Текст книги "Ядовитая боярыня"
Автор книги: Дарья Иволгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Сам он тунеядцев не любил, хотя в «современном» Петербурге они приобрели совершенно иное обличие. В университете они тоже водятся. Случаются граждане, которым лень шпаргалку написать, и они норовят одолжить ее у другого для экзамена. Дашь такому человеку свои записи – раз, другой, а потом надоест – и не дашь. Ох, как мы обижаемся, какие мы делаемся несчастные, как мы сетуем на черствость людскую! Вершков любил иногда выкинуть такой фортель – пригреть возле себя никчемного человечка, покормить его из собственных рук конспектами, книжками, шпаргалками, а потом – «ты все пела, это дело, так поди же, попляши!». И полюбоваться на мосечку снулой рыбы, которая появляется на физиономии оскорбленного тунеядца.
Наверное, и брат Трифонов нечто подобное испытывал. Однако сам Трифон выглядел человечком вполне безобидным и беззлобным. Он, в отличие от ленивых студентов, вполне признавал справедливость братнина решения и не держал на того сердца.
– Как же ты теперь жить будешь? – спросил Вадим.
– А никак, – махнул рукой Трифон. – Сейчас лето. Пойду странствовать, а на зиму к какому-нибудь монастырю прибьюсь, буду там трудничать.
Флор фыркнул:
– Трудничать – это ведь работать надо.
– Ну, поработаю, – сказал Трифон еще более беспечно. – А то в скоморохи пойду.
– В скоморохах нынче небезопасно, – сказал Вадим, сам не зная, для чего. Ему иногда казалось, что если разбередить рану как следует, поковыряться в ней и так, и эдак, то она скорее заживет. Надоест ей болеть – вот она и затянется свежей розовой кожицей.
– Ну? – изумился опять Трифон. – А я тут шел, скомороха встретил.
– Какого? – насторожился Флор.
– То есть как это – «какого»? – радостно не понял Трифон. – Обычного самого скомороха.
– Как он выглядел? – пояснил свой вопрос Флор.
– Немолодой уже. А, видите! Человек в скоморохах целую жизнь прожил! – с торжеством добавил Трифон. – Смешной человек, добрый. Мы с ним немного вместе прошли, а дальше разошлись.
– Ты в обратную сторону идешь, – сказал Флор.
– Да? – Трифон перевернулся на живот, погрузился в наблюдение за каким-то жучком и молвил восхищенно: – Шустрый, бестия! – А потом поднял голову, встретился с Флором глазами: – Как это, в другую сторону? А в какую я сторону шел?
– Если ты того скомороха встретил, стало быть, ты в сторону Архангельска шагал, – пояснил Флор. – На север, на зиму.
– Ну да! – Трифон попытался поймать жучка в граве, пошерудил там пальцами, потом сел, запустил пятерню себе в волосы. – Стало быть, я назад иду, к Новгороду?
– Именно.
– А, мне ведь все равно…
– Расскажи еще про скомороха, – попросил Флор.
– А что рассказывать… Смешной он. Показал мне, как кошка ловит муху. Потом еще песню спел. Я, говорит, сейчас на свадьбу иду играть.
– Свадьба? – удивился теперь Флор. – Да кто же летом женится?
– Нашлись… Это он так говорит, – поспешно добавил Трифон, видимо, опасаясь, чтобы его не сочли окончательным дурачком. – Мне-то откуда знать? Я, говорит, иду на урочище Пустой Колодец – это за болотом, недалеко отсюда, выходит, – и там будет свадьба.
– Какое еще урочище?
– Ну, там охотничьи угодья боярина Туренина, – пояснил Трифон, опять торопясь выказать свою полную осведомленность о здешних делах. – Туренин, не слыхали? Знатный весьма боярин.
– Слыхали, – сказал Флор. – Ты дальше рассказывай, про скомороха.
