Текст книги "Классициум"
Автор книги: Далия Трускиновская
Соавторы: Леонид Кудрявцев,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Юстина Южная,Вероника Батхен,Игорь Минаков,Андрей Щербак-Жуков,Николай Калиниченко,Иван Наумов,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Капитанша встретила нас в расстегнутом грязном мундире, перемазанная какой-то черной копотью.
– Мне нужен циолколет «Сенаторша Попугаева»! – сразу заявила тетя Маша.
– На каком основании?
– Государственная тайна!
Тетя Маша что-то прошептала на ухо капитанше, и та ахнула.
– Сейчас же, сию минуту! – выкрикнула она. – Только вызову лейтенантшу Шмидт! Как хорошо, что экипаж не отпущен. Сейчас вам подадут переходной рукав!
– Сколько пассажиров может принять корзина?
– Корзина маленькая. Троих или четверых. Это же патрульный циолколет.
– А скорость у него какая?
– Максимальная! Двадцать пять верст!
– По ветру или против ветра?
– По ветру…
– Какое свинство!
Тетя Маша была в таком состоянии, что отпускать ее без присмотра мы побоялись. Генеральша-то генеральша, но вдруг генеральство, ударив ей в голову, произвело там непоправимые разрушения? Из одного лишь милосердия мы полезли вслед за тетей Машей в кривой парусиновый рукав и вывалились из него в корзину «Сенаторши Попугаевой». Там было тесно и плохо. К тому же корзина не имела потолка, и мы сразу оказались на ветру. Уткин первым делом упустил свою шляпу с вуалью и злобно смотрел ей вслед, пока она летела над циолкодромом в сторону леса, чтобы навеки украсить собой елку или березу.
Лейтенантша, запуганная капитаншей, смотрела на тетку с ужасом. Нас она, кажется, и вовсе не видела.
– В погоню! – закричала тетя Маша, придерживая на голове каракулевую шапку.
Заработал винт. «Сенаторша Попугаева» стала медленно отдаляться от «Статской советницы Циолковской», разворачиваясь носом куда-то в сторону Крестовского острова.
– Да за кем гонимся, тетенька? – в ужасе спросили мы.
– За иродами! – ответила она.
Циолколет набирал скорость. Тетя Маша стояла рядом с лейтенантшей Шмидт, одной рукой держалась за канат, другой сжимала бинокль. Корзина опасно раскачивалась. Уткин хорохорился.
– Я всегда геройски переношу качку, – говорил он. – Нужно только правильно сесть, положить оба локтя на стол и стараться ни о чем не думать.
Стола не было. Вообще ничего не было, только закуток, где мы могли сидеть на мешке с песком, прижавшись друг к другу, чтобы нас не задевали матроски и механички. И нам уже было страшно.
Я невольно вспомнила рассказ мистера По «Ангел необъяснимого», в котором главный герой летит по небу, ухватившись за канат, свисающий с корзины воздушного шара. Но тому герою повезло – он, свалившись, влетел в дымоход и оказался в камине своего собственного жилища. А нас что ожидало?
Глядеть вниз мы боялись. Уткин утверждал, что там, внизу, уже не острова, а Черная Речка. Мы не верили. Поверили, когда лейтенантша на приказ тети Маши отвечала:
– Так точно, курс на Выборг.
– К чему? – спросила Дарья Петровна.
– Я их, мазуриков и стрикулистов, выслежу! Я узнаю, где у этих пташек гнездышко! – ответила тетя Маша, хотя на вопросы Дарьи Петровны отвечать не обязательно – она их чаще всего сама себе задает.
Летели мы не меньше часа, ничего не понимая, и оказались над Суздальскими озерами. Тут чуть было не приключилась беда – тетя Маша, перегнувшись через борт, чудом не кувыркнулась вниз головой. Тут блеснул несвойственной мужчинам ловкостью Уткин – экс-капитан схватил тетку за начищенные сапоги и втянул обратно. Но она, кажется, вовсе не заметила этой маленькой неприятности.
– Ишь, в какую глушь забились! – сказала она. – Ну да от меня не уйдешь! Р р разгромлю!
Но на сей раз тетя Маша промахнулась.
