Текст книги "Классициум"
Автор книги: Далия Трускиновская
Соавторы: Леонид Кудрявцев,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Юстина Южная,Вероника Батхен,Игорь Минаков,Андрей Щербак-Жуков,Николай Калиниченко,Иван Наумов,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
[Считай запах] – обратился я к Вахлаку.
[Уже сделал] – был короткий ответ.
– Он его на базе геологов подобрал, – Гумилев прикоснулся к матовому обтекателю турборатора. Я ему говорю: «Зачем реанимировал это старье? Закажи новую машину. Академия поможет». А он в ответ знаете что? Меня, мол, тоже реанимировали. Чего же нового не сделали?
Максим обожал машины. В Сорренто, где мы жили, их почти не было. В сезон, когда европейцы тянулись к морю, случалось, что какой-нибудь богач приезжал на личном авто. Горожане ходили посмотреть на чудного железного зверя, как в музей. Мой сын был в первых рядах. Когда хитрая бестия Троцкий предложил подарить Максу автомобиль – тот не медлил ни минуты, явился ко мне и сказал, что желает вернуться в Советы. Мне удалось отговорить строптивца, увлечь его другими перспективами. В тот год мы никуда не поехали. Однако родина не отпустила Пешковых насовсем. Притянула к себе. Во влажном, прохладном климате вновь ожило родовое проклятие семьи – туберкулез.
Интересно, что бы сказал сын, увидев аппарат, способный стелиться над землей без всяких колес? Я представил себе Макса, каким тот был в Италии. Высокий, плечистый, в светлой тенниске и свободных белых брюках. Вот он подходит к турборатору, одним плавным движением запрыгивает на водительское сиденье… Нет-нет. Довольно бередить себя. Я стряхнул наваждение. Поднял глаза на Гумилева. Тот был удивлен затянувшейся паузой, но деликатно молчал, ожидая моего решения.
– Машина еще не остыла. Вы пытались искать его своими силами? – наконец спросил я.
– От вас ничего не скроешь, – ученый улыбнулся. – Впрочем, это очевидно, не так ли? Да, мы искали его, но не нашли. Это весьма странно. Ведь на равнине практически неограниченный обзор.
– Вам встречались всадники?
– Всадники? Откуда? Насколько мне известно, лошадей на Марс еще не доставляли.
– Я имел в виду аборигенов.
– У местных жителей нет домашних животных. Они ведут примитивную жизнь. Селятся общинами вдоль каналов, охотятся, выращивают водяные баклажаны. Уровень пассионарности здешнего социума крайне низок. В сущности – они вымирают. А ведь некогда это была великая раса. Мы пытаемся понять причину регресса. Однако пока не преуспели.
В ответ я развернул перед ним запись, сделанную Вахлаком во время нашего спуска. В солидарности открылось окно и на несколько минут мы вновь очутились на скальном уступе.
Гумилев был очень удивлен. Долго рассматривал изображение.
– Возможно, это марсиане из-за горы, – наконец сказал он, – у нас есть информация, что там сохранились руины городов. Похоже, горожане более развиты, чем здешнее население. Вы думаете, они могли забрать Казимира?
– Понятия не имею. Вы лучше знаете местные условия.
– Нам ни с чем подобным сталкиваться до сих пор не доводилось, – в темных глазах ученого не было страха, только растерянность и легкая тень тревоги.
* * *
Вечер и в самом деле начался внезапно. Кажется, еще минуту назад непривычно маленький белый шарик солнца висел высоко над горизонтом и вот он уже порозовел, точно райское яблочко, и принялся стремительно падать за край марсианской пустоши. Апельсиновые небеса на некоторое время приобрели фиолетовый оттенок.
Гумилев проводил нас до входа в лагерь.
– Вам что-нибудь еще нужно с собой? – наконец спросил он, не дождавшись от меня никаких реплик.
– У вас есть какое-нибудь оружие? – Я знал, на многое рассчитывать не приходится. Но чем черт не шутит?
– Нет. Академия наложила запрет на использование боевого и охотничьего оружия, – подтвердил мои опасения этнограф.
– А если на вас нападут?