– Туренин, стало быть, там держит две или три семьи – егери или как они называются. Ему там и за дичью следят, и за конями, наверное, и чтобы все рога дудели и трубили правильно, если на охоту поехать вздумается… Ну, видать, там чье-то дитя оженить надумали. Им-то что, егерям, они же не сеют не пашут, для них что лето, что осень – все не страда…
– Это тебе кто объяснял? – спросил Флор.
– Да никто, – обиделся Трифон. – Это я сам так рассуждаю… Ты, верно, думаешь, что я дурачок и рассуждать не могу, а я – могу… В общем, скоморох этот так мне говорит: я, говорит, скоморох отменнейший и пел и плясал в хоромине корчемной на дороге, – я до той хоромины не дошел, сразу говорю, – а меня и пригласили люди боярские: иди, говорят, скоморох, на урочище Пустой Колодец, там у моих людей свадьба – тебя наградят…
– Стало быть, кого-то из людей Туренинских скоморох повстречал в корчме? – уточнил Флор.
Вадим давно утратил нить разговора и только мог поражаться тому, как его друг улавливает смысл в бессвязных речах «блаженного».
– А я тебе о чем толкую! – воскликнул Трифон. – Стало быть, в корчме кто-то из слуг Туренина сидел, ел-пил, скомороха слушал… А потом и пригласил того на урочище, к егерям… Понимаешь теперь?
– Да я и раньше все понимал, – сказал Флор. – А дальше что было?
– Да ничего не было, – с досадой сказал Трифон. – Поболтали мы с этим стариком, он на урочище пошел веселиться, а я дальше побрел своей дорогой… Наверное, тогда с пути и сбился.
– Ты с пути сбился, когда избу сжег, – сказал Флор.
– Да ну тебя совсем! – воскликнул Трифон. – Я с тобой по-доброму, а ты меня бранишь. Совсем как мой брат.
– Твой брат с тобой тоже по-доброму разговаривал, – строго молвил Флор. – А ты, дурачок, сейчас возвращайся к нему, пади в ноги и все делай, что он повелит, – тогда, может быть, не пропадешь. В миру тебе делать нечего.
– Меня Бог сохранит, – сказал Трифон.
– Ты хоть Богу-то молишься? – спросил Вадим, тоже изображая строгость.
– Получше твоего! – сказал Трифон и встал. – Обидели вы меня ни за что, добрые люди, Бог вам судья!
Он отошел на несколько шагов, остановился, помедлил, а после разрыдался и бросился бежать.
– Как ты думаешь, вернется он домой? – спросил Вадим у Флора.
Тот пожал плечами.
– Какая разница? Таких и впрямь Бог сохраняет… – Он встал. – Я тебя вот о чем хочу спросить, Вадим… Ты сможешь еще потерпеть без еды?
– Ну, как тебе сказать, – Вадим тоже встал, подбоченился. – Забастовщики, когда зарплату требуют, иной раз по нескольку недель ничего не едят. Их, правда, потом в больницу увозят и все равно денег не платят… То есть, это раньше так было. Сейчас-то все, вроде бы, наладилось…
Флор, естественно, ни слова не понял, но и разбираться не стал, хотя обычно проявлял любопытство и задавал все новые и новые вопросы, пока вся история не становилась ясной, от начала до конца.
Сейчас же Флор только сказал:
– Мы едем в урочище Пустой Колодец.
– Зачем? – удивился Вадим. – На свадьбу? Салатиков на халяву покушать?
– Ты слышал, что этот пустомеля рассказывал? – нетерпеливо перебил Флор.
– Как он избу спалил?
Вадим брякнул и тотчас ощутил собственную глупость.
– Прости, – извинился Вершков. – Плохо соображаю. Он что-то про Недельку сообщил. Что старый скоморох поехал играть на свадьбу в этот самый Пустой Колодец.
– Именно.
– Будем идти по следу?
– Придется, Вадим. Если там люди живут и действительно свадьбу справляют – угостимся. А если нет…
Флор не договорил и направился к своему коню. Вадим побежал за ним следом.
«Как этот… гридень», – вспомнил он подходящее слово. Но сейчас это все было неважно. Славный старик убит, задушен какими-то мерзавцами, и оставлять это просто так нельзя.
