Текст книги "Классициум"
Автор книги: Далия Трускиновская
Соавторы: Леонид Кудрявцев,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Юстина Южная,Вероника Батхен,Игорь Минаков,Андрей Щербак-Жуков,Николай Калиниченко,Иван Наумов,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
Купе было двухместным, с удобными спальными местами, с пледами из шерсти альпака поверх белоснежного белья, накрахмаленного до приятного хруста. На столике, рядом с кипой глянцевых журналов и газет с кроссвордами, стояла ваза с живой каллой; её изящный белый граммофончик хорошо выделялся на тёмном экране, которым было наглухо задёрнуто окно. Дитрих видел, что взгляд Данина постоянно натыкается на этот цветок-извинение, призванный немного смягчить тяготы заточения в теплом, комфортабельном, но всё же закрытом и колыхавшемся пространстве.
Если бы не тёмно-серые глаза и белейшая кожа, какая бывает у жгучих брюнетов, Данин вряд ли сошёл бы за русского – с этими довольно длинными, смоляными, как у цыгана, волнистыми волосами, зачёсанными назад. Он отгребал их со лба растопыренной пятернёй. Жест был бодливым, Данин слегка наклонял голову вперёд и вдруг резко задирал подбородок. Сам Дитрих стригся коротко и решительно не одобрил бы выбор такой легкомысленной и беспокойной причёски, но Данин был вне критики.
Дитрих знал, что его выбрали для сопровождения такой важной персоны не только потому, что он прилично говорил по-русски и провёл с Даниным ту первую встречу в его квартире. У него было много достоинств: он был умным, хватким, проницательным, располагающим к себе и в свои сорок находился в прекрасной физической форме. Агентом немецкого отдела безопасности Консорциума он служил почти двадцать лет, имел награды и благодарности, но, к большому своему разочарованию, по-прежнему оставался в тени. Тому была причина. Вернер фон Браун, которому напрямую подчинялся их отдел, любил, когда его подчинённые не просто служили, а совершали подвиги; он обожал красивые карьерные истории, считая их лучшим стимулом для тридцати тысяч вверенных ему людей. Сейчас, например, в его кабинете висел усатый портрет в позолоченной раме, при виде которого желчь у Дитриха разливалась, как море. Увековеченный в масле капрал Мюнних получил фантастическую прибавку к скорой пенсии, гостил сейчас на всём готовом в родовом замке Вернера фон Брауна, стрелял в его угодьях уток, а домашний врач барона лично занимался его запущенной язвой. И всё потому, что капрал совершил подвиг, по мощи равный двенадцати подвигам Геракла. Когда схлынули первые эмоции и пришло время анализа, Дитрих скрепя сердце признал за капралом способность мыслить стратегически. Обнаружив, что по счастливой случайности рядом с ним оказался человек, которого много лет безуспешно разыскивали спецслужбы, капрал Мюнних тут же вспомнил, что числит в знакомцах швейцара элитного загородного клуба, где два раза в месяц, по воскресеньям, а тогда было именно воскресенье, любил бывать шеф. Первым делом Мюнних бросился к телефону, выяснил, что господин фон Браун в клубе, но как раз собирается отбыть, и пообещал швейцару немалую мзду, если тот, проявив известную сноровку, сумеет приблизиться к господину фон Брауну и передать ему следующее: «Вам звонит человек, который нашёл Красина». Так удачливый капрал никому не дал оттереть себя в сторону от своего подвига. Когда Дитрих услышал эту историю, ему впервые в жизни захотелось совершить по-настоящему крамольное – вырвать два клока волос, обеими руками, из своей и без того стремительно редеющей шевелюры. Но потом удача повернулась к нему лицом, ему поручили организовать поездку Петра Андреевича Данина в Россию. Пока готовился полёт на Марс, русские хотели, чтобы он вспомнил что-нибудь из детства, проведённого на родине. Дитриху не нужно было объяснять, что делать. Никогда еще поставленная перед ним задача не являлась столь лично значимой. Усилием воли он подавил в себе чёрную зависть к капралу Мюнниху, эту разрушающую силу, способную сокрушить психику любого, и сконцентрировался на осуществлении великой цели: он должен стать Другом Данина. Со всеми вытекающими из этого приятными последствиями – портретом, замком, утиной охотой, «Тайным орденом», присуждаемым героям их организации, и, конечно же, восторгом его молодой жены, обожаемой Гретхен.