– Туземцы? Не смешите. Они не отходят от каналов. Кроме того, этот сектор космоса патрулирует крейсер «Тихий Дон». На борту, насколько мне известно, расквартирован казачий корпус.
Я представил себе, как нисходят на марсианскую равнину лихие усачи в бронированных мундирах, и мне отчего-то стало не по себе.
– Неужели у вас совсем ничего нет?
– На базе имеется генератор вещества и материал для создания нескольких излучателей. Однако для того, чтобы запустить процесс синтеза, необходимы очень веские причины, – видно было, что Гумилев искренне хочет помочь мне, но не знает, как. – Поймите меня правильно – мы мирная научная экспедиция.
– Что ж. В таком случае позвольте откланяться.
– Постойте! Вот, возьмите! – Гумилев стоял на краю солидарности. Его одевало лучами полдневное солнце. Мы же с Вахлаком уже успели шагнуть в марсианский сумрак. Историк сунул руку за пазуху и достал оттуда сгусток неяркого света. Взялся обеими руками и разломил светящийся клубок, точно краюху хлеба. Одну половину протянул мне. На мгновение мне почудилось, будто нас разделяет пропасть и мне никак не дотянуться до Гумилева. Однако наши руки всё же встретились. В ладонь ткнулся теплый шарик. Точно птенца взял.
– Это копия Карины, она знает о Марсе всё, что знаю я, – пояснил Гумилев.
– Ваша химера-ассистент? – Широкий жест. В том, другом мире ученые, подобно сказочным драконам, охраняли сокровищницы своих мыслей. Здесь же видный специалист легко делился с первым встречным накопленными знаниями.
– Я сформировал ее по образу давней знакомой. Мы были близки когда-то, – Гумилев тепло улыбнулся. – Карина может переводить для вас с языка туземцев.
– Вы настолько продвинулись в своих исследованиях? – удивился я.
– И да, и нет. Здешний язык очень примитивен и имеет мало общего с настоящей марсианской словесностью. Он не дает никакой дополнительной информации, кроме необходимой. Письменности у туземцев нет, так что древние тексты нам, увы, недоступны.
Когда мы отошли на порядочное расстояние, я оглянулся. База АН – конус яркого света посреди темной равнины, показалась мне маленькой и беззащитной.
Глава 2Великое осквернение
Я иду сквозь пустыню. По обе стороны от меня серая равнина постепенно темнеет, совмещаясь с черным небом. «Следуя долиной… не убоюсь зла… следуя, не убоюсь». Впереди, на много шагов опережая меня, двигается Он. Тот, кого нужно догнать. Невидимый мне источник света освещает беглеца, отбрасывая в мою сторону длинную, как декабрьская ночь, чернильную тень. Временами я начинаю догонять его, и тогда тень становится общей. В двумерном мире мы едины.
Внезапно за моей спиной раздается топот копыт. Дрожит мертвая земля. Так же, как я гонюсь за безымянным беглецом, кто-то спешит за мной. Я бросаюсь бежать…
Еще один образ, тяжкий ночной кошмар, явился мне из давних времен, когда страшная февральская буря завывала над московскими крышами, и влажный ядовитый цветок болезни рдел в моей груди, заставляя выхаркивать из себя истомленные легкие вместе с болью, вместе с желанием жить… Я тряхнул головой. Наваждение исчезло.
* * *
В юные годы мне казалось, что фамилия Пешков происходит от слова «пешка». Мелкая сошка, незначительное, ничтожное существо. Эта не слишком умная мысль плотно засела у меня в голове. Даже когда брал свой несладкий псевдоним вроде бы совсем по другой надобности – помнил об этом. Позже пришло понимание: Пешков – значит пеший. Путник. Пилигрим. Образ сильный и древний. Достойный. Странствуя по южной России и Поволжью, я не раз удивлялся тому, как хорошо подготовлено мое тело для дальних переходов.
Вот и сейчас мне прекрасно шагалось. Высокие сапоги на плотной удобной подошве обнимали ногу, давая возможность идти без устали хоть круглые сутки. Долгополый плащ с воротом надежно укрывал меня от холода. Голову грела шляпа с широкими полями. Рядом трусил невозмутимый Вахлак. А над головой-то, над головой! Мать честная! Таких огней, таких ангельских лампад видеть мне не приходилось ни на севере, ни на юге. Разреженный воздух Марса дарил мне эту замершую в недоступной божественной соразмерности мерцающую вьюгу.