Глава 2
Урочище Пустой Колодец
Едва друзья сошли с дороги и двинулись в сторону болота, как леса вокруг них сомкнулись, точно заколдованная стена, и сразу стало темно. Бледнеющее небо искололи черные изломанные ветки старых елок, среди темных стволов заколыхались мутные клочья тумана. Пришлось спешиться и осторожно вести коней за собой, тщательно выбирая дорогу.
Земля под ногами вся была усыпана старой хвоей. Птицы здесь почти молчали, только время от времени на вершине старой ели внезапно принималась кричать ворона, но и она замолчала.
– Нехорошо здесь, – сказал Вадим. – Какой-то ведьмин лес.
Ему даже показалось, что между стволами мелькает странная лохматая тень – нечто вроде низенького человечка с непомерно длинными руками. Однако потом Вершков напомнил себе, что именно так выглядит леший на рисунке в детской книжке про славян. Воображение услужливо наделило знакомой личиной какой-то вполне безобидный пень.
«Леший может обратиться пнем, – подумал Вадим, нарочно пугая сам себя. – Об этом тоже в той книжке писали».
Ему было одновременно и смешно, и страшновато. Конечно, он не верил ни в каких леших. Но, с другой стороны, в двадцатом веке легко в них не верить. Кругом сплошная цивилизация, шоссейную дорогу слышно практически из любой точки любого леса. А в шестнадцатом – попробуй не поверь, когда вот они, черти, лешие, колдуны и даже древние языческие боги со всех сторон! Так и прут, подумал Вадим. То ли автомобили и выхлопные газы сгубили всю эту нечисть, то ли просто людское неверие.
Хотя, тотчас оборвал он последнее предположение, и в двадцатом веке полным-полно граждан, которые вполне искренне верят в порчу, сглаз, домовых, бабушкино гадание и тэ дэ.
Может быть, некачественно верят? «В старину все было лучше и дешевле», – добавил он иронически и усмехнулся.
– Болото начинается, смотри под ноги, – предупредил его Флор, вторгаясь в мысли Вадима.
Вадим увидел, что мертвая хвоя сменилась под ногами мягким мхом. Изумрудная, ядовитая зелень расстилалась вокруг, сколько видел глаз. Впрочем, видел глаз совсем немного, до края ближайшей прогалины. А дальше – опять ели и чахлые березки с облезлой берестой, точно шелудивые собачки во время линьки.
Они двинулись краем болота.
– Непохоже, чтобы здесь недавно проходила боярская охота, – заметил Флор. – Впрочем, может быть, они выезжали по другую сторону болота. Поглядим. Нам до урочища добраться бы, пока не стемнело.
Шаг за шагом одолевали они болото. То и дело где-то в глубине трясины вздувались и лопались пузыри. Казалось, что болото – древний монстр – вздыхает всей своей гулкой утробой.
Наконец впереди показалось что-то темное.
– Дом, – удивленно сказал Вадим. – Ну надо же! Не врал дурачок Трифон.
– Трифон говорил то, о чем слышал, – отозвался Флор. – А вот нам стоит поглядеть, что там и как. Одних разговоров и слухов тут будет недостаточно.
Они приближались к дому, пробуя дорогу шестами, которые выломали по пути. Несколько раз шест уходил почти целиком – кочки, с виду вполне безопасные, таили в себе смертельную опасность.
Кругом царила полная тишина. Как в склепе.
Затем из-под воды показались бревна.
– Тут была дорога, – сказал Флор. – Видишь? По бревнам ходили, чтобы в воду не ухнуть.
– Вроде бы, недавно, – предположил Вадим, но Флор покачал головой:
– Нет, это старая гать. Вон как затоплена. Она еще долго тут будет, еловая древесина может больше века в воде не гнить.
– Будем заходить в дом? – спросил Вадим.
– А как же! – Флор даже удивился подобному вопросу. – Ты разве не голоден?
– Голоден… – Вадим отвел глаза. – Просто я подумал – вдруг тут какая-нибудь баба-яга обитает или кащей бессмертный?
