Текст книги "Классициум"
Автор книги: Далия Трускиновская
Соавторы: Леонид Кудрявцев,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Юстина Южная,Вероника Батхен,Игорь Минаков,Андрей Щербак-Жуков,Николай Калиниченко,Иван Наумов,Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
В то время мне стало окончательно ясно, что отныне моя судьба связана с красной планетой. Я должен отыскать истинных марселин, чего бы это ни стоило. Сеть гостиниц, доставшаяся в наследство от отца и управляемая опытными приказчиками, приносила неплохой доход, позволяя мне вести вольную жизнь rentier и выбирать занятие по вкусу. Я завершил обучение в Массачусетском институте и переехал в Нью-Йорк, где начал посещать в тамошнем университете лекции ведущих специалистов по звездоплаванию. К этому добавилось углубленное изучение марсианского языка и его диалектов (была уже установлена надежная связь между планетами, а на Марсе открылось земное посольство). Оглядываясь на тот период, я вижу его разделенным на просторный свет и узкую тень: свет относится к радости нового познания, тень – к самоистязанию мечтой, которая не становилась ближе от моих прилежных усилий. Знакомый со мной читатель легко себе представит, как усердно, в пыльную жару, я высматривал марселин среди девочек, играющих в Центральном Парке, и как мне были отвратительны те из них, кто, казалось, лучше всех походил на моих инопланетных фей. Гибельный упадок душевных сил привел меня в санаторию на полтора года; потом я вернулся к работе, но вскоре опять занемог.
Выздоровление могла обещать деятельная жизнь в провинции. Любимый мой врач, очаровательный циник с гладко выбритым черепом, осведомленный о моих профессиональных интересах, посоветовал отправиться в южные штаты, где прямо сейчас разворачивалось бурное строительство: возводились ракетодромы, измерительные пункты и станции космической связи. Он познакомил меня со своим братом, который был известным астробиологом и собирался устроить исследовательскую базу в пустыне Мохаве (по его мнению, это гиблое жаркое место соответствовало марсианской равнине в летний период). Я был прикомандирован к экспедиции в качестве «специалиста по связи» и время от времени делил с двумя молодыми аспирантами и старым механиком пухлявые прелести нашей «специалистки по питанию», которую, к моей радости, вскоре услали восвояси. Полгода мы изнывали от жары и скуки, занимаясь поисками микроорганизмов, таящихся под камнями от убийственного солнца, и всё, что могу сказать об этой «марсианской каторге» (как шутливо выразился один из астробиологов): нигде и никогда мне не приходилось чувствовать себя более отчужденным от своего «я».
Читатель узнает с сожалением, что вскоре по возвращении в цивилизованный мир мне снова пришлось бороться с меланхолией и невыносимым томлением. И тогда в смутном порыве вдохновения я решился на автомобильное путешествие во Флориду, надеясь снять симпатичный домик в пригороде Орландо и наблюдать по заре, как стартуют в алеющее небо серебристые сигары ракет. Господа присяжные заседатели, вы можете подумать, что уже тогда я вынашивал план легально или нелегально проникнуть на борт космического корабля, но нет! – в то время я не был готов к межпланетному перелету ни морально, ни физически. Я был наслышан, в каких невыносимых условиях приходится жить первым колонистам, как труден полет, как тяжела адаптация. Меня страшила мысль, что ежели я доберусь до Марса, то слягу от высотной болезни или песчаной горячки – находясь в шаге от цели, я так и не увижу моих чарующих марселин!
И я поехал. Не буду описывать свой нудный извилистый путь из штата в штат – этот рассказ ничего существенного не добавит к моей исповеди. Скажу только, что сотни верст, десятки мотелей и бензозаправок промелькнули мимо, как будто в полусне, а внезапным пробуждением стала вынырнувшая из-за зеленых холмов тарелка телескопической антенны, которую я совсем не ожидал увидеть у богом забытого Рамздэля. Я остановил машину, вылез и в состоянии странной завороженности сделал несколько шагов по шоссе в направлении тарелки. Мне вдруг вспомнилась картинка, с помощью которой милый непосредственный Paul проиллюстрировал мою популярную статью в «Science and Invention» – условный земной глобус, маленькая антенка, воткнутая в него где-то в районе Денвера, концентрические окружности, должные обозначать радиотрансляцию. А в верхнем левом углу он изобразил маленький диск Марса, испещренный линиями каналов. Решение всех проблем находилось у меня перед глазами, но до чего же я был слеп! Только со смехом, а не иначе, можно вспоминать, как за своими изнурительными штудиями и эмоциональными перепадами я забыл, кем стал в массачусетском Кембридже, а ведь моя профессия давала мне ключ к внешним мирам и главное – возможность обретения контакта с истинными марселинами.