Разумеется, никакое знание психологии репатриантов не помогло бы мне выбрать верное направление поиска. Нам помог невероятно чуткий нос моего компаньона. Мы двигались быстро и уверенно. Время от времени я сверялся с данными топографических изысканий. Это, конечно, была не настоящая солидарность. Однако в моем сознании крупные камни и неровности рельефа одевались синеватым контуром. Вспыхивали и гасли цифры расстояний и высотных отметок, назначенных относительно ровного дна далекого высохшего моря. Вскоре мы приблизились к довольно внушительной скале, наподобие той, которая поддерживала площадку транспортера. Что-то странное почудилось мне в очертаниях каменного одинца. Помедлив, я позвал химеру. Карина возникла рядом со мной – золотоволосая, невесомая, точно дух или фея из сказок.
– Здравствуйте, Лев Николаевич… Ой! Простите! – Иллюзорная девушка очень натурально сконфузилась. – А вы… вас ведь к нам прислали? Вы морализатор – вот! – победно сверкнули голубые глаза.
– Здравствуйте, Карина. Хотел с вами проконсультироваться.
– Я вас слушаю, – она тут же состроила серьезную гримаску рабочей заинтересованности.
– Это образование, хм… скала. Какого она происхождения?
– Это вовсе не скала.
– А что же тогда?
Она легко повела рукой, живо напомнив мне Зиновия с его пассами. По велению Карины иллюзия совместилась с реальностью, заставляя скалу осветиться изнутри. И тогда я впервые увидел марсиан.
Сплетенные в тугую косу тянулись к небу десятки фигур. Возникшие из камня по воле безвестных резчиков, плечом к плечу стояли обитатели Красной планеты. Протяжно-высокие, гротескно-худые, со странными маленькими головами. Их было великое множество. Все обнаженные. Отлично просматривались возрастные различия. Наверное, какого бы корня не были братья по разуму, стариков и детей всё равно будет видно. Все без исключения фигуры застыли в одной позе. Правое плечо выдвинуто вперед, руки воздеты вверх. Через мгновение я осознал, что передо мной не памятник, а часть огромного сооружения. Поверхность скалы, не занятая барельефами, была явно обработана, а то и вовсе отлита из марсианского подобия бетона.
– Это что-то ритуальное? – спросил я Карину, когда восторг от увиденного перестал стеснять грудь.
– Скорее всего – нет. Ученые пришли к выводу, что эти циклопические конструкции служили опорами для городских платформ.
– Древние марсиане жили на платформах? Но зачем?
– Пробы грунта показали, что в годы расцвета древней цивилизации на месте пустоши простирались обводненные болота или, точнее, сверхмелкое пресное море.
Я представил бесконечную водную гладь, буйство неведомой жизни. Впечатляющий своим разнообразием биоценоз. Переплетенные в кельтском узоре трофические цепи. И над всем этим в розоватой утренней дымке парят удивительные монументальные конструкции марсианских городов. Топорщатся ребра контрфорсов, вздымаются фаллосы высоких башен. Узкие лица статуй смотрятся в зеркало спокойных вод.
Поверхность под моими ногами дрогнула, словно глубоко под землей заворочался во сне неведомый великан. Над пустошью пронесся долгий тяжкий вздох. От скалы-опоры откололись несколько камней. Глухие удары их падения совпали с протяжным воем Вахлака.
[Эй! Ты что?] – тут же сигнализировал я.
[Прости… не сдержался. Наследственность.]
Пес был явно сконфужен. Человек бы пожал плечами или руками развел. Вахлаку приходилось импровизировать. Он подошел, коснулся головой моего бедра.
[Брось, напарник, с кем не бывает?] – я хотел было потрепать Вахлака по загривку, но вовремя сдержал порыв мягкого шовинизма. Для гордого космопса этот обыденный когда-то жест равносилен оскорблению.
– Что-то случилось? – Карина вопросительно посмотрела на меня. Ей-то что, химеры вибрацию не ощущают. Я описал девушке странный феномен. К моему удивлению, симпатичный призрак понимающе кивнул.