– Вполне может статься, – серьезно согласился Флор. – Но и с ними потолковать следует. Мы ведь набрались в чужие владения. Не поздороваться с хозяином было бы нехорошо, согласен?
– Согласен…
– А если это люди, о которых Трифон толковал, то они, возможно, видели нашего Недельку и кое-что от него слышали. Нам стоит узнать и это.
– Ладно, ты прав. – Вадим махнул рукой. В самом деле! Чего он боится – бабы-яги? А разве они не добры молодцы, чтобы оную бабу одолеть разными молодецкими трюками?
– Идем, – сказал Вершков. – Покончим с этим делом побыстрее – и в Новгород.
Дом казался заколдованным. Друзья все шли и шли к нему, а он все не приближался и не приближался. Шаг за шагом отступал он от непрошенных гостей, оставаясь все таким же далеким, маленьким и черным, как и в тот миг, когда они впервые увидели его с противоположного края поляны.
Полузатопленные бревна под ногами пружинили, намекая на страшную глубину, которая в любое мгновение была готова разверзнуться под путниками и поглотить их бренные тела. И Вадим представлял себе эту необъятность, в которой навечно законсервировались утонувшие люди, лошади, олени, зайцы какие-нибудь. Все они висят там, опутанные корнями вековых деревьев, и вечно смотрят друг на друга вытаращенными глазами, в которых застыл – до самого Судного дня – предсмертный ужас…
А затем Вершков поднял голову и увидел, что дом наконец увеличился.
– Почти пришли, – объявил Флор.
Они поднялись по двум проваливающимся ступенькам и постучали в дверь.
Ответа не последовало.
– Давай ещё раз, – предложил Вадим. – Может, они глухие? Или спят беспробудным сном после свадьбы?
Флор молча покачал головой. Друзья обошли дом кругом. Никаких признаков живых душ.
– Зайдем, – решил Флор и, пригнувшись перед низкой притолокой, первым шагнул в помещение.
В ноздри ударил сильный затхлый дух. Кругом громоздились какие-то сундуки и бочки – вся влазня была ими забита.
Несколько раз ударившись коленом и ухватив зубами ругательство, чтобы ненароком не вылетело и не осквернило уста, Флор и Вадим пробрались дальше и очутились в тесной повалуше.
Там тоже было пустынно и заброшенно. Еще стоял посреди комнаты стол, и тянулись вдоль стен лавки, но вся посуда была разбита какими-то зверьками, что безнадзорно орудовали в пустом доме не первый год и выискивали здесь себе поживы. Иконы в красном углу чернели укоризненно, и на одном лике вдруг бело сверкнули глаза. Флор молча поклонился образам, перекрестился.
Было совершенно очевидно, что в этом доме не то что недавней свадьбы не было – здесь и человечья-то нога ступала в последний раз несколько лет назад.
– Мы не заблудились? – спросил Вадим у Флора. – Может, речь о каком-то другом урочище?
– Нет, тут другого нет, – сказал Флор. – Пойдем-ка прочь, подальше из этого дома. Сдается мне, нехорошо тут…
– Флор, – тихо окликнул Вадим и чуть коснулся локтя своего спутника, – а иконы мы с собой не заберем? Что они тут, посреди болота, гнить будут…
В голове у него попеременно стучало то: «памятники живописи шестнадцатого века», то: «святые лики». Вадим даже не стал разбираться в столь сложных чувствах.
– Иконы? – Флор обернулся к иконам и еще раз осенил себя крестом. – А здесь, Вадим, как Господь управит. Может быть, святые образа посреди болота нужны – нам же с тобой это неизвестно…
– Как это? – не понял Вадим. – Как это святые образа могут быть нужны посреди болота?
– Положим, заплутал какой-нибудь путник в этих краях, а уже вечер близко, – начал Флор, как будто сказку рассказывал. – Идет себе, плачет, ко Богородице взывает: «Спаси, Матушка Пречистая! Помоги, Пресвятая!»
– Ну, легко себе представить, – пробурчал Вадим. – Места дикие, жуткие… Даже так: дикия, жуткия… По старой орфографии.
