Текст книги "Смерть под парусом (пер. Гольдберга)"

Автор книги: Чарльз Перси Сноу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Самое непосредственное, – сказал Финбоу. Он откинулся в кресле и длинным пальцем постучал по кончику сигареты. – Йен, вы, должно быть, слышали от своих глупых друзей заявления, что Уильям не джентльмен. Как они могли прийти к такому выводу, не зная его прошлого?

– Исключительно по внешним признакам, – ответил я, но Финбоу тут же продемонстрировал всю нелепость моего утверждения.

– Само понятие «джентльменство» относится к внешним признакам, так что ваше замечание вряд ли можно считать глубоким, – возразил он. – Вопрос в том, по каким признакам?

– Возможно, акцент, – предположил я. – Или манеры… и все такое прочее.

– Слишком неопределенно, – возразил Финбоу. – Обычно подобные критерии отсеивают людей, которые не являются джентльменами, но не годятся для тех, кого ваши глупые друзья исключили бы из этого круга, зная их прошлое. Возьмем, к примеру, акцент: любой человек с приличным слухом может освоить литературный английский – точно так же как выучить иностранный язык. Даже уроженец Ланкашира способен научиться говорить на цивилизованном языке. И его не отличишь от вас или Филиппа. Приложив кое-какие усилия, он добьется произношения, приемлемого в любых кругах. Скорее всего ему никогда не овладеть забавным блеянием, характерным для маленьких частных школ, но это особый дар судьбы вроде шпагоглотания – что на самом деле очень похоже.

Я разделяю неприязнь Финбоу к молодым людям, изо рта которых вылетает блеяние. Мы рассмеялись, и Финбоу продолжил:

– Нет, акцент не подходит, манеры – тоже. Я встречал по меньшей мере двух жиголо из глубинки, которые дадут сто очков вперед любому выпускнику Винчестерского колледжа. Готов снять шляпу перед тем, кто отличит их от молодых людей, собирающихся поступить на дипломатическую службу. Нет, Йен, ваши глупые друзья не могли судить по этим внешним признакам.

– Тогда как же они догадались?

– А они и не догадались, – сказал Финбоу. – Им приходится воспринимать людей как равных, основываясь на всех этих признаках «джентльменства», но когда выясняется, что человек родом из Нанитона, они в традициях старых берклианцев говорят друг другу, что всегда знали, мол, он не «настоящий джентльмен».

– Думаю, вы правы. Но какая связь между джентльменом и рубашкой Уильяма?

– Все просто, – улыбнулся Финбоу. – Ваши глупые друзья на это не способны, но мы, проявив некоторую изобретательность, можем придумать тесты, которые позволят отделить агнцев от козлищ. Агнцами мы назовем старых берклианцев и подобных им, а козлищами будут все остальные граждане нашей демократической страны.

Вероятно, мне следует упомянуть, что Финбоу всегда с некоторым скепсисом относился к английским государственным институтам. Он был сторонником своеобразного агностицизма в отношении политического и общественного устройства – позиция, которую я часто встречал среди государственных служащих. Однажды Финбоу сформулировал свои взгляды так: «Старинные английские традиции – их просто не существует! Традиции все, как правило, новые, крайне редко английские, и кроме того, мы очень часто меняем их, преследуя эгоистические цели. Единственное, что о них можно сказать, – они невыразимо смешны».

– Позвольте продемонстрировать вам, – продолжал Финбоу, – одно из реальных различий между агнцами и козлищами. Любое различие, разумеется, должно основываться на привычках, сформировавшихся в юности. Одна из таких привычек – физические упражнения, выполнение которых превратилось в своего рода религиозный обряд. Столкнувшись с человеком, который делает зарядку по утрам, вы можете смело отнести его к агнцам. Любой, кто регулярно делает зарядку и гордо говорит об этом как о моральном долге, вне всякого сомнения, является агнцем – просто потому, что в детстве его приучили относиться к физическим упражнениям как к моральному долгу. У козлищ ничего этого нет; если они и занимаются спортом, то лишь ради удовольствия, а не потому, что должны, и их не мучает совесть, если они пропустят месяц или два.

