дюжины раз, совершенно не представляя, каким образом монумент должен указать им на тайник. Сначала они предположили, будто клад, спрятанный Клодом в Долине, находится внутри креста, так как он оказался не монолитным, а полым. Металлические двери, закрывавшие доступ в недра сооружения, могли быть открыты в то время, когда дед пристраивал свое сокровище, или же Клод проник туда незаметно. В любом случае, даже если клад дожидался их внутри креста, добыть его среди бела дня не представлялось возможным. Обескураженные охотники за сокровищем принялись искать вокруг какой-нибудь особый знак, подтверждавший, что они на верном пути, поскольку до сих пор действовали вслепую.

– Пить хочешь? – спросил Патрик, предлагая Каталине купленную им бутылку воды.

– От тебя мне ничего не нужно.

Каталина постоянно и намеренно ему грубила. И поделом. Она считала, он не заслуживает другого обращения. Но, говоря откровенно, сохранять хамский тон ей становилось все труднее. Патрик держался невероятно мило, проявлял внимание и заботился о ней с тех пор, как спас от фанатика Пьера и признался, кто он и чем занимается, и Каталина иногда забывала, какой он лжец.

После всех приключений Каталине пришлось еще выдержать довольно горячее объяснение со своим начальником. Она позвонила ему сообщить о своем намерении взять отпуск до конца недели как минимум. Шеф даже угрожал ей увольнением, но оба хорошо понимали – это лишь пустые слова: Каталина являлась ценным сотрудником. На отпуске настоял Патрик, и ему же принадлежала идея позвонить тете и предупредить, что несколько дней Каталина погостит под Мадридом у подруги. «Хороша подруга, ростом сто восемьдесят пять сантиметров, бреющаяся по утрам», – подумала Каталина. Патрик также рекомендовал ей в целях безопасности не заезжать домой и ни в коем случае не ночевать в своей квартире. Из предосторожности следовало принять рабочую версию: люди, пытавшиеся похитить Каталину, знают о ней все. Пожалуй, в этом состояли основные перемены, отличавшие ее новую жизнь в тени от прежней. Но к главному добавилось множество других деталей, мелких неудобств вроде запрета пользоваться банкоматами и необходимости расплачиваться наличными. В результате Каталина осталась совсем без денег, и Патрику пришлось платить абсолютно за все – она не стремилась сэкономить ему ни сантима. Он заслужил. Он заслужил намного больше своей ложью.

Да, он оказался лжецом, зато каким очаровательным. И потому, возможно, Каталина когда-нибудь простит обман. Фактически она уже это сделала. Но одно она не простит священнику, не сможет простить: он лишил полноценной жизни – обокрал – человека, каким являлся в глубине души.

– Как ты думаешь, эта вещь внутри креста? – снова уточнил Патрик, сделав глоток воды. – Мы можем пробраться туда сегодня ночью. Думаю, нам это удастся без особых проблем. Тут почти нет охраны.

– Ты собираешься попросить ночного сторожа открыть тебе двери?

– Некоторые наши друзья владеют довольно полезными профессиональными навыками, – заметил он с лукавой улыбкой.

– Вот как. – И отвечая на его вопрос, Каталина добавила: – Не знаю, там ли это, однако… – она покачала головой и с раздражением прищелкнула языком, – думаю, нет. У меня такое чувство, будто мы что-то делаем неправильно. Что-то мы упустили. Давай проверим. У нас есть книга, у нас есть фотография. Книга и фотография…

– Хранились вместе.

– Вместе. Да, верно.

– А что еще лежало с ними в конверте?

Каталина медленно подняла голову. Вот оно! От перемены мест слагаемых сумма действительно меняется.

– Кроме книги и фотографии, в конверте находился «Кодекс» да Винчи и один из кусочков пазла. Ты прав. Ты полностью прав. Дед положил эти вещи вместе с определенной целью. Книга и фотография привели нас сюда…

– А два других предмета должны помочь обнаружить сокровище.

– Точно!

В восторге от новой идеи, Каталина потянулась поцеловать Патрика, но спохватилась в последний момент и отпрянула.

– Священников можно целовать.

– Некоторых нельзя… Рецепт и кусочек пазла у тебя с собой?

Патрик расстегнул небольшой рюкзачок, в котором носил заметки Каталины и второй конверт с сургучной печатью. Первый, с деталью пазла, он держал в кармане.

– Я понятия не имею, зачем нужна эта штука, – сказала Каталина, подразумевая кусочек головоломки. – А ты?

– Тем более. Может, нам стоит почитать рецепт? И он подскажет нам ответ.

– Действуй.

