Текст книги "Смерть под парусом (пер. Гольдберга)"

Автор книги: Чарльз Перси Сноу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Через четверть часа после прибытия поезда на Ливерпуль-стрит мы уже шагали по коридорам больницы Гая, где Финбоу рассчитывал найти своего приятеля, профессора Бутби. Финбоу принадлежал к тому любопытному типу англичан, которые, не имея ни высокой должности, ни денег, а зачастую и квалификации, свободно вращаются в самых разных кругах. Они прохлаждаются в Блумсбери[14]14
  Район Лондона, центр интеллектуальной жизни английской столицы.


[Закрыть], не обладая литературным талантом, обедают с учеными или министрами, ни разу не заглянув в спектроскоп и не заручившись поддержкой избирателей, их одинаково тепло принимают финансисты и актрисы. Я так не умел и поэтому немного завидовал Финбоу, который обнаружил такого рода способности еще в двадцатилетием возрасте, однако широкий круг его знакомств несколько раз выручал меня.

Мы нашли Бутби в отделении: он сидел за маленьким столом и громким, бодрым голосом выговаривал унылому мужчине, который стоял перед ним:

– Вы пока не умрете. Идите, и чтобы я целый год не видел вашей физиономии.

До этого мне не приходилось бывать в государственных больницах, и я был неприятно поражен длинными рядами кроватей с серыми одеялами. Меня также удивило, что Бутби не считает нужным обуздывать свою жизнерадостность: прогоняющий унылого мужчину, кричащий на молодого врача или приветствующий Финбоу профессор напоминал веселого капитана крикетной команды, который пытается оживить игру. Это был энергичный лысый маленький человечек.

– Привет, Финбоу! – закричал он с расстояния двух футов. – Что с тобой стряслось?

– Слава Богу, ничего. Я всегда чувствовал: однажды ты заполучишь меня, и я уже отсюда не выйду.

Бутби добродушно рассмеялся.

– Тогда что тебе нужно? – с громкой и веселой бесцеремонностью спросил он. – Не путай меня с бездельниками на фотографиях в «Татлер»[15]15
  Журнал о светской жизни.


[Закрыть]. Мне некогда прохлаждаться.

– Познакомьтесь, – вежливо ответил Финбоу, – мистер Кейпл. Профессор Бутби. У нас серьезное дело, Бутби. Мы пришли в связи с убийством Миллза.

Маленькие птичьи глазки профессора под кустистыми бровями округлились.

– Вы в этом замешаны, а? – спросил он.

– Совершенно верно, – подтвердил Финбоу. – Кейпл был на яхте, когда это произошло.

– Чем я могу помочь? – поинтересовался Бутби.

Он производил впечатление шумного, бесшабашного и уверенного в себе человека.

– Я хочу знать твое мнение о Миллзе как о враче, – тихим голосом ответил Финбоу.

Бутби громко расхохотался.

– Полагаю, мне не следует говорить дурно о мертвых – а вы не станете передавать мои слова в Генеральный медицинский совет, иначе меня вышвырнут отсюда. Возможно, Миллз отличный парень, но чертовски плохой врач.

– А откуда у него такая хорошая репутация? – спросил Финбоу.

Бутби опять рассмеялся:

– Напор, удача и известная доля наглости. Два или три года назад он опубликовал одну неплохую статью вместе с молодым Гарнеттом. Должно быть, этот Гарнетт хорош: даже Миллз не смог испортить работу.

– Та-ак, – с интересом произнес Финбоу и тут же спросил: – Послушай, кто еще может знать о вкладе Гарнетта в эту работу? – Он понизил голос. – Есть вероятность, что он может быть замешан в убийстве.

Бутби присвистнул:

– Ага! У меня тут два парня работают над той же проблемой, что Миллз и Гарнетт. Оба вполне квалифицированны, но один такой нервный, что из него не вытянешь ни слова. Второй очень сообразителен. Его зовут Парфитт. Сейчас пошлю за ним.

Парфитт оказался тощим молодым человеком в роговых очках.

Бутби встретил его криком:

– Парфитт, мистер Финбоу хочет знать твое мнение о работе Миллза и Гарнетта.

