Текст книги "Ядовитая боярыня"
Автор книги: Дарья Иволгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Половина присутствующих на этом дне рождения слабо понимала, о чем идет речь. Это были так называемые «цивилы» – люди, далекие от ролевого движения. Обычно «цивилы» становятся жертвами, если случайно вздумают половить рыбу там, где проходит ролевая игра.
Через лагерь несчастных рыболовов взад-вперед ходят одетые в кольчуги, бесчувственные к страданиям отдыхающих орды… Зато вторая половина участников вечеринки принадлежала к ролевой тусовке. И по большей части это были именно «черные». В реальной жизни они внешне похожи на «панков».
Эльвэнильдо оказался там по роковой случайности. И ему ничего не оставалось – только слушать. И он слушал, ощущая себя той самой эльфийкой в плену у орков. И молчал.
– Ну вот, а девица все не уходит, – заливался подвыпивший орк. – Я долго с ней разговаривал. Все пытался выяснить, зачем она явилась. «Ты нам не нужна. Что ты будешь делать, если мы тебя выгоним?» Она гнет свое: «Я пришла за своим господином». – «Разве ты облегчаешь страдания своего господина, сидя у нас? Ты ему только хуже делаешь. Так он один страдал, а теперь еще из-за тебя мучается». Наконец решили мы с ней сходить к воротам и спросить страдальца еще раз, а он, представляете, уже помер. Тогда я спросил у нашего мажордома, что с эльфийкой-то делать. Он предложил ее съесть…
В этот момент повествования Эльвэнильдо не слишком убедительно изобразил, что перепил и нуждается в свежем воздухе, после чего позорно бежал с дня рождения…
Что-то в сидевшем перед ним человеке, этом бедном, безумном Пафнутии, было от эльфа, прошедшего пыточные камеры Ангбанда. Что-то фальшивое. И Харузин задумчиво разглядывал его, прикидывая, не игра ли все это.
Неожиданно его осенило. А что, если этот парень – один из их ролевой компании? Кто-то из ребят, попавших на тот роковой полигон, откуда вся компания, полным составом, перенеслась во времена Иоанна Грозного? И теперь он тут ломает из себя психа, бродит по дорогам, жалобит окружающих – и так далее… Неплохая игровая «вводная». Работает безотказно. Что на игре, что по жизни.
– А ты кто? – спросил Эльвэнильдо.
– Что? – Пафнутий захлопал глазами.
– Не прикидывайся. Ты орк?
– Что? – еще раз спросил Пафнутий.
– Толкиен форева! – сказал Эльвэнильдо. – Нет?
– Нет, – пролепетал Пафнутий, явно сбитый с толку.
Интересно, думал Эльвэнильдо, это он так хорошо прикидывается или на самом деле ненормальный?
– Ты нас не бойся, – сказал он примирительно. На тот случай, если Пафнутий не прикидывается.
– Я не боюсь, – ответил тот просто. – Мне брат Лаврентий сказал, чтобы я не боялся.
– А ты у нас послушный?
– Да, – все так же просто отозвался Пафнутий.
– Ага, – сказал Сергей и отошел. Ему было немного стыдно. Как будто сейчас он пытался отыграться на беззащитном человеке за то унижение, которое пережил на дне рождения, слушая хвастливый рассказ орка и не сказав ни слова в защиту «братьев по крови»– чувствительных эльфов.
Вадим отнесся к появлению во дворе Флора и Лавра нового лица куда спокойнее.
– Если он из наших, то рано или поздно поймет, с кем имеет дело, и откроется, – сказал он. – А если он блаженный, то дурного в нем тоже нет. Многие блаженные поначалу кажутся фальшивками. Особенно таким непросвещенным людям, как мы с тобой, Серега.
Чуть позже оказалось, что и брат Лаврентий заподозрил в незнакомце одного из товарищей по несчастью Вадима с компанией.
– Если это так, то вам лучше держаться вместе, – заключил он.
Баня была готова, и Пафнутий туда удалился. Одежду для него, по просьбе Флора, подобрала Наталья из хозяйских запасов – к ее удивлению, оказавшихся весьма обширными. Не то Флор явил рачительность (он, несмотря на свой авантюрный нрав, был запаслив), не то слуги постарались.