– Вот здесь. Другое испанское блюдо. Говорят, это идеальное угощение для праздничного стола в день Святого Иоанна, поскольку именно оно является традиционным во многих горных селениях к северу от Мадрида.

– Стоп. Долина павших находится в горах рядом с Мадридом.

– А день Святого Иоанна празднуется послезавтра.

– Продолжай.

– Возьмите дикую куропатку. Не стоит покупать дичь на рынке. Вам придется поохотиться, поднявшись на вершину горы, где благодаря свежему воздуху мясо куропаток становится особенно жирным и нежным. Несомненно, лучше всего охотиться в полдень. В этот час солнце находится в зените, и от сильной жары птица шалеет, и по этой причине ее легко поймать.

– Стоп. Самая высокая точка горы, этойгоры – основание креста, верно? Но мало просто подняться сюда, правда, дедушка? На куропаток надо охотиться в полдень… Который час?

У Каталины имелись часы, но она была так возбуждена, что совершенно о них забыла.

– Без пяти два.

– Значит, мы опоздали.

– Не обязательно.

Каталина на миг оторвалась от созерцания окрестностей и уставилась на Патрика.

– Разве ты не сказал, что уже почти два часа?

– Да. Но в рецепте указан час, когда солнце достигает высшей точки своей орбиты, и это происходит в середине светового дня, а не ровно в двенадцать по часам.

– И когда же это случится?

Патрик состроил гримасу.

– Все зависит от места, где ты находишься, и от времени года. Полагаю, в Мадриде разница составит около двух часов. Я бы осмелился предположить, что солнце достигнет зенита к двум часам дня. То есть…

– Через две минуты… – закончила Каталина, сверившись на сей раз с собственными часами. Она принялась расхаживать вокруг креста, бросая попеременно взгляды на монумент и на небо, пытаясь у них узнать ответ, понять скрытый смысл записей. – Какая связь между крестом и солнцем? – пробормотала она вслух, опуская глаза и рассеянно обозревая великолепную панораму, открывавшуюся с вершины горы. – Почему так важно, чтобы солнце стояло в зените, чтобы поймать пресловутых куропаток… найти клад. Почему?

Задумчивое выражение вдруг исчезло с лица Каталины. Она неожиданно застыла, рассматривая площадь перед базиликой, расстилавшуюся далеко внизу.

– Чем вызвана улыбка от уха до уха?

– Мы ошибались, – заявила она, удивив Патрика еще больше.

– Не понимаю.

– Вовсе не крест обозначает тайник, – сказала она, кивнув на каменный крест. – А вот это.

Патрик взглянул в том направлении, куда указывала рукой Каталина: вниз, на большую ровную площадь перед базиликой, вымощенную каменными плитами. И внезапно его осенило точно так же, как недавно Каталину.

– Поверить не могу! Чертова тень от креста! – вскричал он, даже не заметив, что выругался. – Конечно!

Вот почему нужно находиться у подножия креста в определенный день и час! В любое другое время из-за вращения Земли тень креста будет смещена относительно искомого направления, указывая неверное место, где нет сокровища.

Словно завороженные, они оба смотрели на темную тень креста, распластавшуюся на светлом камне.

– Но сегодня мы ничего искать не будем, – твердо сказала Каталина.

– Почему же?

– Чтобы не повторить свою ошибку. Необходимо в точности выполнить указания деда, причем все до одного, а не часть из них. Уверена, с тенью мы не промахнулись, но ты не забыл, что говорит дед о том, когда подается это блюдо?

– В день Святого Иоанна.

– Именно. И он наступит послезавтра. Нам надо вернуться сюда в четверг и проследить, куда указывает крест, когда солнце достигнет зенита. Вот тогда он действительно покажет на тайник.

Железная логика аргументов Каталины, казалось, нисколько не убедила Патрика.

– А вдруг он находится под одной из тех плит? – Патрик имел в виду вымощенную площадь.

– Прочитай рецепт дальше, и ты поймешь, о чем я, когда говорю, что нужно принять во внимание все знаки.

– Затем вам потребуется некоторое количество сосновых орешков. Они придают мясу изысканный вкус, но необходимо умение тщательно выбирать их, поскольку всякие не подойдут.

– Видишь? Он упоминает сосновые орешки, а орехи растут на деревьях, их не выкапывают из-под камней. Сокровище спрятано где-то среди деревьев в парке. Я уверена.

Искатели сокровищ замолчали, с внезапным беспокойством поглядев на обширный лесной массив, окружавший базилику, насчитывавший тысячи деревьев.