– Я знаю, о чем вы. Ученые называют это явление «Плач Олимпа». Звук точно идет со стороны вулкана. Однако его источник определить пока не удалось. Есть версия, что под воздействием чудовищной массы камня, какую представляет собой горный массив, непрерывно идут тектонические процессы. Образование трещин, микроземлетрясения. Другие связывают это с Фобосом. Следующей ночью он достигнет пика активности.
Я поднял голову, разглядывая неровный абрис одной из двух лун Марса. Фобос парил, похожий на огромную картофелину, изъеденную червоточинами кратеров. Пройдет десять миллионов лет, и он рухнет на Марс, не выдержав притяжения материнской планеты. Увидят ли наши потомки это событие? Кто знает.
[За мной] – Вахлак снова взял след.
* * *
Мы шли уже около часа, когда остающаяся в активном режиме Карина вдруг заявила, что наш отряд приближается к музейному комплексу «Перун». Я читал об этом сооружении, возведенном загодя, для развития марсианской туристической программы. В самом деле, теперь, когда работа квантового транспортера была отлажена, на Марсе со дня на день стоило ждать нашествия любопытных с Земли.
В отличие от погруженного во мрак артефакта древней цивилизации, мемориал первооткрывателей сиял и переливался небывалыми огнями. В солидарности он выглядел, точно чудесный цветок. Лепестки блоков экспозиции объединял стальной пестик космолета. «Перун» – один из двух кораблей, сошедших на Марс, – выглядел весьма внушительно. В нем чувствовалась нерастраченная мощь. Казалось, стоит войти в рубку, занять кресло капитана и оживут маршевые двигатели. Включатся машины атомного распада, чтобы унести стальную колесницу в неведомые звездные дали.
Словно уловив мои мысли, музейный комплекс включил окно трансляции. Дизайнер, формировавший мнемослепок из материалов, отснятых марсоходной бригадой «Октябрь», управляемой химерами Бебиджа, придал динамической зарисовке стилистику старых серебряных дагерротипий. Я проследил за тем, как окруженный огненным смерчем могучий «Перун» таранит истощенную марсианскую атмосферу. Потом некоторое время понаблюдал за устройством первого форпоста Земли на Красной планете. А вот колонный зал Дома Народов и торжественное вручение медалей героев Советского Альянса участникам первой марсианской экспедиции. Шести космонавтам и трем космопсам. Широко улыбается командир корабля полковник ВВС Нестор Иванович Махно, радостно виляют хвостами Белка и Стрелка. Лохматый Буян застенчиво жмется к ноге немецкого космонавта Адольфа Шикльгрубера.
Достижения, победы, новые горизонты. Я был странно далек от этого. Нет, совсем не странно. Сейчас я отчетливо чувствовал свою отстраненность. Я был вместе с забытым в веках марсианским монолитом. Мою душу украшали барельефы со слепыми глазами. Бытие и небытие – всего лишь танец красной пыли над мертвой равниной.
[Он внутри] – старый добрый Вахлак опять спас меня от болезненной рефлексии. Пес был напряжен. Из глотки четвероногого напарника доносилось приглушенное рычание.
Я вызвал список экспонатов музея. Бегло просмотрел таблицы. Вот оно! Позиция 146 – кинетическая винтовка Мосина. Черт! Черт! Этого я и боялся. Репатриант не просто шел проветриться. Он хочет покончить с собой или пойти в лагерь и покончить с учеными, а может быть, устроить геноцид местного населения. Варианты были, и ни один из них меня не устраивал. Сколько нужно времени, чтобы батарея метателя зарядилась? Я не знал. На составление плана времени не было.
Я крадучись двинулся к ближайшему входу в комплекс. Вахлак скрылся в густой тени одного из зданий-лепестков. Над нашими головами, безучастный к людским страстям, двигался Фобос.
[Действуем так: я пытаюсь говорить с ним, ты ждешь. Если начнет дурить – отключаешь его.]
[Понял. Удачи.] – Вахлак скрылся в тени одного из блоков комплекса.