К сожалению, всё пошло не туда и не так, как задумывалось. Едва ли не впервые в жизни сверхъестественное чутьё и почти колдовское обаяние подводили Дитриха. Данина всё раздражало. Он отказывался играть в шахматы и, невзирая на лошадиные дозы сыворотки правды, подсыпаемые во всё съедобное, отказывался вести беседы на интересующие Дитриха темы. Он постоянно жаловался, что ему душно, чай в серебряных подстаканниках был то жидким, то крепким, то слишком приторным, а в длинном зеркале на двери купе ему чудились по крайней мере призраки – так порой неузнаваемо при виде самого себя искажались его черты. В такие минуты Дитрих искал в его поведении следы панической атаки, этот явный признак клаустрофобии, но Данин, заметив его беспокойство, внезапно затихал и даже ободряюще ему улыбался. До следующего приступа раздражения.
Так, Польшу проехали в обстановке крайней нервозности. Данин сначала просто капризничал, потом начал капризничать затейливо – складывал из бумаги фигурки героев русских басен и мучил Дитриха выразительным декламированием оных. Знал он их без счёту. Потом забросил оригами, занялся кроссвордом, но, наткнувшись на фамилию Чехов, разволновался до покраснения щёк и пафосно поведал, что умершего Чехова-де не по-божески везли из Баденвейлера в Москву, в вагоне с устрицами его везли! Дитрих хладнокровно возразил, что Чехов скончался жарким июльским днём, и его тело отправили на родину в вагоне-холодильнике, в рефрижераторе, и что в этом, собственно, такого? Данин надулся, как ребёнок, к чему-то обозвал Померанию Помиранией и не иначе как из вредности схватился за любимую игрушку. Кот-баюн раз дцать спел про златые горы, пока наконец не лопнул, подлец, феерично рассыпав по купе свои гонорарные.
Собирая монеты, Дитрих в отчаянии думал о том, что его мечта разбилась о раздражение Данина, как о скалу. В этот самый момент, глядя, как человек много старше ползает на коленках, стараясь ему услужить, Данин устыдился, а устыдившись, смилостивился:
– Извините, господин Зальцман. Так о чём вы хотели поговорить?
Дитрих под купейным столиком на мгновение забыл человеческую речь. Он спешно вылез, отряхивая брюки, на которых не было ни пылинки, и ссыпал Данину в ладонь собранные монетки.
– О вашем детстве, господин Данин, о матери…
– Ах, о матери… – Данин протестно поджал узковатые губы, прищурился. – Знаете ли вы, господин Зальцман, как бывает тяжела неизвестность? Меня куда-то везут, как, случается, везут к ветеринару какое-нибудь больное животное, допустим, кота, – в закрытой переноске. Коту страшно, ему кажется, что его собираются утопить.
– Как кота в мешке? – поддакнул Дитрих, довольный тем, что Данин заговорил по делу.
Данин взглянул на него и тихонько рассмеялся.
– Ну да. Я для вас для всех кот в мешке, что для немцев, что для русских…
Дитрих насторожился.
– Что вы имеете в виду?
– Смысловую чехарду. Вы по-русски говорите неплохо, но вы не русский. Давайте так. Освободите окно, я хочу хотя бы мельком увидеть пейзаж, а я вам за эту малость поведаю о том, что для меня осталось непонятым в моей матери. Не сомневаюсь, всё остальное о нашей семье вам уже известно, не зря же спецслужбы едят свой хлеб. Как вам такое предложение?
– За нарушение приказа меня могут запросто вышвырнуть из отдела, – сказал Дитрих и рванул на себя приколоченные намертво жалюзи.
Штора треснула, поддалась, открылся прямоугольник окна, за ним ночь, столбы вдоль дороги и огни, огни… Данин, сидевший напротив Дитриха, прилип к окну, жадно всматриваясь в темноту.
– Когда я узнал, что мне предстоит, в голове днём и ночью колотилось вот это, цветаевское: «В на-Марс – страну! в без-нас – страну!» А сейчас меня совсем не волнует встреча с Марсом, но так сильно, неудержимо – с Россией…
– Скоро Брест, – сказал Дитрих. – Потом Минск, Смоленск.
– Где мы жили? Мама не рассказывала…
– У вас было имение где-то в Подмосковье. В Кубинке наш вагон прицепят к тепловозу русских, и – вперёд… Не переживайте, всё будет хорошо.
Похоже, Дитрих нашёл нужную интонацию – Данин размяк, расчувствовался и, достав из кармана платок, торопливо вытер покрасневшие глаза.
