Текст книги "Смерть под парусом (пер. Гольдберга)"

Автор книги: Чарльз Перси Сноу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава 2
Роджер управляет яхтой один

Я спустился в каюту и обнаружил, что Роджер сидит за столом, а перед ним лежит раскрытая книга, похожая на толстый гроссбух. Он писал, низко склонив голову, поскольку свет лампы был тусклым, и стены каюты тонули в тени. Когда я уселся на койку и принялся отстегивать воротничок, Роджер поднял голову.

– Остальные отправились спать, – сообщил он. – Заполняю судовой журнал. Прочту тебе, когда закончу.

– Хорошо, – ответил я, пытаясь скрыть недовольство.

На мой взгляд, чтение вслух собственных сочинений – одна из самых неприятных привычек человечества; как бы то ни было, это весьма распространенное увлечение, и противиться ему опасно. В свое время я уже не раз страдал от него, хотя всегда старался быть снисходительным к авторам. Если мучений не избежать, то их можно хотя бы перенести с достоинством. Мне нравится доставлять радость людям, и поэтому я не только слушаю романы, стихи и письма, сочиненные друзьями, но иногда даже прошу прочесть их. В минуты откровенности с самим собой мне кажется, что репутацией человека с утонченным вкусом я скорее всего обязан именно этой моей привычке.

Таким образом, не имея особого желания выслушивать отчет Роджера о сегодняшнем дне плавания, я постарался изобразить живой интерес.

– Получишь удовольствие, – пророкотал он, услышав мое «хорошо», и снова склонил голову над столом. – Всем всегда нравится слушать судовой журнал, – прибавил он и принялся писать своим нервным, неразборчивым почерком.

– Да, – ответил я и окинул взглядом стену над моей койкой, надеясь найти место, куда можно пристроить воротничок.

Обнаружив полку, я разложил на ней часы, запонки и галстук – с методичностью, которая во мне глубоко укоренилась. Сомневаюсь, смогу ли я заснуть, не выполнив простой ритуал укладывания наручных часов слева от запонок.

Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и принялся читать вслух:

– «Первое сентября. Выходим из Экла. „Сирена“ снялась с якоря около восьми часов утра, согласно привычке капитана». Это я, – пояснил Роджер.

– Разумеется.

– «В духе самопожертвования, – продолжил чтение Роджер, – который он проявлял во время всего путешествия, капитан до самого завтрака управлял яхтой один. Завтрак отложили до половины одиннадцатого из-за слабостей женской части экипажа, которая настолько увлеклась разнообразными методами украшения самих себя, что не обращала внимания на физические потребности своих господ и повелителей». – Роджер посмотрел на меня и весело рассмеялся: – Неплохо, правда?

Несмотря на богатый опыт выслушивания опусов моих друзей, меня по-прежнему иногда удивляет, в каких именно местах они ожидают аплодисментов. Оставалось предположить, что существуют причины, по которым слова, абсолютно ничего не значащие для меня, должны казаться Роджеру очень смешными. Он громко хохотал над мыслями, нашедшими отражение в его последней фразе, в то время как я с трудом выдавил слабую улыбку.

Продолжая смеяться, Роджер стал читать дальше:

– «После завтрака Кристофер и Филипп по очереди вели яхту к Бьюру. Ветер был слабым, и капитан посчитал возможным доверить судьбу команды новичкам. Он с удовольствием отмечал, что Кристофер делает успехи в навигационной науке, чего никак не скажешь о Филиппе, самом неопытном из всей команды. Попрактиковавшись несколько дней, Кристофер будет управляться с судном не хуже Уильяма. Тоня все утро принимала солнечные ванны на носу яхты, вызывая огромный интерес всех молодых людей, живущих у реки». Вот удачный кусок.

Я заметил, что его толстое лицо раскраснелось, а лоб покрылся капельками пота – в каюте было жарко.

Он снова стал читать:

– «Филипп же очень разволновался и посчитал необходимым сидеть рядом с ней, исполняя роль ширмы. Заметив этот первый признак преодоления Филиппом своей лени, вся компания разразилась одобрительными возгласами. Некоторые очень удивились, что он до такой степени считает Тоню своей собственностью и даже не позволяет другим смотреть на нее.