– Миллз был врачом, а Гарнетт – ученый, – с желчной улыбкой ответил он.

– Полагаю, слово «врач» имеет уничижительный смысл, – сказал Финбоу.

– Естественно, – кивнул Парфитт.

Бутби захохотал.

– Вы лично знакомы с Гарнеттом? – вежливо поинтересовался Финбоу.

– Мы обсуждали его работу. Но я плохо его знаю.

– Кажется, области ваших интересов совпадают? К кому перейдет практика Миллза? К вам?

– Нет. – Парфитт протер толстые линзы очков и задумчиво прибавил: – Возможно, к Гарнетту, если он бросит практику в Фулертоне, которую только что получил.

– Так! – сказал Финбоу. – А что он в этом случае выиграет?

Похоже, Парфитт что-то заподозрил, поскольку мгновенно сделал правильный вывод.

– Гарнетт был на яхте, когда убили Миллза? – спросил он.

– Был, – ответил Финбоу.

– Тогда я вам больше ничего не скажу, – объявил молодой человек.

Я увидел, как напрягся Финбоу, однако обычная вежливость ему не изменила.

– Вне всякого сомнения, вы должны понимать, что уже сообщили мне достаточно, – спокойно сказал он. – Все остальное я без труда узнаю сам, даже если вы мне ничего не скажете. Разве что из-за вашей совестливости придется проделать кучу лишней работы.

– Не будь сентиментальным ослом, Парфитт, – вмешался Бутби. – Если бы молодые врачи так разбирались в людях, как Финбоу, от вас была бы хоть какая-то польза. Он уже выпытал у тебя достаточно, чтобы повесить Гарнетта – и тебя самого, если не поостережешься.

Парфитт покраснел.

– Что выиграет Гарнетт, переехав на Харли-стрит? – повторил вопрос Финбоу.

– Будет зарабатывать пять тысяч в год вместо нескольких сотен, – угрюмо ответил Парфитт. – Станет обеспеченным человеком. Правда, придется бросить научную работу. Впрочем, – он ухмыльнулся, – большинство врачей не проявляют в этом вопросе излишней чувствительности.

– Понятно, – сказал Финбоу – И последнее: что там насчет соавторства Миллза и Гарнетта?

– Грязный трюк, – с жаром сказал Парфитт. – Гарнетт хотел провести исследования, но у него не было денег. Миллз услышал о нем, где-то нашел ему стипендию, а потом присвоил себе половину заслуг за работу, которую сделал Гарнетт. Миллз и пальцем не пошевелил. В науке он полный тупица. Шумный и самовлюбленный, а все его заявления – или ложь, или бессмыслица.

– Они опубликовали совместную работу, – напомнил Финбоу. – Миллз и Гарнетт… Это обычная практика, Бутби?

– Некоторые опытные специалисты публикуются в соавторстве с молодыми людьми, работающими под их началом, – громогласно заявил профессор. – Но они почитают за правило делать определенную часть работы.

– Миллз не ученый, – запротестовал Парфитт. – Он абсолютно не способен к научной работе. Хуже того, когда работа была закончена, он не стеснялся называть ее своей. Если Гарнетт не присутствовал на научных конференциях, Миллз разглагольствовал о «моих результатах» – и ему это сходило с рук. Боже, я был вне себя.

– Как он отзывался о Гарнетте в его присутствии?

– Представлял Гарнетта как образец того, чего может достичь молодой человек с неплохими способностями под руководством настоящего таланта. На месте Гарнетта я бы дал ему в морду.

– Интересно, чем бы это закончилось, – тихо пробормотал Финбоу. – Пожалуй, у нас все. Огромное спасибо. Вы нам очень помогли. До свидания. До свидания, Бутби. Я очень тебя люблю, но надеюсь, что никогда не попаду к тебе в лапы.

В такси по дороге в Скотленд-Ярд Финбоу сдавленным голосом прошептал:

– Подонок.

– Полагаю, ты имеешь в виду… – нерешительно промямлил я.

Финбоу выглядел непривычно взволнованным.