– В таком случае козлища, как вы их называете, должны отличаться худшим здоровьем по сравнению с агнцами, – предположил я. – Должен признаться, после окончания школы я старался ежедневно играть как минимум одну партию в сквош.

Финбоу улыбнулся:

– Связь между физическими упражнениями и здоровьем больше похожа на благочестивое пожелание, чем на реальный факт. Как бы то ни было, физические упражнения составляют одно из различий между агнцами и козлищами. Существуют и другие; к поведению Уильяма имеет отношение то, как раздеваются толпы агнцев и козлищ. Дело в том, что большинство агнцев в детстве живут вместе и – отчасти благодаря силе общественного мнения, отчасти благодаря наставлениям учителей (которые почему-то считают, что это укрепляет нравственность) – привыкли раздеваться догола в присутствии друг друга. Это неоспоримый факт – например, в школе никому из нас не приходило в голову надевать купальный костюм, когда мы собирались поплавать.

Не понимая, куда он клонит, я тем не менее кивнул.

– У козлищ все иначе. Они живут дома, где все телесное считается более интимным. У них нет привычки раздеваться догола. Во время моего последнего посещения Англии я заходил в среднюю школу Бенсона и оказался в раздевалке футбольной команды. Такое впечатление, что я наблюдал за киноактрисами: эти мальчишки проявляли удивительную изобретательность, чтобы не оказаться полностью одетыми или полностью раздетыми. В этом отношении агнцы абсолютно не похожи на козлищ, Йен: так отличаются люди, живущие большими группами, от тех, кто пытается оградить личную жизнь от посторонних.

– Но… – с сомнением протянул я, – не противоречите ли вы сами себе? Тогда Уильям должен был снять пижаму, прежде чем надеть брюки.

– Совершенно верно. Странность поведения Уильяма состоит в том, что он разделся догола без всякой необходимости.

– Вот! – торжествующе воскликнул я. – Все ваши теории неверны. Если исходить из ваших представлений об агнцах и козлищах, он должен был поступить как раз наоборот.

Финбоу передвинулся в угол кресла и самодовольно улыбнулся:

– Мои рассуждения гораздо тоньше. Вспомните, что за человек Уильям: пробивной и очень умный. Несомненно, он осознает разницу между своими привычками и образом жизни, который ему теперь придется вести, должен осознавать. Это понимают все умные люди, и большинство пытаются соответствовать окружению. Уильям изучил эти отличия гораздо лучше меня и пытается вести себя так, чтобы не выделяться среди тех, кто его окружает. Обычно это у него получается, но иногда он может переусердствовать. Уильям поборол свою привычку не раздеваться на публике до такой степени, что теперь всегда раздевается на публике. Вот вам и объяснение брюк Уильяма: честолюбивый молодой человек пытается скрыть свое социальное происхождение.

Я был возмущен. Мне часто приходилось сталкиваться с фантастической способностью Финбоу доказывать свою правоту, даже когда его рассуждения, казалось бы, противоречили здравому смыслу; более того, большинство выводов относительно убийства Роджера и связанных с ним мотивов впоследствии оказались верными. Тем не менее я так и не согласился с абсурдными зигзагами его логики относительно брюк Уильяма. Я до сих пор предпочитаю думать – и уверен в своей правоте, – что наряд Уильяма в то утро – чистая случайность. Теория Финбоу показалась мне образцом того, как умный человек становится жертвой своей изобретательности, и я не изменил своего мнения.

– Это смешно, – энергично запротестовал я. – Никогда еще не слышал от вас подобной нелепицы.

– Тем не менее последние полчаса доставили мне огромное удовольствие, – ответил Финбоу. – Больше всего мне нравится разговор, в котором собеседник молчит. Кроме того, я просто тянул время. Хотелось избавить вас от тревожных мыслей, а сделать это можно было только одним способом. Заведи я разговор о чем-то, совсем не связанном с убийством, вы все время думали бы, что я скрываю от вас какие-то ужасные подозрения. – Он хитро взглянул на меня: – Ведь так?

Пришлось признать его правоту. Потом я спросил:

– Но как вы узнали, что я волнуюсь?

