Текст книги "Ядовитая боярыня"
Автор книги: Дарья Иволгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Несколько человек бродило поблизости. Флор заметил у них алебарды. Однако это были не стрельцы, а слуги Турениной. Она не хотела, чтобы кто-нибудь, даже случайно, оказался в ее имении. И у нее, если верить всему, что слышали друзья, имелись для этого желания чрезвычайно веские основания.
Друзья спешились и привязали лошадей. Дальше им предстояло подбираться к охотничьему домику пешком, до последнего скрывая свое присутствие. «Я насчитал четверых», – прошептал Флор. Англичанин покачало головой: «Семеро, Флор». Вершков поневоле замедлил шаг – не слишком ли много врагов против них троих? Зная Авдотью, можно было предположить, что и этих она опоила чем-нибудь, что придало им нечеловеческих сил.
Однако колебаться было нельзя. Допустить покушение на царя в Новгороде означало обречь город на страшные репрессии. И неважно, останется ли Иоанн жив после этого покушения или погибнет – в любом случае, новый государь покарает Новгород за гибель своего предшественника.
Вадим, конечно, знал, что Иоанн проживет еще долго. Но, с другой стороны, знал он и о существовании так называемых «тоннелей времени». Естественно, это знание происходило из чтения фантастической литературы, но… а вдруг фантасты не врут? А вдруг им что-то такое открыто? Писатель имеет дело с материей тонкой, со словесами да фантазиями, а тонкая материя обладает совершенно особенными, неизученными свойствами. Как говорил Ленин, «идеи, овладевшие массами, становятся материальной силой».
Так что не исключено, что Вадим со товарищи оказался в другом временном тоннеле. В таком, где Иван Грозный погибает от порохового заговора, а Новгород тонет в крови…
Нет уж. Лучше вмешаться и вернуть матушку-историю на проторенную дорогу. А там, глядишь, и опричнины можно будет избежать… Возможно.
Отвлекая себя подобными рассуждениями от страха, Вершков крался по лесу вслед за Флором. Англичанин, вынужденный не курить, не знал, чем занять руки, и потому все время сжимал и разжимал кулаки.
Первого стража они убили со спины – бедняга не успел даже вскрикнуть. Второй повернулся, уловив краем уха шорох, но Флор метнул в него кинжал и пробил ему горло. Третий уже бежал, видя неладное, и звал на помощь.
Друзья ринулись в бой. Вершков призвал на помощь свое ролевое фехтование. Оно мало чем отличалось от боевого, нужно только не следить за тем, чтобы не наносить тяжелых увечий. Напротив, надлежит наносить их как можно больше.
Англичанин фехтовал с поразительной ловкостью. Флор убил еще одного противника, а Кроуфилд ранил двоих. Он старался наносить удары в правое плечо, желательно в сустав, чтобы человек не мог больше активно сопротивляться. Это удавалось ему изумительно. «Как на фортепьяно играет», – с завистью подумал Вадим. Он ощущал в левом боку неприятный холод, который затем сменился жаром и жжением. В следующий миг Вадим обнаружил, что сидит на земле и рядом с ним топчутся сапоги англичанина.
– Что за… – хотел было вскрикнуть Вершков, но язык его не послушался. Он тихо ахнул и повалился лицом в траву. Весь мир и битва перестали для него существовать. В голове плясали какие-то глупые, рваные обрывки мыслей. «Лежу тут, как Андрей Болконский… Отчего я прежде никогда не видел этой густой зеленой травы? Этих жучков? О, как важно, как осмысленно они ползут!.. Какая прекрасная смерть!»
Он сразу ослабел и не вполне понимал, насколько сильно ранен. Было не слишком больно. Наверное, когда поднимут и потащат, станет больнее.
И тут послышался резкий, каркающий голос:
– Я так и знал!
И новое лицо ввязалось в битву.
Это был ливонец.
* * *
– Глупые дураки! – выговорил Кроуфилд и сплюнул. – Семь человек! Для чего они погибли? Для отвратительной женщины? О, это очень ужасно!
Если бы не ливонец, им пришлось бы туго. Однако у Иордана из Рацебурга имелись собственные причины действовать в одиночку.