Не только она увидела сверху в бинокль гнездо иродов и стрикулистов, но ироды и стрикулисты также увидели «Сенаторшу Попугаеву».
Дарья Петровна завизжала, как самая обыкновенная женщина, когда в полусотне сажен слева от нашего циолколета возникло нелепое сооружение, длинное и зыбкое, похожее не то на сеялку, не то на веялку. Оно состояло из тонких досок и дощечек, на которые были натянуты большие куски холста, управлялось существом в огромных, на пол-лица, очках и в кожаном шлеме, а когда оно подлетело поближе, мы увидели самое страшное, чего и вообразить не могли.
Летун был бородат!
– Это что же такое творится?.. – спросила я, лишившись голоса.
– Это мужчина… – прошептал Уткин. – Черт возьми меня совсем, это мужчина! Это мужчина!
Дальше началось страшное – Уткин принялся срывать с себя шарф, лорнет, медальон, веер, и всё это кидал вниз с сатанинским хохотом.
– Мужчины! – вопил он. – Заберите меня отсюда, мужчины!
Второй бородатый летун поднял в воздух свою машину и оказался справа от нас. Мы невольно поразились его безумству – надо же осмелиться доверить себя сооружению, рядом с которым моя этажерка для книг мистера По выглядит монументальной. Решительно невозможно было понять, как оно держится в воздухе. Если бы оно махало решетчатыми крыльями – другое дело. Но крылья были неподвижны.
– Госпожа Шмидт! Достаньте эту, как ее, мортиру! – приказала тетя Маша.
– У меня нет мортиры!
– Тогда эту, как ее! Канонаду!
– Нет у меня канонады! Вообще ничего нет!
Две воздушные этажерки кружили вокруг «Сенаторши Пугачевой» с непостижимой скоростью. Грянул выстрел, лейтенантша Шмидт съежилась и зажала руками уши.
– Пушку мне, пушку! – ошалев от безнадежности, кричала тетя Маша. – Заряжай, пли!
Летуны обстреливали нас, а мы ничем не могли ответить.
– Надо возвращаться! – воскликнула лейтенантша. – Если они продырявят баллон – мы очень быстро… мы упа… мы уже падаем!..
– Это бунт! – наконец поняла тетя Маша.
– Это революция! – обрадовался Уткин. – Попили вы нашей кровушки! Бабы, бабы, бабы!
Мы с Дарьей Петровной присели на корточки, чтобы ничего не видеть и не слышать.
– У них там целый воздушный флот, – сказала тетя Маша, от горя сев прямо на пол. – Они его держат на болотах! Они нашли способ летать без баллонов! Ходили же слухи в министерстве! Ходили! Но пресекались!
– Надо запомнить место и вернуться сюда на «Циолковской», с солдатками и артиллеристками, – ответила я. – А этажерки – сжечь!
– Они перелетят в другое место! Это же бунтовщики, хуже Пугачева! Медам, это начало конца… – пробормотала тетя Маша. – Они вырвались на свободу и уже летают! А дальше что будет?!
Уткин прыгал в корзине, размахивал руками и старался, чтобы летуны его заметили и поняли.
Дырявая «Сенаторша Попугаева» медленно разворачивалась. Она теряла высоту. Как ни торопились механички и матроски, но быстрее лететь она уже не могла, и довольно скоро мы снизились настолько, что могли срывать ветки с деревьев. Все мешки с песком были уже выкинуты, оставалось терпеть и надеяться, что мы не свалимся в воду.
Летуны пропали.
Уткин тихо плакал – наверно, от радости.
Когда корзина уже потащилась по земле, он выскочил и побежал обратно – туда, где тетя Маша обнаружила гнездо крылатых иродов.
– Изменщик! Предатель! – кричали мы вслед, но он ни разу не обернулся.
В город мы возвращались на крестьянской телеге. Лейтенантша осталась при «Сенаторше Попугаевой», а с нами отправилась, чтобы доложить о катастрофе, прапорщица.
– Безумство, чистое безумство! Они сделали детскую игрушку величиной с дом! Но какая от этих игрушек может быть польза?! – возмущалась тетя Маша. – Сплошной разврат! Они поднимают хорошо коли пять пудов! Они не поднимут даже второго летуна! Да, я допускаю, они продвигаются вперед с приличной скоростью! Но что в них есть, кроме скорости? Циолколет несет до тысячи пудов груза! Это нужная во всяком государственном хозяйстве вещь! А эти этажерки из досочек? К чему?!