– Теперь я не удивляюсь, почему ваши юные друзья радовались смерти Роджера. Ну и подлец! Веселый, добрый, помогает молодым людям и крадет результаты их труда – и все это с покровительственным и великодушным видом, в стиле старых добрых романов Диккенса. – Финбоу постепенно успокоился, и к нему вернулась обычная сдержанность. – Конечно, недостатки есть у каждого. Но наполовину бессознательная нечестность Роджера в обличье Санта-Клауса – этого я не смог бы простить даже себе.

– А что насчет Уильяма? – спросил я.

– Пока непонятно, – признался он. – Несомненно, у него были все основания для убийства. В любом случае я получил представление, каким человеком был Роджер. Теперь, когда у нас появилось что-то конкретное, будет легче распутать клубок мотивов. Ну и подонок! – Финбоу улыбнулся, словно смотрел на мир с высоты и был слегка удивлен им. – Один ученый как-то признался мне, что мелкой лжи и грязных трюков в науке не меньше, чем в мире больших денег. Скоро я начну думать, что он был не так уж не прав.

Когда мы добрались до Скотленд-Ярда, Финбоу оставил меня в такси, а сам отправился на поиски инспектора Аллена, своего очередного приятеля.

Вернулся он час спустя, когда терпение мое совсем истощилось. Однако когда Финбоу приказал таксисту ехать к крикетному стадиону «Лордз», я понял, что мое долгое ожидание окупится, – по тону моего приятеля чувствовалось, что визит прошел успешно.

– Та-ак! – произнес он, садясь в машину. – Отличная работа.

– Ну как? – спросил я.

– Мне удалось убедить Аллена, что пока он сам не побывает на месте преступления, ему нет смысла посылать своих подчиненных в Норфолк Аллен может приехать завтра или послезавтра, чтобы осмотреть яхту и тело. Тем временем расследование продолжит вести Алоиз Биррел, благослови Господь его душу. Еще Аллен обещал кое-что узнать для меня, – с довольным видом сообщил Финбоу.

– Великолепно. – Я был полон энтузиазма, поскольку опасался холодного приема со стороны опытного профессионала. – Как вам это удалось?

– Подробно описал дело. Совершенно очевидно, что они не могут сразу же взять дело к себе, – ответил Финбоу.

– А что должен узнать инспектор?

Финбоу улыбнулся:

– Во-первых: выяснить все, что возможно, об уроках музыки, которые брала мисс Тоня Гилмор в Ницце, и об отпуске Роджера. Подозреваю, они обнаружат связь. Во-вторых: условия завещания в пользу Эвис и Роджера.

Меня охватили противоречивые чувства – испуг и гнев.

– Вы натравили их на Эвис! – с упреком сказал я.

– Мой дорогой Йен, как вы не понимаете, что даже если я буду молчать, им потребуется не больше получаса, чтобы узнать все? Это не выдуманный полисмен из комической оперы. Аллен не Алоиз Биррел. Он чрезвычайно умен, – спокойно ответил Финбоу. – Мне очень важно разобраться с делом раньше, чем они соберут все факты.

– Прошу прощения, – извинился я. – Вы правы. Но Эвис…

– Эта чрезвычайно привлекательная молодая женщина вполне способна позаботиться о себе, – сказал Финбоу. – Кроме того, есть еще Кристофер, который утешит ее, а также вы.

Я улыбнулся, потом вспомнил, что мы едем на крикетный стадион.

– Что нам нужно в «Лордз»? – спросил я. – Сегодня нет матча.

– Мы едем в «Лордз» именно потому, что сегодня нет матча. Крикет вырождается, и человеку со вкусом остается лишь приходить на пустое поле и жалеть о прошлом. Или смотреть матчи второй лиги и жалеть о прошлом.

– Вы хотите сказать, что везете меня на пустой стадион? – изумился я.

– Именно так, – подтвердил Финбоу.

Мы сидели на крикетном стадионе «Лордз» в углу, между таверной и беседкой. Ветер шевелил траву; солнце казалось бледным и грустным. Огромное табло выглядело пустым и жалким, как будто матч закончился с нулевым счетом, – ни пробежек, ни попаданий в калитку.