Внутренне подобравшись, готовый ко всему, я шагнул в поле «зрения» дверных сенсоров. Панель медленно отъехала в сторону, открывая проход. Музей приветствовал меня торжественными аккордами гимна Альянса. Пустой в реальности коридор в солидарности был наполнен движением мнемослепков. Мимо меня с озабоченным видом проходили призраки первой экспедиции. Сновали туда-сюда иллюзорные роботы-помощники. На стенах и потолке пестрели статограммы памятных событий. Я отсек поток образов, оставив лишь тот слой, на котором сохранялись указатели направлений. Винтовка выставлялась в лектории. Это большое круглое помещение под куполом – бывшая стартовая площадка «Перуна». Вот и дверь. Осталось только сделать шаг [8]8
Далее приводится один из немногих фрагментов воспоминаний Пешкова, относящихся к земным приключениям автора после воскрешения. У исследователей есть основания предполагать, что изначально это был внушительный свод текстов, который, к несчастью, не сохранился.
[Закрыть].
* * ***
Сделать шаг и рухнуть вниз. Промелькнет над головой павлинья синь крымских небес, ударит в нос каскад запахов: смесь иссушенных солнцем трав и кипарисовой смолы. А потом падение, удар. Ракушечник – мягкий материал. Не настолько.
– О чем задумался, старик? – Сеня Коромыслов, шумный и простой, как три копейки, подошел, положил тяжкую «медвежью» лапу на плечо. Он был выше меня на полголовы, белобрыс и беспечен. А уж в ширину… Пилот рейсового флаера, увидев нас с Сеней, пробурчал, что на таких, мол, грузовой дирижабль подгонять нужно, и всё же доставил, куда просили.
Полуостров совершенно не изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Сказочные башни крымского канта в зеленом прибое широких склонов. Виноградники и белые домишки малых поселков. Уступ Ялтинского тракта и снова изумрудная волна до самой линзы бирюзовых вод. Здесь пользовались турбораторами, стилизованными под начало века, торговали вином и горным медом, предлагали безделушки из дерева и камня. Как обычно.
Прежде чем дирижабль приземлился в аэропорту Симферополя, нам выдали самые настоящие бумажные деньги. Во всем Советском Альянсе давным-давно перешли на систему поощрения путем начисления единиц трудового участия. Любой гражданин получал всё необходимое в бытовом и развлекательном плане, но для того, чтобы реализовать более широкомасштабные проекты, необходимо было работать. Только в Крыму по-прежнему уютно хрустели в руках бумажные ассигнации. Одно слово – заповедник.
Прямо под нами в алькове причудливых скал дремал Партенит. Один из укромных курортных уголков, на которые так богат Южный берег.
Мы дождались дрейфующей вдоль дороги транспортной платформы, опустили в ненасытную пасть робота-кассира по рублю. На боку аппарата кто-то приклеил листок бумаги. «Остановку называть громко и о…» – гласила полустертая надпись.
– Куда нам нужно-то? – Сеня извлек засаленный блокнот. Принялся листать исписанные страницы. – Та-ак… ага, вот. Пансионат «Айвазовское»!
Платформа рванула с места – только держись. Мы мчались вниз по тенистому тоннелю. Сквозь прорехи в листве отвесно падали на дорогу жемчужные колонны света. И никакой МТА! Крым мог позволить себе настоящее жаркое солнце.
Территория пансионата располагалась на поросшем деревьями прибрежном склоне. Меж могучих стволов извивались мраморные лестницы, окаймленные мшистыми багетами альпийских горок. От подножия живописных округлых валунов стремились вниз серебряные струи искусственных рек. В воздухе стоял смолистый аромат истомленных летним жаром сосен и кипарисов. Над пышными цветниками вились беспечные насекомые. Впереди ширилась, приближаясь, туманная морская синь.
Платформа остановилась рядом с изящным, похожим на парус зданием центрального корпуса.
– Значит, так, – Коромыслов достал из кармана и натянул на голову белую кепку с большим козырьком. – Расклад такой: ты говоришь с ней, я прикрываю. Если не заладится – выключаю ее. По мне, так лучше бы сразу выключить, а потом говорить, как полагается, в клинике. Псих должен быть зафиксирован. Ну, что скажешь? Давай я ее сразу того… вырублю, а ты потом укажешь в отчете, что объект на контакт не пошел. Доступно излагаю?