Дарья Петровна оскорбленно взглянула на тетю Машу, как будто генеральша ее только что обокрала.
– И циолколет может лететь без остановок без всякого керосина чуть ли не до Австралии! Отличное, надежное средство! Почти никакого риска! – продолжала выкликать тетя Маша. – Если поставить на него не паровозный мотор, а большой мотор от автомобиля, оно станет идеальным! Двадцать верст в час! Какого еще рожна?! Только извращенное мужское воображение могло выдумать такую нелепицу! И как теперь их прикажете ловить? Если им не нужны причальные мачты? Если они могут спрятаться в любом лесу?.. Мы упустили время! Сейчас они только учатся летать, но скоро построят военные этажерки! И это начало конца, закат великой эры, медам!.. Если они додумались, что по циолколетам можно стрелять… Нет, нет, сейчас же в министерство! Общая мобилизация! По законам военного времени!
Мы ее уже не слушали. Не знаю, как Дарья Петровна с ее демонизмом, а я думала о бородатом летуне в очках. Чтобы летать на этажерке, нужна совершенно не мужская смелость – где же он такой смелости набрался? И чтобы изготовить эти летательные аппараты, нужна смекалка – откуда она у мужчин? Чтобы обстрелять циолколет, требуется нахальство… а где вы, позвольте спросить, видели в наше время нахального мужчину?!
Эх, думала я, эх… мир переворачивается вверх дном, дивизии летунов скоро появятся в небе, а подлец Степка наверняка уже лежит в объятиях денщихи!
Домой я вернулась только утром. Еще с лестницы услышала Степкин голос. Горничный что-то выкрикивал, а что – не разобрать.
Я вошла в гостиную и ахнула. Любимый мой диван стоял ободранный, из него торчали пружины и морская трава, а возле расхаживал на четвереньках обойщик, примеряя полосатенькую материйку, от которой всякого бы стошнило: желтую с зеленым и лиловым.
– Степка!..
– Да что я поделать могу!.. – взрыдал Степка и стал дергать себя за воротничок с бантиком. – Коли они требуют! И требуют, и требуют! И полосатый диван им подавай! А я на них тружусь, как бешеная собака, дня и ночи не знаю, а они всё требуют, всё требуют… вот… для них только ем!..
Он показал мне миску, которую прятал за спиной. В миске было какое-то сомнительное содержимое.
– Что это?
– Соя! И ем ее, и ем, а они велят – ешь еще…
– За диван вычту из жалованья, – сказала я. – Отчего бы тебе не вышвырнуть за окно крахмальную дрянь?
– Я не могу, – жалостно ответил Степка.
Все психиатры знают, что для нервных и слабосильных людей некоторые страдания, несмотря на всю мучительность их, становятся необходимыми. И не променяют они эту сладкую муку на здоровое спокойствие – ни за что на свете. Я поняла – Степка будет слабеть всё больше и больше в этой борьбе, а воротник с желтым бантиком – укрепляться и властвовать.
– Ужас и рок шествовали по свету во все века, – сказала я. Мистер По, как всегда, оказался прав.
Я села на стул и горько вздохнула.
– Неужели всё кончено? – спросила я себя. – Ах, что поделаешь. Таков он и есть, кошмар российской действительности.
В открытое окно доносился тоненький голосок единственной на весь квартал бабы-прачки:
– Во вчерашнем лесу-у.
Летуну-у отдалась…
И от этого на душе было еще печальнее.
Максим Горький. Колокол ничтожных
(Автор: Николай Калиниченко)
Пешков Алексей Максимович (1868–1934).Родился в Нижнем Новгороде в семье управляющего Астраханским Пароходством Максима Савватьевича Пешкова. В тринадцать лет устроился дек-юнгой на нефтеналивную шхуну «Зороастр», где дослужился до матроса первой статьи. После чего некоторое время работал на прогулочном дирижабле «Цесаревна Ольга» в том же звании. В 1884 году поступил в Казанский университет на медицинский факультет. По окончании вуза вернулся в речной флот в должности судового врача. Благодаря связям отца, ставшего к тому времени совладельцем пароходной компании Колчина, а также заслугам в борьбе с речным пиратством, был жалован званием мичмана и переведен на первый волжский атомоход «Пересвет».