– Конечно, я знал, где встречусь с вами, – самодовольно объявил он и подбоченился. Выглядел Иордан чрезвычайно живописно: в орденском плаще, при полном параде и при этом забрызганный кровью. – Но у меня имелись свои счеты. Я не мог допустить… А это кто? – прервал он себя и быстро наклонился над Вадимом. В его руке мгновенно блеснул кинжал.
– Это наш! – бросился Флор. – Остановись, Иордан!
Иордан задержал руку с кинжалом возле самого вадимовского горла.
– Ну, и что с ним делать? – осведомился он с таким видом, будто Вадим задолжал ему денег и теперь вот умирал, не расплатившись. – Он тяжело ранен!
– Увезем на волокушах, – сказал Флор. – Ничего.
– Ничего! – фыркнул Иордан. – Изумительное русское слово! Обозначает абсолютно все!
– И ничего – тоже, – добавил англичанин. – Я размышлял над этой проблемой. В ней, возможно, ключ к русскому характеру. О, это изумительно!
– Ты нашел порох? – спросил Флор Иордана.
– Я был занят более важным делом, – объявил Иордан и сделал широкий жест, приглашая своих спутников последовать за ним.
Оставив Вадима, друзья завернули за угол дома и остановились, пораженные ужасом и отвращением.
Мокей Мошкин, еще живой, был прибит к стене: его ладони и плечи пронзали кинжалы, одно бедро пригвоздил к доскам длинный меч, второе бессильно болталось. Кровь вытекала из множества ран. Мошкин глядел на своего мучителя и шевелил губами.
– Это невозможно! – возмутился Флор. – Сними его!
– Какая разница! – махнул рукой Иордан. – Вы хоть знаете, какая это гадина? Это полюбовник Турениной. Он погубил нескольких человек, а кроме того… – Иордан оскалился. – Кроме того, эта мошка пыталась укусить меня! Я подстерег его здесь и одолел…
– Надо его снять, – повторил Флор. – Нельзя, чтобы государь его увидел.
– А государь его здесь и не увидит, – сообщил Иордан. – Не станет он заходить за эту стену. Его примут на коврах, а затем отведут ночевать в дом. Я хочу, чтобы Авдотья увидела…
И сын разбойника сказал немцу:
– Ты прав, Иордан.
Больше они об этом не говорили.
Убитых людей Турениной отнесли на край болота и там оставили, заложив дерном. Если будет время, вернутся за ними – в болотной воде мертвец долго сохраняется нетленным – и похоронят по-человечески. А если времени такого не случится, что ж, сама мать-природа о них позаботится, вберет их в свои недра и превратит в питательный гумус для других своих детей – возможно, не менее важных, нежели эти грешные и несчастные люди.
Иордан взялся перевязать Вадима. Марать руки о мертвецов ливонец не желал. Это было противно его орденской гордости.
С другой стороны, он лучше всех разбирался в ранах и их лечении.
Рана оказалась довольно глубокой и болезненной, но важные внутренние органы задеты не были.
– Тебе повезло, глупый парень, – сказал ливонец Вадиму и легонько похлопал его по щекам. – Эй, не спи! Не нужно!
Он нарвал болотного мха, который убивает лихорадку и прочую заразу, проникающую в раны и убивающую человека, приложил к порезу и туго замотал полотном, украденным из дома Турениной.
Вадим стонал и пытался дергаться, но ливонец не обращал на это никакого внимания. Обычно раненые орденские рыцари жалеют себя гораздо меньше. И с этим русским, который так страдал из-за боли, ливонец церемониться не собирался.
– Я уезжаю, – объявил он, когда Флор с Кроуфилдом вернулись. – Времени у вас мало. Постарайтесь уйти до темноты. Кто знает – проклятая баба может прислать сюда дополнительных стражей. Она очень хитра, мне кажется. Она хитра и глупа, как ее хозяин – дьявол. А уж мы, ливонцы, знаем, каков он из себя! Не раз я видел его рожу и всегда успевал плюнуть в нее первым!
И, засмеявшись, Иордан размашисто зашагал прочь – с виду нескладный и нелепый, но на самом деле умный и опасный. И Флор подумал: «Хорошо, что пока он на нашей стороне».