Гвэрлум понимала, что это поручение – нечто вроде первого экзамена на хорошую хозяйку. Даже не экзамена, а так, маленького зачета. Но все равно лучше бы сдать его на отлично.
И приготовила всю рухлядь как положено, выбирая одежду из простой ткани, как для слуги: рубаху, порты, пояс и плетеные лапти. Свиту доставать не стала – тепло. Если заживется Пафнутий в доме до зимы, то будет ему и свита.
Флор ни слова не сказал, только глазами и улыбкой одобрил, у Натальи на сердце потеплело. «Вишь, укрощение строптивой! – подумала она, назло этой тихой радости. – Нашел на меня управу, да? Ничего, все равно в тереме не удержишь! Я вольная птица, пора, брат, пора…»
Но было еще явно не «пора», и потому к обеду Наталья спустилась павой в красивом женском платье и платке.
Пафнутий сидел с краю стола, поглядывал в пол, помалкивал. Брашно подали: уху куриную с пшеном и пирог с курятиной же, а на сладкое – морс ягодный из прошлогоднего запаса.
Пока незнакомец кушал, его разглядывали украдкой со всех сторон. Флор с Лавром прикидывали, не боярского ли, в самом деле, роду этот человек; Сергей с Вадимом соображали – не из Питера ли он часом забрел в их края; а Гвэрлум наслаждалась ролью хозяйки, которая покровительствует бедному безумцу.
Поев, Пафнутий отложил ложку, сильно покраснел, встал и поклонился всем разом в пояс:
– Благодарствуйте, люди добрые, господа хорошие и милостивые, Бог вам в помощь во всех ваших делах.
И бочком выбрался из трапезной.
– Что скажете, братцы-сударики? – вопросил Эльвэнильдо.
– Знаешь что, – сказала Гвэрлум, – мне сейчас показалось, что он вовсе не прикидывается. Что-то с ним стряслось. Беда какая-то.
– Не больше ведь, чем с нами, – сказал Вадим.
– Может, и больше, – задумчиво молвил Лавр. – Он не боярского рода и не знатного, это видно. И не духовного звания – это тоже видно.
– А что еще тебе видно? – спросил Вадим.
Лавр повернулся к нему.
– Не то опоили его, не то околдовали, только он на самом деле ничего о себе не помнит.
– А по-моему, он из наших, – сказал Вадим. – Одно ведь другому не противоречит. Сперва парня потрясло, когда он из Ленобласти очутился где-то на горьких дорогах грядущей опричнины, а потом ему – бах по башке! – ядовитое зелье из нежных ручек какой-нибудь знахарки. На ролевых-то играх эти знахарки все сплошь хорошие и сексуально неудовлетворенные, а по жизни – сущие ведьмы. Как доказала наша последняя печальная практика, – добавил он, кося глазом в сторону Гвэрлум, которая любила приехать на ролевую игру «абстрактной целительницей» и бродить по полигону, раздавая укрепляющие зелья раненым бойцам.
Гвэрлум не обиделась. Ее встреча со здешними «целительницами» действительно едва не завершилась катастрофой, так что истинную цену сим «бабам скверным» она успела познать на собственной шкуре.
– Каковы шансы на его исцеление? – спросила она и поморщилась: фраза прозвучала совершенно как на игре. Осталось только бросить кубики и посчитать: хватит очков или нужен «спас-бросок»…
– Одному Богу известно, – сказал Лавр. – Пусть пока при нас остается. И дело доброе, и польза может оказаться ощутимой.
Глава 4
Список гостей
И снова все в сборе в новгородских хоромах, только Недельки нет с друзьями…
– Мне думается, в этом замешан Туренин, – высказался Эльвэнильдо, когда друзья в очередной раз обсуждали случившееся и пытались выработать план действий. – Тот, в чьем охотничьем домике убили Недельку.
– Его убили не там, а по дороге туда, – поправил Вадим.
– Неважно, – отмахнулся Сергей. – Ты понял, о чем я говорю. Его пригласили в это место с умыслом, чтобы убить.
– Вероятность участия Туренина велика, – согласился Вадим. – Тут ты, конечно, прав, только что мы можем…
– Можем, – перебил Флор. – Нужно только вспомнить, где бывал Неделька, прежде чем унесла его нелегкая по большой дороге в сторону Архангельска.