Флор пропустил эту реплику мимо ушей, как привык делать давно, когда приятель бубнит невнятное.
– Плачет такой человек – и вдруг видит впереди огонек. Огонек – значит, люди живут, значит, спасение его ждет! Пойдет он навстречу свету и из болота по этой вот старой гати выйдет. Увидит избушку, затопит печь. Согреется, до утра доживет, а утро вечера мудренее. Утром и дорогу из леса отыщет.
– А кто огонек для него зажег, если людей тут все равно нет и не будет?
Флор показал на икону.
– Дивная икона все сделает, если нужно будет человека этого спасти.
– Дивная! – Вадим покосился на потемневший образ так, словно подозревал, будто икона вот-вот оживет и что-нибудь скажет. – Откуда тебе известно, что эта икона – дивная?
– Про эту икону мне ничего не известно, – согласился Флор. – Я только то знаю, что любая икона чудесна, какую ни возьми. От любой чудеса изливаться могут, понял? Так что не нам с тобой менять то, что не нами установлено. Пусть образа остаются на месте.
– А если они тут погибнут? – не унимался Вадим.
– Погибнут – значит, по грехам нашим еще одно окно в Царство Небесное закрылось, – сказал Флор. – Ты ночевать здесь надумал?
– Нет, – покачал головой Вадим. – Ни за что! Сейчас, слава Богу, не зима, печку топить не надо. Больно уж жуткое место. Давай под открытым небом спать. Разложим костер, чтобы комары не до костей обглодали – и на боковую. Завтра поговорим. Что-то нечистое с этой свадьбой и егерями!
– Не то слово, Вадим, – согласился Флор. – Не то слово.
* * *
Утро оказалось действительно мудренее вечера, хотя, по расхожему мнению, человеку лучше думается, в темноте, вечерком или даже ночью. Когда взошло солнце, на болоте засверкали многочисленные лужицы и огромные капли росы, кругом все так и возликовало. Продрав глаза, Вадим любовался этой «симфонией света» и все не мог налюбоваться.
– Здорово, – зашептал он. – Какая красота!
Флор, как выяснилось, не спал. Хмуро разглядывал какую-то веточку, вертел ее в пальцах и постепенно сдирал ногтями кору.
– Давай вернемся к тому, что мы узнали от глупого Трифона и увидели здесь, на урочище, – предложил он.
– Трифон сказал, что Недельку кто-то пригласил играть на свадьбе.
– Верно.
– И что свадьба эта, вроде как, была здесь, в охотничьей избушке боярина… как его? Буренина?
– Туренина, – сказал Флор. – Именно. Дальше.
– А избушка заброшена, и свадьбой не пахнет, – заключил Вадим. – Бестолковка. Обычная русская история. Поди туда, не знаю куда. У меня был случай – искал один склад, а оказалось, что и улицы-то такой в городе нет…
– Нет, Вадим, это не бестолковка, – сказал Флор и тяжело вздохнул. – Это говорит о том, что нашего Недельку нарочно заманили в это место и здесь задушили. Чтоб наверняка.
– Погоди, – растерялся Вадим. – А мы разве не установили уже, что Недельку убили нарочно?
– Убить нарочно можно по разным причинам, – сказал Флор. – Например, ради грабежа. Идет скоморох из корчмы, явно при себе деньги несет. Грабитель его подстережет на обочине дороги, нападет, убьет и ограбит. Верно?
– Да.
– А если его нарочно сюда заманивали, значит, хотели убить именно его. И чтоб наверняка. Ты понял?
– Почти, – сказал Вадим.
– Неделька по случайности оказался посреди какой-то очень нехорошей истории, – молвил Флор. – Настолько нехорошей, что… Если мы найдем убийц, Вадим, то тоже вступим в такую стерву, что давай Бог ноги. Не боишься?
Вадим, конечно, испытывал определенный страх. Но признаваться в этом не спешил.