Алексей Максимович всерьез увлекался биологией, вел довольно оживленную переписку с ведущими учеными в Санкт-Петербурге и Москве. Эти письма, к несчастью, не сохранились. Однако лауреат Нобелевской премии, доктор наук профессор Преображенский не раз упоминал «бойкого волжанина» и хвалил его за исследование, посвященное изменению формы плавников Silurus glanis (сома обыкновенного), спровоцированному образованием русловых водохранилищ на Большой Волге.
Предложенная вниманию читателя рукопись найдена на борту покинутого транспортного модуля на орбите Венеры. Часть текста была серьезно повреждена и восстановлению не подлежит.
Глава 1Разделенный
Слияние двух рек. Лоб высокого холма. Крепость. В небе над башнями облака. Невозможно прекрасные, белые и сдобные, точно калачи. Я бегу вниз, к реке. Мимо палисадов, мимо псов и кур, кустов сирени и будки городового. Я спешу, но на моем пути, прямо посреди улицы, лежит мертвая лошадь. Не выдержала груза и пала. Остановилось большое сердце. Купец не поспевает с товаром на баржу. Ходит вокруг, матерится и вдруг с размаху бьет ногой остывающий лошадиный бок. Бьет колокол…
Откуда взялась эта давняя картина? Зачем всколыхнулся в памяти после стольких лет вольный речной разлив?
* * *
Мы стояли на скальном уступе. За спиной постепенно теряли форму дорожные купели. Приемная площадка безмолвно впитывала отработку. Где-то над нами, в блеклой желтизне чужих небес истаивала невидимая струна надзвездного тракта [6]6
Здесь и далее примечания публикатора. Предложенный вашему вниманию текст содержит как достоверные факты, так и явный вымысел. Действие повести относится ко второй половине ХХ века. В то же время автор утверждает, что попал на Марс при помощи квантового транспортера. Между тем устойчивый квантовый канал с Красной планетой был установлен только в XXI веке
[Закрыть].
Впереди, насколько хватало глаз, раскинулась марсианская равнина. Черные линии каналов, темно-зеленые полосы бедной растительности. И дальше везде: от подножия квантовой лестницы до туманной громады неведомого горного массива на горизонте – царство пыли и камня.
[Под нами – Равнина ветров. Впереди на северо-востоке вулкан Олимп. Лагерь экспедиции АН на два часа, в десяти километрах от площадки транспортера] – это Вахлак, уловив в моих выделениях невысказанный вопрос, снабдил напарника полезной информацией. Помесь йоркширского терьера и кавказской овчарки, мой компаньон возводит свою родословную к первым космопсам. Сейчас на орбите Земли вырос целый собачий город, и никто не смеется, представив рядом могучего поводыря отар и юркого смелого песика, способного атаковать лисицу в ее собственной норе. Невесомость скрадывает разницу в комплекции. Вахлак взял лучшее от обеих пород, а после стимуляции гипофиза по методу Преображенского – Моро стал сверхсобакой-эскортером, незаменимым помощником путешественника.
В прошлой жизни у меня собаки не было. Слишком хлопотное дело. Как-то гостил у Антона Чехова, ходил с ним на охоту. Видел, как он со своими борзыми общается. Тома и Лама – ласковые суки – льнули к рукам хозяина, точно выпрашивали родительской ласки. Такая между ними была любовь, такая привязанность, что я невольно ощутил себя лишним.
У меня две памяти. Так уж случилось. Когда я очнулся в Московском Институте Мозга и начал собирать воедино то, что некогда составляло мою личность, эта вторая явь вонзилась в душу, точно стрела разбойника Робина Гуда, и расщепила мой мир пополам.