Мы позавтракали на ходу, поскольку капитан решил, что не стоит тратить время и ставить судно на якорь, если мы хотим к вечеру добраться до Солхауза. Там у нас была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан не хотел подводить его. За всю неделю плавания это первый завтрак на ходу, но Уильям все равно ворчал».

Роджер поднял голову.

– Уильям тяжелый человек. Ему было бы полезно узнать, что я не одобряю его поведение. – После этого короткого замечания он продолжил: – «Полагая, что Кристофер, вероятно, хочет поговорить с Эвис, капитан до самого вечера управлял яхтой один, не уступая место Уильяму – в качестве наказания за бунт во время ленча. Кристофер и Эвис тактично удалились от Филиппа и Тони, но обе пары всю вторую половину дня так и просидели на носу яхты. Капитан был единственным человеком из всей компании, кто наслаждался созерцанием пейзажа этим пасмурным и ветреным вечером; остальные были поглощены друг другом или углубились в себя».

Роджер помолчал и широко улыбнулся:

– Мне самому нравится, как это написано, – и принялся читать дальше: – «В шестом часу „Сирена“ достигла места, где была назначена встреча с Йеном, и у нас возник спор по поводу ужина. После ленча на скорую руку все проголодались, и мы решили доплыть до Роксема, заказать ранний ужин в пабе и вернуться к тому времени, когда должен появиться наш ветеран. Что и было сделано. Мы плотно поужинали в Роксеме, вернулись и встали на якорь за полчаса до прибытия Йена в Солхауз. Разумеется, он опоздал; вечно у него что-то не так. Капитан простил его».

– Не перестаю удивляться вашей наглости, Роджер, – со смехом запротестовал я.

– «Капитан простил его, и мы провели вечер за коктейлями и беседой. Выпили за здоровье Кристофера (следует отметить, что по прибытии в Роксем на ужин он получил ждавшее его письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляют работу в Малайе), а после того как Филипп и Тоня, следуя обыкновению, продемонстрировали вечную преданность друг другу, все отправились спать». Это все! – торжествующе воскликнул Роджер.

– Превосходно, – ответил я, нисколько не покривив душой, поскольку не ожидал, что рассказ о прошедшем дне окажется таким коротким.

– Вести судовой журнал – это так забавно, – пророкотал Роджер. – Очень забавно. Мне всегда нравилось.

– Не сомневаюсь.

– Пойду уберу журнал. Люблю, когда все лежит на своих местах. – Роджер снял резиновые туфли. – А потом – спать.

– Великолепно. Кстати, а где вы его держите?

– Там, где положено, – над кормовым люком. На специальной полочке.

Он тихо вышел из каюты.

Я поспешно разделся и к возвращению Роджера уже возился с одеялами, пытаясь завернуться в них.

– Ну вот! – с громким смехом воскликнул он. – Быстро же вы улеглись. Но этой ночью выспаться все равно не удастся. Койка кажется немного жестковатой, пока не привыкнешь.

– Спокойной ночи, – отвернувшись к стене, пробормотал я.

Несколько минут Роджер еще возился, потом послышалось глухое ворчание; устроившись на своем месте, он потушил лампу. Скоро мне стало ясно, что койка очень неудобная штука. У меня заболело бедро, но от попыток сменить позу стало еще хуже, а чем больше я двигался, тем жарче становилось в каюте – так по крайней мере мне казалось. В конце концов я приготовился терпеть неудобства, распрощался с надеждой быстро заснуть и погрузился в размышления.

До моего слуха доносилось тяжелое дыхание Роджера, и этот размеренный ритм еще больше раздражал меня, мешая заснуть. Я с обидой вспоминал, как Роджер заставил меня слушать судовой журнал, когда мне хотелось лечь; теперь же он спит, а я мучаюсь бессонницей. Записи в судовом журнале очень точно отражали характер Роджера. Это в его стиле: называть себя капитаном, бросать камешки в огород Тони и остальных, сердиться на Уильяма за то, что тот имеет собственное мнение. Тем не менее обычно мне доставляли удовольствие шумность и тщеславие Роджера; я стал вспоминать о наших встречах в Италии и других местах.

