Текст книги "Принцесса специй"
Автор книги: Читра Дивакаруни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
А тут, когда приятель предложил мне эти грибы, во мне что-то ёкнуло.
Конечно, я никак этого не показал. К тому времени я мастерски научился скрывать свои чувства. Я понял, что это одна из составляющих обладания силой. Я кинул пакет с грибами в ящик стола, равнодушно поблагодарил, всучил еще денег сверх цены, несмотря на его бурные протесты, и подождал, пока он уйдет. Но как только дверь за ним закрылась, я тут же снова вытащил их. Они лежали, черные и сморщенные, в моей руке, похожие на кусочки старой резины. Я ощутил странное волнение при взгляде на них: появилось чувство, как будто теперь я снова наконец стою перед дверью из одного мира в другой, как тогда, когда умер мой прадед.
…Его дыхание участилось при этом воспоминании. Мое – тоже, от страха перед тем, что могло произойти дальше. Я знала о таких веществах. Мудрейшая рассказывала нам о них тысячу раз. Дочери мои, они покажут вам запрещенное, и это видение разрушит ваш разум.
– Мой друг еще сказал, что вечер для них наиболее подходящее время, но я не мог ждать. Я положил один в рот и прожевал. Ничего более гадкого я не пробовал в своей жизни. Приятель, впрочем, предупредил, что будет не очень вкусно, – но такого я не ожидал: горький – не то слово, чтобы описать эту мерзость. Мне пришлось приложить волевое усилие, чтобы не выплюнуть его.
Затем подождал.
«Максимум 15 минут, – обещал мой приятель, – и тебя вштырит», – но ничего не случилось.
Через полчаса я прожевал еще один гриб – на этот раз его вкус показался менее отвратительным. Со второй попытки все кажется легче. Еще через полчаса я съел еще два.
Ничего.
Я был взбешен, что меня надули как мальчишку. Я пошел в ванную прополоскать рот. Потом собирался позвонить этому другу – теперь уже экс-другу – и убедительно с ним побеседовать. Если он выкажет хоть малейшее нежелание вернуть деньги, я был готов вызвать одного милого джентльмена, чьими услугами пользовался для подобных досадных случаев. Ты шокирована? Я же говорил, что расскажу все как есть. Такова темная сторона жизни сильных мира сего, которой я жил. Ты, должно быть, слишком плохо подумаешь обо мне, но и в этом есть своя привлекательность.
Я отрицательно помотала головой. Я, Тило, знаю более чем достаточно о привлекательности тьмы.
– Я умылся и кинул взгляд на себя в зеркало. И там – нет, не подумай, ничего такого кошмарного, как ты могла бы ожидать, – голова монстра или змеи, вылезающие изо рта. И все-таки это было ужасно.
– Что это было?
– Просто я. Но когда я заглянул себе в глаза, то увидел, что они были мертвы. На меня из отражения смотрели мертвые глаза. Тогда на меня снизошло откровение, что вся моя жизнь была прожита совершенно напрасно.
– Почему напрасно, Равен?
– Потому что с тех пор, как я себя помнил во взрослой жизни, я никого не сделал по-настоящему счастливым и сам не был по-настоящему счастлив.
…Американец, мне очень понятно, что ты имеешь в виду. В озаряющем свете твоих слов я должна переосмыслить и свою собственную жизнь. Я, гордая тем, что выполнила желания стольких людей, могу ли сказать, что сделала их счастливыми? А сама была ли я счастлива?
Равен продолжал:
– Мои глаза показали мне мое сердце, и оно тоже было мертво. Какой смысл тогда продолжать жить в этом теле, которое есть не более чем мешок с экскрементами? Я стал искать что-нибудь, с помощью чего можно с ним покончить. Ничего не нашлось в ванной, поэтому я отправился в кухню за ножом.
По пути живот у меня внезапно свело судорогой. Меня согнуло вдвое от боли и вырвало. Меня рвало, пока ничего не осталось, пока все внутренности, по ощущениям, почти не вывернулись наизнанку. Между приступами тошноты у меня, я помню, мелькали мысли вроде: «Ну и отлично. Не придется убивать себя. Я и так сейчас умру». В какой-то миг я успел подумать: интересно, знал ли мой «друг», что будет такой эффект, и не сделал ли все это преднамеренно? А затем я вырубился.
Очнулся я в госпитале. Моя уборщица нашла меня на следующее утро и вызвала «скорую». Они прочистили мне желудок, хотя на данном этапе это уже вряд ли могло спасти положение. Какая-то часть яда вышла с рвотой, но какая-то часть уже распространилась через кровь по всему организму. Удивительно, как я остался жив, заметили они. Оставалось только усмехнуться на такую иронию судьбы. Они держали меня под пристальным наблюдением.