Я окончил свои дни первым помощником капитана на прогулочном экоботе «Пересвет» верхневолжского атомоходства. Всю жизнь питал слабость к естественным дисциплинам, в особенности биологии, и потому завещал свое тело науке. Жил одиноко, детей не имел и скончался на работе в результате спазма сердечной мышцы. Через четверть века эмигрант из Франции, блестящий ученый Артур Доуэль воссоздал мое тело и разбудил сохраненный мозг от посмертного сна [7]7
Эту информацию проверить невозможно. Данные о работе известного врача-ресуректолога Артура Доуэля в период с 1940 по 1980 годы были утрачены во время знаменитого Московского пожара 19 августа 1991 года.
[Закрыть].
Эти воспоминания и по сей день живы во мне. Волжская гладь в ажурных кокошниках мостов, резвый бег изящных лодок и степенная поступь больших кораблей. Золотые линии пляжей и беспечные купальщики в полосатых костюмах. Апельсиновый сироп вечернего неба рассекает одинокий дирижабль. Лучи заходящего солнца касаются натянутых боков баллона, гладят гондолу и вдруг вспыхивают невиданным габаритным огнем на золоченом гербе. Мгновение, и в ответном салюте полыхают маковки городских церквей.
Помнится, тогда в моде были «дедалы» – аппараты искусственных крыльев. Молодые люди взбирались на быки Канавинского моста и бросались вниз, точно стаи золотистых ангелов. Дамы в пышных шляпах в притворном ужасе прикрывали рот вышитыми перчатками. Водители электромобилей весело давили клаксон. Задорно матерились извозчики всех мастей. В пряном дыму балканских папирос, в пузырьках шампанского и вечерних фейерверках, стремящихся перещеголять ровный свет Вифлеемской звезды, уходила от нас старая эпоха. Единовластие сменилось избирательным собранием и позднее социалистическим советом. Не безоблачно, но почти бескровно. Россия едва замешкалась на стыке веков и вновь устремилась вперед, следуя своей необычной судьбе. Это было… но было и другое. В часы позорного малодушия я стараюсь не заглядывать в темную комнату, полную смутных и страшных образов: ранняя смерть родителей, нищета, лишения и невзгоды босяцкой жизни. Горящий Петербург, окровавленная Москва, братоубийство, злоба. Угрюмый непокой народной стихии. И всё же в этом скольжении по краю бездны гостило в моей душе небывалое яркое счастье. Ни с чем не сравнимое удовольствие творчества, жизнь, полная странствий, и еще он… мой сын, мой золотой мальчик. Максим, Максимушка…
[Здесь нужно включить воздух] – верный Вахлак разрушил порочную цепь фантазмов. «Включить воздух» – значит активировать генераторы кислорода. При воскрешении это обновление добавили в мое новое тело в виде одноклеточной биоматрицы, прикрепленной к трахее. Для того чтобы клетки обогатителя начали делиться, нужно проглотить пилюлю с катализатором. Что я и сделал. Через несколько минут мои несчастные легкие вновь наполнились долгожданным воздухом. Прав был товарищ Ленин: «Важнейшей из наук для нас является – микробиология!»
Мы медленно шли вдоль уступа. Дорога, выстланная фитолитом, мягко пружинила под ногами. Этот прочный материал с высоким коэффициентом трения предназначался для горных троп. Очевидно, по дороге предполагалось перемещать сверхтяжелые грузы.
До равнины оставалось каких-нибудь сто метров спуска, когда Вахлак неожиданно замер. Пес водил лобастой головой из стороны в сторону, пытаясь уловить в разреженном воздухе тень насторожившего его запаха.
[Что случилось?] – сигнализировал я, и тут же получил ответ.
[Мы не одни]
Я принялся вглядываться в равнину и вдруг заметил застывших в отдалении всадников. Расстояние было велико, деталей не разглядеть. Было ясно, что наблюдатели очень высоки ростом, а их скакуны сильно отличаются от обычных лошадей.
[Это аборигены?] – заинтересовался я. – [Они враждебны?]
[Просто смотрят] – Вахлак издал низкое долгое ворчание. – [Странный запах]
[Идем дальше] – я, как ни в чем не бывало, двинулся вниз по тропе.
Странствия по Бессарабии научили меня не выказывать страха. Среди молдавских родов, землями которых я проходил, попадались разные люди. Не все из них были расположены к незнакомцам. Полудикие, гордые, ярые до расправы – они могли наброситься на странника в любой момент. Показать слабость значило стать добычей.
