Текст книги "Классициум"

Автор книги: Далия Трускиновская

 
Мороз.
           Но журчит ручеёк молвы:
«Вы слышали?
                      Это мыслимо ли?
Весь дом
            уездного
                      головы
Прямо при них
                      вынесли!»
 
 
На крыльце,
                      ни живы и ни мертвы,
Смирнее смирного —
                                 приставы.
 
 
Жандармский полковник —
                                 ста туч черней,
В гневе
            выдрал бы ус кому! —
Выкарабкивается
                       из саней,
Шагает по хрусткому.
 
 
В доме —
            звук ватный как на поминках.
Лакеи бубнят,
                      мол, знали б заранее…
Откинувшись
                      на диванных спинках
В полуобмороке —
                       барыня.
 
 
Его сиятельство
                      лыс и тускл,
Полицией в доме брезгует.
Никому,
            обещает,
                      спуску!
Сплетает пальцы,
                      костяшками трескает.
 
 
А было так:
                      ещё засветло —
Семеро,
            все с револьверами —
Шайка!
            И ладно б грабила,
А то культурно,
                      с манерами…
 
 
Простите!
            Но если
                       это был
                                 не грабёж —
Так что ж?
 
 
Супруга главы —
                       через всхлип, навзрыд,
Никак нет сил
                      отдышаться:
ЭКС-, говорит,
ПРО-, говорит,
            ПРИ-, говорит,
                      АЦИЯ!
 
 
И добавляет,
                      ломая руки:
«В пользу
            отечественной
                                 науки!»
 
 
Жандарм – матёрый,
                                 не лыком шит,
И в сыске натаскан туго.
Пока след не остыл,
                                 поставить спешит
На уши
            всю округу.
 
 
Искать в стоге сена —
                                 особый труд,
Иголкой
            не сразу одарит.
Жандарм —
                      слепой тыщелапый спрут,
Где только не шарит.
 
 
В кирпичной трухе,
                                 в заводском чаду,
В перемётных сумах
                                 калик и иноков,
В университетском —
                                 ох, мутном! —
                                             пруду,
Во рже и меди
                      блошиных рынков,
 
 
В притонах
                      грязнее болотных тин,
В банкирских хоромах,
И там и сям —
                      результат один:
Промах.
 
 
Лезет в окно
                      телеграфный бланк:
«В пять пополудни
                        ограблен
                                  банк!»
 
 
Ломятся в дверь
                      волостные газеты:
«Угон
и взлом
                      почтовой кареты!»
 
 
Давно полиция
                      сбилась с ног,
Всегда
           запаздывает
                      свисток!
 
 
В солдатской казарме,
                       в поповской обители
Всюду
           шастают
                      осведомители.
 
 
Филёры
           повсюду
                      рыщут —
Ищут:
 
 
В кружевах мамзелек,
                                 у их дружков,
И в купеческом
                      нафталинном тряпье,
В спитом чайке
                      марксистских кружков,
У лиц сановных
                      под пресс-папье,
На горе кудыкиной,
                      в чистом поле,
В сельди портовой,
                      в вокзальном угле,
На фабриках —
                      в ветоши и в солидоле,
У Христа за пазухой,
                       у чёрта в котле,
 
 
В фальшивом дне
                       воровских малин…
И вдруг —
            сорока
                      несёт на хвосте:
Скупает
            кордит и пироксилин
Товарищество
                      «Кто-то там и Т.»!
 
 
Зацепка?
            Нет?
                      В том и дела соль:
Каждый
            заусенец
                      проверить изволь!
 
 
Соглядатаи
            в ряд,
Глаз фонари
            горят,
Охоче до крови
Племя
           псовье.
 
 
Но жандарм —
                      лиса,
                       и грозит:
                                  ни-ни!
Не
           спу-
            гни!
 

 
Вцепившись в копчёную плоть
                                  брандмауэра,
На заднем дворе
                      жестяного ангара
Высится,
           размерами с динозавра,
Серебряная
            сигара.
 