– Мой дорогой Йен, – сказал Финбоу, – вы величайший эксперт по части выбора галстуков, но очень плохой актер. Увидев ваше несчастное лицо после слов о невиновности Уильяма и Филиппа, я посчитал возможным предположить, что вы очень волнуетесь из-за убийства. Или эта логическая цепочка тоже кажется вам фантастичной?

Обедать мы отправились в мой клуб, и Финбоу настоял на неспешной и продолжительной трапезе. За супом он объяснил;

– Очень важно, чтобы наши друзья не догадались, что я пытаюсь вычислить убийцу. Некоторые могут что-то подозревать, но я льщу себя надеждой, что достаточно хорошо разыгрываю вашего друга, который приехал просто для того, чтобы поддержать вас в критический момент. Если мы поспешим в Норфолк, словно я боюсь пропустить какие-то слова или поступки, подозрения только усилятся. А поскольку я не желаю что-то пропустить, мы должны сидеть здесь словно два пожилых джентльмена, получающих удовольствие от вечера в городе.

Я очень хотел вернуться как можно скорее, однако понимал, что никто не должен догадаться о деятельности Финбоу.

– Мне безразлично, когда именно я умру, чего не скажешь об обстоятельствах. Глупо встретить смерть в бунгало на Норфолкских озерах и быть найденным Алоизом Биррелом и миссис Тафтс. Даже ваша смерть, Йен, вряд ли поможет расследованию: я получу еще несколько фактов, которые скорее всего еще больше запугают ситуацию. В общем, я не вижу веских причин для вашего убийства. – Он вдруг отбросил шутливый тон. – Запомните: тот, кто убил Роджера, очень умен и доведен до отчаяния. Кто бы он ни был, еще одна смерть будет для него просто очередным эпизодом.

В полночь Финбоу уже вез меня на своей машине через северные пригороды. Вскоре дома остались позади, и я приготовился к путешествию в Норидж. Фары освещали пустую прямую дорогу, и я поддался иллюзии скорости и приятного одиночества, которая так привлекает меня в ночных поездках. Мой покой нарушил Финбоу.

– Завтра к этому времени я должен знать, кто убийца.

– Что вы собираетесь предпринять? – с беспокойством спросил я.

– Всего лишь получить полное представление обо всех молодых людях. Это не очень сложно. Я уже составил портрет Уильяма и теперь, как мне кажется, понимаю его. И Филиппа тоже – уверен, что могу предсказать все его слова и поступки. Их мы исключили. Следующий шаг – понять троих оставшихся. И тогда все странности найдут свое объяснение. А они есть – странные факты. Например, мне непонятно, почему вчера вечером Эвис требовала зажечь камин. Хотя скоро мы все узнаем. В этом убийстве есть одно преимущество: преступление могли совершить только пять человек. Так что каким бы тупым я ни был, метод исключения поможет мне докопаться до истины. Вот в чем прелесть работы с ограниченным кругом людей. Все равно что расследовать преступление на пустынном острове с шестью обитателями.

В половине третьего мы добрались до Поттер-Хейгема. Оставили машину в деревне и пошли по тропинке к бунгало. На реку опустился густой туман, отчего наши пальто сразу же отсырели, однако влажная пелена висела достаточно низко и на небе были видны звезды. Мне не терпелось вновь оказаться внутри бунгало, убедиться, что ничего не случилось и все живы и здоровы.

Дойдя до поворота тропинки, мы увидели сначала крышу, а затем и все бунгало, наполовину скрытое в тумане. Окна не светились, и дом выглядел мрачным и пустым.

– Все спят, – шепнул Финбоу. – Не шумите.

Неслышно ступая, мы преодолели последние несколько ярдов, и я осторожно отпер дверь. Маленькая прихожая тонула во тьме.

– Идите в столовую, – тихо сказал Финбоу. – Там на полке должна быть свеча.

Я открыл дверь справа от прихожей, на ощупь нашел свечу и зажег. Я не отрывал взгляда от пламени, пока оно не разгорелось, а затем повернулся – и похолодел.