– Он на каких-то праздниках гулял, – сказала Гвэрлум. – Как пост закончился, так и начал…
И чуть покраснела от удовольствия. Вот как легко слетело у нее это слово – «пост».
А Наталья, после Флорова ученья, на этот самый пост расстаралась: брала из погреба капусту соленую и грузди с ореховым маслом (да-да, умели готовить на Руси ореховое масло, и довольно вкусное, куда лучше того, что продавали одно время в американских консервных банках), а еще паровую рыбу – поскольку Петров пост не покаянный, а «задумчивый», чтобы о себе лишний раз задуматься, – как Флор объяснил, – оттого и не очень строгий, с рыбой; и готовила Наталья пироги с телом из капусты и ягод моченых… Никогда прежде не знала, что можно постные пироги печь, то есть – без масла, яиц и молока, а вот получилось. Целая наука кулинарная, для Гвэрлум – принципиально новая, но не менее интересная, чем волшебные травы. И уж куда более полезная.
А когда Петров мясоед пришел – подала на стол пироги с мясной начинкой и тельное, все приготовлено по науке. Только вот к печи привыкать непросто, как разгорится – огонек под кастрюлей не убавишь… И все равно лучше нет, чем вот так колдовать над продуктами и ловить искоса Флоров взгляд, внимательный и веселый. Иногда, если Наталья совсем уж в работе путалась, Флор тихонько вмешивался, а так – просто поглядывал и посмеивался. По-доброму посмеивался, от радости.
– И точно, – вспомнил Флор, – его в несколько домов приглашали. Слуг присылали, звали без особенного шума, понятное дело. Имена господ не объявляли, чтобы лишних разговоров не пошло. Впрочем, двоих я знаю – хорошие люди, корабельщики, а вот куда еще ходил наш Неделька?
Что звали скомороха – понятно: у людей радость, охота попеть самим и послушать песни, новые и старые, охота поглазеть на представление. Что приглашения эти делались втайне, без особых разговоров, – тоже объяснимо. В очередной раз скоморохи на Руси были запрещены.
Два года назад, весной, на Москве прошел большой церковный собор, созванный по воле благочестивого царя Иоанна, озабоченного состоянием церковных дел. И участвовали в нем не только церковные иерархи во главе с митрополитом Макарием, но и боярская дума.
Назвали собор Стоглавым, и Харузину представлялось: сидит стоголовое чудовище, качает митрами епископскими и боярскими шапками, спорит, судачит, что-то там решает… Но – нет, «Стоглав» и есть сто глав, по числу главок в итоговом документе, который именуется на церковном языке «Деяниями собора». Преимущественно эти главы состояли из вопросов царя, подробных ответов на них, а также соответствующих постановлений.
Главная идея этого собрания высоких духовных лиц прежняя, традиционная: искоренить ереси и народные суеверия, укрепить «благочиние» (чтобы в церковных книгах не было ерунды написано). Кроме того, царь Иван настаивал на том, чтобы попы получали богословское образование. Здесь, по рассказу Лаврентия, между царем, его приближенными и духовенством была полная гармония и единомыслие.
А разномыслие началось, когда заговорили о проблеме монастырского землевладения. Сам царь под влиянием некоторых своих приближенных из так называемой Избранной рады – и, прежде всего, добродетельного священника Сильвестра, настоятеля Благовещенского московского собора, склонен был поддержать «нестяжателей». И все же в целом возобладало мнение «иосифлян», последователей преподобного Иосифа Волоцкого (того, что Волоколамский монастырь основал). Иосифляне привержены были идее сильных и самостоятельных монастырей. К их числу принадлежал и брат Лаврентий – хотя его мнения, естественно, никто не спрашивал. Земная Церковь – не торжествующая, как Небесная, а воинствующая; ей для правильной борьбы с земными неустройствами нужны деньги. Сирот накормить – хлеб потребен. Сирых приютить – кров над головой надобен. А откуда их взять, если ничего не иметь?
Стоглав ограничился тем, что запретил монастырям основывать новые слободы в городах, а на прежнее их имущество не покусился.
В ста разделах «Деяний соборных» нашлось место не только для богословских споров с различными еретиками, которые не только Европу многострадальную сотрясали, но и в России ухитрялись прокопать узкие червячьи ходы; говорилось там и о различных не вполне пристойных житейских обычаях (таких, к примеру, как скоморошьи игрища, брадобритие или употребление в пищу колбасы). Одни отвергались как безнравственные (Харузин с Вершковым не без удивления узнали, что безбородость способствует содомскому греху), другие – как откровенно-языческие.