– Конечно, вам известно о наших дворянских корнях. Отца я не знал, а в жилах моей матери текла благородная кровь. Чтобы это понять, достаточно было взглянуть на неё. К своим элегантным костюмам – став взрослым, я узнал, что это стиль «шанель» – она тщательно подбирала дорогие украшения с камнями и, вообще, ко всему, что являлось частью её образа, подходила с такой основательной… даже надоедливой, знаете ли, дотошностью, словно от выбора шляпки или туфель зависела её жизнь. В этом определённо было что-то нездоровое. По-моему, так она пыталась заполнить некую пустоту в душе. Что ещё? Много курила, по три пачки в день, но мне курить запрещала. Как и ездить в Россию. Она была высокой, не худой, но подтянутой, ходила с гордо поднятой головой, а своей профессиональной сферой избрала жизнь переводчика. Я никогда не сердился на неё за то, что жил и учился в пансионатах. Она дала мне прекрасное образование, следила, чтобы у меня всегда было всё самое лучшее. Каждое её появление становилось праздником. Я ждал: вот сейчас откроется дверь, она войдёт, и солнце для меня засияет ярче. Так и было. При её красоте поклонникам не было числа, но замуж она больше не вышла. Слишком любила отца. Помню, однажды очень влиятельный человек при мне сделал ей предложение. Она ответила с горькой усмешкой: « Подзовём-ка её да расспросим: «Как дошла ты до жизни такой?»Какое уж тут замужество, что вы… Пощадите. Я ведь только и мечтаю поскорее уйти. Крест ношу, он не пускает, придавил… Да и Петя мой совсем один останется на белом свете». – Данин замолчал и посмотрел в тёмное окно. – Ничего не вижу. Слепой котёнок, слепой…
– Похоже, у вашей матери была тайна?
– Похоже. При встрече она каждый раз говорила мне: «Что же я наделала, Петенька? Что я наделала…» Плакала. Теперь жалею, что не пытался выяснить, за что она себя корила. Сначала был мал, потом, наверное, к этим словам привык. Это было частью ритуала, а ведь ритуал – данность, его не комментируют, ему следуют. И ещё одно, очень необычное, ни на что не похожее воспоминание. Знаете, бывают такие. Как случайные снимки в альбоме. Невозможно вспомнить людей или событие, и тогда их просто засовывают за обложку. Я помню, как она несла меня на руках по тёмному тоннелю с быстро сужающимися стенами. Жарко. Я обхватил рукой её шею… На шее мягкий платок, за её подпрыгивающим плечом – исчезающий кружок света… Мой подбородок больно ударяется о её плечо, я слышу тяжёлое дыхание и спазмы, раздирающие ей грудь. Наверное, бег занял всего несколько секунд, но я успел понять, насколько мы были близки к смерти. Где это произошло, почему мы бежали – увы… Помню только какое-то мелодичное позвякивание. Может, это был сон? – Данин пододвинул к себе кота, поставил на попа и бросил в прорезь монетку. – Простите за кота, господин Зальцман… Но меня это так успокаивает…
Кот крякнул, задвигал в воздухе лапами. «Когда-а а б имел…» Дитрих в изнеможении откинулся на сиденье, молясь, чтобы это был последний номер в сегодняшнем концерте. Плюшевый мучитель допел, поезд набрал ход, и монетка тихонько забренчала в котской утробе. Данин воззрился на кота, прислушался и вдруг громко воскликнул:
– Господи! – Дитрих от неожиданности подскочил на месте. – Извините, ради бога… Я слышу тот самый звук, господин Зальцман! Котейко, дружок, значит, это ты оттянул мне тогда свободную руку?
– Но ведь это ни о чём не говорит, – разочарованно протянул Дитрих. Уж кота-то этого облезлого они сразу проверили, не было в нём ничего необыкновенного, так, просто игрушка с примитивным механизмом, без секрета…
Но Данин глядел с укоризной.
– Кот-то, возможно, из самого первого моего детского воспоминания. Нет его роднее.
– Понятно… По чашке чая?
– Да, и покрепче, пожалуйста. Я не собираюсь спать – скоро Брест…
Принесли чай. После третьего глотка у Данина закружилась голова, и он был вынужден прилечь.