В углу комнаты, съежившись, сидела Эвис и со страхом смотрела на меня.

Глава 10
Ночное испытание

– Йен! – жалобно вскрикнула она и медленно двинулась ко мне.

Под широкой пижамой мелькнули босые ноги, но мой взгляд был прикован к напряженному и жалкому лицу девушки.

– Мы только что вернулись, – растерянно пробормотал я.

Услышав наши тихие голоса, Финбоу вошел в комнату. Поставив свечу на стол, я с грустью наблюдал, как Эвис пытается изобразить безразличную улыбку.

– Привет, – сказала она. – Мне ужасно хотелось пить; пришлось встать и идти за водой.

– Понятно, – учтиво ответил Финбоу. – Боюсь, как бы вы не простудились. Вчера вы замерзли, а сегодня вас мучает жажда посреди ночи. Вы должны беречь себя.

– Да, конечно. – Эвис смущенно посмотрела на него. – Постараюсь.

– Хорошо, – сказал Финбоу. – Давайте пойдем в гостиную – не нужно вам стоять тут босиком.

Я принес свечу и поставил на карточный столик. Эвис завернулась в плед и устроилась на диване, подобрав под себя ноги. Финбоу сел рядом с ней и закурил – с непринужденностью актера в современной комедии. Придвинув кресло к свету, я с болью отметил, что на лице Эвис лежит печать неимоверной усталости – казалось, силы девушки на исходе. Если Финбоу хочет ей что-то сказать, ему лучше поторопиться, подумал я и расстроенным тоном предложил:

– Может, лучше всем пойти спать? Уверен, что Эвис устала. У нас тоже был долгий день, Финбоу.

– О, спать еще рано. – Он мило улыбнулся. – В такое время всем обычно хочется поговорить. Дневная беседа – это обязанность, а в два часа ночи – необходимость и удовольствие.

– Вы очень добросовестно выполняете свои дневные обязанности, мистер Финбоу, – с дрожью в голосе рассмеялась Эвис.

Услышав это насмешливое замечание, я посмотрел в бледное, несчастное лицо Эвис и восхитился мужеством девушки. Ее что-то угнетало, но я не мог понять что: своим поведением она навлекала на себя подозрения, и даже я, со всей своей доброжелательностью, не мог поверить в ее версию о жажде. Тем не менее Эвис невозмутимо пикировалась с Финбоу, словно он заглянул к ней домой на чашку чаю.

– Знали бы вы, сколько усилий мне нужно приложить, чтобы произнести хоть слово… – ответил он.

– Наверное, вы очень суровый молчаливый человек!

– А я с первой минуты нашего знакомства разглядел в вас исполненную сочувствия душу.

С пылающими щеками я ждал намека на то, какую роль играет Эвис. А слышал лишь не имеющие отношения к делу дерзости. Я смотрел на сидящую на диване Эвис: стройное тело закутано в плед, губы капризно скривились в ответ на небрежную реплику Финбоу. К моему удивлению, разговор не заканчивался, а попытка разгадать намерения Финбоу лишь усиливала мое раздражение и сонливость. Я смутно осознавал, что мой друг искусно ведет беседу, но мне казалось абсолютно невероятным, что он просто воспользовался случаем, чтобы развлечь нас. Я понимал, что у него есть определенная цель, но меня коробил приятный, хорошо поставленный голос, рассуждавший о драматическом искусстве. Каким-то образом ему удалось переключить внимание с нашей поездки в Лондон на театр. Эвис призналась, что ничего не может с собой поделать – ей нравятся разного рода сентиментальные пьесы.

Финбоу улыбнулся:

– Одна из трагедий в нашей жизни как раз и состоит в том, что нам нравятся именно те вещи, за пристрастие к которым мы себя презираем. То же самое относится к любви: в большинстве случаев мы уверены, что любимый человек глуп, скучен или жалок – возможно, все вместе, – но тем не менее любим его. Вся театральная критика представляет собой битву между тем, что одобряют ваши чувства, и тем, что воспитанный у вас вкус считает нелепым. Обычно побеждают чувства – не только у недалеких людей, но также у эстетов. Боясь показаться еретиком, я все же предположу, что восхищаться «Гамлетом» также недостойно, как «Питером Пэном». Лично я не вижу особой разницы между ними.