– На этом поле я однажды видел, как Вули заработал восемьдесят семь очков, – сказал Финбоу. – С тех пор все иннинги выглядят бледно. Нет смысла пытаться повторить совершенство. Крикет должен умереть – он достиг своей цели, появившись на свет, развившись и породив еще одно милое развлечение. И теперь, когда эти фигляры превратили крикет в низкопробный заменитель музыкальной комедии, я предпочитаю сидеть на пустом стадионе – или наблюдать за игрой Бердфордшира против Бакингемшира.

– Надеюсь, вы довольны, – желчно заметил я, – что я сижу здесь как последний дурак.

– Я совершенно счастлив, – ответил он. – Не хватает только горячей воды, чтобы заварить чай. Пить лучший в мире чай на пустом поле для крикета – по-моему, это последнее удовольствие, оставшееся у человечества.

– Я всегда могу сказать, когда ваш мозг занят напряженной работой – в такие минуты вы говорите гораздо больше совершеннейшей чепухи, чем обычно. Скажите, Финбоу, что вы думаете об Уильяме? Это он убил Роджера?

Лицо Финбоу застыло.

– Мне все еще не удается вспомнить факт, который все решит. Я почему-то убежден, что он не убивал Роджера, но будь я проклят, если знаю, на чем основано мое убеждение. Все указывает на Уильяма. Мотив есть. Даже два: карьера и месть – думаю, это вполне серьезно. По крайней мере для такого расчетливого молодого человека, как Уильям. Материальные факты указывают на него в той же степени, что и на всех остальных. Поведение Уильяма после убийства не противоречит предположению, что убийца он. Теперь характер: логический, ясный, научный склад ума как нельзя лучше подходит для успешного преступления. Тем не менее, если мы предположим, что убийство совершил Уильям, многие факты останутся без объяснения; хотя при наличии серьезных улик никто не станет обращать внимание на мелочи.

Финбоу посмотрел на пустое табло и вдруг вполголоса выругался.

– Так! Теперь я знаю, почему все это время был убежден, что Уильям не убивал Роджера.

Я снова вспомнил жестокую улыбку на суровом лице Уильяма, когда зажженная спичка застала его врасплох.

– Вы уверены? На мой взгляд, все свидетельствует против Уильяма. Помните, как вы зажгли спичку? И эту улыбку на его лице?

– Я кое-что вспомнил, – ответил Финбоу.

Глава 9
Финбоу тянет время

– Улыбка на лице мертвеца?

Я растерянно повторил слова Финбоу, и крикетный стадион показался мне далеким и нереальным. В памяти всплыло – словно во сне, слишком ярком, чтобы быть реальностью, – как Эвис хватает меня за руку, указывая на струйку крови и мертвого Роджера.

– Она озадачила меня, когда я увидел тело, – продолжал Финбоу, – и я отметил этот факт как требующий объяснения. Думая об Уильяме, я каждый раз чувствовал, что существует веская причина, по которой он не может быть убийцей. У меня сложилось четкое представление, как могла появиться улыбка… а Уильям никак не вписывался в эту картину. Вот почему я не мог поверить в виновность Уильяма – не осознавая причины.

– У меня из головы не идет та улыбка доктора Гарнетта, – возразил я.

– Разве на его месте вы сами не радовались бы смерти Роджера? Человека, не проявившего по отношению к вам даже толики элементарной порядочности? Несомненно, Роджер все время заявлял о своем интересе к карьере Уильяма, и, как ни странно, по всей видимости, убедил в этом самого себя. Такой обман никогда не бывает абсолютно сознательным. Думаю, Роджер вызывал бы меньшее отвращение, будь он откровенным мерзавцем, который радуется, что цинично обманул его. На самом деле он, вероятно, пользовался Уильямом, считая себя благороднейшим человеком. Вам не кажется, что Гарнетт имел все основания радоваться его смерти?

– Да, – медленно произнес я.

– Разумеется, Уильям не святой, – задумчиво продолжал Финбоу, доставая портсигар. – Он очень жесткий, эгоистичный, честолюбивый молодой человек, стремящийся добиться успеха в жизни. Во многих отношениях он эмоционально неразвит. Как вы могли заметить, Уильям боится девушек – почти не разговаривает с ними. Он не получает удовольствия от литературы: читает научно-популярные книги. Как и большинство ученых, во всем, что не связано с его наукой, Уильям остался пятнадцатилетним подростком.