– Что вы там намешали мне, сволочи? – сонно пробормотал он, погружаясь в ватное небытие. До него слабо доносился гаснущий голос Дитриха: «Берите его, выносим из купе… Да, к медикам… Осторожнее, болваны! Руку ему не оторвите…»
4Ночь была морозная. К удивлению Дитриха, родовое гнездо Данина оказалось внушительным, в два этажа, с белыми колоннами на входе. Дом напоминал садящуюся на снег белую птицу – у него были два длинных, загнутых вперёд, крыла, и над правым висел в мутном небе жёлтый полумесяц. При их появлении дом засиял огнями, возникла некоторая неизбежная суета, двадцать немецких кожаных плащей, подбитых мехом, грудой легли на скамью у входной двери. Пока его группа занималась проверкой дома, Дитрих, в компании широкоплечего и немногословного майора Суходолова, одетого в тёмно-зелёный китель с золотыми пуговицами, ждал в холле первого этажа. У широкой мраморной лестницы, покрытой красной дорожкой, у каждой двери, возле высоких задрапированных окон и напольных ваз стояли навытяжку русские в военной форме. Визит Данина в Россию и посещение им дома родителей ранее обсуждались обеими сторонами до мельчайших подробностей, и хотя сейчас Дитрих не видел ничего подозрительного, слова застревали у него в горле – он всей кожей чувствовал волны тревоги, исходящие от майора Суходолова.
– Не ожидал. Это же не дом, а дворец, – сказал Дитрих, чтобы что-то сказать.
Майор не ответил. Один за другим возвращались агенты, рапортовали вполголоса, что всё в порядке (засады и прослушивающих устройств не обнаружено). Дитрих заметил, что Суходолов водит глазами, пересчитывая его людей.
– Здесь не все, – сказал он, просверлив Дитриха взглядом.
Пропавший быстро нашёлся, после того как за ним послали агента Шварца. Дитрих уставился на него: в чём дело?! Агент виновато ответил по-немецки, что у него отлетела пуговица, пришлось искать…
– Пуговица… Безобразие, – пробормотал Дитрих. – Прошу простить, господин Суходолов, мы обязательно разберёмся…
На самом деле, агент на всякий случай должен был спрятаться в укромном месте. Но – не получилось.
– Ich berate Ihnen, Herren vernünftiger zu sein, – на безупречном немецком отчеканил Суходолов, судя по всему, ни на йоту не поверивший в предложенное объяснение. – Sie haben Fragen? Wenn nein, biete ich an, zur nächsten Etappe anzutreten [3]3
Советую вам быть благоразумнее, господа. У вас есть вопросы? Если нет, предлагаю приступить к следующему этапу (нем.).
[Закрыть].
– Согласен, – бодро сказал Дитрих.
В сопровождении четырёх агентов в дом вошёл Данин, Суходолов представился, протянул руку. Данин руку пожал, но не удостоил майора ответом и угрюмо огляделся по сторонам. Его провели по первому этажу. Как на экскурсии, показали музыкальный зал, где в блестящем зеркале паркета отражался рояль и стоящие вдоль окон позолоченные стулья. Показали кабинет со шкафами, полными книг. Показали то, показали это, кухню, столовую, буфетную, две ванные комнаты, людскую… Дитрих держался справа от Данина, Суходолов – слева. Впереди и сзади шли, перемешавшись, как и было оговорено, русские и немцы. Когда стали подниматься по мраморной лестнице, Дитрих отстал на шаг, чтобы взглянуть на майора. Лицо у майора Суходолова было бледное и напряжённое, не лицо, а посмертная маска из гипса. А ведь плохо дело, подумал Дитрих.
– Aller im Korridor zu bleiben, – деревянным голосом приказал майор и потянул на себя створку белой двери. – Wir werden nur ich, Herr Danin und Herr Zal’tsman kommen. – Он повторил для своих: – Всем оставаться в коридоре. Войдём только я, господин Данин и господин Зальцман.
Они вошли втроём в ярко освещённую комнату. Это была детская. У высокого закруглённого окна стоял расписной лакированный столик с двумя стульчиками. У левой стены – шкаф, заполненный игрушками, на большом, изумрудного цвета, ковре с нежно-лиловыми анемонами – деревянная лошадка-качалка, резиновый мяч… Майор прошёл по ковру, с лёгким шорохом отдёрнул светло-зелёную штору из тонкой шелковистой ткани, разрисованную весёлыми рожицами. Штора ездила на металлической струне и делила просторную комнату пополам. К удивлению Дитриха, за ней ничего не было, словно часть обстановки вынесли. Пастельные обои на стене, голый паркет и – пустота.
– Что-нибудь вспомнили? – с непонятной усмешкой спросил майор, пристально глядя на Данина, стоящего в задумчивости посреди комнаты. Тот отрицательно покачал головой. – Ну, ещё бы… – Суходолов повернулся к Дитриху. – И куда заведёт нас недоверие, господин Зальцман? Мы разрешили вам приехать на бронепоезде, по-другому ваш состав не назовешь. Мы позволили вам взять с собой оружие и пошли на все ваши условия. Проверки мне тут устраиваете? Шутки шутите? Где настоящий?! – Его голос грозным эхом раздавался в пустоте спальни.