Я надеялся, что Финбоу не станет пускаться в объяснения. Мне уже приходилось слышать его аргументы в Гонконге, и я вспомнил извилистый путь, который привел его к таким литературным воззрениям.

Но мне слишком хотелось спать, и я не стал вступать в полемику, а кроме того, по-прежнему не понимал, куда он клонит. Эвис попыталась возразить, но Финбоу продолжал:

– Все мы одинаковы. Не лучше других. На протяжении последних двадцати лет я в свободное время посещал театр. И точно знаю, какие пьесы меня восхищают. На мой взгляд, ни одна пьеса в мире не может сравниться с «Вишневым садом». А знаете, о каком спектакле у меня остались самые яркие воспоминания? «Дама с камелиями». Разумеется, это одна из худших пьес, которые были когда-либо написаны. Тем не менее она подействовала на меня сильнее всех остальных. Я видел Дьюз в роли Маргариты. Это было очень давно, в Риме. Я даже не считаю ее великой актрисой – хотя в каком-то смысле ее вполне можно назвать великой – и уверен, что ее манера игры фальшива. Но мне никогда в жизни не доводилось испытывать такого наслаждения. В театре я был с возлюбленной – в этом все дело.

Я заметил, как приподнялись полуприкрытые веки Эвис. Последняя фраза привлекла ее внимание.

– Думаю, это все меняет, – тихо произнесла она.

– Конечно, – согласился Финбоу. – Влюбленный наслаждается хорошей пьесой, потому что она хороша, а плохой – потому что плоха.

– Что вы имеете в виду? – спросила Эвис. Взгляд ее больших глаз теперь был прикован к Финбоу. – Наверное, что влюбленному все равно, куда идти и чем заниматься. Можно вместе обсудить пьесу и при желании высмеять ее, если она плоха. О, как бы мне хотелось влюбиться! Мужчины приглашали меня в театр с тех пор, как мне исполнилось семнадцать, но среди них не было ни одного, присутствие которого усилило бы впечатление от спектакля. Будь я влюблена, попросила бы любимого повести меня на галерку, и мы получали бы еще большее удовольствие, чем в партере.

– Сомневаюсь, – сказал Финбоу. – Глубоко сомневаюсь.

Эвис выпрямилась; в голосе слышалось волнение.

– Тогда я пожелала бы ложу на самой глупой пьесе в городе… О, это была бы настоящая жизнь, а не жалкое существование, которое я теперь влачу. Я еще не встречала мужчину, которому могла бы рассказать, что на самом деле чувствую. Никого, кто был бы мне по-настоящему интересен. Роджер часто приглашал меня в театр. Лучше уж не ходить туда совсем.

– Смотреть пьесу с тем, кто не способен ее оценить, – это раздражает, – посочувствовал Финбоу.

– Раздражает? Это было омерзительно! – Эвис подалась вперед, и пряди темных волос упали ей на лоб. – Мужчины не понимают, какой скучной может быть жизнь. Я привыкла ждать и ждать, пока что-нибудь не случится. Я ничего не умею, потому что ничему не училась. Я такая же бесполезная, как юная леди Викторианской эпохи, только не столь невежественна. Единственное, что может произойти в моей жизни, – любовь. Больше мне не на что надеяться. Но этого не случилось, – ее голос сорвался, – и я не думаю, что уже случится. Кристофер – лучший из них; он мне очень нравится, и я надеюсь когда-нибудь полюбить его…

– Сердцу не прикажешь, – заметил Финбоу.

Эвис хотела что-то ответить, но из глубины дома вдруг послышался голос.

– Я этого не позволю! – воскликнула миссис Тафтс.

По лицу Финбоу пробежала тень недовольства, которая тут же исчезла, как только он повернулся к экономке:

– Присаживайтесь, миссис Тафтс.