 
В клетке лесов,
                      в цепях оснастки
Зверь металлом
                      круглит бока,
К такому
           не подойдёшь без опаски,
Хоть он
           и спит пока.
 
 
Тысячей дюз —
                      на лапах пальцы,
Словно стволы бамбука.
Сустав прогорит
                      и тотчас отвалится,
Тонкая штука.
 
 
Мастер
           лишь после смены
                                 к зверю
Прокрадывается
                      окольно,
Студент же здесь
                      как раб на галере,
Но
добровольно.
 
 
Кукушкой
           недель отмеряет ход
Таинственный
            благотворитель.
С порога вопросец:
                       «Ну, как идёт?
Ещё
взлетать не хотите ль?»
 
 
Упрёками жмёт,
                      похвалой бодрит,
Торопит —
            и сам суетится,
Словно земля
                      под ногами
                                 горит,
По крайней мере —
                      дымится.
 
 
С ним шесть друзей —
                                 иной контингент:
Каторга
           да острог.
И мастер всё понял,
                       и даже студент,
Да оба,
           увы,
            не в срок.
 
 
Пытаться ли
                      неба порвать покров
На пожертвования
                       воров?
 
 
Такие деньжищи
                      утоплены в смету,
Что выход один —
                      единственно
                                  вверх!
Вот шанс взлететь,
                       и другого
                                  нету —
Даёшь
           обещанный фейерверк!
Слишком
            поздно,
                       чтоб
                       сдаться.
Значит —
            пытаться.
 
 
Студент – пауком
                      в лабиринтах схем
Сверяет
            целое по кускам.
Мастер в схемах
                      доволен всем,
Верит больше
                      своим рукам.
 
 
И вот они,
            два заветных слова,
Благодетелю
                      в уши елей:
«Ракета готова».
Кто тут
            в небо?
                      Смелей!
 
 
Ночь.
           Никакой возможности спать.
Зверь,
           избавленный от оков,
На дюзьи цыпочки
                       хочет привстать,
Вот прыгнет —
                      и был таков!
 
 
Студент в подсобке,
                                 совсем зачах,
Того гляди
                      окочурится.
Над схемой ракеты
                       при трёх свечах
Подслеповато щурится.
Друзья благодетеля —
                                 тут как тут,
Храпят за стенкой
                       в терцию.
Лишь «сам» не ложится —
                                 напрасный труд.
От нервов
            пьёт водку с перцем.
 
 
А у мастера
            гость,
                      звать —
                                 Филимон,
Пилот! —
            болван набивной.
Пялится пуговицами
                                 в огонь,
Кивает
            башкой сенной.
 
 
«Мешок,
            Филимоша,
                       не держит шил.
Совесть —
            совсем замучила.
В общем,
            я всё давно решил.
Теперь ты за старшего,
                                 чучело!»
 
 
Ладонь
            ложится на чертежи:
«Чтоб было другим
                                 повадно,
Уж ты им
            всё
                      как есть
                                 расскажи,
Ладно?»
В ответ
           молчит, молчит Филимон
Задумчив,
                      блестит глазами.
За окнами —
                      первый рассвета кордон
Светлеется
                      над домами.
 
 
Но что это?
                      Шорохи, скрипы, гул,
Десятков ног
                      торопливый топот!
Разбойников
                      с лавок как ветер сдул,
Великое дело —
                      опыт.
 
 
Преумножен рупором
                                 зычный глас:
«Сопротивление
                      ни к чему.
Господа,
            мы просим
                       выйти вас
С поднятыми руками.
                       По одному».
 
 
Семикурковый
                      нестройный треск
Вместо ответа.
Навстречу выстрелы,
                      вспышек блеск.
Мастер —
            там, где ракета.
 
 
По шаткой лесенке —
                                 в узкий лаз,
На самую
            верхотуру,
Напамять читая
                       в последний раз
Предстартовую
                       процедуру.
 
 
Кресло
            (выкуплено у дантиста).
Ремни
           (из кожевенной мастерской).
Люк
задраен предельно быстро.
На мастера нисходит
                                 покой.
 