* * *
Пока Кроуфилд возился с волокушами, обламывая с елей длинные ветви и являя чудеса в области вязания узлов, Флор торопливо осматривал поляну. Теперь он жалел о том, что не взял с собой еще и Сванильдо. «Лесной эльф», возможно, потому и именует себя «лесным», что умеет различать следы в лесу. А может, это только наименование. Все-таки эти «питерцы» – странные ребята, хотя и неплохие.
Флор зашел в лес и принялся осматривать поляну со стороны. Люди Турениной наверняка все уже подготовили и заложили пороховые мины. И коврами все прикрыли…
Прежде чем мысль о коврах, которыми все прикрыто, утвердилась в голове Флора, постороннее обстоятельство отвлекло его внимание: через лес, не смущаясь шумом, ломился какой-то крупный зверь… Или то не зверь вовсе? Флор прислушался повнимательнее. Вот «зверь» споткнулся о ствол упавшего дерева, не приметив его за ворохом палой листвы и высокой травой, и выбранился.
Флор не сдержал улыбки: приказной дьяк все-таки явился уяснить – а вдруг, неровен час, правы «медвежата», и Туренина действительно утратила рассудок, затевая покушение на жизнь государя? Может, оно и не так, но проверить следовало.
Колупаев выскочил на Флора, как лось, и уставился на него бешеными зелеными глазами.
– Что?! – гаркнул Колупаев.
Флор помолчал, а затем выпучился не хуже Назара и заорал в ответ:
– А ничто!!
Оба засмеялись.
– Плохо дело, Назар, – сказал Флор, отсмеявшись, – здесь уже все подготовлено. И коврами покрыто. Клянусь тебе, это правда! Когда мы пришли, на нас набросились и пытались убить, даже не спрашивая, кто мы такие и для чего здесь находимся…
Колупаев сверкнул зубами.
– Царь уже на подходах к Новгороду, – сказал он. – Времени почти не осталось. Уходите. Я уберу ковры.
– Идем, глянем, что там, – согласился Флор.
Когда они приблизились к охотничьему домику, там уже готовы были волокуши. Кроуфилд степенно курил, созерцая свое произведение.
При виде Назара, выломившегося из леса, англичанин вынул изо рта трубку и сотворил жирное кольцо дыма.
– О, – молвил он, – вот и господин Колупаев! Это отлично!
– А ты что здесь делаешь? – хмуро осведомился Колупаев. – Что здесь?..
– Этот господин получил ранение, – сообщил Кроуфилд. И обратился к Флору: – Я верно формулирую? В сражении с врагами государя. Надлежит транспортировать его до места, где найдется телега…
– Долгонько тащить придется, – буркнул Колупаев. – Как бы не помер.
– Не помру, – подал голос Вершков с земли. – Мне уже лучше.
С этим он закатил глаза, вздохнул и отключился.
– Вот и хорошо, – подытожил Колупаев, взглянув в его сторону только мельком. – Убирайтесь все отсюда. Времени в обрез, я займусь бочками. Где они, говоришь?
– Полагаю, под коврами, – сказал Флор.
Колупаев широким шагом приблизился, сдернул ковры – и действительно открылись вкопанные в земли бочки с порохом. Фитили тянулись по земле в домик.
– Ловко! – пробормотал Колупаев. – Ну вот что, разбирать все это некогда и мне не под силу, а объявлять царю, что его здесь собираются поднять на воздух вкупе со двором и иноками, я не намерен. Сие будет пятно позора на град Новгород, так что… Убирайтесь отсюда!
Возражений он не услышал. Флор помог Кроуфилду водрузить Вершкова на волокуши, оба впряглись в лямки и потащили раненого прочь. Несколько раз они останавливались передохнуть. В лесу все было тихо.
Затем неожиданно прогремел взрыв. Оба вздрогнули. Флор снял шапку и перекрестился.
– Ты полагаешь, Олсуфьич, что он взорвал сам себя до смерти? – спросил англичанин.
– Да, – сказал Флор.
– Это неразумно! – возмутился англичанин.