– Я этого не могу позволить, не собираюсь позволять и не позволю! – заявила миссис Тафтс. На ней было черное пальто поверх ночной рубашки, наполовину скрывавшей красные фланелевые тапочки; волосы, накрученные на многочисленные бигуди, делали ее лицо еще более грозным. – Не позволю! Подумать только – проснуться посреди ночи и обнаружить молодую женщину в одной комнате с двумя мужчинами, годящимися ей в отцы. Позор! Мне стыдно за вас, мистер Финбоу. Вот уж не думала, что вы на такое способны. А что касается вас, – яростным взглядом она пригвоздила меня к креслу, – именно этого я и ждала, как только вас увидела. – Ее речь все убыстрялась. – Вы утратили представления о добре и зле – все. Старые люди вроде вас… называющие себя джентльменами, я полагаю… и подобные молодые женщины… думаю, она называет себя леди… а ведете себя так, как не осмелились бы дикие звери. Джентльмен только тогда джентльмен, когда ведет себя по-джентльменски.

Она умолкла, чтобы перевести дух.

– Вам не кажется, миссис Тафтс, – вмешался Финбоу, – что вам лучше вернуться в постель?

Но остановить экономку уже было невозможно. Вероятно, она заметила, что под пледом у Эвис только пижама.

– Как вы посмели сидеть здесь в этой неприличной одежде? Уважающая себя женщина не наденет такое в постель, не испытывая стыда. Вы посмели показаться в таком виде перед мужчинами. – Она вновь указала на меня – похоже, я стал для нее олицетворением греха, хотя сам не видел для этого никаких оснований. – В штанах и без чулок. – Миссис Тафтс тряслась от гнева. – Я принесу халат и тапочки из вашей комнаты, девушка, и буду ждать, пока вы переоденетесь, чтобы вы могли в достойном виде пойти к себе в комнату и лечь спать. И не уйду, пока в этом доме не восстановятся приличия.

– В нашу комнату нельзя. Вы разбудите мисс Гилмор, – сказала Эвис, кусая губу – я не мог понять, то ли от раздражения, то ли пыталась сдержать смех. Мне показалось, что от раздражения, поскольку все мы были оскорблены сильнее, чем были готовы признаться.

– Даже если я разбужу всех в этом доме, вы наденете халат, прежде чем пройдете перед мужчинами, – заявила миссис Тафтс и решительно направилась к двери в спальню Эвис.

– Просто удивительно, – с усмешкой заметил Финбоу, – до какой степени речь миссис Тафтс похожа на Книгу общей молитвы[16]16
  Официальный молитвенник и требник англиканской церкви.


[Закрыть]. Чрезвычайно достойная книга.

Его прервал крик миссис Тафтс:

– Где другая молодая женщина?! Что происходит в этом доме?

Мы с Финбоу бросились к двери и заглянули внутрь. Экономка зажгла одну из свечей на туалетном столике и застыла, потеряв дар речи и глядя на две пустые смятые постели. Эвис проскользнула в комнату вслед за нами, надела халат и тапочки.

– Ее здесь нет, – сказала она.

– Я хочу знать, – вновь обрела способность говорить миссис Тафтс, – что, ради всего святого, происходит сегодня ночью в доме. Эта рыжеволосая девица сбежала… или занимается чем-то еще более бесстыдным? – Маленькая толстая женщина замерла, выпятив нижнюю губу и с осуждением глядя в лицо Финбоу.

– Пожалуй, – тихо произнесла Эвис, – далеко ей не убежать. Она не одета. Все вещи здесь.

– Я найду ее, если она в доме, – пробормотала экономка. – А если нет, пусть остается на улице всю ночь. В доме две двери, и я позабочусь, чтобы обе они были заперты.

Она закрыла застекленные двери гостиной и задвинула засов в коридоре.

– В кухне ее нет, – сказала миссис Тафтс. – Я подумала, что шум доносится оттуда, когда вы меня разбудили своей возней. Я заглядывала – ее там нет. Посмотрим в спальнях. Мистер Финбоу, постучите к этому молодому человеку.

Финбоу выслушал тираду экономки с абсолютным спокойствием, потом громко постучал в дверь Филиппа. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, затем вошел и зажег спичку. Скомканная постель Филиппа была пуста.