Всю дорогу до лагеря АН мы ощущали присутствие наблюдателей. Они неотрывно следовали за нами, однако так и не приблизились. Я был очень рад этому. Оружия у нас не было.
* * *
– Моя фамилия Гумилев, Лев Николаевич. А вы, стало быть, Пешков… Алексей Максимович. Репатриант первичным воскрешением, – начальник экспедиции внимательно, даже чересчур внимательно, разглядывал меня. На мгновение мне почудилось, что вот сейчас он вспомнит. Тщетно. В этом мире мы были незнакомы. – Вы служили на флоте. Отчего не вернулись?
– Не смог, – честно ответил я. – Всё как-то… изменилось.
– Понимаю, – он возвратил мне документы. – Значит, вы и есть обещанный морализатор?
– Верно.
Жизнь после смерти – что может быть заманчивее? Веками люди грезили этой мечтой. И вот она воплощена в реальность. Воскрешение как сумма передовых технологий. Даже не прорыв. Просто очередное качественное усовершенствование. Ты умер, а потом воскрес. Всё просто. Нет, не всё.
Приступив к систематическому оживлению мертвых тканей и реабилитации сознания репатриантов, ученые столкнулись с побочным эффектом, названным танатофилическим психозом. Одни воскрешенные после прохождения курса восстановления легко вливались в современное общество, другие – замыкались в себе, становились неуправляемыми и опасными. Рецидив мог наступить не сразу, и выявить неблагонадежного репатрианта было практически невозможно. Для разрешения особенно сложных ситуаций, связанных с психозами репатриантов, на базе Института Мозга создали службу морализаторов.
* * *
– Морализатор? А вы уверены, друг мой? – Месье Доуэль, могучий, седовласый, совсем не старый еще мужчина, больше похожий на атлета, чем на ученого, опустился рядом со мной на край садового куба. Эти внушительные сооружения возвышались теперь по всей Москве, точно зеленые шестигранные мамонты. Внутри – генератор земного тяготения, снаружи – симпатичный скверик. Скамейки и фонтаны. Студенты любили играть в «перевертыша», собирались большими компаниями на краю одной из граней. Тогда куб начинал вращаться вокруг гравитационного центра. Вся затея сводилась к тому, чтобы в момент перехода, когда машина снижала уровень притяжения, оттолкнуться от грани и зависнуть в сиропе неопределенности между небом и землей.
Мне же доставляло удовольствие смотреть на то, как исходят полдневным жаром сретенские крыши. Где-то там, на юго-западе, за вычурной лепниной доходных домов, скрывалась исхоженная лебедями ванна Патриаршего пруда. В переулках под крылом Вознесенского храма дремал причудливый особняк, плод фантазии гениального немца Шехтеля. Мой дом, в котором я никогда не был.
– Вы не хотите возвращаться на флот, – продолжал между тем Доуэль. – Это я могу понять. Но ваша призрачная память дает вам шанс стать писателем. Истории о Бессарабии, что вы рассказывали мне, поистине прекрасны. Докажите свое право, и может быть, ученые всерьез задумаются над теорией параллельных миров.
– Писатель не может жить только воспоминаниями. Он должен держать руку на пульсе эпохи. Возмужать на этой почве.
– Но вот взгляните на Тома Вулфа. Он не сдался. Отправился на Марс, а когда вернулся, написал «О скитаниях вечных и о Земле». Вы не читали? Напрасно. Внушительная вещь!
– Может, всё дело в Марсе? – Сказать, что мне хотелось взяться за перо – значит, ничего не сказать. Но что-то не пускало, одергивало. Рано.
– Может, и так, – Доуэль мечтательно улыбнулся, огладил серебристую бороду. – Надо будет махнуть туда на выходные. Говорят, под горой Олимп устроили базу ученые АН и уже видели туземцев!
* * *
Гумилев младший был очень похож на отца. Та же странная каплевидная голова, высокий лоб, уголки глаз опущены вниз. Брови широкие, пышные, вдруг обрываются, не достигая переносицы, словно там прикорнула невидимая звезда. Большой прямой нос с мощными ноздрями, узкие скулы, тонкие губы (это от матери) и маленький, слегка раздвоенный подбородок.