Проснувшись следующим утром, я еще несколько секунд пребывал в полусне и только потом понял, что красное пятно в противоположном конце каюты – это Роджер в пижаме. Он только начал одеваться. Увидев, как я повернулся на койке, он задал неуместный вопрос:

– Ты проснулся?

Я издал звук, который мог означать все, что угодно.

– Тебе не обязательно вставать, – объявил Роджер. Его голос, и без того громкий, теперь трубным гласом судьбы ворвался в мое затуманенное сном сознание. – Еще только восемь.

Я застонал, а Роджер, не обращая на меня внимания, продолжил:

– Собираюсь сам отвести яхту в Хорнинг. Я говорил тебе вечером. Там и позавтракаем. Вы все еще можете поспать.

Он надел тенниску, серые фланелевые брюки и вышел из каюты, шлепая босыми ногами. До меня донесся скрип тросов при подъеме паруса, затем шаги по палубе и звяканье якорной цепи, которую он укладывал, а потом тихий плеск воды о борта, когда судно пришло в движение. Убаюканный едва слышным плеском волн, я снова задремал.

В половине девятого я окончательно проснулся, выбрался из койки и через носовой люк поднялся на палубу. Утро выдалось ясным и тихим. В воздухе чувствовалась прохлада, но небо было безоблачным. Легкий западный ветер раздувал парус. Оба берега реки заросли высоким зеленым камышом, среди которого поблескивала вода, когда в ней отражались солнечные лучи.

Меня охватило ощущение легкости и беззаботности – на мой взгляд, это особый дар равнин.

– Чудесный день, Роджер! – крикнул я нашему капитану, которого не мог видеть, потому что крыша каюты заслоняла от меня кокпит[5]5
  См. план яхты на с. 25. Кокпит – это углубление в палубе для рулевого. – Примеч. автора.
  (В файле – глава 1, рис. 2 /см. выше/. – Прим. верст.).


[Закрыть].

Роджер как раз проходил излучину у Солхаузского плеса и ответил не сразу. Затем, после окончания маневра, до меня донесся его бодрый крик. Я посидел наверху еще немного, но затем вдруг понял, что пожилому джентльмену не стоит прохладным сентябрьским утром торчать на палубе в одной пижаме, поэтому поспешно спустился в каюту, взял полотенце и направился к умывальнику, который располагался у ведущего наверх трапа. Во время умывания до меня доносились голоса из других кают. Разобрать мне удалось только одну произнесенную хрипловатым голосом фразу: «Доброе утро, милый». По всей видимости, это Тоня.

Затем послышались довольно громкие звуки песни «Лесной царь»[6]6
  Произведение Ф. Шуберта.


[Закрыть]. Когда музыка смолкла, бодрый голос что-то произнес по-немецки, и раздались вступительные аккорды «Форели»[7]7
  Произведение Ф. Шуберта.


[Закрыть]. Я вспомнил, что тевтонские боссы радиовещания твердо убеждены: домохозяйки, моющие посуду после завтрака, должны слушать хорошую музыку. Я вернулся к своей койке, облачился в старенький костюм и открыл дверь каюты, чтобы лучше слышать.

Первой, кого я увидел, была Тоня, прислонившаяся к двери центральной каюты[8]8
  См. план яхты на с. 25. – Примеч. автора.
  (В файле – глава 1, рис. 2 /см. выше/. – Прим. верст.).


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что на ночь она одевалась не менее тщательно, чем днем: белая шелковая пижама с черным поясом подчеркивала необыкновенную привлекательность девушки ничуть не хуже, чем зеленое платье накануне вечером. Я с удивлением обнаружил, что губы у нее уже накрашены – до завтрака.

– Привет, Йен, – поздоровалась она. – Буду называть вас Йеном, если не возражаете.

– В противном случае я бы просто обиделся.

– Послушайте радио. – Тоня указала на центральную каюту. – Мы включаем его каждое утро, чтобы все могли слушать, пока умываются.

– Странный обычай, – заметил я.

– Нисколько. Красивая жизнь как раз и состоит в том, чтобы просыпаться медленно. Кроме того, мы все равно не можем умываться одновременно – здесь только три умывальника.

Она лениво тянула слова своим хрипловатым голосом, а ее разноцветные глаза в полутьме коридора выглядели еще более необычно – один карий, другой голубовато-серый.