– Назар же объяснил: разминировать некогда, объяснять царю, в чем дело, – нельзя…
А Флор подумал о том, что скоро выяснится: семейство Глебовых погибло по ошибке… Колупаев не перенес бы стыда. Он уже сейчас понимал, что обрек на мучительную и позорную смерть неповинных людей, пусть даже выполняя свой долг. И решил выполнить свой долг и далее – и уйти с поверхности земли прямо сейчас, пока не стали явлены многие подробности.
Хотя смерть, конечно, ни от чего не спасает.
– Отмаливать колупаевскую душу – трудное будет занятие, – пробормотал Флор.
– Он был человек действия, – согласился Кроуфилд. – Действие всегда опаснее для спасения души, нежели бездействие.
– Не согласен, – возразил Флор. – Хотя в данном случае ты, конечно, прав.
– Это потому, что мы, англичане, – народ конкретный, – сообщил Кроуфилд, подумав.
Оба вздохнули и потащились по лесу дальше. Вершков молчал, как будто уже умер, хотя всякий раз, когда друзья проверяли его состояние, оказывалось, что он вполне жив, дышит, и даже кровотечение как будто остановилось – во всяком случае, повязки больше, чем уже есть, не намокали.
Глава 16
Конец ядовитой боярыни
В углу комнаты теплилась лампада, и девушка неземной красоты, чистый ангел, молилась перед иконой новгородского письма. Яркие краски наполняли святой образ биением живой жизни, но самый лик, выделенный на золотом фоне, символе вышнего мира, сиял покоем. Отблеск этого покоя лежал и на лице девушки.
Вадим то засыпал, то просыпался, а красавица никуда не уходила. Все так же стояла перед иконой и молилась. Ее губы не двигались, книги в руках не было, не было даже четок, но все равно он понимал, что это молитва: девушка всецело была погружена в свой безмолвный разговор с Богом.
В углу сидел Лавр и писал, но этого Вадим не замечал. Никого, кроме Настасьи Глебовой, для него в те часы не существовало. Он не знал, о чем молится девушка, – о его выздоровлении или об упокоении мятежной колупаевской души. Ему это было даже безразлично. Важным было лишь присутствие Настасьи, ее тихая близость.
* * *
Царь Иоанн Васильевич после взятия Казани занемог – стали болеть ноги. Не мог он ни стоять, ни ходить, и оттого сердился. Наконец по настоянию кроткой царицы Захарьиной повезли государя в монастырь на речке Толга – старинный, намоленный, и там исцелила его чудотворная икона Божьей Матери, названная по месту своего явления Толгской.
У каждой иконы есть свое настроение. Древняя Толгская полна любви и кротости, она как бы обнимает человека своей благодатью – подобно тому, как Пресвятая Мать обнимает руками Богомладенца.
Восхищенный исцелением, царь преподнес иконе жемчужные ризы. В гораздо лучшем настроении возвращался он на Москву и по дороге вознамерился посетить город Новгород – как и было затеяно в самом начале.
Уже на подъездах к господину Великому Новгороду подъехал к царю молодой всадник, почти мальчик. Царь видел издалека, как несется он на лошади, припадая к гриве, – в белом, небольшой и хрупкий. Затем его остановили раз, другой… И всякий раз он что-то произносил, и после этого его пропускали.
– Послание! Письмо государю! – донесся до Иоанна ломкий голос.
Мальчика до царя не допустили, письмо забрал один из приближенных и с ним двинулся к Иоанну. Мальчишка остановился чуть в стороне, пропуская мимо себя царский поезд и глядя – подадут ли послание государю или же бросят в пыль.
Лавр все рассчитал правильно: царь молод и любопытен; осторожность заставит его не подпускать к себе незнакомого человека, но та же осторожность подтолкнет к тому, чтобы непременно ознакомиться с посланием, даже если оно никем не подписано.
Иона кусал губы в волнении. Дух захватывало – от страха и восторга. Сам царь!
Вот Иоанн протянул руку, и ему вложили листок. Вот развернул, поднес к глазам… Передал какому-то дьяку. Дьяк начал читать… Слава Богу! Сдвинулись брови грозного царя, сжались губы. Тряхнул головой. Что-то промолвил… И дальше поехал царский поезд. Иона развернул коня и что было силы поскакал прочь. За ним не гнались, хотя поначалу царь и думал подозвать посланца к себе и допросить как следует.