Меня поочередно кидало то в жар, то в дикий озноб. Мои ладони были липкими от пота, а в горле сухость, как от песка. Это было самое худшее. Я не мог ничего пить, потому что врачи боялись, что это снова вызовет рвоту. Они вкалывали мне инвертирующие препараты, но от жажды это не спасало. Я не прекращал думать о воде: мне мерещилась вода в высоких прохладных стаканах, вода в кувшинах и ведрах, цистерны, наполненные водой, из которых можно было бы зачерпывать руками и пить, и пить.
В одну из таких мучительных ночей мне приснился сон.
Я стоял на горе из пепла посреди озера огня, и меня касался иссушающий ветер. Песчинки золы забились мне в глотку и в нос и душили меня. Повсюду стоял запах паленой плоти. Жажда была сильнее, чем когда-либо прежде. Я буквально сгорал от нее: когда же посмотрел на свое тело, то увидел, что оно покрыто лопающимися волдырями, как, должно быть, кожа моего отца под бинтами. Боль стала смертельно невыносимой. «Спасите», – закричал я запекшимися губами. – Кто-нибудь, помогите». Но кому я был нужен: отрезавший себя от всего мира, от всех людей и упивавшийся этим в своем сердце? Я понял, что для меня осталось только одно избавление. Смерть. И тогда я прыгнул с горы в пылающее озеро и, даже падая, продолжал размышлять: а что, если я не умру, что, если так и буду гореть живьем? И тогда появился ворон.
Не знаю, откуда он возник, но он внезапно прянул вниз, чтобы подхватить меня на свои крылья. Он был еще прекраснее, чем когда-либо в моих снах, его перья отливали иссиня-черной глубиной с каждым взмахом крыла. Когда он взмыл вверх, порыв воздуха стер с лица зловоние горелого мяса. О, это было ни с чем не сравнимое облегчение. Уши наполнились звуками песни, пронзительными, но не неприятными, голос птицы был исполнен необычайной силы. Я понял, что она дает мне свое имя. Я закрыл глаза, испил его – и жажда уменьшилась.
Когда я открыл глаза снова – ворона уже не было, и я находился в месте, о котором тебе рассказывал: эвкалипты и сосны, калифорнийские перепела и олени. Скалы и ущелья, полные сладчайшей водой, и я пил ее и не испытывал больше жажды. Место дикое и влажное, в котором должно трудиться, чтобы стать снова сильным и чистым. Место, не испорченное людьми. И затем я проснулся.
Я не совсем понимаю, что значил мой сон. Может, моя мама могла бы что-нибудь прояснить. Может быть, ты бы смогла? Но я не могу.
– Это место существует, – сказал Равен, – я в этом уверен. Это место, где я буду счастлив. Думаю, это как раз то, что хотела донести до меня птица. Что пора прекратить попусту растрачивать свою жизнь на всякую ерунду и найти его. Пойти старыми тропами, путями первобытной земли. К раю на земле.
Только не представляю, где его искать. Несколько раз я забирался в дикие места, сначала с проводниками, позже один. Видел немало прекрасных одиноких местечек, но ни одно не затронуло мою душу так сильно, как то место моей мечты.
Постепенно я терял надежду и почти начал убеждаться, что это была галлюцинация больного. Я оказался обречен на жизнь – если это можно так назвать – в мире начисто лишенном всякого волшебства.
Теперь он потянулся через прилавок, чтобы взять мою руку. По изменившемуся ритму его дыхания, напряженному и пугающе отчетливому, я улавливаю, что близится самая суть истории, в которой все объяснится.
– Но последнее время мне снова снится это место. И с каждым разом все яснее. И ворон. Он кружит там, в небе. Я просыпаюсь каждый раз с теплым чувством, как будто солнечный свет лучится, разрастаясь в моей груди. Как будто наконец у меня появилась возможность найти его, жить в этом, поняв, кто я есть. И знаешь, когда начались эти сны?
– Нет, – мой голос – сдавленный шепот. Но я знаю, каким хочу, чтобы был ответ.
– Да, – сказал Равен, как будто прочел мои мысли. – Когда мне кто-то сказал: «Есть одна женщина в Окленде, сходи к ней. Она не то чем кажется. Она колдунья».
После истории с грибами я уже не мог позволить себе быть таким легковерным. Но все-таки решил забавы ради сходить, в пятницу вечером. И встретил тебя.
В последних нескольких снах ты была там со мной – ты и я – в том идеальном месте. Только ты выглядела по-другому: такой, какая ты и есть на самом деле, я знаю, – он обжигающе провел ногтем по моей руке.
Я позволяю его словам накрыть меня своей мерцающей пеленой. «А что? – упрямо спросила я себя, – почему это должно быть невозможно?»
– Я хочу еще раз попробовать поискать, на этот раз не один, а с тем, кто способен видеть яснее, чем я, – в его глазах глубочайшая мольба, но также и вызов:
– Тило, поедешь со мной? Поможешь мне найти мой рай?