Я махнул Эвис, чья темноволосая головка на мгновение показалась в двери, и мы с Тоней вошли в центральную каюту, служившую спальней для Уильяма и Кристофера, а в девять часов утра, по всей видимости, превращавшуюся в музыкальную гостиную. Внутри оглушительно гремело радио. Кристофер был в каюте один – лежал на койке в пижаме такого же цвета, как его загорелая кожа, и писал письмо. При нашем появлении его губы растянулись в приветливой улыбке.

– Привет всем. Если хотите насладиться музыкой, то вам лучше выйти отсюда.

– Это место для встреч. Музыка – только предлог. Мы все пришли посмотреть на твою чудесную пижаму, Кристофер, – сказала Тоня, искоса взглянув на него.

– А где остальные? – поинтересовался я.

– Уильям умывается, – сообщил Кристофер.

– Эвис появляется на людях только во всем своем великолепии. Я оставила ее в нашей каюте. Подготовка занимает не один час. – В голосе Тони мне послышались язвительные нотки. – Что касается Филиппа, этого ленивого поросенка, – продолжила девушка, – то он всегда валяется в постели. Каждый день я прихожу к нему, желаю доброго утра, а он поворачивается на другой бок и снова засыпает.

– Неужели, мой маленький чертенок? – прошептал Филипп, быстро входя в каюту и обнимая Тоню за плечи. – Я и вправду такой?

Он был в пижаме, но с аккуратно причесанными волосами, словно собирался на танцы.

Я присел на край койки Кристофера, чтобы оказаться как можно дальше от радиоприемника, располагавшегося на маленьком столике рядом с подушкой Уильяма. Филипп уселся напротив меня на койку Уильяма и, предвидя, что скоро в каюте не останется свободного места, притянул Тоню к себе на колени. Длинная тонкая рука девушки обвила его шею.

– Ящерка моя, – хриплым голосом произнесла она; это самое странное из уменьшительно-ласкательных имен, которые мне приходилось слышать.

Кристофер взглянул на них с удивленной кривоватой улыбкой, затем снова принялся за письмо.

Через минуту-другую появился Уильям в домашнем халате. Буркнув «доброе утро», он занял место на собственной койке рядом с подушкой и, закурив, сидел молча, не обращая никакого внимания на Филиппа и Тоню, обнимавшихся всего в футе от него.

Кристофер заклеил конверт и со словами: «Пойду умоюсь», – вышел. Уильям молча курил. Тоня прикоснулась губами к щеке Филиппа и посмотрела на меня:

– Похоже, вам скучно, Йен. Наверное, вы не прочь, чтобы вас тоже кто-нибудь приласкал.

– Только после завтрака.

В молодости, когда мне тоже случалось увлечься, я всегда придерживался золотого правила: никаких любовных утех до завтрака.

– Вы никогда не любили, – насмешливо заметила Тоня.

– Вам-то откуда знать, – парировал я и вспомнил один вечер двадцать лет назад.

Однако вернувшийся Кристофер прервал мое сентиментальное путешествие в прошлое, и я повернулся к нему:

– Как вы думаете, Кристофер, я когда-нибудь был влюблен? В вашем возрасте?

Он улыбнулся, и мне показалось, что улыбка вышла немного печальной.

– Надеюсь, нет, ради вашей же пользы. – Кристофер помолчал и прибавил, словно в раздумье: – Хотя не знаю: может, оно того, стоит.

– Конечно, стоит, – послышался голос Филиппа, наполовину приглушенный руками Тони.

Кристофер рассмеялся, затем попросил меня немного подвинуться.

– Мне нужно хотя бы на несколько минут оказаться подальше от этой адской машины, – указал он на радиоприемник.

Пока Кристофер усаживался, вошла Эвис – элегантная и очаровательная, единственная из всей компании, если не считать меня, кто был полностью одет. Она поздоровалась с нами в своей обычной спокойной манере, ласково обратилась к Кристоферу: «Доброе утро, милый», – и села напротив Уильяма в моей части каюты.

– Зачем нам это радио? – жалобным тоном спросил Филипп. – Оно слишком громкое – но мы все время приходим сюда и слушаем.

– Традиция, мой мальчик, – вдруг вступил в разговор Уильям. – Вроде Марилебонского крикетного клуба и привилегированных частных школ. Сделай что-нибудь дважды, и это уже достаточное основание, чтобы делать это всю жизнь.