Но унижать себя погоней за каким-то мальчишкой, который развозит странные подметные письма, государь не стал. Сделал вид, что ничего и не было. Однако само письмо забрал у дьяка и сунул в рукав.
* * *
– Доставил! – задыхаясь, выговорил Иона, врываясь на двор Флорова дома.
Домочадцы выбежали ему навстречу. Скоро все разрешится и закончится, скоро! От нетерпения Севастьян был бледен и даже приплясывал на месте.
– Он точно прочел? – допытывался Севастьян у своего крестника. – Ты видел? Не выдумываешь, Иона? Он в руки брал? А что сказал?
– Да не слыхать было, – с досадой отвечал Иона и перевел дух. – Ух, страху натерпелся! Сам царь!
– Какой он? – спросила Гвэрлум.
Иона махнул рукой.
– Да не разглядел я! Все так и сверкает, так и переливается каменьями… Ох! Дай мне воды, Наташенька!
Гвэрлум фыркнула, однако воды в ковше посланнику подала. Заслужил. Подвиг совершил – к самому Ивану Грозному с анонимкой подобрался. Не зря его Флор в белые одежды наряжал. Между прочим, в этих одеждах и сама Наталья ходила, когда рындой переодевалась и мальчика из себя изображала. Так что Ионе – водицы из белых ручек черного эльфа. Пей, Ионушка.
И еще ревниво приметила, что водой на белую курточку капнул. Как бы пятнышко не осталось, атлас-то тонкий…
С лестницы спустился беспамятный Пафнутий. Был он одет красиво и чисто, по уговоренному, и фиал, который Туренина дала своему слуге, находился при нем.
Только теперь плескала в том фиале не отрава смертельная, от которой человек сперва видит дьявола, а после погибает отвратительной, позорной смертью от собственной руки, но чистая вода.
Лавр несколько дней промывал сосуд в протоке, прежде чем решился на подобную подмену.
Конечно, бес, сидящий в Пафнутии, никуда не исчез. Затаился на время. И все домочадцы флоровы помнили о его существовании и сторонились Пафнутия, как будто боялись подцепить от него какую-то крайне опасную заразу.
– Все помнишь? – спросил его Флор, стараясь хотя бы внешне не выдать своего отношения к «блаженному» (а на деле – бесноватому).
Пафнутий торопливо кивнул. Харузин, наблюдавший за ним со стороны, поморщился: эти рваные движения, резкие, как будто кукольные, выдавали в Пафнутии давнего наркомана. Трудно будет ему отойти от этого порока в стране, где нет химических препаратов и стационаров… С другой стороны, нет в этой России и дружков-нарков, всегда готовых вернуть приятеля на иглу, с которой тот соскочил «по неразумию» и «поддавшись предкам».
Доверять Пафнутию, конечно, не приходилось. Наркоман – человек зависимый, он даже восстание рабов поднять не в состоянии. Покажет ему Туренина заветное зельице – и все, готов парень, мать родную продаст. Одна надежда – времени на предательство у бедняги не будет. Его дело маленькое: плеснуть из фиала в чашу и поднести государю.
Провожаемый, будто на эшафот, Пафнутий покинул дом Флора и направился в сторону Юрьева монастыря.
Рядом, на берегу Волхова, были уже установлены длинные столы. Высоко видно с холма – как расстилается во все стороны бескрайняя северная Русь, с ее синими лесами и голубыми реками, а в лесах ходит зверь, а в водах плывет рыбица… Синее небо лежало над головами, точно свод, кое-где лишь тронутый росписью облаков.
Белая ткань, которой обнесли пиршественное место, чуть шевелилась на ветру.
Слуги уже суетились, расставляя посуду и таская большие котлы и бочки. На скамьи укладывались подушки. Самому царю, памятуя о недавней его болезни, подстелили ковры под ноги, дабы не тянуло холодком от сырой земли.
Постепенно пирующие начали заполнять скамьи. Несколько бояр успели поссориться из-за места – кому по древности рода положено сидеть ближе к государю.
Вольные новгородцы поглядывали на такое нестроение со скрытой усмешкой: в господине Великом Новгороде каждый помнил о своем происхождении, но не делал из этого повод для драки в высочайшем присутствии!