– Нет, – твердо объявил он. – Знай наших. Нечего старых скоморохов на дорогах Новгородчины душить! Неделька все-таки хороший был…
Флор закрыл лицо руками и заплакал.
«Вот еще одна загадка, – подумал Вадим, глядя на товарища, – эти люди шестнадцатого века совершенно не стесняются плакать. У нас мальчику с детства внушают: не реви, ты не девчонка. А здешние мачо абсолютно не боятся, что их девчонками обзовут. Наверное, это потому, – решил он, – что они настоящие мужчины и есть. В их мужественности никто никогда не усомнится. Им не нужно делать суровое лицо, хмурить брови и сплевывать сквозь зубы…»
Обратно на дорогу возвращались молча. Предстоял путь до Новгорода – несколько часов в седле. А затем можно будет расслабиться, отдохнуть и даже – о счастье! – ни о чем не думать.
* * *
– Неделька погиб? – воскликнул Харузин. – Пал жертвой заговора? Не может этого быть!
Почему-то вспомнилась фраза, прозвучавшая в одном из популярных боевиков конца двадцатого столетия. Произносится сверхироничным голосом и сопровождается пожатием плеч: «Киллер застрелил пенсионера». Приблизительно так же звучало в середине шестнадцатого утверждение: «Скоморох пал жертвой боярского заговора».
Наташа спустилась из своей светелки и устроилась за столом, желая принять участие в общей беседе. На ней был скромный девичий наряд, на щеках играл румянец – вообще, чувствовала она себя неплохо и уже начинала понемножку скучать, сидя в хоромах, – хотя еще в начале зимы давала себе торжественную клятву: больше никаких приключений!
– Расскажите все по порядку, – попросила Наташа. – Чтобы мы все чувствовали себя полноправными членами общества.
Флор быстро пересказал главное из того, что они с Вадимом разведали.
После долгого молчания Харузин выговорил:
– Это надо осмыслить во всех деталях и всесторонне, граждане. Кому, говорите, принадлежит урочище? Боярину Туренину? А кто он такой, этот Туренин?
Вадим с Флором переглянулись. Мысль о том, что Туренин может каким-то образом быть связан со смертью Недельки, до сих пор не приходила им в голову. Наконец Флор спросил:
– При чем здесь боярин? То, что какие-то злоумышленники зазвали Недельку в домик, принадлежащий Туренину, еще ничего не явствует. Просто они знали, что дом пустует, вот и…
– Им на ум пришла именно эта изба, – перебил Харузин, – а не какая-то другая. Они точно знали, что она пустует, что там можно хоть слона убить – никто не заметит… Может, тут и нет никакой связи с этим Турениным, а может, и есть. Впрочем, мне кажется, что вообще не имеет смысла разыскивать убийцу. Пусть все это гнусно, но…
– Что? – вскинулся Флор.
– Недельку этим не вернешь. А мы опять влезем в неприятную историю, – честно сказал Харузин. – Я, ребята, боюсь. Тут заговорщики кишат на каждом шагу, а царя Иоанна вот-вот разобьет паранойя. И тогда такое начнется – только держись! По мне так, лучше всего – сидеть в тени.
– Если выпало в империи родиться, – процитировал Вадим, – лучше жить в глухой провинции, у моря…
– Именно, – кивнул Харузин. – Меня, кстати, всегда поражало, почему все эти господа, вроде князя Серебряного, лезли в политику, чего-то добивались, «светились»… Сидели бы у себя в имении, разводили зеркальных карпов и прекрасно существовали посреди природы, не отравленной экологическим кризисом. Нет, нужно было им непременно сунуться и высказать свое мнение, а потом – готово дело, палач наготове, и тебя уже колесуют. Счастья своего эти люди не знали, вот что я вам скажу.
– А ты? – спросил Флор. – Ты знаешь свое счастье?
– Я, может, и знаю, – вздохнул Харузин, – только вы все равно мне спокойно помереть не дадите. Затянете в какую-нибудь глупую интригу и задушите.
– Насчет Туренина – мысль интересная, – вернулся к предыдущей теме Флор. – Я отправлю человека за Лаврентием. Пусть брат приедет. Он умный, нам его помощь сейчас очень пригодится.