 
Всё, чем грезил,
                      о чём мечтал —
Вот оно
            наяву.
Пули
клацают о металл.
А звёзды
            зовут…
 
 
Студент
            на секунду прилип лицом
К узкой щели
                      амбразуры.
Бегут,
           приседают,
                       плюют свинцом
Маленькие
                      фигуры.
 
 
Да где же мастер?!
                       Как нужен он!
Минута —
            и всё пропало!
Но в комнате мастера —
                                 Филимон.
Сердце вдруг
                      клином встало.
Сквозь букв
                      и цифр
                                 вертлявый
                                            рой
Сверкнуло молнией
                       грозно:
Одно число
                      покинуло строй —
И найдено
                      слишком поздно.
 
 
Студент —
                      ему двадцать восемь лет! —
Чувствует:
                      рвётся в нутре сукно.
В груди
            не какой-то там
                                 шпингалет —
Распахнутое окно.
 
 
Бессильно клонится
                                 голова,
Крик
отработанным маслом
                                  в горле.
Последним вздохом,
                                 едва-едва:
«Там же ошибка
                      в формуле!»
 
 
А мастер —
                      что там уже тянуть,
Судьба не откроет
                       карт! —
Решается тумблер
                       ногою пнуть:
СТАРТ!
 
 
Залп —
           как главным калибром эскадр!
Вспышка —
                      повторно ослепнет крот!
Ярчайшим магнием
                                 пойман кадр,
Эпический
                      разворот.
 
 
Весь мир впечатан
                       в единый миг —
Как муха
            в янтарный клей:
Бандит к прикладу в окне приник…
Солдаты лезут из всех щелей…
 
 
Жандарм-полковник
                                 распастил рот,
Рука взведена в зенит —
По смыслу ясно,
                       орёт:
                                 «Вперёд!
Дави
коммунарских гнид!»
 
 
Вот «экспроприатор»
                                 падает в рост
С улыбкой кроткою
                                 на устах,
Свинцовыми жалами
                                 быстрых ос
Проткнут в пяти местах.
 
 
Но всё это меркнет,
                                 лишаясь цвета,
Луной в небосводе дня
На фоне картины:
                                 игла-ракета
Опёрлась на столп огня.
 
 
И все застывают
                       как Лот в песках,
Глазам
            больше веры
                                 нет:
Растёт
           и скрывается в облаках
Белёсый
            ракетный
                       след.
 
 
И вдруг
            за пологом низких туч
Цветок
            распускает свет,
Бросает к Земле
                      свой прощальный луч
И гаснет.
            И нет как нет.
 

 
Вот
и всё,
            всем сказкам —
                                 конец.
Пусто.
           И тишина.
Смолкло биение
                      трёх сердец.
За ради какого ж
                       рожна?
 
 
Кабы спросить их —
                                 хоть поздно теперь —
Стоит
           оно
                      того?
На чаше одной —
                       миллиард потерь,
А на другой —
                      ничего!
Или
почти ничего,
                       и вот
В этом-то вот
                      «почти»
Прячется то,
                      что даёт завод,
Чтобы
            вперёд
                      пойти.
 
 
Плюнув на страх
                       и отринув боль,
Зная,
что правильно —
                                 так,
Собраться и сделать
                       свой шаг номер ноль,
Свой наиважнейший
                                 шаг.
 
 
В туман,
            в пустоту,
                      в опасность,
                                 в провал,
Ах если б кто смог заглянуть
На шаг вперёд,
                      и советы давал,
Насколько спокоен
                                 путь.
 
 
Но нет ни знаков,
                       ни вешек,
                                 ни троп,
Некому
            встать впереди.
Там – может, клад,
                        но скорее —
                                  гроб,
И оба зовут:
                      приди!
Прячутся в каждом
                       и трус
                                  и герой,
Ну-ка их —
            на алтарь!
Приди
           и найди,
                      разведай,
                                 вскрой
Мира скупого
                      ларь!
 