– Та-ак, – пробормотал Финбоу.

В комнату вошла миссис Тафтс со свечой в руке, а вслед за ней мы с Эвис. Должно быть, мы выглядели смешно: четыре человека, растерянно уставившихся на пустую постель. Высокий и тщательно одетый Финбоу с благожелательной улыбкой на губах; переполненная праведным гневом экономка в пальто и ночной рубашке; элегантная, закутанная в китайский халат Эвис, бледная и усталая, но с блестящими от возбуждения глазами, и я сам, благопристойный и прилично одетый – для всех, кроме миссис Тафтс.

– Они вместе, и одному Богу известно, что могло произойти! Одному Богу известно! – выкрикнула экономка. – Если их нет в другой комнате, в дом они сегодня не вернутся.

Я было запротестовал, но Финбоу остановил меня.

– Совершенно справедливо, миссис Тафтс. Оставьте их на улице, если они действительно там.

Мы вернулись в гостиную, и Финбоу постучал в дверь спальни Уильяма и Кристофера. Через некоторое время изнутри донеслось невнятное бормотание, и Финбоу просунул голову внутрь.

– У вас, случайно, нет Филиппа и Тони?

– Конечно, нет. – Голос Уильяма был хриплым и сонным. – Какого дьявола им тут делать?

– Не вижу никаких причин для этого, – ответил Финбоу.

– Зачем они вам?

Уильям постепенно просыпался и становился все более раздраженным.

– Лично мне они не нужны, – сказал Финбоу. – Это все миссис Тафтс.

– Лучше бы она утопилась… Так ей и передайте, – буркнул Уильям. – Спокойной ночи.

Финбоу закрыл дверь и повернулся к миссис Тафтс, возмущенной репликами Уильяма. Не дав ей опомниться, он сказал:

– Вот и все, миссис Тафтс. Наверное, их нет в доме. Утром вернутся. Я хочу, чтобы вы пообещали не упоминать об этом при встрече с ними.

– Не буду я ничего обещать, – возмутилась экономка.

– В таком случае вы поставите сержанта Биррела в трудное положение, – проворчал Финбоу.

– О! – недовольно сказала миссис Тафтс. – Я, конечно, погрешу против совести, но буду молчать, пока не повидаюсь с сержантом Биррелом.

– Хорошо, – ответил Финбоу. – А теперь мы все пойдем спать.

Через несколько минут я уже наблюдал, как он отстегивает воротник.

– Мы можем поговорить? – спросил я.

– Да, – кивнул Финбоу. – Я проверил комнату перед отъездом в Лондон. Это единственное помещение в бунгало, где можно разговаривать, не опасаясь, что тебя услышат. Тут нет тонких перегородок.

– Значит, во вчерашней прогулке по реке не было никакой необходимости, – проворчал я.

– Точно, – усмехнулся Финбоу. – Но тогда я об этом не знал; кроме того, мы оба насладились атмосферой таинственности.

– Да уж, – фыркнул я.

– Любопытнейшая ночь, – задумчиво произнес Финбоу. – Определенно – любопытнейшая ночь.

– Любопытнейшая? – возмутился я. Мне хотелось спать, но я все рано не успокоился бы, не узнав цель его разговора с Эвис. – Зачем было так долго беседовать с ней? Разве вы не заметили, как она устала?

– Я разговаривал с ней именно потому, что видел, как она устала, – ответил Финбоу.

– Это нечестно – развлекаться, не давая ей спать.

– Мой дорогой Йен, – мягко возразил Финбоу, – такие развлечения не в моем стиле. Я беседовал с Эвис лишь для того, чтобы лучше узнать ее, – совершенно очевидно, что сделать это гораздо легче, когда она устала. Понимаете, на большинство людей сильная усталость действует так же, как алкоголь, – развязывает язык. Не очень известный факт, однако способный принести пользу тому, кто стремится понять, как устроен человеческий мозг. После нескольких коктейлей люди становятся болтливыми, потому что перестают себя контролировать, и в этом смысле предрассветные часы похожи на коктейли. Вспомните о признаниях, выслушанных при лунном свете. Вспомните, в чем сами признавались после полуночи! Вспомните, как вам было стыдно на следующее утро, когда вы снова обретали способность критически мыслить!