В одном из них – рядом, в стволе, у корней, где-то – устроен тайник. Но как узнать, в каком? Каталина стала читать рецепт с того места, где прервался Патрик:

– Разрежьте и выпотрошите куропатку, нафаршируйте тушку орехами, влейте оливковое масло и добавьте чуточку соли. Баттиста обыкновенно кладет еще окорок, порезанный мелкими кусочками. Он утверждает – так блюдо делается лучше, более сочным, но мне это кажется неаппетитным. Закройте брюхо птице, зашив его толстой ниткой, и не забудьте сделать прочный узел в конце, тогда тушка точно не раскроется во время приготовления. Это очень важно.

– На нашем дереве есть узел.

– Все деревья узловаты.

– Да, но только на одном будет такойузел, – возразила Каталина, показывая кусочек пазла с веревочной петлей, отличительным знаком да Винчи, последним слагаемым суммы, последним недостающим звеном в поиске сокровища.

Двадцать четвертое июня. В час открытия мемориала, минута в минуту, Каталина и Патрик въехали на территорию комплекса сквозь высокие ворота. По пути к кресту они миновали четыре гигантских гранитных столба, названных «Хуанелос» по имени Джуанелло Турриано, часовщика императора Карла V. Создавалось впечатление, будто эти каменные глыбы являлись частью какого-то механизма, задуманного Турриано, но так и не достроенного до конца. У базилики они оставили машину на одной из парковок, ближе к дороге. Имея хороший запас времени, они решили дойти до бенедиктинского аббатства и пешком подняться по тропе, ведущей к кресту.

Они приезжали сюда два дня назад. Отсрочка показалась им бесконечно долгой. Но момент истины – праздник Святого Иоанна – наступил. «Другое испанское блюдо» из кулинарной книги подадут к столу сегодня. Им лучше постараться найти клад деда Каталины, поскольку в противном случае новую попытку придется отложить на целый год. Особое блюдо запланировано на четырнадцать часов семнадцать минут по местному времени. Именно тогда солнце встанет в зените над крестом в Долине павших. Так выходило по расчетам доктора астрономии, убежденного сторонника дела Патрика, к кому тот обратился за консультацией во вторник. Похоже, для священника не существовало невозможного. Он напоминал фокусника, способного достать кролика из шляпы.

Итак, карты сданы. Со вторника они знали, что искать, когда и как узнать искомое. Оставалось всего-то потерпеть до четверга, и тогда тень креста укажет им, где искать. Из-за вынужденного бездействия ожидание становилось вдвойне томительным, и время тянулось невыносимо медленно. Каталина почти не спала ночью во вторник и не сомкнула глаз в среду. Глубокие тени под глазами Патрика свидетельствовали: и его мучила бессонница.

За тридцать минут до четырнадцати семнадцати они не находили себе места. Сгорая от нетерпения, возбужденные до предела, со смотровой площадки, откуда открывался вид на базилику, они следили за тенью, неторопливо смещавшейся с севера на юг.

– Время.

Трудно поверить, но Каталина забыла часы в гостинице и с шести не переставала теребить Патрика. После первых десяти раз вопросы «Сколько времени?» и «Который час?» свелись к короткому требованию: «Время».

– Пять минут.

Ответы ирландца тоже сделались более лаконичными: он просто сообщал, сколько минут еще осталось.

– Время.

– Три минуты.

– Время.

– Две минуты.

– Время.

– Полминуты. Бога ради, прекрати! Ты меня сведешь с ума. Когда придет пора, я сообщу… Двадцать секунд.

В течение нескольких последних минут движение тени было почти незаметным глазу, она практически застыла на месте, наверное, подобравшись очень близко к месту, где лежал клад.

– Десять секунд, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна…

Патрик оторвал взгляд от циферблата и уставился на тень, как и Каталина.

– Вот оно, – прошептали они хором.

Тень креста вытянулась на северо-восток. В этом направлении росло несчетное количество деревьев, густым лесом поднимавшихся по склонам ближайшей горной гряды. Едва ли дерево Клода стоило искать среди них. Тень была слишком расплывчатой, огромной, ни при каких условиях она не могла указать на конкретное дерево в сплошном зеленом массиве. Нужное дерево должно стоять ближе, более уединенно, бросаться в глаза…

– Там! – вскричала Каталина.

Патрик проследил взглядом за ее рукой, но не увидел, на что показывала Каталина.

– Там! – повторила она, считая, наверное, что этой информации достаточно. – Видишь парковку слева от базилики? Она сообщается с площадкой большими каменными лестницами. А дерево, которое растет на стоянке, в самом дальнем от нас конце? Оно очень высокое, и у него ветви похожи на лапы, как у елок. Не видишь? – Каталина теряла терпение, не в силах совладать с властным желанием припуститься вниз со всех ног, независимо от того, видит он или нет. – Оно стоит на одной линии с крестом и левым углом фронтальной части базилики.