 
Трус сбежит,
                      а герой пойдёт —
Не сразу,
            но до конца.
А лавр или тёрн —
                       это как повезёт,
Ещё
доберись до венца…
 
 
Вот так и наш
                      студент
                                 разорвал
Сердце
            на лоскуты.
Всего лишь
                      формулы создавал
Для дела
            своей
                      мечты.
 
 
Вот так и наш мастер
                      достиг высоты —
Слепящего
                      апогея,
Воздвиг маяк
                      неземной красоты
Для Вернера
                      и Сергея.
И даже налётчик
                       нашёл предел
И лыбится
                      в небосвод.
Ему-то
            что было до этих дел?
А вот…
 
 
Так где эти трое?
                      Мне скажут пусть!
Умер…
           Погиб…
                      Убит…
А что же
            начатый ими путь?
Вы знаете…
 
 
Путь открыт.
 

Василий Шукшин. Жил такой парень
( из цикла «Из Подгорного сообщают»)
(Автор: Дмитрий Федотов)

Василий Макарович Шукшинродился 25 июля 1929 года в селе Сростки Алтайского края, в годовщину полета первого искусственного спутника Земли. В 1947 году Шукшин окончил Бийский государственный астротехникум по курсу «пилот-механик тяжелых краулеров». Несколько лет проработал по специальности на Венере в предгорьях Большого Северного хребта. В 1953–1954 годах после серьезной аварии Василий Шукшин, находясь на реабилитации на Земле, учительствовал в родном техникуме, преподавая молодежи спецкурс по технике вождения тяжелых краулеров. Вернувшись на Венеру, будущий писатель принял участие во Второй Южной экспедиции, результатом которой явилось образование первого постоянного человеческого поселения на юго-западном побережье Великого океана, занимающего восемьдесят процентов поверхности Венеры.

В 1958 году Василий Шукшин вернулся на Землю и в 1960 году окончил режиссерский факультет ВГИКа, где постигал искусство кинематографии в мастерской Михаила Ромма. Через два года Шукшин поставил драму «Экспедиция смелых», получившую «Золотую пальмовую ветвь» на 18 м Международном кинофестивале в Каннах (1963). Этот фильм, посвященный той самой, Второй Южной экспедиции, принес Василию Шукшину поистине мировую известность. Последовавшие затем работы в фильмах «В сияющих теснинах» (о самоотверженности венерианских первопоселенцев, 1965), «Глубокое небо» (о трудной работе пилотов Военно-космических сил, 1968) и «Возвращение» (о ветеранах-колонистах Внешних миров, 1972) утвердили Василия Шукшина в ряду живых классиков современности. Стоит отметить, что все фильмы известный режиссер и писатель поставил по собственным сценариям.

Свои ранние рассказы, написанные еще на Венере, Шукшин впервые опубликовал только в 1959 году в сборнике «Из Подгорного сообщают». Далее на протяжении трех десятилетий Василий Шукшин продолжал писать рассказы и небольшие повести, некоторые из них он потом превратил в сценарии фильмов. Наибольшим успехом у читателей пользовались его цикл героико-романтических новелл «Позови меня в даль звездную» (1966–1976) и повесть «Странные люди Земли» (1984). Повесть легла в основу сценария одноименного фильма, ставшего последним в жизни Шукшина-режиссера. Получив Гран-при на 40 м Каннском кинофестивале (1987) за этот фильм, Василий Шукшин объявил, что покидает и кинематограф, и Землю. Писатель вернулся на Венеру, навсегда поразившую его первозданной мощью природы, а также жизнелюбием и самоотверженностью переселенцев, на протяжении сорока лет непрерывно сражающихся за свой новый дом.

Умер Василий Макарович в 1999 году в первом венерианском городе – Светлом, выросшем на месте первого поселения колонистов. В его доме создан мемориальный музей; его именем названа одна из вершин Северного хребта.