Сеня родился не в свою эпоху. Ему бы махать кистенем на Куликовом поле или громить на ижорском льду немирных шведов. Воинственная сущность моего напарника всё время искала выхода.
– Ничего не выйдет, – осадил я Сенин порыв, – тут кругом трансляторы, оба потом по шапке получим.
– Эх… – Богатырь сорвал с головы кепку, смял ее в руках, потом водворил обратно, но отчего-то козырьком назад. – Ладно, будем делать, как положено.
Пока мы шли к корпусу, я вспоминал данные разнарядки.
Мария Хоботкова, репатриант первым воскрешением, художник-мнемонист, прошла курсы операторов полезной иллюзии. Работала в студии по производству обучающих мнемограмм для старших классов.
Ее уволили. Уволили за то, что создавала неформатные образы. Я видел их. На первый взгляд обычные развивающие иллюзии. В основном из жизни людей. Я и сам смотрел подобные, когда проходил курс реабилитации после воскрешения. Страх приходил не сразу. Можно было прокрутить несколько мнемограмм, прежде чем по-настоящему испугаться, но затем… Это было нутряное, противоестественное чувство, словно автор принес с собой из-за грани жизни ощущение безысходности и посмертного небытия. Ее отследили не сразу. У детей, посмотревших мнемограммы, случились истерики. Только после этого Хоботковой занялись всерьез.
Она не стала спорить, собрала вещи и ушла. Только потом оказалось, что Мария похитила из студии профессиональный модулятор мнемоматриц.
Мы вошли в здание пансионата. У стойки застыла перепуганная секретарша.
– Где она? – спросил Коромыслов.
– Т там, в парке, – девушка указала направление, – люди подходят к ней и падают, представляете? Только что мужчина пожилой. Он тут бегает по утрам… С пляжа шел, потом остановился, головой так, знаете, помотал, словно вода в ушах, и бах… как подкошенный.
– Без паники, гражданочка, – Сеня одарил девушку своим героическим оскалом. – Работают профессионалы!
Мы прошли холл насквозь и оказались на широком низком крыльце, выстланном разноцветной плиткой. По обе стороны в тени виноградных лоз размещались пустующие шезлонги. Впереди, за розовыми кустами, мраморный мальчик держал на плече большую бронзовую рыбу. Та недовольно надувала щеки, изрыгая струю искрящейся воды в невидимый бассейн. Над фонтаном простирали игольчатые зеленые щупальца раскидистые ливанские кедры. Между чешуйчатыми стволами угадывалась узкая смотровая площадка, отделенная от обрыва ажурным парапетом. Там кто-то стоял, опершись на перила, и, похоже, любовался видом.
Коромыслов кивнул мне, мол, действуем, как решили, сделал зверское лицо и, вытащив из кобуры игловик-парализатор, одним махом спрыгнул с крыльца. Я двинулся напрямик, медленно прошел по тропинке между кустами. Возле фонтана на земле лежали три человека. Девушка лет восемнадцати в цветастом сарафане, пышная дама в купальном костюме и пожилой господин в халате и шлепанцах. Все они были живы и, казалось, спали. Каждый миг ожидая нападения, я прошел между стволами кедров и оказался на смотровой площадке.
Женщина стояла ко мне спиной. Высокая, статная, слегка тяжеловатая в бедрах, она была одета в легчайшую, на грани фривольности, расписную ткань. Причудливый индийский орнамент плыл и плавился на морском ветру. Длинные черные волосы взлетали в воздух и опадали, вторя накату волн.
Морализатор должен уметь начать разговор. Может быть, это самое главное в нашей работе. Нужно понять, с кем ты имеешь дело. Что отвлечет замкнувшегося в себе репатрианта? Иногда нужно было обрушить на человека поток отвлекающих слов, а в другой раз выдержать паузу, создавая вакуум посреди диалога, чтобы собеседник мог выговориться.
– Вам нравится этот вид? – Она начала разговор сама. Что ж, я был готов к этому.
– Он хорош, но скала справа загораживает часть горизонта и от этого пейзаж сильно проигрывает.
– Да-да, вы правы. Скалы… они вечно мешают увидеть истину.