– Скажите… э… Лев Николаевич, ваш отец, он… – Мне вдруг стало неловко, словно я гимназист, скрывающий от родителей низкую оценку. Этнограф, напротив, оживился.
– Вы знаете папу? Отчего же я вас не помню?
– Знал… в прошлой жизни, – что тут скажешь? И в самом деле, знал.
– Он не вылезает со своей любимой Венеры, – мужчина улыбнулся, махнул рукой.
– А стихи? Как со стихами?
– Пишет постоянно. Последний сборник «Самум» имел большой успех. На презентации кого только не было.
Я вспомнил страшные годы, когда приходилось спасать от ненасытного Зверя то немногое, что еще сохранилось от старой русской интеллигенции. В двадцать первом мне самому пришлось уехать в Италию, и я не сумел ничего сделать для Гумилева-старшего. Его бросили в застенок, потом вывезли куда-то на окраину Петербурга и расстреляли. Глупо, бессмысленно, безвозвратно. Николая многие не любили, считали выскочкой, прожектером, и всё же… такой талант. Здесь же ничего этого не случилось, но мне всё равно было как-то неспокойно.
– Что ж, прошу, – Лев Николаевич сделал приглашающий жест. – Подключайтесь к солидарности. У нас здесь, конечно, не Земля, но кое-что предложить можем.
* * *
Когда я впервые подключился к солидарности, то подумал, что помутился рассудком. В воздухе передо мной появилась надпись «Контакт с солидарностью отлажен. Желаете войти?». Я удивленно кивнул. «Хотите подключить все сервисы для ознакомления?» Я снова согласился. В тот же миг симпатичный тенистый парк близ Крымского моста, где я коротал часы перед осмотром у Доуэля, преобразился, словно по волшебству. Каждое дерево, каждая травинка превратились в праздничные шутихи. Едва я обращал внимание на какой-либо предмет, как он взрывался фейерверком полезных сведений. Пустые дорожки и аллеи заполонили невесть откуда пришедшие люди. Вот полупрозрачный киргиз в национальном костюме с интересом изучает вычурную архитектуру фонтана. Сквозь него, словно не замечая, проходит высокий седой чабан в бурке и папахе. Группа школьниц спускается прямо с неба и как ни в чем не бывало отправляется в сторону набережной Москвы-реки. Да и сам небесный свод стал куда информативнее. Легкие облака рассказывали о степени собственной влажности и вероятности вечерней грозы. Прямо под ними развернулись причудливой светящейся паутиной хитросплетения линий воздушного транспорта. В синеве летних небес проступил рисунок созвездий с названиями и комментариями. И еще был звук, а точнее, какофония звуков: голосов, сообщений и музыки. Моя несчастная голова готова была расколоться от неудержимого потока информации. Положение спас изящный юноша в кремовой тройке и щегольской широкополой шляпе. Он возник рядом со мной точно по волшебству и одним движением руки прекратил творящуюся вокруг вакханалию. Юноша назвался Зиновием и сообщил, что он мой гид и помощник в мире солидарности.
Оказалось, что пока мы с командой катали праздных гуляк по матушке Волге, одесский ученый Исаак Азимов разрабатывал небывалую систему передачи зрительной информации. Занимаясь лечением неврозов при помощи электрического тока и ультрафиолетового облучения, он обнаружил странный феномен, названный впоследствии лучевой иллюзией, или Мнемонической Трансформой Азимова (МТА). Суть открытия заключалась в том, что при определенных условиях картины, транслируемые органами чувств в наш мозг, можно перехватывать, записывать и даже корректировать. Бурное развитие науки в сороковые годы позволило вырастить из этого необычного открытия нечто совершенно потрясающее. Теперь солидарность настолько развитая система, что в ней можно существовать непрерывно. Вся наша огромная страна связана сетью усилителей и трансляторов, накладывающих на реальный мир удивительную пелену информации. При помощи солидарности можно смотреть открытые спектакли – это когда актеры играют на местности – или мнемооперы, собранные режиссером коллажи грез. Находясь в Новосибирске, можно посещать школу в Москве и просто путешествовать по всей нашей необъятной родине. Так я побывал на Сахалине, Камчатке, точно шекспировский призрак прошелся берегом Байкала. Одно из очевидных и наиболее важных преимуществ солидарности в том, что она фактически отменяет время суток. Гуляя ночью по горам или оказываясь в тумане, достаточно переключиться на солидарность, чтобы визуально перенестись в ясный полдень. Эта возможность позволяет экономить огромное количество энергии. Ведь проблема освещения отпадает сама собой. При помощи личных трансляторов, питающихся от телесного электричества, в солидарности можно обмениваться информацией и вести диалог, находясь под водой или в космосе. Так мы, кстати, общаемся и с Вахлаком.