Есть на Венере дорога – трасса Чуйкова – красивая и стремительная, как след мазера, стегнувшего по межгорью. И ведет она от Светлого к Подгорному – всего-то километров триста. Что там три сотни для опытного пилота? Пустяк. Но это – если на Земле, да по асфальту. По грунтовке, ладно. А тут тебе – камень, щебень, плюс полсотни верст по Вонючей низине. И в руках у тебя не баранка грузовика, а рычаги фрикционов краулера – тридцать тонн железа и электроники. Потому и зовут тебя пилотом, а не водилой. И правильно. На Венере умение водить краулер – высший пилотаж. Чтобы вовремя доставить груз. Груз, который ждут в Подгорном и на дальних «кустах», как манны небесной.

Много всякой всячины рассказывают об этой трассе. Особенно интересна легенда про название. Раз – Чуйкова, значит, был такой. А раз трасса – значит, пилот. Ан нет! Не был Генка Чуйков ни пилотом, ни вообще технарем. Врач он. Тогда только-только из института.

Вот же интерес порой случается. Мы же с Генкой из одного района, а познакомились аж на Венере. Уже после всей истории.

Эту историю, про врача Чуйкова, считаю, надо всем знать. Потому что именно про таких людей говорят «из железа сделаны». А с виду про Генку так не скажешь.

Он июньским транспортом на Венеру улетел, сразу после экзаменов. А я отпросился домой съездить, родных повидать. Потом еще краулер поехал получать на Барнаульский тяжмаш. Ну и успел только на августовский рейс.

Машину мне дали знатную. Новая модель – «Алтай 48 бис». Я его сразу, как принято у пилотов, Алтухой назвал. У машины ведь тоже душа есть, и характер, и симпатии – всё как у нас. А в рейс пилот идет – много часов, даже дней один на один с техникой остается. Как тут не дружить? Если ты к машине с уважением, так и она к тебе с пониманием. А на Венере – особенно.

Фильмы-то нам в техникуме про нее показывали. И про Марс тоже. Но Марс что – те же Каракумы, ну или там Сахара. Пустыня и есть. Венера совсем другая: буйная, зеленая, горячая. А уж норов, скажу я вам! Если ветер, то деревья гнет. Если дождь, ручьи в реки превращает.

И солнце там злое, белое от злости. Едва облака расступятся, оно вмиг всё сушит. Вода в лужах только что не закипает, а камни трещат от жара. Одно хорошо, эти «окна» очень редко открываются. Но если кто случайно попадет в него – не жилец.

Потому и технику для Венеры делают не всякую. Машина должна там быть мощной, надежной, хорошо защищенной. Не только от дождя или солнца. Природа здесь зубастая да клыкастая – мама, не горюй! Зверюги по лесам шастают, по сравнению с ними наши слоны, что шавки дворовые. Вот и выходит, что без надежной машины на Венере – никуда. Тут-то наши венероходы и пригодились. Это уже потом их в краулеры переиначили – привет Америке. Они хоть ребята и заносчивые, но в Первую Венерианскую здорово нам подсобили со своими «хаммерами» и «араваками».

С тех пор на Венере так и повелось, что пилот краулера чуть не самая уважаемая профессия. После ученых, конечно.

Много, очень много машин на Венере. День и ночь рычат моторами краулеры, проходчики, бульдозеры. Всего-то четыре года как люди пришли сюда. Пришли, чтобы построить себе новый дом, изучить этот красивый и суровый мир.

Вы спросите, а что же воздушные пилоты? Вертолет, мол, или «блоха» быстрее в разы. Это правда. Но не на Венере. Атмосфера там плотнее земной вдвое. Потому даже легкий ветерок запросто вертолет сдует, а «блоху» так вовсе разобьет о камни.

И сидят за штурвалами, рычагами крепкие, внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов по трассе… Хоть и прямая она с виду, да больно коварная. То осыпь колею засыплет, то промоина поперек вырастет. До Подгорного триста верст и все с вывертом. Устают пилоты смертельно. В сон запросто утянуть может. Тут уж лучше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не наделать.