Я вернулся в машину и на медленной скорости въехал в Рамздэль, ища гостиницу. Это был обычный юго-восточный городок – старые дома в колониальном стиле, стриженые газоны, ратуша с башенными часами. На повороте в гостиницу с лепным фасадом, которая называлась причудливо «Привалом Зачарованных Охотников», я едва не раздавил навязчивую беспородную собаку (из тех, что устраивают засады автомобилям). Чертыхнулся, но осмотрелся внимательно и сразу нашел место для парковки – под удобным навесом. Меня встретил седой горбатый негр в старомодной ливрее. Он положил в тачку мои чемоданы и медленно покатил их в холл. Холл был пуст, если не считать парочки старых дам при священнике. В отельной конторе лысый помятый служащий предложил мне на выбор десяток номеров. Я выбрал одиночный с видом на площадь и тут же поинтересовался, откуда в Рамздэле антенна космической связи. Вопреки ожиданиям служащий оказался словоохотливым и поведал, что достопримечательная тарелка находится в частной собственности у местной героини по имени Долорес Гейз. Ее отец сделал состояние на патентах в радиотехнике, а мать была истовой суфражисткой и воспитала дочь в любви к точным наукам. Вместо того чтобы (как полагается правильной американской девушке на выданье) получать старосветское образование, увлекаться платьями, побрякушками, музицировать и готовиться к встрече с будущим мужем, непоседливая Долорес уехала в технический колледж, а вернулась самодовольным инженером. На деньги отца и с благословения своей вздорной матушки за два года она построила эту тарелку. Бессмысленность затеи была очевидна всем обитателям Рамздэля, и мало кто сомневался, что семейство Гейз скоро пойдет по миру. Но тут грянул «марсианский бум», и тарелка Долорес (так называли антенну в Рамздэле) оказалась необычайно востребованной: посыпались заказы из университетов и космических корпораций на сеансы связи с космическими ракетами и планетарными базами; в Рамздэль стали наезжать ученые с мировым именем, а иногда здесь можно было встретить живого звездоплавателя и взять у него автограф! «Привал Зачарованных Охотников» тоже не остался внакладе, и теперь к Долорес здесь относятся с большим почтением. Признаюсь, читатель, что и меня несколько шокировал такой простой уверенный подход неведомой Гейз (хотя имя ее отца я, вроде бы, слышал ранее): привычным казалось, что дальняя космическая связь – это государственное дело, находящееся под строгим надзором военного ведомства; здесь нет места озорству и самопалу. Но тарелка Долорес существовала, и уже этим разрушала прочные стереотипы.
Оставив вещи в номере, я пешим ходом отправился к антенне. Был теплый весенний денек, живое жужжание насекомых наполняло воздух, пахло цветущими каштанами. Я не осведомился о возрасте Долорес Гейз и по дороге мне представлялось, что я встречу дородную старую деву с суровым мужеподобным лицом, на котором навеки застыла презрительная гримаса, характерная для профессуры технических университетов. Поэтому, завидев молодую загорелую рыжеватую женщину в просторной клетчатой рубахе и в синих ковбойских панталонах, возившуюся с ведром и шваброй на пороге аппаратной пристройки, я вообразил, что передо мной рядовая домохозяйка (нанявшаяся на сезон в надежде встретить заезжего очкастого рыцаря науки). Но тут женщина остановилась, выпрямилась, сняла с рук и небрежно отбросила желтые резиновые перчатки, после чего ленивым движением опытного курильщика извлекла из нагрудного кармана папиросу «Дромадер» и требовательно посмотрела на меня, явно выжидая, что я помогу ей с огнем. Я развел руками, показывая, что не имею дурной привычки. Она поморщилась уголком тонкогубого рта и сказала: «Долорес Гейз. А вы, позвольте, кто?» Так состоялось наше знакомство, которое через два месяца вылилось в мою первую и последнюю женитьбу.