– И поддержка Волоколамского монастыря – тоже, – вставил Харузин.
– Что? – переспросил Вадим.
– Да то, – тяжело вздохнул Харузин, – что монастырь влиятельный. Кует там кадры. Выпускает специалистов по государственному интриганству. Тамошние монахи – люди умные и в политике опытные. Так что их знания для нас, ребята, на вес золота. Да и по Лавру лично я соскучился, не знаю кто как.
Флор кивнул. Наташа все это время сидела молча, подперев ладонью щеку, поглядывала на Флорушку – ясного сокола своего, а когда он отвечал ей взглядом, опускала ресницы. Очень она похорошела, скоро совсем расцветет. Так и расцеловал бы ее Флор!
– Так я пойду распоряжусь, – сказал Флор, поднимаясь. – Ты, Харузин, очень дельный человек. И неглупый, и нетрусливый.
– Я покой люблю, – сказал Сергей. Непонятно, к чему.
Когда Флор вышел, трое друзей из Питера сидели молча – каждый думал о Неделькиной смерти, только каждый переживал и обдумывал ее по-своему.
Вообще смерть для человека двадцатого века – с одной стороны, вещь довольно обыденная. После двух-то мировых войн! После сталинских репрессий! Любой мог помереть в любой момент, очень даже запросто. И похоронят в братской могиле, как будто ни твоя жизнь, ни твой уход из нее никакого значения не имели.
С другой стороны, люди научились носиться с собой как с уникальными личностями, как с чем-то близким к пупу мироздания. Во всяком случае, соизмеримым с вышеназванным пупом. И потому смерть страшила их куда больше, чем людей того же шестнадцатого столетия. Средневековый человек знал: а) что он фактически бессмертен, поскольку душа не умирает, а отправляется к Богу; б) что его земным продолжением будут его потомки; в) вообще «в старину все было лучше и дешевле».
Каждый ролевик, участник полевых ролевых игр, сталкивался со смертью по нескольку раз за игровой сезон. И не с чьей-нибудь, а со своей собственной. Точнее, со смертью своего персонажа.
Осмысление темы гибели, естественно, всегда входило в игровой процесс. В самых простых вариантах смерть персонажа выглядела так: какой-нибудь доблестный сэр погибал в бою и отправлялся в мертвятник. Мертвятником именуется некий участок полигона, где обычно стоят палатки мастеров. Там игрок отсиживается какое-то время, а потом получает новую «вводную» – то есть, описание нового персонажа, – и опять входит в игру, другим сэром. И продолжает активно отдыхать на свежем воздухе, с деревянным мечом и тяжелым щитом. Весело и полезно для здоровья.
В любом случае, смерть персонажа – это всегда резкий, насильственный выход из игры.
Случаются совершенно нелепые смерти. На плохой игре человека могут зарезать просто так. Идет себе странник, встречает наемников, а те его – раз, ножом по горлу! И все, прости-прощай тщательно обдуманная легенда! Идет себе умерший в мертвятник, получает там от мастеров какой-нибудь приказ и возвращается в игру серым магом.
От смерти на «обычной» игре часто остается ощущение обиды.
Чуть позднее начали развиваться игры-мистерии, где тема смерти приобретала совершенно иное звучание. Мертвятники начали выглядеть как «рай» и «ад». Причем «ада» как такового никто толком не видел, а «рай» зачастую превращался в чаепитие с игрой в карты и плясками «гурий». Впрочем, каковы люди, таков и их рай.
Тем не менее, мистериальные игры принесли в ролевое теоретизирование множество новых идей. И, прежде всего, центральное знание любой мистерии – знание о смерти.
Это было традиционно и обладало солидной исторической подкладкой. Даже – архетипической. Ибо все мистерии древних времен, церковные мистерии – все, вплоть до карнавальных – содержали в себе это знание о смерти.
И это знание заключалось в том, что смерти, по большому счету, нет.