И, поскольку различные выдержки из «Деяний» Стоглава рассылались по городам и переписывались – это поощрялось, – в доме запасливого Флора нашлась краткая запись, и Харузин, «послушник» Лаврентия, охотно ее нашел, принес и начал разбирать вслух для всех собравшихся:
«В мирских свадьбах играют глумотворцы и смехотворцы, и бесовские песни поют; и как к церкви венчаться поедут, священник со крестом будет, а пред ним со всеми теми играми бесовскими рыщут, а священники им о том не возбраняют и не запрещают. О том запрещати впредь великим запрещением!
Да по дальним странам ходят скоморохи ватагами многими и по деревням у крестьян сильно едят и пьют, и из клетей животы грабят, а по дорогам людей разбивают…»
– Разве это про нашего Недельку написано? – рассердился Харузин, откладывая «бумагу». – Когда это он животы грабил и людей по дорогам разбивал? Его самого разбили….
Флор всхлипнул неожиданно, как ребенок, которому напомнили о случившемся горе.
Харузин осекся.
Он все время забывал, насколько эмоциональны здешние люди. Смеются и плачут от души, от всего своего естества. Пришла беда – льются слезы, и никто их не останавливает. А если им что-то по сердцу пришлось – хохочут.
«Может, это у русских от монголов еще осталось, – подумал Харузин. – На востоке вообще люди другие. И чувства у них по-другому выражаются. Вот тебе и загадочная русская душа…»
– Речь не о том, кто у кого воровал, – рассудительно произнес брат Лаврентий, – а о том, что скоморошьи игрища запрещены. И потому Недельку приглашали без большого шума. Так что придется нам поискать, где он побывал, на чьем дворе.
– Я знаю, – сказал Животко и шмыгнул носом. – То есть, – заторопился он, – я думаю, что знаю. Он меня с собой не брал. «Тебе, – говорит, – там нечего делать, там все перепьются и будет безобразие…»
– А разве ты с ним прежде не бывал там, где перепивались и устраивали безобразие? – удивился Флор. – С чего такая застенчивость?
– Мы-то бывали, но тут ему что-то вовсе не понравилось, – объяснил Животко.
– Говори толком! – рассердился Флор.
– Ну… Срамота… – стал ныть Животко, отводя глаза в разные стороны. Косил он устрашающе, умел сделать один глаз совсем белым, а другой закатить куда-нибудь наверх и дико глянуть.
– Я тебя бить, Животко, буду, – обещал Флор. Куда только чувствительность подевалась! – Твоего отца и благодетеля, как собаку, на дороге убили, а ты темнишь и говорить не хочешь… Что тебе известно? Почему он тебя с собой не взял?
– Там бабы были… – сказал Животко.
– Ты что, баб не видал? – рассердился окончательно Флор и показал мальчику кулак. – Он что-то подозревал, Неделька? Полагал, что опасно будет, и поэтому тебя дома оставил?
– Ну… – Животко вздохнул и разом перестал косить. – Отпусти, Флор Олсуфьич! Ну, отпусти, Христом-Богом умоляю, и кулак убери…
– Уберу, если всю правду расскажешь, – обещал Флор.
– Скажу… А ты не прибьешь? – опять засомневался Животко.
– Да когда тебя били, Ирод? – вопросил Флор.
– Ну… случалось, – уклончиво молвил мальчик и на всякий случай отошел подальше. – Неделька меня дома оставил… потому что… потому что я… Я из каморы преснечики схитил и забелки выпил… ну, те, что хозяйка оставила… господину Флору на утреннюю трапезу… А Неделька это видел, ну и за татьбу прибил. И дома оставил. А там пир был горой, он говорит, и подавали всякого, и схабы, и цаплю под зваром, и вологи…
– А, вот куда молоко-то подевалось! – закричала Гвэрлум. – А я себя дурой считала! Думала, вылила по ошибке или забыла… А это ты, как барсук, по кладовкам шаришь!
И кинулась к Животко.