Я все еще обдумываю свой ответ: то, что я хотела бы ответить, и то, что должна, – когда на двери звякает колокольчик. Я поднимаю взгляд – и там они: бугенвильские девушки, трое, такие же красивые, такие же молодые, как обычно, все искрящиеся смехом, с трепещущими ресницами. В мини-юбках их ноги еще длиннее, они гладкие, коричневые, цвета масла какао. Темные пухлые губки. Они отбрасывают назад свои завитые локоны, поглядывают кругом и хихикают, как будто не могут поверить, что они и вправду сюда пришли и что им что-то здесь может быть нужно.
Они выглядят так, как будто не готовили никогда в жизни, а тем более индийские блюда.
Одна из них отделяется от подруг и выступает вперед. На ней тонкая шелковая блузка, сквозь которую смутно проглядывает кружевной бюстгальтер. Бежевые тени для глаз с блеском. Аромат роз. Маленькие золотые сережки с бриллиантовым вкраплением посредине, точно такой же кулон на цепочке, который вздымается и опадает в ямочке на горле.
Что ж, очаровательно, даже я должна признать это. Судя по тому, как смотрит Равен, он склонен согласиться со мной.
– Простите, вы говорите по-английски? В нашем офисе праздничный обед, и мы решили привнести в меню что-то этническое. То есть что-нибудь из нашей культуры – и самим приготовить. Но мы не очень хорошо в этом разбираемся, – на лице наивная улыбка. – Может, вы могли бы помочь нам?
Это слово «помочь». Я не могу противостоять ему. Я подавляю свое раздражение, чтобы как следует подумать. Вот задачка – придумать для обеда в офисе что-то достаточно простое, чтобы даже они не смогли это испортить своим вмешательством.
– Как насчет овощного пулао? – наконец предлагаю я. Я подробно описываю, как оно готовится: нужное количество воды довести до кипения, басмати замачивать четко определенное количество времени, добавить шафран, горох, жареные кешью и жареный лук для гарнира. Я перечисляю специи: гвоздика, кардамон, корица, щепотка сахара. Топленое масло. Можно также и несколько горошин черного перца.
Она выглядит немного озадаченно, но не теряет решимости и быстро записывает за мной в свой маленький блокнотик в золотой обложечке таким же золотым карандашиком. Ее подруги сдавленно хихикают, заглядывая ей через плечо.
Я указываю, где взять ингредиенты. Наблюдаю, как они направляются в дальний конец магазина своей раскачивающейся и плавной походкой. Равен тоже провожает их взглядом. Оценивающим взглядом, думаю я. В груди покалывание острых булавок.
– Так забавно, – замечает он, – как женщины способны сохранять равновесие на каблучках не толще острия карандаша.
– Не все женщины, – обиженно отвечаю я. Он, улыбнувшись, сжимает мою руку:
– Эй, зато ты можешь делать такие вещи, которые этим девицам никогда и не снились.
Булавочные уколы стихают.
– Ты благородная, им такими никогда не стать, – добавляет он.
Благородная. Любопытное слово он употребил.
– Что ты хочешь этим сказать? – уточняю я.
– Ну, понимаешь, настоящая. Настоящая индианка.
Мне понятно, что он хотел сделать мне комплимент.
Тем не менее эти слова вызывают во мне смутное раздражение. Равен, несмотря на их фыркающее хихиканье, на их помаду и коротенькие юбочки, эти бугенвильские девушки в своем роде такие же индианки, как и я. И кто может сказать, кто еще из нас более настоящий…
Я начинаю было объяснять это ему, но доносится голос одной из них:
– Не поможете? Мы никак не найдем кардамон.
– Это потому, что мы не знаем, как он выглядит, – добавляет другая. Они разражаются смехом, видимо, находя очень забавным, что кто-то ожидает от них, что такое темное знание может быть им доступно.
Я уже направляюсь туда, но…
– Предоставь это мне, – говорит Равен и исчезает за полками – мне кажется, что слишком надолго. Смешки летают по магазину стаями ласточек. Я надавливаю большим пальцем на край прилавка, едва удерживаясь, чтобы самой не отправиться туда вслед за ними.
Наконец они возвращаются: в руках у Равена пакеты и коробки, консервные банки. Того, что они накупили, будет достаточно, чтобы накормить весь офис десятью обедами.
– Вы так нам помогли, – лепечет одна. Она глядит снизу вверх на Равена, хлопая ресницами, – хрустящие папады и сок манго замечательно пойдут с пулао.
– Да, и такая замечательная идея – взять побольше всего и потренироваться сначала дома перед праздником, – проворковала другая, одаряя его ослепительной улыбкой.
Третья девушка, та, что в шелковой блузке, положила руку ему на запястье. Ее яркие птичьи глазки вбирают в себя его высокие скулы, его подтянутую талию, выделяющиеся плотные мускулы на его руках и бедрах.