А вот мой учитель Зиновий был уже продуктом синтеза советских и британских технологий. При помощи вычислительной машины Бебиджа удалось создавать обучающиеся лучевые химеры, к которым и принадлежал мой изящный проводник.
* * *
Солидарность марсианской базы Академии Наук выглядела куда проще перегруженных информацией земных ландшафтов. Над полевыми лабораториями столовой и жилыми блоками всплыли соответствующие вывески. Появился стандартный сервис полдневной имитации, возникло предложение посетить библиотеку, имаджинариум, спортивную площадку.
– Уже темнеет, – Гумилев указал на один из жилых блоков. – Занимайте свободную койку – с утра приступите к поискам. Ужин будет через два часа.
– Мы начнем немедленно. Мне только нужно получить ландшафтные слепки и данные пеших экспедиций.
– Дело, конечно, ваше, – нахмурился этнограф. – Однако здесь не Земля. Солидарность есть только на территории лагеря. Неужто вы хотите идти ночью?
Люди нового времени отличаются прекраснодушием и удивительной беспечностью. Их мир стал слишком удобен и безопасен. На Земле это не так бросается в глаза, но здесь, далеко от родины, порок современности был виден очень хорошо.
– Боюсь, времени на отдых у нас нет. Скажите, когда он ушел?
– Примерно три часа назад, – руководитель экспедиции был явно смущен моим напором. – Датчик состояния показывает, что он жив и в сознании.
– Вы пытались отыскать его со спутника?
– Здесь слишком мало сателлитов, – Гумилев развел руками. – Сигнал очень слабый. Всё, что нам известно, – направление. Юг – юго-запад.
– Сектор немалый.
– Верно. У нас нет возможности отыскать его своими силами. Нам нужен специалист, который разбирается в психологии репатриантов.
– Какого он года?
– Девяносто пятого. Вот данные, – Гумилев принял конверт из рук миловидной химеры и протянул его мне через солидарность. От моего прикосновения лучевой архив утратил первоначальную форму и тут же сгустился в виде информационной записки. Изображение немедленно настроилось на мое зрение. Читать стало легче.
«Старицын Казимир Ильич» – поляк? Хотя нет. В те годы, помню, была мода на всё польское. Благодаря усилиям блестящего дипломата Столыпина, наши западнославянские братья из Холмщины только что вступили в состав империи и отказались от мрачной католической схизмы. Это событие вызвало большое воодушевление в народе. А вот Старицын – распространенная волжская фамилия. Помню, была у речников такая присказка: «По отцу Затонов, по матери Старицын». Неужто земляк?
– Что насчет изображений? Статограммы, записи в солидарности?
– Отсутствуют.
– То есть как?
– Он всё уничтожил. И еще оставил странную записку. Всего два слова: «их нет».
– Как насчет личных вещей?
– Есть турборатор, на котором он часто ездит. Здесь на равнине идеальные условия для таких аппаратов.
– Можно взглянуть?
В небольшом ангаре приютилась продолговатая сплюснутая сигара надземного мобиля. Скользящий транспорт был не слишком распространен в Советском Альянсе. Ведь прокладка трасс означает нарушение природных ландшафтов, вырубку деревьев, снос домов. Граждане предпочитали флаеры и пассажирские дирижабли. Большие расстояния помогали преодолеть скоростные стратосферные лифты. Так я, узнав о проблеме с марсианским репатриантом, за считаные минуты преодолел расстояние от Москвы до Кольского полуострова. Там располагался квантовый транспортер Гарина, плод титанического труда советских ученых. Час ушел на подготовку – дегазацию, инъекции, краткий инструктаж, погружение в купели. И вот мы на Марсе.