Наконец явился и сам государь. Выглядел он хмуро и то и дело обводил присутствующих глазами. Засуетились слуги, затрубили трубы, слышно было, как в монастыре ударил колокол. Начали вносить большие блюда – кабанов и фазанов, молочных поросят и самые различные сорта рыбы, приготовленные наилучшим образом.
Правду сказать, каждое блюдо представляло собой настоящее произведение искусства – перья, фрукты, зелень украшали мясо и рыбу. Позволив присутствующим полюбоваться и насытить взор красотой, слуги принялись крушить ими же созданные шедевры, и настало время насыщения утроб.
Замечено было, что государь все хмурится и как будто ожидает чего-то. Однако никто не осмеливался задать вопрос – чего именно. Иные вообще не обращали внимания на царя и полностью посвятили себя роскошной трапезе. Новгородцы, следует отдать им должное, постарались на славу!
Вином на этом пиру не упивались – многие бояре были с супругами. Среди пирующих выделялась своей пышной, былинной красотой вдова Авдотья Туренина. Ради заслуг ее покойного супруга царь велел всячески привечать Туренину, и она сияла рядом с одним из самых знатных людей царства, Артемием Старицким, родичем самого царя.
То и дело царь встречался с ней глазами. Туренина всякий раз задерживала взгляд, и государю припоминалось, как, выбирая невесту, видел эту женщину, тогда еще совсем молодую, но не на ней остановил свой выбор… Может быть, она до сих пор его любит? Царь не сомневался в том, что для женщины невозможно не полюбить его.
Но подметное письмо не шло у него из головы. Кто был тот посланец, мальчишка? Как он тревожился – прочитает ли царь… Чей он, этот паренек? И неужели правда – то, что сказано в письме? От одной только мысли об этом вся кровь бросалась Иоанну в голову. Он ел и пил рассеянно, ожидая – случится ли то, о чем предсказывал ему неизвестный доброжелатель.
Пир уже почти совсем подходил к концу, когда рядом с Иоанном появился еще один слуга. В руках он держал чашу.
– Испей, государь батюшка, – проговорил он тихим голосом. – В знак мира и любви, прими от града Новгорода!
Это были именно те самые слова, что назывались в письме. «Приблизится к тебе некто и подаст чашу, а слова при том произнесет таковые…»
Царь чашу принял и невольно посмотрел на Авдотью. Та вся напряглась, залилась розовой краской, глаза расширила, губы приоткрыла, будто в ожидании поцелуя…
На мгновение глаза их встретились, и царь понял: знает! Все правда – все, что сказано в том письме, что жжет ему рукав…
И через весь стол протянул царь чашу боярыне Турениной со словами:
– Здравствуй, Авдотья! Испей за мое здравие!
Поначалу никто не понял, что происходит. Почему царь стоит? Почему разговаривает с боярыней, которая сидит себе тишком и за все это время не произнесла ни слова, как и положено женщине на пиру? Не та ли это боярыня, что устраивает в имении мужа своего охоту для всего царского двора? Но почему царь стоит, для чего протягивает чашу этой боярыне?
Постепенно все перестали жевать и уставились на государя и Авдотью.
Та губы сжала, залилась краской погуще, глаза сузила. Не на царя смотрела – обшаривала взором ряды прислуги, искала Пафнутия, но того, как и было уговорено с Флором, уже и след простыл. И никто не видел, куда он исчез. (Потом только нарядный кафтан нашли брошенным).
– Пей! – крикнул царь и всунул чашу в руки Турениной.
Та быстро взмахнула кистью, и содержимое чаши разлилось по столу.
– Взять ее! – приказал царь.
Стрельцы, еще ничего не поняв, приблизились к женщине. Та уже поднялась на ноги и выгнулась дугой, когда ощутила, как ее хватают под локти. Царь выдернул из рукава письмо и тряхнул им в воздухе.
– Она желала отравить меня! Почему она не захотела пить из этой чаши?
– Ненавижу тебя! – закричала Туренина. – Ты еще умрешь! Ты умрешь! Умрешь!
Она еще надеялась на подготовленный ею пороховой взрыв.