Мальчишка, человек в подобных делах опытный, предвидел такой поворот событий и заранее обезопасился от женщины, позаботившись о том, чтобы между ним и хозяйкой был, по меньшей мере, стол. Пока Гвэрлум тянула к Животко когти, мальчик успел отскочить подальше и находился теперь в приятной близости к незапертой двери.
– А, господин Флор! – закричал он оттуда. – Обещались мне безопасность, если я всю правду расскажу! А теперь Наташка на меня кидается и глаза вырвет! Ай, спасите! Ай, девка она лютая!
– Я тебе покажу «Наташку»! Я тебе сейчас устрою «девку лютую»! – шипела Гвэрлум. – Ворюга!
– Я не буду больше! – верещал Животко.
– А ну, тихо! – гаркнул Вадим, видя, что Флор не спешит вмешиваться.
Сейчас как-то особенно стало заметно, что хоть Флор и хозяин дома, хоть он и корабельщик, а все же очень молод. Разыгравшаяся сцена развеселила его. Душа Флора устала от горя и забот, а тут – потеха.
Гвэрлум замолчала – больше от неожиданности. Животко визгнул и присел.
– Иди сюда, – велел ему Флор, отсмеявшись и вытерев лицо ладонью. – Хватит ругаться, Наташенька. Пусть Животко нам еще кое-что расскажет.
Мальчик осторожно шагнул вперед. Наталья зашипела и с удовольствием поглядела, как Животко вздрагивает.
– Иди, иди, – зазывал Флор. – Ну, говори. Куда Неделька отправился цаплю под зваром кушать?
– К Елизару Глебову, – сказал Животко, обреченно кося по сторонам глазами. Опять жутко сверкнули белки.
– А что у Глебова было?
– Смотрины старшей дочери… Это Неделька так сказал, – добавил Животко. – Ежели потом окажется, что не смотрины, а именины – я тут не при чем.
– Ты главное забелки не выпивай, у хозяйки не спросившись, – сказал Флор беззлобно.
Животко скорчил рожу, явно давая понять, что Наталью за хозяйку здесь не считает. Но эта гримаса пропала без внимания. Куда больше всех занимало только что прозвучавшее имя – Елизар Глебов.
Глебов был из боярского рода, младший сын боярина Глебова, что сидел на Москве и участвовал в работе Стоглавого собора, человек знатный и уважаемый. Младший его отпрыск, Елизар, красивый и видный мужчина лет тридцати пяти – тридцати семи, давно обосновался в Новгороде и имел здесь несколько домов и два корабля. Он был чрезвычайно богат и удачлив. Хорошо женился, породил сына и дочь, которую теперь, видимо, намеревался выдать замуж.
Конечно, такому господину незачем перед всеми открывать свое пристрастие к скоморохам. С другой стороны, обычай – не требовал, нет, но просил – чтобы на празднике кто-нибудь пел и рассказывал смешные стихи. Вот и позвали Недельку.
Пока все выглядело довольно безобидно.
Кроме одного.
Неделька мертв.
– При чем тут Глебов? – недоумевал Лаврентий. – Здесь что-то не сходится, Флор, подумай! Заманивали Недельку в имение Туренина… Глебов-то здесь с какого боку? Человек он хороший, почтенный…
– Сперва нужно понять, для чего вообще кому-то потребовалось убивать скомороха, – сказал Харузин. – Мы предположили, что Неделька услышал что-то лишнее. Но как это могло произойти? Для чего при постороннем человеке говорить о тайных делах?
– Случайно, – молвил Флор. – Неделька часто оказывается в странных местах. То есть, оказывался – когда жив был. Это было его особенное свойство. Люди думают, что он давно ушел, а он – вот он, Неделька, заснул где-нибудь в углу, где никто его и не заметил…
– Логично, – согласился Вадим. – Хорошо, предположим, Неделька случайно услышал нечто, что слышать был не должен.
– Эту теорию мы уже развивали, – добавил Харузин. – Примем ее за рабочую. Что дальше?
– Дальше… Нужно бы узнать, кто еще побывал на тех смотринах, – сказал Вадим. – Всякие там слуги и гридни пока не в счет. Нам нужны только знатные гости. Особенно – те, которые расходились с праздника последними.
– Как это выяснить? – спросила Наталья. – Разве что взять ордер у прокурора, «вы имеете право хранить молчание», и нагрянуть туда с допросами.
– Не получится, – вздохнул Вадим.