Мне один парнишка рассказывал. Еду, говорит, как-то на Южный пост. Часов десять без остановок. И так вдруг спать захотел – сил нет. И заснул. Заснул-то, наверно, секунды на две. А вижу сон: будто на «каменный зыбун» попал и мой Гореван на правый бок заваливается. Дал тормоз. Проснулся, смотрю – правда, почти лежу на боку. Сперва не испугался, сдал назад, выбрался из «зыбуна», а вечером, уже в Южном, жутко стало…

А в сезон дождей, бывает, затопит грязью Малый перевал – по шесть, по восемь часов бьются пилоты на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Десять метров просушат термопушками, десять – едут, снова десять – высушивают, десять – едут… В одних рубахах пластаются, матерят долю пилотскую. Одно спасение на Венере – машина надежная. Скольких людей спасла эта надежность. А вот Чуйков раз и навсегда доказал, что надежность человека еще важней.

В одно погожее утро вызвал Генку Чуйкова главный врач Светлого Боткин Степан Гаврилович, правнук знаменитого русского доктора.

– Ну как, освоился на новом месте?

– А чего нам? – бодро отвечает Чуйков. – Тут почти Земля. Тепло, зелено, воздух вкусный – прямо Сочи. Моря не хватает.

– Есть море. Далеко, правда. Только не курорт здесь, Геннадий. Чужая планета.

– Пока чужая. Скоро наша родная станет.

– Вот чтобы стала, дело надо делать, а не языком болтать, – посуровел Боткин.

– Я готов, – перестал улыбаться Чуйков.

– Из Подгорного сообщили, у них там уже три случая «зеленой оспы» за два дня.

– Так вакцина ж есть?

– Нету. Кончилась. Да еще врач тамошний сам эту «зеленку» подцепил!

– И что делать?

– Поедешь в Подгорное, вакцину отвезешь и сам пока останешься. А то фельдшер один не справится.

У Чуйкова снова рот до ушей.

– Да я мигом, Степан Гаврилович!

– Собирайся, – посветлел и Боткин. – Из пилотов, правда, один американец остался, Пол Андерсон [10]10
  Пол Андерсон (1926–2001), американский писатель. В двадцать лет завербовался первопроходчиком на Венеру, освоил профессию пилота краулера, но после трагической истории, когда он едва не погиб во время тайфуна, в 1948 году вернулся на Землю и занялся преподавательской и писательской деятельностью.


[Закрыть]. Молодой, но дорогу знает.

Генка только рукой махнул.

– И с американцем доберемся.

Сбегал Генка на склад, быстренько подписал нужные бумаги, получил большой белый контейнер-холодильник, суточный паек, рацию и комбез непромокаемый. Выходит, а перед складом уже краулер рычит.

Чуйков оглядел его с уважением. Бывалая машина. Вон и обтекатели помяты, кое-где даже ржа появилась, несмотря на защитную краску. И траки на гусеницах потрепанные – камни-то на дорогах сплошной гранит да корунд.

Тут из верхнего люка вылез длинный худющий парень. Светлые волосы ежиком, комбез мешком сидит, а рот до ушей. Ну, копия Генки.

– Хеллоу! – кричит. – Ты есть доктор Чуйков?

– Ну я, – важно кивает Генка. – А ты, что ли, пилот?

– Самый лучший! – еще пуще скалится американец.

– Тогда поехали.

Пол принял у Чуйкова ценный груз и сам полез его устанавливать в грузовой отсек. А Генка забрался в кабину и сначала уселся на место пилота. Осторожно потрогал могучие рычаги, поставил ногу на одну педаль. Ничего. Краулер продолжал миролюбиво урчать. Кабина мелко подрагивала от низкого рыка. Генка поставил ногу на другую педаль. И сразу в глубине огромной машины заворочался какой-то новый механизм. Краулер ощутимо вздрогнул и зарычал уже вопросительно.

– Ладно, ладно, – пробормотал Чуйков и поспешно убрал ногу. – Не ворчи. Я пошутил.

Он посмотрел вперед. За лобовым стеклом с высоты двух с лишним метров открывался вид почти на весь поселок. Склады для безопасности разместили на самой макушке холма. Остальные домики полукольцами спускались по склону. А дорога, по которой предстояло ехать Генке, начиналась прямо внизу. За крайним рядом домов в темно-зеленой стене леса светлела широкая просека, стрелой уходившая в туманный горизонт.