Здесь надобно сообщить моему благосклонному читателю: я был и еще остался, невзирая на все бедствия и болезнь, исключительным красавцем, со сдержанными движениями, с мягкими темными волосами и с привлекательной осанкой большого тела. Я отлично знал, что мне стоит только щелкнуть пальцами, чтобы получить любую взрослую особу, избранную мной; я даже привык не оказывать женщинам слишком много внимания, опасаясь того, что та или другая плюхнется, как перезрелый плод, ко мне на сдвинутые колени. Не могу сказать уверенно (время крадет необязательные воспоминания), что я сразу решил воспользоваться моей поразительной, хотя и несколько брутальной, мужской красотой, чтобы вовлечь Долорес в паутину моего нового плана; однако уже в те первые минуты я по чистому наитию попытался произвести на нее самое выгодное впечатление. Мы разговорились, и я, выдавая ей строго дозированную полуправду, представился частным исследователем, который ищет свободный и неподцензурный канал связи с планетами для сбора материала для монографии. Долорес посетовала на занятость, но тут же с удовольствием согласилась показать мне свою тарелку, аппаратную пристройку и генераторы. При беглом осмотре я убедился, что дела Гейз идут вовсе не так хорошо, как полагал восторженный гостиничный служащий – оборудование было далеко не новым (сказал бы, что купленным на распродаже, но купить на этих ярмарках мещанства радиоаппаратуру, работающую в УКВ диапазоне, пока еще затруднительно); сама антенна (стандартный «Saturn», диаметр зеркала – дюжина сажен) была изготовлена для экономии средств в Чехии; электрогенераторов по мощности было впритык (два из четырех находились в полуразобранном состоянии), и Долорес приходилось покупать электричество у города. Однако я никак не выказал пренебрежения к технической оснащенности – наоборот, всячески расхваливал достижения Гейз и пару раз как бы в порыве восхищения коснулся ее локтя. Тогда же я дал ей несколько советов по аппаратной модернизации и предложил софинансирование. Разумеется, Долорес не могла устоять перед напором обеспеченного красавца с массачусетским дипломом, и почти сразу в качестве ответной любезности пригласила переехать из отеля в ее дом, в гостевую комнату, которая (поразительная удача!) как раз пустовала.
Моя болезнь развивается, я задыхаюсь в пыльном воздухе этой склепоподобной темницы, но я не сдамся. Написал уже два десятка страниц, а ни до чего внятного не договорился. Воспоминания начинают путаться. Долорес. Я познакомился с тобой в конце мая 1947 го года. Или 48 го? Нет, больше не могу сегодня. Легкие жжет, холодный пот струится из пор, голова раскалывается от боли – словом, всё плохо. Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита… Повторяй это имя, наборщик, пока страница не кончится.
Заседание продолжается, господа присяжные заседатели! Как бы то ни было, я решил жениться. Самые разные соображения двигали мной. Мы были близки с Долорес по устремлениям, имели равное образование (по официальной версии, ведь я не стал посвящать ее в подробности своих нью-йоркских изысканий) и достаточно зрелый возраст, чтобы соединить если не сердца, то доходы и члены. Мои старосветские манеры и сдержанный лоск импонировали ей; я же полагал, что ровная жизнь, домашний стол, неспешная работа по специальности и профилактическая однообразность постельной деятельности могли бы помочь мне если не отделаться от порочных позывов, то, по крайней мере, с ними справляться. Нашему сближению еще способствовали длинные вечера, когда мы сидели tête-а tête у динамиков приемника, вслушиваясь в шорохи внешнего космоса, выискивая среди хаоса затейливый писк морзянки или бравые голоса межпланетных капитанов, рапортующих о пройденном пути. Бдения завершались глубокой ночью, а поутру на веранде родового гнезда семейства Гейз я вновь встречал Долорес, расположившуюся в садовом кресле, по-домашнему всклокоченную и в мохнатом халате, изучающую свежий выпуск «Radio Engineering». Можно сказать, мы сроднились, но время от времени (не судите за это строго!) меня охватывало глубокое отвращение, приправленное желанием немедленно смыться из Рамздэля, ведь спелые прелести милой Долорес были столь же далеки от завораживающего идеала истинной марселины, как тусклый мертвый Плутон далек от живого ослепительного Солнца. И только эти периоды, повторявшиеся регулярно, удерживали мою тянущуюся руку или останавливали в гортани слова лживого любовного признания.