– Спокойно, майор, – быстро произнёс Дитрих, примиряюще поднимая руки. – Мы же с тобой оба солдаты. Осторожность никогда не помешает, правда?
Скрипнув, приоткрылась створка двери, появилась чья-то голова и сразу исчезла.
– Кто там?! – прорычал Суходолов. Дверь быстро захлопнулась.
– Да, это двойник, – сказал Дитрих. – Мы не могли рисковать. Господин Данин ждёт внизу, в машине. Предлагаю забыть этот небольшой инцидент и провести повторный осмотр, по выработанному регламенту.
– Небось, он и по-русски-то ни бельмеса, – процедил Суходолов и, обойдя «Данина», стоявшего столбом, направился к двери.
Дитрих натянуто улыбался ему в спину.
– Да не злись ты, майор. Ничего же страшного не случилось?
Но пока они спускались вниз и шли к машине, его не оставляло беспокойство. Суходолов откуда-то узнал о подмене. А ведь отдел маскировки поработал так профессионально, что и родная мать не отличила бы двойника от оригинала…
– Я в России? Я ничего не вижу, – в недрах автомобиля взволнованно повторял Данин. – Почему темно? Мы в лесу?
– Успокойтесь, господин Данин, – увещевали его приглушённые голоса. – Сейчас ночь. Скоро всё наладится.
Не одного Данина мучила эта тьма египетская. Когда они привели его в чувство, сделав пробуждающий укол, и готовы были вести к зданию-птице, вдруг погасли окна в доме и фонари на подъездной дороге. Мир погрузился в первобытный хаос. Дитрих смотрел издалека на тёмное здание, на голые парковые деревья, и под свист ветра, под гулкое своё сердцебиение, выдававшее страх, молился об успешном завершении их миссии, вязнущей в этих снегах.
Между сугробами замелькали огни. С ручным фонарём, отбрасывающим на дорогу широкий сноп света, бегом вернулся Шварц. Он тяжело дышал.
– Выбило пробки… Русские обещают исправить через пятнадцать минут…
– Ждём, – отрывисто приказал Дитрих стоявшим вокруг помощникам и костяшками пальцев тихонько постучал в стекло автомобиля. Вылез врач с длинным лицом, в теплой кожаной куртке и вязаной шапке с козырьком. – Что там?
– Очень слаб, господин полковник. Нервничает. Больше суток на глюкозе и нейролептиках… Желательно поставить ещё один укол, но я боюсь не попасть в вену.
– Сейчас всё будет. У нас полно фонарей.
За спиной у Дитриха словно вспыхнуло пламя. Он резко обернулся. Дом снова сиял огнями, как ярмарочная карусель; над ним желтела недозрелая луна, и хрусткий снег под ногами по-прежнему отливал синим, и сердце постепенно перешло на ровный ритм, и повеселевший Дитрих принялся рассказывать Данину, в каком красивом доме тот когда-то жил.
На нетвёрдых ногах Данин поднялся по ступеням белого дома с колоннами. Навстречу шагнула фигура в военной форме, за ней ещё пять или шесть таких же. Снежинки таяли на ресницах, и фигуры прыгали у Данина перед глазами.
– Добро пожаловать, Пётр Андреевич, – басом сказала одна из фигур. – Меня зовут Иван Терентьевич Суходолов. Мне поручено всячески содействовать вам во время посещения родного дома.
Данин, как утопающий, ухватился за протянутую для рукопожатия горячую ладонь. Вошли в залитый огнями холл. Данин оказался в плотном кольце из военных – русских и немцев – и ему был хорошо виден только высокий потолок, разрисованный пухлыми крылатыми ангелами.
– Как вы себя чувствуете? Выглядите неважно, – заботливым голосом сказал Суходолов, наклоняясь прямо к его лицу.
– Колют какую-то дрянь, я всё время сплю, – жалобно протянул Данин. – Простите… Такая слабость… невероятная…
Суходолов бросил в сторону:
– Врача! – и взял Данина под правый локоть.
Дитрих громко возразил:
– Позвольте! Врач? Это не по протоколу!
– А дурь ему колоть – по протоколу? Вы в своём уме, немцы? Он же на ногах еле держится. Глаза красные, как у чебака!
Решив не обострять, Дитрих промолчал, но нащупал данинский левый локоть.