* * *
Приказного дьяка не отыскали. Изба стояла запертой, два стрельца ничего не знали. Говорили – ушел Назар и пока что не вернулся. У Колупаева и раньше случались длительные отлучки.
Но для того, чтобы вершить правосудие, царю не требовался приказной дьяк. Царская должность – судейская, это с библейских времен так заведено.
Авдотья своего намерения не скрывала. Иных злодеяний этой женщины пока не ведали, но иных не нужно было.
Царю установили кресло, укрыли красными коврами, под ноги сунули скамейку, и утвердился Иоанн на кресле. А Туренину, раздев, привели и стали готовить для казни, совершаемой на высоком холме сразу за Новгородом. Народу собралось довольно много, пришли и некоторые туренинские холопы, а среди них затерся и Пафнутий. Его трясло и колотило, бес так и прыгал в его груди, но Пафнутий понуждал себя стоять и смотреть на пышное белое тело, которое некогда ласкал.
Авдотья напоминала кусок мяса. Рыхлая, с пухлыми складками, она вся тряслась и покрывалась жирным потом.
Ее повалили на землю и стали вязать сзади руки. Туренина тихо выла и дергала кистями, но палачи не обращали на это внимания. Она была сильной, но против двух мужчин даже сильный человек не выстоит. И скрутили ее как следует, не жалея.
Принесли кол, хорошо заостренный и высокий. Царь слегка раздул ноздри, глядя на это орудие казни. Но щадить Туренину он не собирался. Покушение на государя Всея Руси – преступление, которому нет равных. Тем более что Иоанн венчался на царство по древнему византийскому обряду, первый из московских государей, и связь Иоанна с державой была освящена Богом.
Палачи раздвинули толстые ноги Авдотьи, как будто хотели доставить ей некое особенное плотское наслаждение, и уверенно, мягко ввели кол ей в задний проход. Она завизжала, и Пафнутий весь сжался, узнав этот крик: так кричала Авдотья, когда мужские ласки приводили ее в неистовый восторг.
Медленно и осторожно кол водрузили стоймя. По белым бедрам Турениной потекла кровь. Постепенно под тяжестью ее тела кол проникал все глубже. Глаза Авдотьи выпучились, запекшиеся губы зашевелились.
Царь сидел напротив нее и смотрел, как она умирает. Мухи садились на ее лицо, ползали по липким от крови ногам. И вдруг Иоанн начал понимать, что не может отвести взора от глаз Авдотьи, что сплелся с преступницей в единое страшное целое, и что безумие, одно на двоих, охватывает его все больше и больше. Временами ему чудилось, что это он сам умирает на остро заточенном колу, что его внутренности жжет огнем, а кровь бежит по его обнаженной коже и щекочет ее вместе с мушиными ножками…
– Нет! – прошептал царь, и Авдотья, безошибочно догадавшись, о чем терзающие Иоанна мысли, торжествующе прокричала:
– Да!
И испустила дух.
Царь схватился ладонями за горло, изо рта у него выступила пена, и он упал с кресла, потеряв сознание.
Пафнутий бежал, не разбирая дороги. Он только одно и знал: что должен оказаться как можно дальше от оскверненной Авдотьиной кровью земли, что ему нельзя даже дышать тем воздухом, что прикасался к ее губам. Зелье вскипало в его жилах и требовало добавки. Каждая косточка в теле Пафнутия ныла.
Он не знал, где отыщет себе спасение. В доме Флора сейчас не до него: там готовятся представить государю прошение о признании Глебова невиновным (ох, сколько слуг туренинских будут допрошены с пристрастием!) и о передаче всего глебовского имения его сыну Севастьяну.
На берегу Волхова Пафнутий остановился, глянул вниз, в фиолетовые волны реки, и ему почудилось: там – спасение, там – забвение всех печалей. Но почти тотчас среди волн разглядел он уродливую рожу беса, который с готовностью тянул к Пафнутию руки и бормотал: «Иди, иди сюда!»
– Нет уж! – сказал ему Пафнутий. – Эдак мне и после смерти, до скончания вечности не будет от тебя спасения!
И побежал дальше.
И случилось чудо. На дороге ему встретились Харузин и Наталья.
– А, вот ты где! – как ни в чем не бывало объявила Наталья. – А мы тебя разыскиваем, Пафнутий.