Теперь послушайте, что произошло по истечении шести недель нашего знакомства, сопровождаемых незримой, но оттого более мучительной пыткой обостренными чувствами. Не могу поклясться, что, медля с предложением, я не подталкивал Долорес к тому, чтобы она сама проявила известную инициативу. В пространстве между нами уже проскакивали игривые искры. Но и она не торопилась перешагнуть границу, отделяющую необременительный флирт от строгих амурных обязательств. Полагаю, миссис Гейз всё-таки не сумела привить дочери должной раскрепощенности идейной американской суфражистки. И вот однажды, в субботний день, Долорес собралась в университет Шарлотта, на конференцию по космической связи. По пути она планировала заехать в мастерскую Митчеллов и заказать ремонт шестерни угломестного механизма. Таким образом, почти на двое суток я оставался полновластным хозяином тарелки. Меня вдохновил этот отъезд. Уже дважды, прощупывая эфир в направлении Марса, я различил несколько тихих, нарушенных помехами слов, из которых разобрал: «Тума… Соацр… Талцетл…» Мне стоило невероятного усилия, чтобы не вскрикнуть, когда я осознал, что это не случайное порождение радиовихрей, а именно слова на языке песчаных королей. Марс, Солнце, Земля. С них начиналось мое обучение марсианским языкам и диалектам, они же стали позывными мечты. Я не поделился с Долорес своим открытием (к счастью, она совсем не интересовалась языками, с высокомерием истинной американки полагая, что даже Бог говорит по-английски), но сгорая ждал возможности, когда смогу прийти в аппаратную в одиночестве и настроиться на таинственную волну. Отчетливо помню поспешные сборы, хлопки дверей, длинные тени каштанов, кожаный чемодан с трогательными багамскими наклейками, тарахтение двигателя, легкий чисто дружеский поцелуй в щеку. Оставшись на дороге, я поймал себя на том, что слабо, но ритмично помахиваю поднятой рукой. Тут же я выкинул Долорес из головы и чуть ли не бегом отправился в аппаратную, чтобы успеть настроить оборудование и развернуть зеркало антенны перед восходом Марса, который тогда был в оппозиции, давая мне надежду на устойчивую связь. За работой я не заметил, как наступила ночь, пришлось включить подсветку. Я медленно поворачивал верньер приемника, изо всех сил напрягая слух. В какой-то момент я испугался, что не смогу найти нужную волну, что на самом деле три марсианских слова – это галлюцинация, вызванная последними переживаниями. Огненный хаос отчаяния уже поднимался во мне до края, как вдруг черная космическая пустота сказала: «Эллио утара гео Талцетл». Здравствуй и славься, сын Земли!
Прости меня, читатель, но необыкновенно трудно мне выразить с требуемой в исповеди силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания. В один пронзительный миг тьма моей души наполнилась теплым сиянием, в ней расцвела нежная волшебная nova. А из наушников продолжал литься певучий голос истинной марселины – слово за словом, фраза за фразой. Трясущимися руками я схватил чистые листы, приготовленные для заметок, и начал покрывать их корявыми буквами, как будто заново учился писать. Тут же пытался переводить услышанное. И по сей день я до мельчайших подробностей помню это первое послание от моей неугасимой звезды.
Здравствуй и славься, сын Земли!
Да будет крепок твой дом. Да будет свеж твой воздух. Да будет прозрачна твоя вода.
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Мой мир умирает. Но я верю, что жизнь сильнее смерти.
Я ищу тебя, сын Земли. Я прошу тебя о помощи.
Ты великан, сын Земли. У тебя прекрасное лицо, оно подобно Солнцу. Ты сильный, мужественный и добрый. Твои руки – из железа, колени – из камня. От твоего взгляда женщины чувствуют тяжесть под сердцем.
Приди ко мне, сын Земли, наполни водой высохшее русло. И я буду твоей навеки.
Где ты, где ты, где ты, сын Земли?
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Наступила длинная мучительная пауза, потом мелодия голоса истинной марселины зазвучала вновь. Далекая Ло-Лита («Ло» – впервые, «Лита» – свет звезды, Свет-Звезды-Видимой-В Первый-Раз) повторяла свой призыв, свою отчаянную мольбу, и трепет моего пронзенного сердца был ей ответом.