– Подождите, подождите… – заторопился Данин. – Так нельзя. Надо, кажется, кошку на порог пустить? Где мой котейко? – Ему подали игрушечного кота. – Господа… Вы не могли бы разойтись? В стороны, пожалуйста…
Кольцо вокруг него разомкнулось, открылась широкая мраморная лестница с красной дорожкой, ведущая на второй этаж.
– Очень красиво, – слабеющим голосом сказал Данин.
Он шагнул к лестнице, сел прямо в пальто на ступеньку, поставил перед собой кота и бросил в него монету. Пока кот тянул свою скрипучую песнь, Данин сидел в скорбной позе, обхватив руками кудрявую голову. Появился врач в белом халате, с металлическим боксом в руках. Данину помогли снять пальто, закатали оба рукава пуловера, чтобы выбрать вену получше. После инъекции он лёг на спину и некоторое время полежал так на ступеньках, уставясь в потолок. А потом вдруг громко и отчетливо произнёс:
– А в ванной комнате один ангел.
Потом он зачем-то снова надел своё пальто, проигнорировав робкие возражения, что в доме и без того жарко… Его повели тем же маршрутом, что и двойника, и снова впереди и сзади, с каменными лицами, шли русские и немцы. Войдя в комнату или залу, Данин бросал по сторонам торопливые взгляды, мрачно пожимал плечами и спешил выйти. К сожалению, ангел, нарисованный на потолке в ванной первого этажа, оказался единственным его воспоминанием.
– Что с вами, Пётр Андреевич? – спросил Суходолов, когда приступили к осмотру второго этажа. – Вам по-прежнему нехорошо?
– Да, – тихо согласился Данин, – мне нехорошо. В моей голове всё перемешалось. Слишком быстро меняются декорации. Не ошиблись ли вы, господа, когда выбрали меня? Мне кажется, из стоматологов выходят плохие космонавты…
– Да что вы! – энергично возразил Суходолов. – Вы же не простой стоматолог, а золотой. Знаете, Пётр Андреевич, надо бы поговорить. А то мы всё бежим, бежим… Вот и господин Зальцман не возражает. – Выгнувшись, он через спину Данина выразительно взглянул на Дитриха. Тот кивнул. – Сейчас найдём удобное место, и я вам кое-что расскажу…
– Не надо, – довольно вяло произнёс Данин, открывая новую дверь. – Я знаю. У вас есть важные планы относительно меня… из-за моего отца…
Суходолов крякнул, Дитрих судорожно сглотнул, непонимающе глядя на Данина.
– Никому не входить! – приказал майор и, поспешно протиснувшись вслед за Даниным и Дитрихом, закрыл за собой дверь.
Данин остановился на ковре, тронул рукой деревянную лошадку с красным потёртым седлом.
– Зачем меня сюда привезли? Разве вы не понимаете, господин Суходолов, какая это мука? Ведь нельзя ничего вернуть или исправить…
– Поймите и вы нас, Пётр Андреевич, – с напором сказал Суходолов. – Это место для нас священно, как и любая память о вашем отце. Мы же ваш отеческий дом, будто музей, оберегаем. Посмотрите, в каком он в прекрасном состоянии. Это о многом говорит, правда?
– Не знаю… Мама запрещала мне возвращаться в Россию. По-вашему, в этом нет ничего подозрительного? Почему в этом доме нет фотографий? А где портреты?
Суходолов сделал предельно честное лицо.
– Их временно изъяли, чтобы сделать копии. А вашу матушку можно понять, можно. Она потеряла мужа. Это тяжело. Но взгляните сюда, Пётр Андреевич.
В голосе майора прозвучали новые нотки, что-то неожиданное, встревожившее Дитриха. Суходолов взялся за край светло-зелёной шторы, протянутой через комнату, и быстро-быстро потянул, сбирая её в горсти. Штора отъехала. Комната по-прежнему была пуста. Но сверху, с потолка, сыпались какие-то светящиеся серебристые пылинки. Они колыхались, странным образом извиваясь хаотичными волнами, и через эту полупрозрачную жемчужную пелену просвечивали стены с неяркими обоями, пустой угол, жёлтый паркет…
– Во от, замечательно, – негромко протянул весьма довольный, с раскрасневшимися щеками, Суходолов и вдруг, подхватив удивлённого Данина под локоть, увлёк его прямо на это престранное покрывало, свисавшее с потолка.