– Хитростью, – сказал Лаврентий. – Слуги часто болтают о господских делах.
– Предлагаешь кому-нибудь из нас переодеться слугой и наняться к Глебову в дом? – спросил Харузин.
Лаврентий кивнул.
– Ну, и кто это сделает? – опять спросил Харузин. И, подумав, добавил: – Ну, я могу… Если меня с такой татарской рожей примут.
– Примут, – сказал Флор уверенно. – Я тебя продам. Скажу, что ты пленник.
– Ну, знаешь! – возмутился Харузин, а Вадим бессердечно захохотал.
Гвэрлум тоже улыбнулась.
Эльвэнильдо подумал о пленных эльфах во власти злобных орков, и ему сделалось совсем противно.
– Будешь как разведчик, – утешительно сказал Вадим.
– Баба-яга в тылу врага, – добавил Харузин и нахмурился.
Ребята говорили дело. Придется побыть «пленным эльфом». А там – либо побег, либо Флор его вызволит…
* * *
Елизар Глебов оказался человеком по-настоящему красивым. Харузин его прежде не видел и теперь исподтишка разглядывал и любовался: широкое лицо, светлая мягкая борода, чуть прищуренные улыбающиеся глаза. Супруги Глебова видно не было, дочь присутствовала невидимо – вышивки, украшающие стол и иконы в красном углу, видимо, были делом ее рук, не слишком искусные, но пестрые и яркие. Сын, крепкий подросток лет четырнадцати, то входил, то выходил.
Слуг у Глебова имелось не менее десяти человек; однако Флор несколько дней назад ловко устранил одного из них – работавшего на конюшне. Парень беспечно бродил по городу вечером воскресного дня – как не замечтаться в такое время? Красивое женское лицо привиделось ему на улице. Девушка шла прямо перед ним. Парнишка побежал догонять – что-то в незнакомке показалось ему странным.
Девушка завернула за угол, парень – за ней. Узорный платок обрамлял ее узкое лицо с темными глазами, рот чуть подрагивал, готовясь растянуться в улыбке. Она заманивала его так, словно звала в объятия, а одета была скромно и богато – дочка хороших родителей. Это и сбивало с толку, и кружило голову.
Несколько раз парню казалось, что он вот-вот схватит красавицу и поцелует ее сахарные уста, заставит рассказать – кто она такая, для чего улыбается так странно, отчего такой медовый свет изливается из ее очей… Какая нужда, какая прихоть заставила ее гулять вечером по улице одной, без провожатых, и зазывать незнакомого юношу?
…Очнулся парень в сарае. Глядел на него мужчина сердитый. Девушки и следа не было.
– Ты кто таков? – вопросил юноша.
– Я-то Макар Калья, а вот ты кто? – сурово ответил мужчина.
– Калья? – удивился парень. – Что за имя?
– Прозвище, – ответил мужчина. – Потому что из обидчиков моих я делаю жидкое варево, пригодное в пищу…
– Чем же я тебя обидел? – еще больше поразился парень. – Меня звать Сидор и, клянусь тебе, ничего дурного я не сделал…
И тут он заметил у себя под локтем узорчатый платок. Сразу на ум пришла красавица, за которой он бежал по темнеющим новгородским улицам, как за неразгаданной мечтой.
– Кто она? – шепотом спросил Сидор.
– Вспомнил! – рявкнул мужчина. – Ты погнался за моей дочкой, а после…
– Я догнал ее? – перебил Сидор.
«Калья» (это был Вадим) зарычал, сверкая белыми зубами. Рычал бывший студент-филолог очень убедительно: парень так и сжался, закрыл голову руками, выставив локти, поджал ноги, спасая живот, – вдруг неведомый злодей начнет его сейчас бить?
– Я тебя убью! – объявил Вадим.
И тут в дверь сарая постучали.
– Кто здесь? – рявкнул «Калья».
– Так это… – пробубнили за дверью. – Пришли тут…
– Жди! – велел пленнику «Калья» и выбежал вон.
Сидор со стоном сел, обхватил колени руками, задумался. С какого-то момента он ничего не мог припомнить. Вроде, дурного он не делал. Девушка гуляла по улицам одна. В этом он был уверен. Он побежал за нею следом… Дальше мысли обрывались.