– Не все они такие, – возразил я.

– Конечно, не все, – сказал Финбоу. – Возьмите старину N (он назвал фамилию, известную каждому, кто хотя бы шапочно знаком с современной ядерной физикой). Выдающаяся личность – во всех отношениях. Однако он относится к исключениям в отличие от Уильяма.

– Вы так думаете? – спросил я. – Уильям немного холоден, если хотите, но прекрасно разбирается в житейских вещах. Люди, о которых вы говорите, перестают существовать, как только переступают за порог своих лабораторий. Уильяму же нравятся игры и яхты…

– Мой дорогой Йен, – перебил Финбоу, – когда я называю человека однобоким, то имею в виду совсем не то, что пишут в комиксах, – рассеянных ученых, которые забывают о еде, и тому подобную чушь. В действительности ученый-экспериментатор, подобный Уильяму, обязан хорошо разбираться в яхтах и автомобилях. Я говорю о психологической однобокости: он умеет обращаться с вещами, со всем, где можно применить свой научный склад ума, но очень боится чувств и людей, полностью теряясь в тех областях жизни, которые важны для большинства из нас. Он способен управлять людьми, потому что на самом деле это абсолютно бесчеловечное занятие, хотя большинство этого не осознают, но не способен на любовную связь. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

Я признался самому себе, что Уильям, взявший бразды правления в свои руки после убийства, вполне совместим с другим Уильямом – по-мальчишески стеснительным и неловким наедине с Эвис. Первая проблема решается так же, как любая научная задача, а Эвис пребывает за пределами его мира, в котором царят порядок и план. Я медленно кивнул.

– Мозг Уильяма великолепно натренирован для его профессии, а кроме того, он страстно и эгоистично верит в себя и в свой разум, – продолжал Финбоу. – Такой человек, интеллектуальные и эмоциональные силы которого направлены в одно русло, многого добивается в жизни. И поскольку он всего лишь человек, то искренне радуется возможности добиться еще большего успеха и признания. Поэтому неудивительно, что, когда я чиркнул спичкой в темноте, – Финбоу закурил, словно в память о том эпизоде, – мы увидели, как он злорадствует по поводу человека, который унижал его, а также предвкушает прекрасное будущее.

– Если ваш портрет верен, то Уильям не вызывает у меня особой симпатии, – сказал я.

Финбоу мягко улыбнулся:

– С людьми, подобными Уильяму, жить не так приятно, как со славными старыми развалинами вроде нас с вами, Йен, однако они приносят гораздо больше пользы обществу.

– Думаю, насчет его вы правы.

Я был вынужден признать, что выводы Финбоу справедливы.

– Разумеется, прав, – рассеянно ответил Финбоу. – Все поступки Уильяма после убийства свидетельствуют о его характере. Он взял бразды правления в свои руки после убийства, потому что в десять раз эффективнее любого, кто был на борту; он сделал несколько разумных замечаний относительно убийства, потому что у него аналитический ум; ему не нравится мое присутствие, потому что он эгоистичный молодой человек, который любит, когда признают его интеллектуальное превосходство; он улыбается в темноте, потому что ненавидит Роджера сильнее любого из живущих на земле. Именно так и должен вести себя Уильям.

– А как объяснить странные факты, о которых вы упоминали вчера вечером – например, как он выскочил на палубу без рубашки, а затем, спускаясь вниз, зашел к себе в каюту?

– История довольно запутанная, но разобраться в ней не составит труда. Объясню все за чаем.

Я обратился к факту, который казался мне важным.

– Но почему Уильям предположил, что убийство произошло после девяти пятнадцати, если не хотел таким способом обелить себя?

– Мой дорогой Йен, – улыбнулся Финбоу, – к убийству он относился как к научной проблеме. Уильяму казалось невероятным, что протяженность прямого участка реки может превышать четверть мили, и он основывался именно на этом допущении. Но по чистой случайности именно здесь оказался единственный прямой участок на протяжении многих миль. Уильям не знал реки: не посмотри мы карту, тоже считали бы, что убийство произошло между 9.15 и 9.25.