Возможно, люди шестнадцатого века потому расставались с жизнью куда менее истерично, чем их собратья спустя четыреста лет, что очень хорошо знали ату простую истину. Смерти нет.
Ролевик, переживая ролевую мистерию, получал шанс приобщиться к этому же знанию. Приобщиться не теоретически – книжку-то почитать просто! – а практически, опытным способом, жизненно. И перестать бояться.
В принципе, об этом же рассказывает любая волшебная сказка. Из того самого афанасьевского сборника, который пыталась читать Вадиму его образованная мама. Посвящаемый – главный герой. Все прочие персонажи, которые его окружают, – статисты в его личной мистерии. В какой-то момент герой обретает некоторую причину для похода – и начинается погружение в мистерию. Как правило, ему предлагают сделать какую-нибудь сугубо материальную вещь: привезти во дворец царевну Несмеяну, приручить Жар-Птицу… И он отправляется в странствие. А что есть мистерия, как не всегда странствие, не приключение духа?
И герой спускается в тридевятое царство, то есть – в страну мертвых. Не в ту страну мертвых, которая на игре выделена в мертвятник, а в ту, которая находится за пределами, за границами привычного мира. Там этот герой узнает нечто принципиально новое. И во всех сказках герой приходит домой не просто живым и здоровым, но обогащенным.
Он привозит с собой королеву, на которой женится. На сем герой выходит из мистерии и становится счастливым. Сказка заканчивается, начинается жизнь. Кстати, дама, которую он приводит, – это и есть тот самый «спутник за левым плечом», то есть – смерть. Но какое у него к ней отношение? Он ее любит! Смерти не стоит бояться. Да, она постоянно тебя сопровождает. Но жить в страхе – это ужасно.
Таким образом, у человека, прошедшего мистерию, в идеале вырабатывается очень естественное, свободное отношение к смерти.
И большинству ролевиков, имеющих за плечами опыт ролевых игр, представляется, что такое отношение они уже обрели. Тем более – трое друзей, которые случайно оказались посреди той самой сказки о царевне Несмеяне и прочих древнерусских персонажах!
Но так только кажется… И как только смерть выходит из-за их левого плеча и становится перед ними лицом к лицу – приходит страх. Незваный, казалось бы, преодоленный.
И снова и снова приходится его побеждать. Любви со смертью не получается.
– Не исключено, что это правильно, – сказала Гвэрлум. – Мы все-таки не некрофилы. Конечно, мы боимся смерти.
– Но не до обморока, – сказал Вадим.
– Ты, в детстве боялся покойников? – спросил Харузин.
– Все, хватит! Глупые разговоры, – оборвал Вершков. – Неделька погиб, и за его смерть ответят те негодяи, которые…
Он запутался и замолчал.
– Которые за это ответственны, – вполне серьезно заключил Сергей. – Я тоже так думаю. Давайте, ребята, сантименты отставим и вернемся к делу.
– Поиграем в детектив? – спросила Гвэрлум и вздохнула. Ей больше нравилось теоретизировать о мистериях, о правильном отношении к смерти – вообще, обо всем, что так любо «черному эльфу». Это странно раздражало нервы и чуть-чуть подперчивало жизнь. А жизнь – что в Петербурге, что в новгородском тереме – периодически делалась пресноватой.
– Мы не играем в детектив, – возразил Сергей. – Мы опять оказались посреди чужой интриги. И для того, чтобы она нас не придавила, нам следует в ней разобраться.
– Он прав, – обратился к Наташе Вадим. – Если у тебя есть мысли по поводу, давай. Любая инициатива приветствуется.
– Нет у меня мыслей, – огорчилась Гвэрлум. – Все это ужасно, печально и так далее, но мыслей у меня никаких нет. Только общие теории касательно смерти.
– Скоро брат Лаврентий приедет, у него этих теорий целый воз, – сказал Эльвэнильдо, он же Сергей Харузин. – Но он вообще парень толковый и разберется со свидетелями и преступниками в два счета.
– Ты в это веришь? – удивился Вадим.
– Сказать тебе честно? – Харузин прищурился. – Нет.