Дитрих, повинуясь, скорее всего, древнему охотничьему инстинкту, с коротким криком прыгнул вслед за ними и успел схватить Данина за рукав пальто. На мгновение он зажмурился, чтобы жемчужная пыль не попала в глаза, а когда снова открыл их, другая половина комнаты изменилась. Стены стали гладкими, с голубоватым стальным блеском, появилось большое окно, закрытое тёмной портьерой, детская кроватка, письменный стол, а на полу лежал ковёр с анемонами, как две капли похожий на ковёр в детской. И на этом-то ковре, в полутёмной комнате майор Суходолов со счастливым хохотом танцевал вприсядку, звучно хлопая себя по ляжкам. Данин стоял, безвольно опустив руки вдоль туловища, и с болезненной улыбкой смотрел, как он радуется.
– Прекрати, майор, слышишь? – сиплым голосом крикнул Дитрих. – Где мы?
– Где… В раю! Вот они, закрома марсианские! Склады заветные! Эх, итить-колотить! Не подвёл Суходолов, справился!
– Что происходит? – с надрывом, протяжно спросил Данин, повернувшись к Дитриху. В его облике было что-то невообразимо жалкое.
Дитрих успокаивающе похлопал его по плечу и вполголоса сказал:
– Всё будет хорошо, не волнуйтесь. Господин майор не выдержал напряжённости момента. По-моему, у него что-то с головой…
– Как же, – сказал Суходолов, прекратив пляску и одёргивая китель, и гоголем прошёлся по комнате. – У тебя самого с головой не то, морда нерусская.
Он подошёл к мерцающей завесе, осторожно погладил, как стену, похлопал – рука не проваливалась. К тому же теперь они не видели ту часть комнаты, из которой сюда проникли.
– Допуская, что вы не в себе, я не стану расценивать ваши слова как преднамеренный выпад против дружественной державы, – сухо парировал Дитрих.
Майор сделал приглашающий жест в сторону окна.
– Пётр Андреевич, что ж вы стоите, как неродной? Прошу!
– Куда? – одними губами спросил Данин и страдальчески забормотал: – Я ничего не вижу… где дверь… тут темно… где выход… Господин Зальцман, если вам нетрудно… помогите, пожалуйста…
Он шагнул к светящемуся покрывалу, но Суходолов, охнув, со словами «нет-нет-нет» подхватил его под руку и решительно повлёк к окну. Дитрих ринулся за ними.
Майор отдёрнул портьеру. В комнату хлынул багровый закат, так сначала показалось. Но потом Данин стал рассматривать пейзаж за окном, и стало ясно, что странности ландшафта с его невообразимыми оттенками красного не являются иллюзией или обманом зрения. Всё было реальным – красноватая пустыня, исполосованная графитными тенями от лежащих повсюду каменных глыб, маленький диск солнца на нежно-сиреневом горизонте и висевшая чуть в стороне крошечная луна неправильной формы. Ветер взметал в прозрачный, будто стеклянный, воздух редкие облачка кирпично-красной пыли, крутил и гнал их по равнине. А вверху, там, где всамделишный, а не нарисованный, купол неба наливался грозовыми лиловыми красками, ярко светили не лампочки тренировочного космического корабля в Пенемюнде, а самые настоящие звёзды. У Данина, который не понимал, как это возможно, чтобы солнце, луна и звёзды одновременно сошлись на небе, холодело в груди. Он посмотрел на спутников. Зальцман стоял с отвисшей челюстью, на лице русского майора играла торжествующая улыбка.
– Ничего, Пётр Андреевич, шок скоро пройдёт. Мы же с вами не барышни кисейные. Подумаешь, Марс.
– Мы на Марсе? – выдавил из себя Данин.
– На нём, родимом! – весело подтвердил майор.
– Вот так… сразу?
– А так ещё лучше! – Расправив могучие плечи и глядя в пурпурные дали, майор забасил: «Широка страна моя родная! Много в ней лесов, полей и рек…» – Это был российский гимн.
Данин начал понемногу соображать.
– Подождите… Значит, мой отец не был космонавтом? Он не летал на корабле, который помогли построить марсиане, он прошёл через эти… двери?
– Так точно! Ваш отец был гениальным человеком. Это был такой человек, такой… – Суходолов потряс сжатым кулаком. – Самородок… изобретатель от бога… Никто не додумался, а он в одиночку смастерил этот радиотелескоп. Эх, сколько же он для нас для всех сделал, когда проложил этот путь, перекинул межпланетный мосток! Низкий ему, понимаете, поклон!
– Да прекратите вы, – сказал Данин, раздражаясь. – Что с ним случилось? – Майор молчал. – Отвечайте, господин Суходолов, я настаиваю! Почему вы говорите о нём в прошедшем времени?
– Я могу быть с вами откровенным?