Пафнутий остановился, разинул рот и воззрился на друзей. Казалось, для них в этой встрече не было ничего необыкновенного, а он смотрел на них как на диво, явленное ему Богом во спасение.
– Она мертва, – выговорил наконец Пафнутий.
– Кто? – удивилась Наталья. – Туренина? Ты что, ходил смотреть на казнь? – девушка сморщила нос. – Какая гадость!
Пафнутий разрыдался. Он кричал и плакал, а после бросился на землю и начал бить по ней кулаками и пятками, вздымая пыль. Наталья растерянно смотрела на него, затем перевела взгляд на Эльвэнильдо.
– Что это с ним?
Эльвэнильдо пожал плечами.
– Я ее любил! – выкрикивал Пафнутий. – Я ласкал ее! Она била меня плетьми, она меня ненавидела! А потом требовала ласк! Она хотела, чтобы я целовал ее! Я лобызал ее… а туда кол!
– Хватит! – заорал Эльвэнильдо, побагровев, и с силой пнул лежащего Пафнутия в бок.
Гвэрлум поджала губы и надменно проговорила:
– Никогда не думала, что ты такой ханжа, Эльвэнильдо. Обычное дело. Французский поцелуй.
– Не желаю этого слышать! – надсаживался Харузин. – Мне плевать! Да, я ханжа! Я это все ненавижу, понятно? И всегда ненавидел!
– Ну ладно, ладно, – снисходительно позволила Наталья.
– А она умерла… – пробормотал Пафнутий.
– И зелья у тебя больше не будет, – сказал ему Харузин. – Да?
Пафнутий сел, держась за отшибленный бок.
– Ну, да… – согласился он. Как ни странно, слез на его лице не было. Он рыдал сухо, бесслезно.
– Когда я с Неделькой странничала, – важно произнесла Гвэрлум, – мы с ним встречали одного старика отшельника… Помнишь, мы рассказывали? – И когда Харузин кивнул, продолжила: – Ну так вот, Флор хочет, чтобы мы на время всех этих судебных дел отправились к нему.
– Флор? – поразился Харузин. – А ему-то что?..
– Не перебивай. У Флора голова обо всех болит, – сообщила Гвэрлум. – Он и о том, и об этом подумать успевает. Хозяин!
Эльвэнильдо глянул на «темного эльфа» искоса и промолчал. Он видел, что Наталья влюблена, и каждое решение Флора приводит ее в глубочайшее восхищение.
Впрочем, судить Флора непредвзято, то следует признать: он редко ошибается. Настоящий лидер, этого не отнимешь.
– Флор будет занят устройством глебовских дел. А Пафнутий скоро оголодает без своей отравы и начнет чудить, сам знаешь, какие у нарков ломки бывают.
Харузин знал это только понаслышке и из книги «Электрокислотный прохладительный тест», однако кивнул, не желая вступать с Натальей в пререкания. Наталья и сама была осведомлена исключительно со слов «продвинутого» однокурсника. К счастью.
– У меня один вопрос, Гвэрлум, – проговорил Харузин, – ты помнишь, где конкретно обитал этот отшельник?
– Ну… – Наталья замялась на мгновение, но тут же нашлась. – Видишь ли, это такой святой человек – полагаю, если он сочтет нужным, чтобы его нашли, мы его отыщем в два счета.
У Харузина не нашлось, что возразить.
* * *
Лесная избушка, тихий шелест листвы, еле слышный звон капель там, где с камушка срывается тонкая струйка родника… Одинокий свист отважной птицы… Старческое лицо, исчерченное морщинами, такое доброе, что, кажется, так и расцеловал бы каждую морщинку… Не то человек, не то гном, житель Полых Холмов, во всяком случае – некто совершенно чудесный…
Харузин пытался разговаривать связно, делать выводы, основываясь на том, что успел узнать из долгих бесед с Лавром.
– Господь, Врач душ и телес человеческих, посредством освященных благовоний духовно очищает воздух – среду обитания нечистых духов – и тем самым отгоняет их от нас, – пояснял он Наталье, которая завороженно наблюдала за старцем. Тот сжигал можжевеловые ветки, улыбаясь и покачивая головой.