В кабину забрался Андерсон.

– Пересядь туда, – махнул рукой.

Чуйков вздохнул, перелез на соседнее кресло. Американец взялся за рычаги.

– Поехали!

Краулер взревел радостно, будто конь застоявшийся, рванулся вниз с холма…

Мерно рокочет мотор, стелется под широкие гусеницы лохматая колея. Справа и слева медленно уползает назад разноцветно-зеленая стена леса. Час едут Чуйков и Андерсон. Два часа.

Генка поначалу взялся лес разглядывать. До края просеки всего-то шагов десять-пятнадцать. Однако заскучал быстро. Чего там смотреть? Стволы да ветки, папоротники какие-то. Ни тебе птицы, ни животины.

– Павел, а ты хоть раз по дороге динозавра видел?

– Видел. Дохлого.

– Застрелили?

– Нет. На него скала упала. Землетрясение было.

– Большой?

– Скала?

– Динозавр.

– Да. Как два краулера. Или три.

Рокочет мотор, плывет стена леса…

– Слушай, Паш, а девушка у тебя есть?

– О, да! Ее зовут Карен…

– Она с тобой?

– Нет, на Земле.

Генка удивлен.

– Поссорились?

– Нет…

– А чего ж ты на Венеру поперся?

Теперь уже Андерсон смотрит непонимающе.

– Мужчина должен доказать, что способен быть главой семьи. Он должен совершить поступок.

Чуйков почесал макушку, признался:

– А я бы не уехал.

– У тебя нет девушки, Джен?

– Была, – вздохнул Генка. – Да ну их, баб этих! – рассердился. – Одни неприятности.

Американец сочувственно цокнул языком.

– Наверное, она оказалась очень своенравной скво?

– Вот-вот, точно: своенравная! – Чуйкова проняло. – Я ей говорю, Паш: «Женщина должна содержать дом и мужа в полном порядке. Допустим, пришел я из больницы, усталый. Так выйди, улыбнись, поинтересуйся, мол, уработался милый? Накорми, приласкай…» А она мне, представь: «Я тоже работаю! Кто же меня приласкает?»

– Это непорядок, – кивнул Андерсон.

– А я что говорю!

– Женщина не должна работать. Это удел мужчины.

Генка даже рот раскрыл от изумления.

– Так я за двоих, что ли, работать должен?!

– Мужчина содержит всю семью.

– А женщина?

– Она содержит дом и воспитывает детей.

Некоторое время в кабине царит молчание. Потом Чуйков шумно вздыхает, крутит головой.

– Всё у вас, у американцев, не как у людей! А у нас, в Союзе, право на труд имеют и мужчины, и женщины. А кто бездельничает – тунеядец. Я Катюхе так и сказал: «Хочешь работать – пожалуйста. Я лично, полечу на Венеру, подвиг совершать. Стану героем – тебе же стыдно будет…»

– А почему ей должно быть стыдно?

– Потому что такого парня упустила!..

Мерно ворчит краулер, отмеряет километр за километром. Стена леса справа заметно мельчает. За ней поднимаются всё ближе ребристые, угловатые склоны Хребта. Белесая дымка впереди над трассой ощутимо наливается синевой, тяжелеет.

Андерсон не в первый раз бросает туда озабоченный взгляд. А Чуйкову всё интересно.

– Чего там такое, Паш? Гроза, что ли, собирается?

– Это не гроза. Тайфун.

– Да ладно! Тайфуны только на море бывают.

– На Земле. А здесь – Венера.

Генка тоже озабочивается.

– А мы успеем проскочить?

– Вряд ли. Тайфун идет нам прямо в лоб.

– И что же делать будем?

– Ничего. Едем дальше. Тайфун встретит нас часов через пять-шесть.