– Вам придётся. Если вы рассчитываете на наше сотрудничество.
– Случилось некоторое недопонимание между вашим отцом и моим руководством… Не конфликт – так, разногласие… Извините, Пётр Андреевич, не мог бы этот господин куда-нибудь деться? У нас всё-таки разговор не для посторонних.
– Я не посторонний, – быстро сказал Дитрих.
Данин кивнул.
– Говорите при нём. Раз уж мы все вместе здесь оказались.
Суходолов недовольно фыркнул.
– В общем, случились трения. С кем не бывает? Собственно, мы не узнали от вашего отца ничего особенного, поскольку сразу не смогли с ним договориться. Как бы это сказать… Просто не успели, понимаете?
– Тетрадь, которую вы расшифровывали, была отсюда? – спросил Дитрих.
– Отсюда… – Суходолов колебался, но потом махнул рукой. – От одного человека мы узнали, что у вашей матушки, Пётр Андреевич, есть какие-то странные записи. Она просила его помочь с дешифровкой. Мы вышли на неё, она занервничала, бросилась к вратам. Один из наших вместе с ней проник сюда. Но прошу учесть, что меня здесь не было, это реконструкция событий, которые произошли двадцать семь лет назад. А сейчас мне сорок два.
– Я учту. Что дальше?
– Вы с матушкой оказались в Европе, а где ваш отец, мы не знаем… Тут был ещё один проход, разовый или временный. Сейчас его, как видите, нет… – Суходолов вздохнул. – Больше нам ничего неизвестно. К большому нашему сожалению. Если вы не возражаете, Пётр Андреевич, давайте приступим к осмотру, пока окончательно не стемнело. У нас есть план помещения. Взгляните. – Он достал из кармана брюк сложенную бумагу, развернул и сразу отдёрнул руку – в план заглядывал Зальцман. – Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – неприязненно сказал ему майор.
Данин не слушал, как они, отойдя в сторону, выясняют отношения. Он стоял у окна и смотрел на небо, машинально выискивая взглядом звёздочку Деймоса. И думал о том, сколько лжи нагромоздили вокруг этой истории. Надо понять. Надо обязательно докопаться до правды. Он подошёл к кроватке, в которой, вероятно, когда-то спал. Подушка в голубой наволочке, разрисованной ромашками, была слегка примята. Мать с отцом жили на двух планетах, спокойно перемещались из детской на Марс и обратно, просто ходили из комнаты в комнату. Эту привилегию даровали им те, кто открыл для них сияющие врата в другой мир… «Что же я наделала, Петенька…» Человек, к которому она имела несчастье обратиться, донёс на неё, и скорее всего, как это бывает, из шкурного интереса. Похоже, она поступила так против воли отца, без его разрешения. Отсюда этот груз вины. Конечно, она хотела, как лучше… может, пыталась узнать, что таят в себе формулы – а вдруг это эликсир жизни, лекарство от всех болезней? Так или иначе, она пренебрегла запретом и погубила самое дорогое, что у неё было. Её выследили эти люди… русские агенты. Они, конечно, быстро поняли, как именно можно проникнуть сквозь необыкновенную дверь. Мать не смогла отбиться, и вместе с ней на Марс прорвался чужой. Допустим, отец в это время был здесь и крикнул ей, чтобы она бежала – другим путём, другими вратами, а сам попытался его задержать. Допустим, он нейтрализовал агента и бросился вслед за ней. Тогда почему они разминулись? Какая-то важная мысль пыталась родиться в голове. Он вспомнил: майор показал ему план этой комнаты. Чертёж был достаточно подробным, на нём была даже указана мебель и три двери в противоположной стене. Эти двери не сразу заметишь из-за косо стоящего шкафа… Данин оглянулся. Суходолов как раз дёргал за ручки, но все двери были заперты. Дитрих ходил следом и чем-то возмущался. Если посторонние могли попасть сюда, на Марс, и выйти только вместе с членами его семьи, то русский агент никак не мог вернуться на Землю один. Он не прошёл бы сквозь врата. В таком случае, откуда у русских план комнаты? Внезапно он всё понял. Мать рассказывала, что отец был очень крупным, высоким… невероятно сильным, такого голыми руками не возьмёшь. Агент стрелял в него, когда мать убежала с маленьким Петькой на руках. Он и перетащил его, раненого, обратно на Землю… Данин содрогнулся от душевной боли. Не стоит себя обманывать – его отца, Андрея Ивановича Красина, больше нет, он не выжил, иначе зачем бы русские так долго и упорно искали их с матерью…