– Можно было бы представить, что скалы нет. Это не так уж сложно. Может быть, мы вместе попытаемся…
– Нет! Неверно! Вы всё испортили! – Она резко повернулась ко мне, и я увидел вместо человеческого лица длинный красный клюв и яркие разноцветные перья. «Зимородок» – вот как называлась эта птица. Черный круглый глаз внимательно и недобро уставился на меня. – У нас был отличный диалог, а вы взяли и начали тыкать в меня своими морализаторскими подначками!
В тот же миг ветви кедров устремились ко мне, спеленали по рукам и ногам, словно это и в самом деле были щупальца. Солидарность! Я точно помнил, что не подключался, и всё же оказался под воздействием иллюзии. Похоже, Мария использовала ближайший транслятор для формирования новых образов, иначе эффект не был бы столь глобальным.
– Вы слепы, – каркнула птица, – смотрите и не видите. Играете со смертью, но не знаете, что будет впереди. Жалкие умные дети. Вы живете на лопатках спящих чудовищ и не подозреваете об этом. Она подняла руки в театральном жесте, и я увидел, как безмятежная морская синь набухает недобрым темным горбом, выше деревьев и солнца, а затем с грозным рокотом устремляется на берег. Я шагнул вперед. Иллюзия не может никого удержать.
– Безвкусица, – я старался говорить спокойно и веско, как это делал граф Толстой, критикуя творения нерадивых учеников, – жалкое подобие конца света.
– Что? – Женщина, уже не птица, вновь повернулась ко мне. – Что вы сказали?
– Вы – никудышный мнемограф, Маша. Вас ведь поэтому уволили из студии?
– Я… – Она сгорбилась, теряя свою гордую осанку. Чудовищный катаклизм за спиной Хоботковой превратился в истлевающие бумажные обои. Мутная волна расслаивалась и таяла, открывая дорогу солнечному свету.
– Вы и в прошлой жизни не получили признания как художник. Может быть, хватит? Пора выбрать другой путь. Вам дали шанс. Не каждому выпадает такая возможность, а вы… Хоботкова! Как вам не стыдно?! – Я постарался, чтобы последние слова прозвучали по возможности буднично, словно я распекаю нерадивую продавщицу в магазине.
Женщина отшатнулась и, неловко перевалившись через парапет, рухнула вниз. В то же мгновение перед моими глазами возникла надпись «контакт прерван». Я рванулся вперед, перегнулся через ограждение, упираясь животом в перила, и… никого не увидел. Хоботковой не было на смотровой площадке с самого начала. Некоторое время я стоял в растерянности, озираясь по сторонам. А потом вспомнил лицо женщины, которое сменило птичью «маску», и всё сразу встало на свои места.
Когда я вошел в холл гостиницы, секретарша сидела за столом и тихонько всхлипывала. Она выглядела куда моложе, чем была в иллюзии. Все репатрианты проходят обязательную процедуру дегеронтизации. Таково требование общества к воскрешенным. Очевидно, когда моя критика достигла Хоботковой, она приняла свой прежний облик. Из прошлой жизни. Я обошел конторку, взял со стола черный цилиндр модулятора и со всей силы швырнул его об пол.
Я победил. Грубо, жестко и… легко. При помощи обычной пощечины. Мария Хоботкова была отправлена в клинику, где прошла курс реабилитации. Всё было бы хорошо… Вот только Сеня… Изломанное тело богатыря нашли внизу на скалах. Воскресить его не удалось.
* * *
Центральное помещение экспозиции тонуло во мраке. Одинокими светлячками перемигивались лампочки климатических датчиков. Тусклые отблески вяло дрейфовали по сегментам обширного купола. В центре зала темнела громада корабля. Точно лапы гигантского кузнечика, торчали разложенные стабилизаторы. Посадочная площадка располагалась ниже уровня земли. Все коридоры выходили в амфитеатр лектория. Между рядами были устроены лестничные сходы.
Я принялся медленно спускаться вниз.
– Стой! Убью! – Я замер. Медленно поднял руки. Рядом с изогнутой опорой «Перуна» обозначился силуэт человека. В свете звезд тускло блеснул металл – винтовка. Не выстрелил сразу, и на том спасибо. Не выстрелил – значит, будем говорить.