– Тогда, – задумчиво продолжил я, – убийца, вероятно, специально выбрал этот участок реки и рассчитал время так, чтобы каждый мог оказаться под подозрением.

– Так! – пробормотал Финбоу. – Мне нужно знать все причины, почему был выбран именно этот участок реки. Тем не менее Уильям исключается; надеюсь, вы удовлетворены?

– Вы еще не объяснили мне, почему улыбка Роджера доказывает, что его не мог убить Уильям.

Я не сомневался, что Финбоу верно описал поступки Уильяма, но никак не мог понять, в чем заключается доказательство его невиновности.

– Разумеется, самая интересная особенность самого тела, – ответил Финбоу, вытягивая длинную ногу на скамье и окидывая взглядом поле, – это странная улыбка. Не деформация, не гримаса, не нервная усмешка, а просто дружеское приветствие. На первый взгляд объяснить ее довольно трудно. Большинству людей не нравится, когда в них стреляют. Но на самом деле все очень просто, если предположить, что вы собираетесь убить кого-то из друзей. Дело значительно упрощается.

Обычные слова прозвучали так же мрачно, как в тусклом солнечном свете выглядело пустое, покинутое всеми поле для гольфа.

– Самый легкий способ – подойти к другу и в шутку ткнуть в него пистолетом. Он улыбается – ведь это похоже на мальчишечью игру. И пока он улыбается, вы в него стреляете.

– Думаете, именно так все и произошло? – спросил я.

– Очень похоже. Именно поэтому я исключаю Уильяма. Представьте, что Роджер видит, как тот наставляет на него пистолет. Он прекрасно знает, что Уильям его ненавидит. Думаете, стал бы Роджер мило улыбаться, увидев своего недоброжелателя с пистолетом?

Я представил суровое, жесткое лицо Уильяма, словно отлитое из металла.

– Думаю, все произошло примерно так человек, которого Роджер считал другом, спустился в кокпит, держа в руке пистолет и отпуская шуточки. Мне кажется, шутка имела отношение к какой-то записи Роджера в судовом журнале. Убийца прочел одно из язвительных замечаний Роджера и, словно играя, наставил на него пистолет. Роджер засмеялся – он смеялся по малейшему поводу. Потом убийца весело объявил: «Я убью тебя, Роджер». Полагаю, Роджер снова засмеялся. Тогда этот человек – не важно кто – спросил: «Если я хочу выстрелить тебе в сердце, куда нужно приставить пистолет?» Разумеется, он не был врачом и не мог точно определить, где находится сердце. Роджер улыбнулся и приставил дуло к своему сердцу, включившись в игру. Затем этот человек – не важно кто – застрелил Роджера и выкинул пистолет и судовой журнал за борт. Планируя убийство, Йен, позаботьтесь о том, чтобы ваш друг был врачом. Это облегчит дело. Он покажет вам, куда стрелять.

– Будучи врачом, Уильям знал, куда стрелять; Роджеру не пришлось бы помогать ему, – задумчиво произнес я.

– И он не стал бы улыбаться, – продолжил Финбоу. – Все это не выглядело бы шуткой, не притворись убийца – не важно кто, – что не знает, где находится сердце. Но главное – Роджер никак не мог улыбаться при виде Уильяма с пистолетом в руке. Насчет других не знаю, а уж Уильям в такой ситуации точно не вызвал бы у него улыбки.

Мы встали и направились к выходу. Оглянувшись, я с тоской окинул взглядом стадион, пустой и холодный. Я понимал, что мне уже никогда не забыть произнесенные здесь слова и нарисованную Финбоу картину убийства, замаскированного под дружескую шутку. Сомневаюсь, что мне теперь захочется вернуться в «Лордз».

Финбоу отвез меня в свою квартиру на Портленд-Плейс, и после заброшенности и холода крикетного стадиона я с удовольствием расслабился в теплой комнате, где колеблющееся пламя камина отбрасывало красные блики на темные стены. Опустившись в глубокое кресло, я прихлебывал лучший в мире чай и восхищался утонченным вкусом Финбоу, отпечаток которого носили все его вещи.