– Знаешь что, – сказала она, – приходи, будешь нашим дегустатором. Скажешь, правильно ли мы все сделали.
– Нет-нет, – но все же он усмехается, польщенный вниманием. По его манере видно, как много прекрасных женщин вот так приглашали его к себе, и неизвестно сколько таких приглашений он принял.
Не подозревая о том, что мои глаза застилает жаркая пелена, он кивает на меня:
– Вот кто эксперт. Это ее вам надо приглашать.
Та, что в кружевном бюстгальтере, отмела его предложение взмахом ресниц.
– Вот моя карточка, – улыбнулась она, накорябала что-то на ней и вложила ему в руку. Вижу, как она провела своими пальцами по его ладони, томно, многообещающе. – Позвони мне, если передумаешь.
Комок жара взрывается. Когда дым рассеивается, я ясно вижу, что сделаю.
Он помогает им донести до двери покупки. Заботливо закрывает дверь машины, дружески машет напоследок.
Равен, ты не отличаешься от других мужчин, тебя притягивают красивые ножки, изгиб бедер, влажное посверкивание бриллиантиков на шелковой коже груди.
Он снова перегнулся через прилавок, как ни в чем не бывало, и снова взял мою руку:
– Тило, милая, так каков твой ответ?
Я вырываю свои руки. Занимаю их какой-то работой: складываю, раскладываю, протираю, чищу.
– Тило, ответь.
– Приходи завтра вечером, – отвечаю я, – после закрытия магазина. Тогда я дам тебе ответ.
Я смотрю ему вслед, пока он идет к двери. Мягкая пружинистость шага, теплое мерцание волос, под одеждой золотистая гладкость тела. Мое сердце сжимает тоска.
О мой Американец, если тебе нужна красота и молодость, то, что радует глаз, то, к чему можно прикоснуться, – я исполню твое желание. Я призову силу специй, чтобы воплотить твои самые потаенные фантазии о моей стране.
И затем я исчезну.
Когда я смотрю вниз на свои крючковатые руки, то обнаруживаю в них разорванную в клочки карточку, которую девушка дала Равену. И которую он предпочел (но почему?) здесь оставить.
Макарадвай
На отдельной полке в задней комнате лежит макарадвай, король всех специй. Все это время он ждал, не сомневаясь, что я приду. Раньше или позже. Днем, месяцем, годом. Для макарадвая это не имеет значения, он побеждает время.
Я беру в руку тонкий пузырек, держу, пока он не начинает нагреваться от тепла моей ладони.
Макарадвай, я здесь, как ты и предсказывал. Время для меня, Тило, здесь истекает, и я готова нарушить последнее, самое сокровенное, правило.
Какое? – спрашивает макарадвай.
Макарадвай, ты же знаешь ответ, так зачем же заставляешь меня говорить?
Но специя в ожидании молчит.
Сделай меня прекрасной, макарадвай, прекраснее в тысячу раз, чем он может себе представить. Дай мне красоту, какой не видывал мир. Всего на одну ночь. Но чтобы его кожа горела, его пальцы были обожжены ею навеки. Чтобы он не смог быть с другой женщиной, не вспоминая при этом меня с сожалением.
Смех специй глубокий и низкий, но не враждебный.
Ах, Тило.
Я знаю, что не должна просить этого для себя. Я не буду разыгрывать раскаяние, не буду притворяться, что мне стыдно. Я прошу этого с гордо поднятой головой, прошу как собственного желания – исполните его или отриньте, если хотите.
Желаешь ли ты этого больше, чем желала нас на острове, в тот день, когда ты готова была броситься с гранитной скалы, если бы Мудрейшая не приняла тебя?
Специи, зачем вам нужно все время сравнивать? Каждое желание на земле – особенное, как и каждая разновидность любви. Вы, что родились на заре мира, должны это знать, как никто другой.
Отвечай.
Посудите сами. Ему я дарю одну ночь, вам же – остаток всей жизни, каким бы он ни был, по вашей воле, – сотня лет на острове или же один момент горения и растворения в огне Шампати.
По мере того как я это говорю, мои последние сомнения развеиваются, как и последние надежды. Я отчетливо вижу свое будущее в блеске стекла пузырька. Понимаю, что для меня не суждено. И принимаю это.
Тило, это не для тебя – обыкновенная человеческая любовь, обыкновенная человеческая жизнь.
Мой ответ удовлетворителен. Специи больше не задают вопросов. Пузырек теперь горячий в моих руках, его содержимое плавится. Я подношу его к губам.
И слышу из далекого прошлого голос Мудрейшей:
– С макарадваем, самой могущественной из всех специй, что когда-либо были, нужно обращаться с особенной осторожностью. Иначе вас ждет безумие или смерть. Отмерьте тысячную долю от показателя веса человека, которому нужно это лекарство, смешайте с молоком и плодом амла. Пить его надо маленькими глотками, одну ложку в час, в течение трех дней и ночей.