Парень пытался себя успокоить. В конце концов, Господом так устроено, что юноша тянется к девушке. Ну, заставят его жениться на ней, – так ведь это не наказание! Напротив, он, пожалуй, и рад будет подобному повороту событий… Но Калья больно страшен. Не муж ему нужен для дочери, а что-то иное… Может, дочь его – безумна? В безумии бегает по городу, зазывает мужчин, подвергает себя позору, – вот Калья и уничтожает свидетелей своей беды.
В монастырь такую девушку нужно запереть, пусть монашки ей помогут от недуга избавиться, – ведь если такое случилось, стало быть, бес ею завладел. Злой блудный бес, который глумится над юной красотой…
В раздумьях прошло некоторое время, и вдруг двери сарая опять распахнулись, и вошла вчерашняя красавица. Одежда на ней была та же, только волосы простые, без платка. Сидор увидел, что она острижена, и понял: догадка его верна.
Завидев свой платок, девушка спокойно наклонилась и подняла его.
– Вот он где, – как ни в чем не бывало проговорила она. – А ты кто?
– Я вчера за тобой по улице шел, – признался Сидор. – Не помнишь меня?
– Не, – качнула головой Гвэрлум. – А мой отец здесь был?
– Был, – хмуро кивнул Сидор.
– Убить обещался? – хихикнула Гвэрлум.
«Безумна!» – в ужасе подумал Сидор.
А вслух проговорил:
– Да…
– А ведь убьет, – сказала Гвэрлум и погладила Сидора по щеке. У нее были влажные холодные пальцы (нарочно перед тем, как войти, обслюнявила – дабы «усугубить неприятные ощущения при тактильном контакте», как посоветовал ей Харузин). Сидор отшатнулся.
– А то – женись на мне, – предложила Гвэрлум и принялась раздергивать на груди завязки рубахи.
– Ой, не надо, не надо! – почти как девчонка заверещал Сидор и выскочил из сарая.
Глядя ему вслед, Гвэрлум пронзительно хохотала.
Далеко парень не убежал – наткнулся на Флора. Тот стоял на берегу Волхова, широко расставив ноги, созерцал свой корабль – «Святая Анна».
– Гляди, куда несешься! – сердито сказал Сидору Флор.
– Господин! – закричал Сидор. – Ты ведь – Флор Олсуфьич, да? Я тебя прежде видел!
– А я тебя не видел, – отстранился Флор. – Ты что за меня хватаешься, как за ужицу?
– Спаси меня! – заклинал парень перепугано. – Меня на дурочке женить хотят!
– Ну так иди домой, что ты ко мне приклеился! – еще пуще рассердился Флор.
– Они к моему господину придут, потребуют возмещения обиды, – бормотал Сидор, озираясь по сторонам и каждое мгновение ожидая, что вот-вот выскочит «сумасшедшая». – Я не хочу на дуре жениться! Не знаю, что на меня нашло.
– Ты обидел ее, что ли?
– Не помню я…
Флор помягчел.
– Встречал и я таких дур, – сказал он. – Бегают, где ни попадя, как кошки драные, а потом честный человек всю жизнь из-за этого мыкается…
– Не знаешь, есть ли корабль, который выходит в море?
– Погоди, так сразу не скажу… – протянул Флор, с удовольствием наблюдая, как мечется парень. «А ведь он – неплохой человек, – подумал Флор. – Надо его к Тимофею Бражникову пристроить в команду. Бражников – хоть и пьющий кормчий, но море и корабли хорошо знает и этого Сидора на ноги поставит. Все не в услужении, а при деле человек возрастет».
И проговорил неторопливо:
– Сведу тебя на «Варвару». Там главным кормчим – Тимофей Бражников, будь при нем – и спасешься.
И, взяв Сидора за руку, точно маленькое дитя, Флор вручил парня Бражникову с наказом – учить и защищать от бесноватой девки и ее жестокого отца. Бражников, который ни сном ни духом о затее Флора не ведал, парня принял неохотно, лишь из уважения к Олсуфьичу. «Святая Варвара» должна была уйти в плавание завтра, и до отплытия Сидор спрятался на корабле.