– Эй, Уильям, слишком много желчи, – заметила Тоня. – Ничего, с возрастом ты должен смягчиться. – Она взяла в рот сигарету и спросила: – Кто-нибудь даст мне прикурить? У Филиппа никогда нет спичек. Уильям? Кристофер?

Кристофер достал коробок из кармана пижамы и бросил ей. Спички упали на пол.

– Никакой галантности до завтрака, – проворчала Тоня и, с явной неохотой соскользнув с коленей Филиппа, подняла коробок. – Ты должен был зажечь мне спичку.

– Он всегда такой до десяти утра, – сказала Эвис.

– Мужчины – жалкие существа, – заключила Тоня. – Ладно, пойду прихорашиваться – хотя они этого и не заслуживают.

Девушка неторопливо удалилась, и Филипп со вздохом откинулся на спинку кровати в своем углу.

– Необыкновенно привлекательная молодая женщина, – сказал я.

– Приятно слышать. Вы чрезвычайно милы, старина, – ответил Филипп.

Несколько секунд мы сидели молча и слушали «Одиночество». Затем Филипп встал:

– Думаю, мне тоже стоит умыться. Ужасно скучное занятие. Когда-нибудь я совсем перестану мыться и отращу рыжую бороду.

– Сомневаюсь, что ты сможешь отрастить бороду, – поддел его Кристофер, но Филипп уже вышел.

Уильям вытянул ноги.

– Мы с Кристофером тоже должны одеться. Нельзя же весь день ходить в пижамах.

Эвис ответила слабой улыбкой и предложила мне выйти на палубу, чтобы Кристофер и Уильям могли переодеться. Я с радостью согласился – в каюте было очень душно, а музыка просто оглушала. Вслед за Эвис я поднялся – должен признаться, любуясь ее красивыми длинными ногами – на палубу через кормовой люк, и мы на мгновение замерли. Яхта плавно скользила по воде между безмолвными болотами, и казалось, будто само время остановилось.

Затем мы направились к кокпиту, чтобы поговорить с Роджером. Эвис вдруг схватила меня за руку и бегом бросилась вперед. Охваченный внезапным страхом, я последовал за ней. Когда я догнал девушку, она уткнулась лбом мне в плечо и дрожащим пальцем указала вниз. Я увидел тонкую струйку темной крови, затем Роджера и содрогнулся.

Яхтой управлял мертвец.

Глава 3
Я предлагаю новое преступление

Зрелище было крайне неприятное. Как и большинству мужчин моего поколения, мне довелось видеть насильственную смерть в самых разных формах, и некоторые картины запечатлелись в памяти на всю жизнь. Я шел по полям сражений при Ипре через несколько дней после газовой атаки. Более того, я был в Дублине на Пасху 1916 года[9]9
  24 апреля 1916 г. в Дублине состоялась так называемая «Красная Пасха» – вооруженное восстание ирландцев против англичан, поднятое лидерами движения за независимость Ирландии.


[Закрыть] и видел улицу с трупами, словно расставленными каким-то злобным шутом – мальчик прислонился к стене с открытым ртом и удивленным лицом, а в нескольких ярдах от него розовощекая пожилая женщина лежит на перевернутой детской коляске, из которой на тротуар ручейками течет виски.

Но мертвый Роджер – это самое страшное, что мне доводилось видеть. Он сидел в углу кокпита с румпелем, зажатым между туловищем и согнутой в локте рукой; мои глаза не могли оторваться от черной дыры в его рубашке и тонких струек крови, стекавших по телу. Какое-то время мой взгляд был прикован к ране. Заставив себя наконец взглянуть в лицо Роджеру, я похолодел от ужаса: на лице застыла радостная, открытая улыбка, которой он всегда приветствовал друзей.

Эвис дрожала, прижимаясь к моей руке. Внезапно из ее горла вырвался истерический смешок, и этот звук, казалось, как нельзя лучше подходил мертвой улыбке Роджера.

– Йен… – Она с трудом выговаривала слова. – Абсурд, Йен. Этого просто не может быть.

Я слушал ее напряженный голос, и на секунду меня охватило ощущение нереальности, словно все происходящее – какая-то страшная шутка. Потом я попытался взять себя в руки.