Внезапно мне сильнейшим образом захотелось курить. Я никогда не понимал удовольствия, которое испытывают любители никотинового угара, но в тот момент приземленный и банальный до тошноты ритуал показался необходимым для символического завершения значительного, но не самого главного этапа в жизни – как членовредительская инициация дикаря-подростка на каких-нибудь варварских Каймановых островах. Долорес держала папиросы в доме, и я покинул станцию, пройдя по усыпанной кирпичной крошкой аллее, в жемчужном тумане воплощенного торжества. Я поднялся на веранду, открыл дверь и шагнул в холл первого этажа, совершая эти действия механически, не чувствуя ног и рук. Я не стал включать свет, чтобы не нарушить яркой вольфрамовой вспышкой волшебную грёзу ночи. В осторожном движении я нашел письменный стол Долорес (она любила работать, сидя лицом к окнам веранды), пошарил ладонью в поисках пачки «Дромадер» и наткнулся кончиками пальцев на бумажный лист, оставленный посередине стола явно в расчете на то, чтобы я его заметил. Я замер, подозревая худшее, а потом всё-таки зажег настольную лампу. «Это – признание: я люблю вас», – так начиналось письмо Долорес Гейз. Я прочитал его всего один раз, и во мне вновь всколыхнулось отвращение. Глупая-глупая Долорес своими сентиментальными каракулями сумела-таки испортить мой праздничный вечер и грозилась испортить мне жизнь, поставив условие: или я отвечаю ей взаимностью, или убираюсь к чертовой матери из Рамздэля до ее возвращения. Или-или – никак иначе. В порыве безотчетного гнева я изорвал письмо на мелкие клочки, усыпав ими столешницу. Эта нелепая женщина встала на моем пути к мечте, и, наверное, я убил бы ее, окажись она поблизости в тот роковой час. Я рычал сквозь стиснутые зубы, стонал, закидывая голову. Но потом словно ангел коснулся моего плеча спокойной дружеской рукой, призывая не спешить. И я послушался. Я прогнал гнев и увидел, что всё еще нахожусь у письменного стола. Господа присяжные заседатели, я почуял, что по лицу моему блуждает дьявольская усмешечка. Если я соглашусь на женитьбу, то смогу всласть использовать тарелку Долорес для связи с Ло-Литой, я работал бы в эфире безнадзорно и в самые подходящие часы. Затем, двигаясь как бы на мысленных цыпочках, я вообразил мисс Гейз подругой жизни. Неужели я не смог бы подать ей в постель чашечку кофе? Неужели не смог бы удовлетворить ее плотские желания? Не смог бы стать галантным и даже нежным кавалером? Не смог бы создать иллюзию присутствия второй надежной половины? Зато в награду я получал бы песнь Ло-Литы, несущуюся сквозь ледяную бездну – для меня, только для меня. Внутренний выворотень грезил, и алое солнце решимости поднималось всё выше, разгоняя мрак отчаяния.
Желая избавить бедную Долорес от мук сердечного замирания (и, возможно, предотвратить дорожную катастрофу), я дозвонился до отеля в Шарлотте, где остановились участники конференции, и целый утренний час мы проворковали голубками, обмениваясь пустейшими фразами, почерпнутыми из французских романов. Я даже ощутил некий победный подъем, трепеща и упиваясь властью над роком. А закончив, отправился в город и набрал пряных жирных продуктов. Купил, кроме того, спиртных напитков высокого качества и фруктовый набор. Солнце совершило привычный обход дома. День стал клониться к вечеру. И я, взбодрив себя изрядной порцией джина с тоником, решил сделать доброе дело – подстричь запущенный лужок перед верандой. Я работал прилежно, в облаке сочного травяного аромата, срезая головы опушившимся одуванчикам. Джин и истинные марселины играли у меня в крови, и однажды я чуть не свалился, запнувшись о старый корень. Наконец синий «седан» Долорес выскочил из лиственной тени дорожного поворота, а рядом мчалась вредная приставучая собака. Наступила нежная пауза, а потом скрипнули тормоза, мотор заглох, и Гейз побежала ко мне по скошенной желтеющей на глазах траве.