– Финбоу, я не встречал людей, которые жили бы с таким вкусом, с каким живете вы, – сказал я.

– Жить со вкусом – это утешение за то, что не живешь совсем. – Финбоу улыбался, но мне показалось, что он говорит серьезно. Однако он не любил много говорить о себе, потому и сменил тему: – Послушайте, Йен, расследование вашего убийства продвигается медленнее, чем хотелось бы. Теперь я точно знаю, что Уильям и Филипп этого не делали, но понятия не имею, кто убийца.

Эти слова возродили мои страхи. Волей-неволей я вспомнил, что число подозреваемых неизбежно будет уменьшаться, пока не останется один. И меня страшил момент, когда Финбоу сделает последний шаг. Скорее для того, чтобы отвлечься, чем из искреннего любопытства, я сказал:

– Вы еще не объяснили, почему Филипп не мог быть убийцей.

Он улыбнулся:

– Ну, вы должны были сами догадаться. На самом деле все очень просто.

– Не сомневаюсь. Но я человек еще более простой.

– Взглянув на временную диаграмму, вы поймете, что Филипп вышел из каюты непосредственно перед вами и Эвис, и поэтому никак не мог совершить убийство: на часах было девять двадцать четыре. Таким образом, убить Роджера он мог лишь до своего первого появления в каюте. Вы очень подробно описали, как Филипп вошел, обнял Тоню… и что его волосы были аккуратно причесаны. Посмотрите на его волосы – они рассыпаются при малейшем прикосновении. Я просил вас вспомнить, как Тоня гладит их – через секунду прически уже как не бывало. Волосы такие тонкие и мягкие, что Филипп причесывает их сразу после того, как встает с постели, еще до умывания, иначе их не приведешь в порядок. Значит, если он поднимался на палубу – а ветер в то утро был довольно сильный, – чтобы застрелить Роджера, мог ли он спуститься к вам аккуратно причесанным?

Я попытался найти изъян в его рассуждениях.

– Филипп мог заскочить в каюту после убийства.

– Мы прекрасно знаем, что он этого не делал. С девяти до пяти минут десятого Уильям пытался поднять Филиппа, чтобы пройти к ванне, и все это время слышал его голос. Уильям вошел через две минуты после того, как каюту покинул Филипп, который больше не возвращался. Потом Уильям вернулся к себе и застал там Филиппа. Остаются две минуты, о которых мы ничего не знаем.

– Вполне достаточно, – заметил я, – чтобы застрелить человека.

– Но недостаточно, – возразил Финбоу, – чтобы застрелить человека, а затем без зеркала и расчески привести в порядок очень тонкие и мягкие волосы. Без расчески у него ничего бы не вышло.

– Боюсь, вы правы, – признал я.

– Боитесь? – переспросил Финбоу. – Вы были бы рады, окажись Филипп виновным? По-моему, он довольно ветреный, но очень милый молодой человек.

– Разумеется, я не хочу, чтобы Филипп оказался убийцей. Как и любой из пятерых. Но к сожалению, это один из них. – Я подумал, что Финбоу должен чувствовать мою тревогу, которую я не мог выразить словами. Он хорошо знал меня и, наверное, понял безмолвную мольбу, которая звучала у меня в голове: «Только не Эвис! Кто угодно, только не Эвис!»

Финбоу продолжил мою мысль:

– Тем не менее вы предпочитаете, чтобы убийцей оказался Филипп, а не один из двух оставшихся в списке подозреваемых, – заключил он и сменил тему: – Вы сомневались насчет отпечатков пальцев на румпеле, правда, Йен?

Я обрадовался возможности обсудить что-то конкретное.

– Мне по-прежнему кажется странным, что там обнаружились отпечатки одного Уильяма.

– Самое главное – отсутствие отпечатков Роджера, – ответил Финбоу. – Причина может быть только одна: румпель протерли после того, как к нему последний раз прикасался Роджер. Если убийца не дурак, он стер и свои отпечатки.

Я медленно кивнул.