– Нет, это происходит на самом деле, моя дорогая. Нужно позвать остальных. Уильям! – крикнул я. – Поднимись сюда, пожалуйста! Произошло нечто очень неприятное.

Я даже не улыбнулся про себя такому нелепому преуменьшению.

Уильям, голый по пояс, бегом поднялся по трапу кормового люка, спрыгнул в кокпит и посмотрел на Роджера.

– Мертв, – заключил Уильям, и, хотя все и – так было ясно, это короткое слово прозвучало окончательным приговором.

– Неужели ничем нельзя помочь? – задал я бессмысленный вопрос.

– Выстрел в сердце, – с холодной уверенностью профессионала объяснил Уильям. – Позови остальных, Эвис. Нужно поставить судно на якорь.

Он спокойно взял руководство в свои руки. Обращаясь за помощью к Уильяму, я подсознательно чувствовал, что он единственный среди нас, для кого действовать так же естественно, как дышать. Уильям высвободил румпель из руки мертвого Роджера, отвязал грота-шкот от крепительной утки и повел яхту с той уверенностью, которую он привносил в любое дело.

На палубу выбрались Кристофер и Филипп.

– Роджер мертв, – просто сказал Уильям. – Нам нужно причаливать. Вы вдвоем идите на нос и приготовьтесь.

– Мертв? – переспросил Кристофер.

Губы Филиппа побелели, и он на мгновение словно лишился дара речи. Потом взял себя в руки.

– Ты серьезно или?.. – Голос его слегка дрожал.

– Иди на нос и не болтай! – резко оборвал его Уильям, но возражений не последовало.

Пока Уильям выбирал место для стоянки, на кормовую палубу, где я стоял с багром в руках, поднялась Тоня.

– Роджер убит, – шепотом сообщил я.

– Вижу, – ответила девушка.

Голос ее звучал совсем хрипло, напомаженные губы как-то странно кривились.

Вскоре Уильям нашел на берегу среди бесконечных зарослей камышей твердый выступ[10]10
  См. карту на с. 98. – Примеч. автора.
  (В файле – глава 5, рис. 3. – Прим. верст.).


[Закрыть] и решил, что нужно пристать к нему. Работая в напряженном молчании, мы бросили якорь и свернули парус.

– Лучше все оставить как есть, – деловым тоном сказал Уильям, указывая на тело. – Накроем его тентом. В противном случае у проплывающих мимо может возникнуть вопрос, что мы тут делаем с трупом на палубе.

Я видел, что Эвис покоробила его невозмутимость, да и мне самому не понравился тон Уильяма, но теперь требовалось принести тент, а не думать об утонченности манер. Когда все было сделано и для посторонних взглядов яхта приобрела обычный вид судна, бросившего якорь на ночь, Уильям повернулся к нам.

– Хорошо. Теперь у нас есть немного времени. Давайте пройдем в большую каюту и все обсудим. – Уже начав спускаться по трапу, прибавил: – Я должен вернуться к себе и надеть рубашку. А вы пока устраивайтесь.

Мы расселись в большой каюте и не сговариваясь оставили Уильяму место в центре; я расположился справа от него, Кристофер – слева. Филипп и Тоня сели рядом с Кристофером, а Эвис рядом со мной – облокотившись на койку и подперев рукой подбородок. Похоже, она была на грани обморока и не замечала тревожных взглядов, которые бросал на нее Кристофер. Все молчали. Пока мы ждали Уильяма, вид пустого места нервировал меня.

Наконец он пришел, занял оставленное ему место, закурил, а я заметил, что пальцы у него не дрожат.

– Всем понятно, что произошло, – начал он. – Роджера убили, причем в течение последнего получаса.

– Ты уверен, что это убийство? – спросил Кристофер.

– Револьвера нигде не видно. Наверное, выбросили за борт, – сказал Уильям. – Не так-то легко бросить револьвер за борт, после того как прострелишь себе сердце.

Кристофер согласился.

– Совершенно очевидно, что Роджера убили, – продолжил Уильям. – И произошло это в последние полчаса.

– Как тебе удалось определить время? – На меня произвела впечатление его уверенность. – Трупное окоченение?