Естественно, никому не пришло в голову, что против обычного паренька с конюшни может быть сплетен столь сложный заговор, поэтому Елизар Глебов, поискав своего пропавшего слугу и не найдя его, предположил, что тот либо пропал, либо удрал. Это опечалило Елизара. Поиски он прекратил после того, как ему сообщили, что видели Сидора на борту «Святой Варвары». Мол, хоронился там и клялся Бражникову, что будет того во всем слушаться и сделается истинным морским волком.
– Ты его, батюшка, как вернется, призови к ответу, – советовал управляющий, но Елизар качал головой:
– Если ему захотелось от меня уйти, пусть уходит. Мне такие люди в доме не требуются…
А тут весьма кстати Флор Олсуфьич подвернулся со своим татарином. Татары хорошо с лошадьми ладят, поэтому управляющий рискнул – взял в дом Харузина. Тот, к тому же, клялся, что крещен и носит имя Сергия. Глебов поглядел на нового человека, кивнул ему приветливо и спокойно, и согласие между господами было достигнуто. После этого Флор ушел, не оглянувшись на Харузина, а Елизар Глебов передал Эльвэнильдо своему управляющему.
Особо ладить с лошадьми Сергию не пришлось, этим занимался старший конюх. Харузину выпало чистить стойла. Дело весьма медитативное.
– Ты гляди, – наставлял старший конюх, человек хмурый, с большим шрамом и носом, свернутым насторону. Видать, лошадь лягнула, еще давно. – В сенницах чтоб сено всегда было устроено и не изрыто, и не разволочено по крыльцу и по двору не растаскано, а всегда было бы убрано и подметено и под ногами не валялось. А солома – чтоб под кровлей прикладена.
Эльвэнильдо кивал, точно китайский болванчик.
Конюх широко размахивал руками, показывая, где что: где сенница, где солома…
– В конюшне чтоб дозирать во все дни, – продолжал он, – и сена класть в ясли, сколько бы лошади съели, а под ноги бы не рыли. Солому под лошадей стлать и ежедневно подгребать и перетрясывать. На водопой если поручат водить – води бережно и гляди, чтоб ребяты на лошадях не гоняли, а то взяли обычай…
– Какие ребята? – уточнил Эльвэнильдо.
– Разные! – рассердился конюх. – Ты дурачок, что ли?
Эльвэнильдо потупился.
– Нет, я уточняю… Господскому мальчику можно?
– Ему тоже не след, – сурово сказал конюх. – Во всем порядок требуется… Сейчас лето, лошадей нужно купать и холодить. Выводи их, чтобы не застаивались. Я слежу, да за всем не уследишь… Когда в конюшне у сена с фонарем будешь, гляди, свечу из фонаря не вынимай на всяк для притчи…
– Да понял я, – сказал Харузин.
Старший конюх его легонько по уху задел кулаком – для науки.
– Не рассуждай, а слушай.
– Ладно, – поник Харузин. Ему здесь не очень понравилось. Тоскливо. Скорей бы уж разведданные собрать да смыться.
Прочие слуги недолго сторонились эльфа. У Харузина имелся некоторый опыт вхождения в чужие компании. Нужно сидеть в сторонке смирненько и слушать, а потом, избрав себе «покровителя», ввернуть какое-нибудь ловкое, удачное слово тому в поддержку. Так можно прослыть хорошим парнем.
Несколько дней кряду обсуждали поступок Сидора.
– Глупее не придумаешь! – сердился старший конюх. – Что ему не жилось? У Глебова всего вволю, хозяйка его следит, чтоб ели и пили досыта, одежду дает хорошую.
– Ему в дальние края захотелось, – заступился за беглеца молодой парень, который, как приметил Эльвэнильдо, обычно помогал при кухне и служил господам во время трапезы. – Сидя на одном месте, много не увидишь.
– Сидя на одном месте, себя можно увидеть, – возразил старший конюх. – Свои грехи познать и душу исправить.
– Ты-то больно много себя познавал, – фыркнул старик, чья обязанность была следить за кладовыми, чтобы там не завелись мыши, и не было плесени. Он понемногу подворовывал, ссылаясь на «порчу» продуктов («утруску и усушку», – как формулировал Эльвэнильдо), но старика никто за руку не хватал, в неблаговидных поступках не уличал. Не то жалели его, снисходя к его возрасту, не то глядели на «шалости» сквозь пальцы, памятуя о каких-то заслугах перед семейством. Потому и Эльвэнильдо глядел на него почтительно.