– Понимаете, Йен, – продолжал Финбоу. – Это исключает версию, что Уильям торопился выбежать на палубу на ваш зов, чтобы взяться за румпель и естественным образом оставить на нем отпечатки пальцев. Если все произошло именно так и Уильям намеренно оставил свои отпечатки, дабы объяснить их присутствие тем, что управлял яхтой после убийства Роджера, то на румпеле остались бы отпечатки пальцев и самого Роджера. В действительности же убийца стер с румпеля все отпечатки, прежде чем спуститься вниз, а отпечатки Уильяма появились естественным образом.

Абсолютно логично.

– Да, все достаточно просто, – сказал я. – Как вы не заметили этого раньше?

– Должен был заметить, – задумчиво произнес Финбоу. – Но мне кажется, в таком сложном деле вполне простительно упустить ту или иную деталь, причем не очень существенную. Никто не станет спорить, что в поведении Уильяма, быстро откликнувшегося на ваш зов и взявшего на себя управление яхтой, нет ничего подозрительного. Как я уже говорил, это в его стиле, и искать тайные мотивы тут нет смысла.

– Полностью согласен. Но зачем он вернулся к себе, когда остальные направились прямиком в большую каюту?

– На то была очень веская причина. – Финбоу хитро улыбнулся.

– Какая же?

– Надеть рубашку, – ответил он.

– И все?

– Все. Уильям выскочил на палубу полуголым и хотел одеться, прежде чем вернуться в каюту. Какое-то время я задавал себе вопрос, почему он вышел на палубу без рубашки; создавалось впечатление, что он поступил так намеренно, дабы иметь предлог зайти в каюту на обратном пути. Это выглядело подозрительно, но дело в том, что ему абсолютно незачем было возвращаться к себе – разве что надеть рубашку. Он не мог умыться, поскольку там нет умывальника; он не мог ничего спрятать – в противном случае Биррел нашел бы этот предмет. Пришлось отбросить эту версию. Так обидно: придумываешь хитроумную схему, чтобы объяснить чье-то поведение, а она оказывается неверной. Боюсь, истина такова: Уильям выбежал на палубу без рубашки просто потому, что еще не успел надеть ее, когда услышал ваш голос, а в каюту вернулся по вполне прозаической причине – одеться.

Я засмеялся, но Финбоу лишь слабо улыбнулся в ответ.

– Все это очень легко, – продолжил он. – Однако остается одна проблема, разрешить которую мне долго не удавалось. А именно: почему Уильям был без рубашки, когда услышал, как вы зовете его?

– Мне она не кажется достаточно серьезной, – заметил я.

– Естественно, – согласился Финбоу. – Но если бы я не смог найти объяснения, то подумал бы, что за этим должно что-то скрываться. Подозреваю, объяснение покажется вам натянутым, но это единственное объяснение, в котором есть какой-то смысл.

– Ерунда, Финбоу, – запротестовал я. – Полная ерунда. Человек просто может снять рубашку, и для этого не обязательно выдумывать сложные причины. Все мы время от времени снимаем рубашки.

– Совершенно верно, – любезно согласился Финбоу. – А также надеваем. Странность заключается в том, что Уильям не надел ее. Вспомните, как все было. Уильям вернулся в каюту, когда вы слушали радио; он умылся, и ему оставалось лишь снять пижаму и надеть обычную одежду. Маловероятно, что на любой стадии процесса переодевания он оставался в одних брюках.

Я задумался, пытаясь восстановить в памяти, что делал в то утро на яхте. Вернулся в свою каюту после умывания – в пижаме, как и Уильям. Подробности переодевания вспомнить не получалось, однако после некоторых размышлений я понял, что скорее всего сначала снял пижамную куртку и надел рубашку. Похоже, в доводах Финбоу все-таки есть смысл.

– Возможно, это несколько необычно. Но последовательность одевания у разных людей может отличаться. И как вы это объясните? – спросил я.

– Причина в том, – с довольной улыбкой ответил Финбоу, – что Уильям учился в средней школе Бирмингема.

– Абсурд, – вырвалось у меня.

– Вы сами мне об этом рассказывали, – вежливо заметил он.

– Совершенно верно, Уильям учился в средней школе, – с раздражением сказал я. – Кажется, в Бирмингеме. Но какое это имеет отношение к делу?