– Оно еще не началось. В любом случае на признаки трупного окоченения может ссылаться только глупец или мошенник. Время окоченения тела зависит от множества факторов – например от физической нагрузки непосредственно перед смертью. – В голосе Уильяма сквозили нотки высокомерия. – Нет, предел в полчаса я устанавливаю исходя из того, что мертвый человек не может управлять яхтой, проходящей поворот. Я не знаю эту реку, но готов поспорить – через десять минут будет очередная излучина.

– Тогда все достаточно просто подсчитать, – заметил я. – Теперь без двадцати десять. Мы с Эвис поднялись на палубу в девять двадцать пять.

– Значит, убийство было совершено не раньше четверти десятого, – подхватил Уильям. – Все ясно. Роджера убили между пятнадцатью и двадцатью пятью минутами десятого. – Он умолк на секунду, а затем продолжил своим спокойным, бесстрастным голосом: – И сделал это один из присутствующих.

У меня замерло сердце; рядом со мной Эвис издала какой-то тихий звук, похожий на всхлип. Филипп пытался протестовать, но Уильям осадил его:

– Не будь ребенком, Филипп. Думаешь, кто-то добрался вплавь до яхты, пристрелил Роджера и снова уплыл – эдакая утренняя зарядка? Откуда он мог знать, что рядом никого не будет?

У меня по спине пробежал холодок, и мы все со страхом посмотрели друг на друга. Кто бы это мог быть? Несмотря на захлестнувшие меня чувства, я понимал, что Уильям прав.

А он тем временем безжалостно продолжал, не повышая голоса:.

– Роджера застрелили с близкого расстояния. Ты сам видел почерневшую от пороха рубашку. Неужели ты думаешь, что незнакомец смог подняться на борт незамеченным, подойти вплотную, а затем выстрелить?

Возразить было нечего.

– Ты прав, Уильям. – Голос у меня слегка дрожал, но я этого не стыжусь.

После недолгих колебаний Кристофер кивнул; в голубых глазах Филиппа застыло изумление. Тоня достала зеркальце, тщательно пригладила бровь и грудным голосом спросила:

– Ну и кто же из нас это сделал?

– Полагаю, – усмехнулся Уильям, – он – или она – в любом случае не признается.

Затем я внес предложение, которое, несмотря на всю свою неэтичность и бесполезность, как мне и теперь кажется, было самым разумным выходом из ужасной ситуации, в которой мы все оказались.

– Послушайте. Я на тридцать лет старше любого из вас, и, надеюсь, вы позволите мне высказать свое мнение о случившемся. Мы все тут друзья, и, мне представляется, все хотят минимизировать возможный ущерб. Роджер мертв, и еще одна смерть не поможет ни ему, ни нам. Поступок убийцы непростителен – по крайней мере для меня. Но даже если я не в силах простить убийцу, это не значит, что мне хочется видеть его – тут я должен прибавить «или ее» – смерть. Я не верю в справедливую месть. Мне она представляется слишком похожей на преступление. Поэтому я предлагаю всем дать клятву: если убийца признается, мы все представим как самоубийство и ни одна живая душа никогда ни о чем не узнает. Но при одном условии – совершивший это навсегда оставляет нашу компанию и больше не появляется в нашей жизни.

В каюте наступила тишина. Молчание прервал Уильям, и его голос звучал непривычно мягко.

– Вы сказали то, на что у меня самого не хватило смелости, Йен.

– Вы согласны дать клятву? – спросил я. В каюте повисла мертвая тишина. Кто признается? Кто признается? Мое сердце учащенно билось. На лбу проступил холодный пот. Я с трудом выдавливал слова. – Прошу всех пообещать, что они не разгласят услышанного. – Все молчали. – Хорошо. Тогда я первый – кто бы ни признался и в чем бы ни признался, я буду хранить тайну до конца жизни. Если кто-то не хочет давать клятву, пусть скажет об этом сейчас.

Никто не произнес ни слова.

– Значит, вы согласны. Теперь я обойду всех и попрошу повторить клятву – или признаться.

Дрожащим пальцем я обвел каюту.

– Начну с Тони. Вы обещаете молчать?

Наши взгляды встретились; карий и серый глаза девушки блестели. Я вдруг понял, какое у нее волевое лицо.