Я выпиваю все сразу, одним глотком. Через три дня и три ночи я буду кто его знает где.
Этот глоток пробивает мое горло, как пуля, и опаляет таким жжением, которое я никогда в жизни не ощущала. Все взрывается – глотка и пищевод – по мере того, как специя проходит в желудок. Голова сначала вздувается, словно гигантский воздушный шар, затем съеживается в кусок свинца. Я лежу на полу. Рвота извергается так обильно, как кровь из прорванной артерии. Мои пальцы растопырились и онемели; мое тело содрогается и бьется в конвульсиях, не подвластное моей воле.
Непомерно самоуверенная Тило, решившая, что сможет впитать яд, подобно Шиве, рискнувшая всем неизвестно ради чего, – сейчас ты умрешь.
Неизвестно ради чего. Эту мысль тяжелее всего принять.
Но постойте, боль утихает, теперь я уже могу, хоть и с трудом, втянуть носом воздух. В то же время я чувствую, как глубоко внутри тела что-то меняется: передвигается, стягивается, срастается. Макарадва делает свою работу.
И предупреждает: к завтрашней ночи ты достигнешь пика красоты. Наслаждайся ей. Но к следующему утру она рассеется и исчезнет.
Ох, специи, к чему мне беспокоиться о следующем утре. К тому времени я тоже уже исчезну.
Будешь ли ты счастлива, уходя, или придешь к нам с сердцем, омраченным тенью сожаления?
Я приду без сожалений, – говорю я. И почти верю своим словам.
Но, – добавляю я. – Осталось еще двое на моем попечении, кому я не помогла. Я не могу спокойно уйти, пока не узнаю, чем закончилась их история.
А, тот мальчик, та женщина. Но их история только начинается. Это твоя – подходит к концу.
Понимаю. Но хотя я не имею права требовать этого, все же я хочу увидеть их в последний раз.
Еще желания, Тило? Разве ты уже не использовала право последнего желания?
Прошу!
Посмотрим, ответили специи, снисходительно, голосом победителя.
Мой последний день выдался, как нарочно, таким ясным, что разрывается сердце: небо окрашено в светлый индиго, в воздухе носится аромат роз, хотя, как подобное возможно в этом городе, я не знаю. Я еще полежала на своем тонком матрасе, боясь взглянуть на себя, но затем наконец поднесла руки к лицу. Узловатости на суставах исчезли, пальцы стали длиннее и уже. Еще не совсем молодые, но все к тому идет.
Я облегченно вздыхаю. Специи, простите меня, что до сих пор я не осмеливалась надеяться.
О, молодые, вам не понять тот восторг, с которым я поднялась со своего матраса. Как простое потягивание, распрямление обновленных рук (примерно среднего возраста) наполнило меня головокружительной, непозволительной радостью.
Стоя под душем, я скользила руками по телу, убеждаясь, что оно становится все более упругим буквально под пальцами. Мокрые волосы упали мне на глаза густыми прядями.
Уже, значит, так. А к ночи – насколько больше…
Нетерпеливая Тило, отложи пока мысли о ночи. Еще целый день работы, столько всего нужно успеть сделать за день.
Я сделала на голове пучок, надела свое американское платье из SEARS и приоткрыла входную дверь, чтобы вывесить табличку: ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.
На ступеньках – букет, расплескивающийся красным бархатным светом. Розы цвета крови девственницы. «До вечера» – в записке.
Я прижимаю их к себе. Даже касание их шипов – наслаждение. Я поставлю их в кувшин на прилавок. Весь день мы будем смотреть друг на друга и улыбаться нашей общей тайне.
Новость о распродаже разошлась быстро. Магазинчик заполнен как никогда, касса стучит без устали, мои пальцы (все моложе, моложе) устали нажимать на кнопки. Ящичек для денег полон купюрами. Когда деньги перестали в него помещаться, я набиваю ими пакет для продуктов и улыбаюсь над иронией того, что мне, Тило, от этих банкнот пользы не больше, чем от сухих листьев.
Я бы все здесь отдала бесплатно, по любви. Но это не разрешается.
– Что случилось? – покупатели желают узнать причину, забрасывают вопросами.
Я объясняю им, что старая женщина закрывает магазин по причине здоровья. Да, нечто внезапное. Нет-нет, не настолько серьезно, не волнуйтесь. А я – ее племянница, которую она попросила помочь в этот последний день.
– Передайте ей до свидания. Передайте, что мы очень благодарим за помощь. Скажите, что мы всегда будем ее помнить.
Я тронута теплотой, что наполняет их слова. Хотя и знаю, что все, что они говорят, и все, во что верят, – всего лишь иллюзия. Когда-нибудь, в конце концов, все забывается. И все же я представила себе, как, проходя по этой улице в следующем месяце, в следующем году, они показывают: «Вот здесь была эта женщина. Ее глаза, как магнит, вытягивали из человека все самые сокровенные тайны, – говорят они детям. – А что она могла делать с помощью специй! Внимательно слушай, что я расскажу».