– Не люблю грозу, – ворчит Чуйков. – Сидишь как… таракан в трансформаторе. Того и гляди, в уголь превратишься. У меня каждый раз, как гроза начинается, всё тело чешется. И волосы дыбом стоят.

– В краулере никакой тайфун не страшен, – успокаивает Андерсон. – Машина хорошо экранирована. А вот плавать краулер не умеет.

– Плавать?!

– Во время тайфуна идет очень сильный дождь. Дорога иногда превращается в настоящую реку.

Генка посмотрел на густеющую синеву впереди, поерзал в кресле.

– А я ведь того, Паш, плавать-то не умею.

– Тебе и не придется. – Американец улыбнулся. – Вода до кабины еще ни разу не доходила. Если поток окажется очень мощным, мы просто переждем…

Задремал Генка. Голова на грудь упала, сам чуть из кресла не вывалился – ремни безопасности не дали. И приснился ему сон. Будто едет он в автобусе из родного Бийска в Барнаул. Дорога ровная, как стрела. Степь вокруг бескрайняя, солнце светит, маки цветут – красотища! И вдруг откуда ни возьмись туча. Громадная, черная. Вмиг небо заполонила. Потом как грянет, как засверкает. Дождь полил. Не дождь – ливень. Дорога враз в реку превратилась. Автобус еле ползет по этой реке. А вода всё выше, уже к окнам подбирается. А люди-то в автобусе спят себе, в ус не дуют. Подхватился Генка, забегал по проходу, трясет пассажиров за плечи. Не просыпается никто! Пригляделся, а они все мертвые, и лица в зеленых язвах…

Очнулся Чуйков мокрый. Вспотел со страху. Глянул вокруг – и впрямь ливень. А небо черное и грохочет – аж машина подпрыгивает.

– Тайфун? – спрашивает.

Американец в рычаги вцепился, лицо бледное, скалится, молчит.

Чуйков тоже замолчал, вперед смотрит. А что толку? Ни зги ж не видно. Стена воды. Свет фар дальше пяти метров ее не пробивает.

– Где мы? – снова спросил Генка.

Пол молча на монитор курсовода кивнул. Генка посмотрел. Они успели проехать километров двести. До Вонючей низины оставалось не больше тридцати.

– Может, переждем?

Американец помотал головой.

– Нельзя. Дождь очень сильный, может дорогу размыть. Или сель с гор пойдет.

– Так ведь лес кругом?

– Лес давно кончился. Мы в горной долине.

Вот это я проспал, подумал Генка.

– Надо успеть Вонючую низину проскочить до большой воды, – говорит Андерсон и прибавляет газу.

Краулер возмущенно взревывает, скорость возрастает. К шуму дождя и рокоту мотора отчетливо примешивается новый звук – клокотание быстро текущей воды.

Не успеем, думает Чуйков, как пить дать застрянем.

Липкие холодные пальцы страха, того самого детского страха перед грозой, мгновенно вцепились в желудок. Генка с усилием сделал несколько сухих глотков, глубоко вдохнул. Помогло. Пальцы разжались.

– Надо добраться до Лысого Черепа, – перекрикивает шум американец.

Генка вспомнил карту, висевшую в кабинете Боткина. Лысый Череп – холм почти в самом конце Вонючей низины. Каменный останец, вылизанный ветром и дождем. Дорога проходит мимо, но к Черепу есть сверток. Пилоты его накатали. На плоской макушке Черепа очень удобное место для перекура и перекуса.

…Рычит краулер, молотит мощными гусеницами щебенку пополам с водой, не сдается. У Пола костяшки пальцев на руках побелели. Очень трудно удерживать тяжелую машину на дороге. Видимости никакой, только радар и спасает.

У Генки сон совсем пропал. Приник к курсоводу, командует:

– Правее держи!.. Теперь влево, влево давай!..

Американец зубы сжал, оскалился. Бормочет что-то по-своему, Чуйкову не понять. Не до того парню. Одна дума теперь в голове: добраться бы самому да вакцину довезти. Сгинет товарищ Чуйков – хана Подгорному. Выкосит их «зеленая оспа» или инвалидами сделает.