– Конечно, обещаю, – бесстрастно произнесла она. – А вы чего ждали?

Кто-то едва слышно вздохнул. Итак, Тоню можно исключить. Я поспешно продолжил обход.

– Филипп?

Он как-то обмяк, и я увидел, как Тоня повернулась к нему.

Филипп пожал плечами и с полуулыбкой ответил:

– Обещаю.

Тоня схватила его за руку, но я уже не обращал на них внимания.

Кристофер, Уильям или Эвис?

– Теперь ты, Кристофер. Обещаешь молчать?

– Да, – тихо ответил он.

Его худое смуглое лицо было суровым. Трое поклялись хранить молчание. Признаться могли Уильям или Эвис. Неужели Уильям? Стараясь сдержать волнение, я взглянул в его умное лицо: одна рука поглаживает квадратный подбородок, взгляд прямой и спокойный.

– Обещаете, Уильям?

– Обещаю.

Какую-то долю секунды его голос звучал жестко. Осознав значение этого короткого слова, я крепко сжал кулаки, так что ногти впились в ладонь. По каюте пробежал шепоток.

Охваченный страхом, я повернулся влево, к Эвис. Она перестала всхлипывать, но по-прежнему лежала на койке, закрыв лицо руками. Неужели Эвис? Признаться может только она. Колени у меня дрожали. На шее отчаянно билась жилка.

– Эвис, – прошептал я.

Она подняла мокрое от слез лицо и подалась вперед.

– Обещаю молчать, – произнесла девушка и с печальной улыбкой прибавила: – Но пользы от этого, кажется, не много, правда?

Напряжение спало. Испытывая огромное облегчение, я закрыл глаза; хриплый смех Тони разрядил обстановку. Все мы смотрели друг на друга со страхом, надеждой и подозрением, боясь узнать, кто из друзей окажется убийцей, и все на полном серьезе клялись молчать до конца дней. Теперь же молчать оказалось не о чем. Прошла секунда, и все рассмеялись: виной тому отчасти было суровое испытание последних минут, а отчасти – облегчение. Я не стал бы это приветствовать, но и упрекать никого не могу.

Первым взял себя в руки Уильям.

– Тем не менее это сделал один из нас, – резко сказал он. – Теперь нужно решить, что мы будем делать дальше.

Кристофер принялся постукивать ногой об пол.

– Полагаю, следует кому-нибудь сообщить, – сказал он.

– Если этот чертов придурок не признается, – медленно произнес Филипп, – больше ничего не остается. По крайней мере я так думаю, – нерешительно прибавил он.

– Кроме как известить полицию, – вставил Уильям.

Я предпринял последнюю попытку:

– Было бы жаль втягивать всех в расследование убийства. Вы представляете, какие вас ждут мучения и на сколько вопросов вам придется ответить?

– Будет настоящий ад, – с горечью заметила Тоня. – Для всех.

– Ничего не поделаешь. – Голос Уильяма был тверд. – Мы должны как можно скорее сообщить полиции. Рано или поздно убийца среди нас будет найден, и тогда его или ее…

(Это «или ее», всегда вызывавшее у меня улыбку, когда встречалось в официальных документах, теперь звучало нелепо, потому что я почувствовал, как вздрогнула Эвис.)

– …ждет «довольно неприятная смерть».

Снова наступила тишина, и каюта с низким потолком казалась душной и заполненной страхами, которые обычно осаждают нас в темноте. Эвис начала всхлипывать. Через секунду молчание прервал голос Уильяма:

– Это все. Больше не о чем говорить. Я вызываю полицию.

– Не лучше ли позвонить в Норидж, чтобы прислали опытного детектива? – предложил Кристофер. – Если явится деревенский полисмен, нам понадобится не один час, чтобы все ему объяснить.

– Хорошо, – согласился Уильям. – Мы с Кристофером и Йеном отправимся на шлюпке в Хорнинг, а оттуда позвоним в Норидж. Кристофер и Йен будут грести, а также следить, чтобы никто не убежал. Не забывайте, что мы все под подозрением.

– Разумеется, – сказал я.

– А это значит, – задумчиво произнес Кристофер, – что полиция захочет держать нас под наблюдением. Где нам ночевать? Не можем же мы спать на яхте.

Уильям кивнул.