И они рассказывают.
Позже, днем, замедленной походкой является дедушка Гиты, время от времени делающий остановки, чтобы перевести дух.
– Все еще больно, диди, но я должен был прийти поблагодарить тебя, рассказать, что слу…
Он остановился на полуслове, насупился, уставившись на меня. И продолжал хмуриться даже после моего объяснения.
– Как она может вот так просто взять и уйти? Не может такого быть.
– Не все в ее власти. Иногда приходится поступать по необходимости.
– Но у нее столько силы, она могла…
– Нет, – отрезала я, – не для этого дается сила. Вы, человек, умудренный возрастом, должны были бы это знать.
– Умудренный… – он криво улыбнулся, затем стал снова серьезным. – Но мне нужно, чтобы она все узнала!
– Уверена, она и так все знает.
Он недоверчиво сдвинул брови и поправил очки, бедный дедушка Гиты: его лишили удовольствия поделиться произошедшим.
– Вернулась Гита домой тем вечером?
Он вскинул голову:
– А вы-то откуда знаете?
– Моя тетушка все рассказала мне и велела ждать, не придете ли вы.
Он посмотрел на меня долгим взглядом. Наконец проговорил:
– Да, они вернулись вместе с Раму. Ее мать так обрадовалась, что уже поздно вечером снова взялась за готовку: сделала рыбу с горчицей, чолар даль с кокосом, все, что особенно любит Гита. Мы вместе сидели за столом и беседовали, даже я был, так как принял лекарство и мне полегчало. Хотя, к сожалению, я пока еще не могу есть, – он прищелкивает языком с видом огромного сожаления, как бы подразумевая, что столько вкусной еды пропало зря. – Как бы то ни было, все были очень счастливы и деликатны: беседовали только на тему работы и кино, вспоминали родственников, что остались в Индии, – в общем, старались никого не задеть ни единым словом, особенно я. Твоя тетушка может мной гордиться: я держал язык за зубами: не спрашивал все подряд, только нет-нет, да и вставлю словцо по поводу политических новостей в стране.
И вот уже перед тем, как мы встали из-за стола мыть руки, Раму сказал: «Ну ладно, может, предложишь твоему молодому человеку нанести нам визит?» А Гита очень тихо ответила: «Если позволишь, папочка». Раму тогда добавил: «Только не воспринимай это как разрешение». Гита ответила: «Я знаю». И все. Все разошлись по своим комнатам, но улыбаясь.
Когда он взглянул на меня, я увидела, что эта улыбка все еще держится в морщинках на его лице.
– Я счастлива за них и за вас.
– Отец с дочерью очень похожи, оба очень гордые. Я уверен, они еще столкнутся не раз.
– Если не будут забывать о любви, – говорю я.
– Я им напомню, – он горделиво похлопал себя по груди.
– Это как раз то, что тетушка велела вам передать. И, кроме того, она сказала, что вы должны забрать все масло брахми из магазина. Для спокойствия духа, сказала она. Нет-нет, это от нее прощальный подарок.
Он наблюдал, как я заворачиваю бутылки в газету и кладу в пакет.
– Значит, она все-таки не собирается возвращаться?
– Не думаю. Но кто знает, как все повернется, – я приложила все усилия, чтобы мой голос прозвучал светло, хотя печаль подступала к горлу.
– А у тебя – ее глаза, – сказал он, уже поворачиваясь, чтобы уйти, – я и не замечал все это время, какие они красивые.
Он больше не стал ни о чем спрашивать, этот пожилой человек в очках, который видит больше, чем иной и с превосходным зрением. И я тоже не стала больше ничего говорить. Пусть это будет наш с ним секрет.
– Передайте ей, – сказал он, – я желаю ей счастья. Я помолюсь за нее.
– Благодарю, – ответила я, – она в этом сейчас как раз очень нуждается.
Но смотрите, кто заходит в мой магазин – какая-то молодая женщина, которую я не знаю: кожа черная, как слива, курчавые волосы заплетены в сотню мелких косичек, улыбка – как только что испеченный хлеб.
– О, как интересно. Никогда здесь не была.
У нее что-то есть для меня – конверт. Я сначала оторопела, но потом, по ее небесно-синей униформе и большой сумке через плечо, по эмблеме с птичкой с изогнутым клювом на нарукавной ленточке, я понимаю. Это девушка-почтальон.
– Мое первое письмо, – говорю и с любопытством беру его. Я смотрю на то, что написано от руки, но почерк мне незнаком.
– Так вы недавно сюда приехали?