Он умолк на секунду, затем продолжил:

– Немного странно, что люди редко обращают внимание на циклические изменения сознания в течение суток. Полагаю, причина заключается в следующем: они до такой степени не осознают свой мыслительный процесс, что просто не замечают разницы. Я знаю одного писателя – он единственный из моих знакомых действительно извлекает пользу из этого цикла, – который всегда сочиняет поздно ночью, когда становится активным подсознание, а наутро правит текст, используя проснувшуюся способность критически мыслить. По его словам, так работа продвигается в три раза быстрее. Тем не менее он очень плохой писатель.

Тут мое терпение истощилось.

– Ради всего святого, друг мой, перестаньте рассуждать на общие темы и объясните, зачем вы беседовали с Эвис. И что вам удалось выяснить. Разве вы не видите: я сгораю от любопытства. И что она искала, когда мы случайно наткнулись на нее? Что все это значит?

– Простите, Йен, – сказал Финбоу, присаживаясь на кровать напротив меня. – Я понимаю ваше волнение. Можете успокоиться на пару дней. Мне все еще неизвестно, кто убийца. И я не знаю, что делала Эвис, когда мы вернулись. Полагаю, хотела что-то сжечь – вспомните, как она требовала зажечь камин вчера вечером.

Меня снова охватило волнение.

– По-вашему, это означает…

– Это может означать все, что угодно, или ничего, – прервал меня Финбоу. – Не забывайте о разного рода эмоциональных конфликтах в вашей маленькой компании, причем некоторые из них, вероятно, не имеют никакого отношения к преступлению. И Тоня, и Эвис не исключены из круга подозреваемых – но обе не способны убить. Тем не менее обе ведут себя так, словно им есть что скрывать. Я пытаюсь распутать этот клубок. Именно поэтому я сегодня беседовал с Эвис. Довольно искусный разговор, хотя вы его не оценили. Я начал с театра, полагая, что у такой женщины, как Эвис, иногда должно возникать тайное желание играть на сцене. Затем я перешел к любовной мелодраме, уверенный, что ей нравится этот жанр – подобно всем нам в ее возрасте. Будь она музыкальна, я завел бы разговор об опере. Мне хотелось создать атмосферу романтической влюбленности. Потом намек на собственный роман – и мне осталось лишь откинуться в кресле и слушать, как Эвис рассказывает историю своей жизни, уделяя особое внимание всем мужчинам, которых она не любила!

– Вы очень умный человек, Финбоу, – с невольным восхищением воскликнул я.

Он улыбнулся:

– Кроме того, я падок на лесть – большое спасибо. Подобно большинству людей, которым часто приходится прибегать к лести, я сам не могу устоять, когда процесс направлен в мою сторону. Однако на сей раз похвала заслуженная. Я бы узнал от Эвис все, что хотел, если бы не появилась проклятая миссис Тафтс и все не испортила. А значит, завтра мне нужно еще раз поболтать с Эвис. В любом случае кое-что я выяснил. Хотя не знаю, насколько ей можно верить. Выглядит все так: она не любила Роджера…

– Это для меня не новость.

– Мне казалось, что она может его любить и одновременно ненавидеть. Такие люди, как Роджер, часто вызывают противоречивые чувства. Я ошибался, – признал Финбоу. – Но еще важнее, что Эвис не любит Кристофера. Я должен обдумать, что это значит. Боже милосердный, какие любопытные взаимоотношения в вашей маленькой компании, собравшейся отдохнуть на яхте! Роджер любит Эвис, Эвис помолвлена с Кристофером, но не любит его, Филипп и Тоня любят друг друга – хотя я уверен: Тоня что-то скрывает, – а Уильям ненавидит Роджера. Необходимо выяснить, что Кристофер думает о своей помолвке с Эвис.

– Мне кажется, он страстно влюблен в нее. В противном случае он хочет жениться на ней из-за денег. И тогда, Финбоу, убить Роджера мог он – чтобы Эвис получила наследство.