– Ты кто такой?
– Турист. В музей пришел, – нужно раскрыть его, понять, на что он способен.
– Ты из лагеря? Тебя Гумилев послал, да?
– Никто меня не посылал. Я же говорю – турист из Нижнего.
– Врешь!
– Да зачем мне врать?
– Выходит, земляки, – смягчился мой собеседник. Итак, догадка насчет волжской фамилии оказалась верна. Однако того, что мой визави окажется нижегородцем, я предположить не мог. Теперь и голос репатрианта казался мне знакомым.
– Выходит. Как зовут-то тебя, земляк?
– Меня?.. Казимиром, – пауза была красноречивее слов. Похоже было, что имя фальшивое, а может быть, он просто не помнил своего настоящего. Такое бывает с репатриантами.
– А меня Алексеем звать, – по проходу метнулась лохматая тень. Вахлак занял позицию. Всё, пора сходиться. – Слушай, у тебя огонька не найдется? Трубочку раскурить?
– Трубочку? Огонька? Ты что, репатриант?
– Ну да. А что тут такого? – Я постарался придать голосу искреннее недоумение.
– Да я… понимаешь… я тоже вроде как репатриант, – «вроде как» – ответ был очень странным.
– Вот так дела! Значит, вдвойне земляки. Ну что, огоньку дашь?
– Найдем. Спускайся ко мне.
Я принялся спускаться по ступеням. Чтобы не упасть, включился в солидарность. В то же мгновение зал преобразился – освещенный лучами солнца, блистающий, нарядный. Только Казимир остался темен, словно дверь в ночь, принявшая форму человеческой фигуры.
Я приблизился, извлек из кармана свою любимую смолокурку. Выточенная из корня вереска чаша привычно легла в руку. Я принялся не торопясь набивать трубку, одновременно поглядывая на своего собеседника. Тот совсем расслабился, опустил винтовку. Неужто легкая победа?
Наконец я закончил с табаком. Вот он – критический момент. Я приблизился. И лже-Казимир, действуя, словно по нотам, отложил винтовку, прислонив ее к стабилизатору. Шагнул ко мне, протягивая в ладонях веселый огонек вечной спички. Я поднял глаза и…
Как описать это ощущение? Когда внутри будто что-то разъединяется и одна часть уходит вниз, словно ступень ракеты, а другая устремляется в невообразимую головокружительную высь. И где-то в глубине твоего «я» возникает отстраненная мысль: всё верно. Так и должно быть.
В неровном свете живого огня мне явилось лицо моего сына.
– Максим… здравствуй… как же это… – Я не знал, какой будет реакция. Мне было всё равно. Однако такого я не ожидал. Макс рухнул на колени, сжал голову руками.
– Нет, нет, НЕТ! – взвизгнул темный силуэт голосом моего сына. – Это в моей голове, в моей чертовой голове!
– Сынок, погоди. Это я! На самом деле, – я совершенно растерялся. Не знал, что делать, и рефлекторно подался вперед, прикоснулся к плечу сына, пытаясь утешить.
Максим шарахнулся от меня, как от зачумленного. Вскочил на ноги и вдруг прыгнул, демонстрируя, на что способен человек в условиях низкой гравитации.
Он нетопырем взлетел на острое колено стабилизатора и застыл там, подобравшись и нахохлившись, точно огромный филин.
– Их нет. Их нет. Никого… И меня… Сны, сны. Чертовы сны! – продолжал твердить несчастный.
«Это может быть всего лишь двойник, – наконец пробился сквозь затмевающую разум пелену голос здравого смысла. – Такой же, как Гумилев. Возможно, он и вовсе тебя не знает».
Нужно было как-то выходить из ситуации. «А ведь Вахлак должен был перехватить его», – мелькнула запоздалая мысль.
Внезапно тишину лектория разорвал резкий неприятный звук, словно кто-то провел камнем по грифельной доске. Что-то врезалось в сидящего на стабилизаторе человека, и тот, потеряв равновесие, рухнул вниз. В то же мгновение я почувствовал резкий толчок в спину, затем еще один. Я бросился вперед, скрываясь за опорой корабля, схватил оставленную Максимом винтовку.