– Нет, скорее наоборот, уже уезжаю, – я бы хотела рассказать больше этой женщине с дружелюбным лицом, но что из моих слов для нее – да и вообще для кого бы то ни было – прозвучит правдоподобно…
– Сегодня у меня здесь последний день, – наконец выговариваю я, – так хорошо получить письмо напоследок.
– Что ж, и я рада за вас. Оно задержалось, потому что этот человек не указал индекса на конверте. И обратного адреса, чтобы можно было его вернуть. Видите?
Я посмотрела, куда она указывает, но глаза остановились на имени адресата. Матаджи. Только один человек так называл меня.
У меня перехватило дыхание. Мое сердце так бешено заколотилось, что, показалось, еще немного – и оно разнесет все тело на куски. Уходящий день окрасился пламенно-коричневым.
– Это очень важное письмо, – поблагодарила я. – Спасибо, что доставили его.
Вслепую я пробралась сквозь коричневый сумрак к полкам, чтобы найти что-нибудь, что можно дать ей в знак благодарности. Вернулась с пакетом золотистого изюма, кишмишем, который придает выносливость и энергию.
– Из моей страны. Подарок.
– Спасибо, это так мило с вашей стороны.
Она начала рыться в сумке. Зачем? Почему так долго? Когда она уйдет, чтобы я могла вскрыть письмо?
Затем до меня доходит, что она тоже хочет мне что-то дать в ответ.
Она нашла, протягивает мне.
Ряд серебристых прямоугольничков в зеленой обертке, мягких на ощупь. Сладкий освежающий запах мяты.
– Жвачка, – поясняет она на мой вопросительный взгляд. – Вам должно понравиться. Кое-что на память из Америки, да и в путешествии пригодится.
Я надеюсь перед тем, как уйти, она успела прочитать признательность за этот нежданный подарок в глазах Тило, которая вдруг растерялась, не ведая, что сказать.
В дверях на ее лицо пал солнечный луч, как когда-то давно на лицо жены Ахуджи.
Я заперла за ней дверь. Я должна, не отвлекаясь, прочесть слово за словом то, что написано, и то, что скрывается между строк.
Я вынимаю один квадратик и кладу его в рот. Сладость сразу разливается на языке, и это придает мне смелости начать читать.
Матаджи,
Намасте.
У меня не было вашего точного адреса, поэтому не знаю, дойдет ли это письмо, но мне говорили, что американская почтовая система очень хорошая, поэтому будем надеяться, что дойдет. Потому что мне надо так много рассказать вам.
Я сейчас не дома. В другом городе, хотя не могу сказать, в каком, из соображений безопасности.
Все это случилось неделю назад, хотя обдумывала я это не один месяц.
Помните тот журнал, что вы мне дали? На задней обложке там были различные объявления. Одно из них говорило: если вы женщина, которую бьет муж, обратитесь за помощью к нам. Я долго изучала это объявление. В какой-то момент я подумала: может, попробовать? Следующей моей мыслью было: о нет, какой срам, рассказывать незнакомым людям, что тебя бьет твой собственный муж. В результате я бросила журнал в кучу старых газет, что он сдает за деньги в конце каждого месяца.
Я решила попробовать еще раз все наладить. Забыть прошлое. У меня нет выбора, решила я. И предложила ему: может, мне сходить к доктору, провериться, узнать, что у меня не в порядке, почему мы не можем иметь ребенка.
Он не возражал. Даже охотно дал денег. Может, тоже подумал, что рождение ребенка все исправит, сплотит нас. О 'кей, сказал он, только если врач – женщина, и лучше индианка.
Врача-индианку я не нашла, но американская леди сказала, что у меня все в порядке. Сказала, что, значит, это из-за мужа. «Может, низкая вирильность. Скажите ему, пусть придет на прием. Скажите, пусть не волнуется. В наше время многое лечится без труда».
Но когда я передала ему слова доктора, лицо его потемнело, словно туча. Вены на лбу вздулись, стали как синие узлы. «Что ты болтаешь, – закричал он, – ты хочешь сказать, я не мужчина? Решила найти кого-то получше?» Он начал трясти меня так, что я слышала, как косточки в моей шее издают щелкающие звуки.
«Пожалуйста, – взмолилась я, – прости, это все моя вина, забудем об этом, не надо никуда идти».
Он дал мне сильную пощечину, еще две или три. «Это все часть твоего плана, да? Сговорились с американской докторшей?»
Он толкнул меня в спальню, бросил на кровать. «Снимай одежду, – приказал он. Я покажу тебе, мужчина я или нет».
Матаджи, я была в таком ужасе, мои руки сами потянулись к пуговицам на блузке моего платья, все как обычно. Но вдруг я вспомнила твои слова: никто, даже муж, не имеет права ни к чему тебя принуждать.
Я села на кровати. Какая-то часть моего сознания предостерегала: он тебя убьет после такого. А другая: еще неизвестно, что хуже. И я заставила свой голос слушаться и сказала: я не стану спать с человеком, который меня избивает.
На секунду он застыл, как громом пораженный. Затем ехидно проговорил: «Неужели? Сейчас мы посмотрим». Он бросился на меня, рванул мою блузу и и разорвал ее. Это звук рвущейся ткани все еще у меня в ушах, как будто это моя жизнь.
Я не могу писать о том, что еще он сделал со мной. Это слишком стыдно. Но с другой стороны, это мне помогло. Это разрушило мои последние колебания, мой страх обидеть родителей. Я лежала после этого, слушая, как он плачет, вымаливает у меня прощения, кладет на лоб холодные компрессы, причитая: ну зачем ты так меня сердишь? Когда он заснул, я пошла в душ и стояла под горячей струей, и терла себя, даже в тех местах, где были синяки, пока не ощутила некоторое облегчение. Я смотрела, как грязная вода стекает в отверстие, и уже знала, что надо уходить. Если родители меня действительно любят, то должны понять, а нет – что ж, пусть так.
На следующее утро он велел мне никуда не выходить, он отпросится с работы, вернется к обеду с сюрпризом для меня. Я знала, что у него за сюрпризы: разные украшения, новые сари, хотя все эти вещи нам не по карману. Решил таким образом задобрить меня. Меня чуть не стошнило при мысли, что я должна буду все это надеть для него. Как только его машина завернула за угол, я подошла к куче со старыми газетами. Сначала журнал никак не находился. Я запаниковала. Подумала, а вдруг он случайно заметил его и выкинул, и теперь я обречена остаться с ним навсегда.
Я еще раз перебрала всю кучу. В голове все смешалось. Я так нервничала, боялась, что он может прийти еще раньше. Когда же я наконец нашла его – то зарыдала. Я едва могла говорить, когда набрала номер.
Женщина на проводе была очень любезна. Она тоже была индианка, как и я, и сказала, что можно не углубляться в подробности, она и так прекрасно меня понимает. Она сказала, что я правильно сделала, что позвонила, они мне помогут, если я точно готова уйти.
Я собрала сумку, взяла паспорт, кое-что из свадебных украшений, немного денег, что смогла найти. Не хотелось трогать ничего из его вещей, но я понимала, что совсем ничего не брать я не могу, так как должна как-то выживать.
Две женщины встретили меня на автобусной остановке, привезли меня в машине в этот дом, в другом городе.
Я не знаю, что меня ждет тут, матаджи. Они дали мне прочитать много книг. О моих правах. Истории о других женщинах, которые были когда-то как я, а теперь начали новую жизнь. Истории о женщинах, вернувшихся домой – и забитых до смерти. Мне сказали, что, если я хочу завести дело в полиции, они мне посодействуют. Также они могут помочь, если я решу открыть швейный бизнес. Хотя они предупреждают, что все будет не так просто.
Здесь живут и другие женщины. Некоторые все время плачут. Некоторые вообще ни с кем не разговаривают. Многие стесняются, что о них тут заботятся, но боятся покинуть это место. Одна женщина раскроила себе череп гаечным ключом. Иногда я слышу, как она молится: «О, Рама, прости меня за то, что я оставила своего мужа». А я не могу даже молиться. У кого я могу попросить защиты? У Рамы, который изгнал несчастную беременную Ситу в лес, потому что боялся людских толков? Даже боги жестоки со своими женами.
Иногда мне тоже страшно. И так плохо. Я гляжу на комнату, которую мы делим вместе с еще двумя женщинами, все мы живем на чемоданах. Я не могу побыть одна. В доме одна ванная на шестерых, везде развешано белье. Запах месячных. Я вспоминаю, как уютно было у меня дома. И память играет со мной злую шутку: заставляет вспоминать самые радостные моменты: как иногда он бывал таким добрым, приносил видеокассеты и пиццу в пятницу вечером, и как мы сидели на диване и смотрели Дэва Ананда [91]91
Дэв Ананд – индийский кинорежиссер.
[Закрыть]и смеялись.В моей голове каждый день звучат голоса. Шепчут: он усвоил урок, теперь все изменится, наверное, теперь уже можно вернуться домой?
Я пытаюсь не обращать на них внимания. Я вспоминаю, что ты сказала мне в последний раз, и все время твержу себе: я заслуживаю уважения, я заслуживаю счастья.
Матаджи, помолитесь за меня, чтобы я смогла оставаться сильной и нашла свое счастье.
Твоя Лолита.
Между строк кляксой расползлась слеза, когда я дочитала его. Слезы грусти или радости. Да, моя Лолита, ставшая наконец самой собой, я помолюсь за тебя. О специи, о все силы мира, укрепите ее на пути, не позвольте ей сдаться. Милая, путь к рождению всегда узок и душен. Но стоит пройти его ради первого глотка воздуха, который наполнит твои легкие свободой, да, я помолюсь за это.
