Текст книги "О непредсказуемости жизни (сборник рассказов) (ЛП)"

Автор книги: Чарльз Маттиас

Соавторы: Кристофер Хаггис,Крис О'Кэйн,Филлип Гёз,Тэрри Спаффорд,Ки Койот,Дэниэл Д'Алимонтэ,Джон Слеепер,Паскуаль Поркупиннэ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Непростое задание
Чарльз Маттиас

Год 705 AC, начало октября

Ночь отступала, оставляя иней на пожухлой траве, звенящие льдинки на ветках облетевших деревьев и холодный ветер, ерошащий шерсть. Мишель, поеживаясь, тащился следом за Линдси. Утро, ранее утро.

Вчерашний день был длинным и хлопотным. Правда, начался этот бесконечный день с полудня, но зато закончился далеко-о после заката. За это время Линдси успела подогнать под лапы юноши топор, заставила помахать им всяческими способами, наточить, переточить, еще раз переточить и только после еще одной, четвертой переточки, скривившись, все-таки дозволила укрыть железо чехлом. Потом она еще сгоняла Мишеля в его комнату – предъявить для осмотра кольчугу и меч. Кольчуга для его нового тела оказалась длинной и узкой – пышный мех распирал изнутри подкольчужник, а при попытке одеть доспех прямо на тело, тот же мех пролез между кольцами и от малейшего движения  выдирался клочьями. К тому же и меч стал тяжел для слабых лап бобра-морфа. Пришлось Мишелю и Линдси идти в оружейную, подбирать новый доспех, выбирать меч полегче.

Уже напоследок они завернули на кухню, взяли дорожной еды назавтра. Ковригу хлеба, мешочек крупы, соль и самое главное – шмат сала, с прожилками, с чесночком, чуть-чуть присыпанного перцем...

– А... мне можно? Ну... попробовать? – спросил Мишель, непроизвольно сглатывая слюну, пока женщина заворачивала пласт в капустные листья, а потом в дерюгу.

– Угу, – кивнула она. – Завтрева. Вот помахаешь топориком-то, пилой поработаешь, и поснедаешь. И не верь ентим, которые толдычат: низя, низя, не захотишь! Все захотишь, коли живот подведет! Хотя... – женщина глянула на его крупные резцы. – Яблочек и там морковки прихватим. Мало ли! Вдруг и правда, не захотишь.

Мишель поправил длинный кинжал, висящий на поясе с левой стороны, поерзал плечом. Топор, подогнанный под его руку, по сравнению с инструментом, лежащим на плече Линдси, казался почти игрушечным. На две головы выше, почти вдвое шире юноши, она запросто управлялась с таким топором, что ого-го! Мишель его и поднять-то смог еле-еле, а уж махать!..

– А мы тут вот, и тут ждать-ждать-ждать...

– Во-во-во-во! ты куда делся мы тебя везде обыскались! а ты в комнате сидишь сиднем! фу домосед какой! и вообще… куда это ты с топором собрался? мы с тобой пойдем!

– Пст! Не части! – шикнула на молодежь Линдси. – Что за шум?! Мышь да кот... Други значится? Нет, вам с нами идти не след. Ваш друг на работу шагает, ему шум никак не к месту. Ввечеру приходьте, встретитеся! Что говорю?! Марш, мелюзга хвостатая!

– У-у-у!! Мы это тут... – вздохнул мышь-морф Сполох.

– Мы ждать-ждать, и совсем тута, а больше нигде, совсем-совсем! – поддержал друга кот-морф Бреннар.

– Ага, – кивнул Мишель. – Вечером встретимся, где обычно.

– Ы-ы-ы!! Там холодно! сам же видишь иней вон уже лежит! а Пости на днях говорил что вот-вот снег...

– Так! – Линдси, уже уложившая на телегу топор, припасы, веревки, а вдобавок еще какие-то свертки и огромные мешки, подошла к друзьям. – Все! Ввечеру будете лясы точить. Мишель, влязай на борт.

Проехав по южному тракту несколько миль, телега завернула к востоку: сначала на одну из боковых дорог, потом обойдя картофельные поля, вывернула к отрогам барьерного хребта.

– Вот тута значится, – Линдси показала на росшие аккуратными рядами молодые сосны. – На ентой пл... платанции... тьфу! Уж ентот Дэн, как ляпнет чего-нибудь, недодумавши, а нам потом язык ломай! В общем, в ентом садочке надобно сосенку срубать. Проверить значится, нет ли чего. Не болезная ли, короеды не завелись ли. Али еще какая беда. Вот ты и срубишь!

– А... зубы...

– Топором! – мощный палец уткнулся в нос бобру-морфу. – Лесорубу, оно, все надо уметь. Ну чего глядаешь? Какой же ты лесоруб, если топора не держал, а? А ну как затупятся зубки твои? Во-о-о! Топором махать, это тебе не кашу в рот кидать! Тут умение надобно! Вот и учись! Пригодится. Вот сейчас, значится...

Линдси медленно обошла ровные, как по ниточке растущие ряды деревьев и наконец, указала на сосну, толщиной у корня чуть более фута:

– Вот. Рубай.

Мишель вздохнул, взял топор обоими лапами, замахнулся...

– Стой!! Да куда ж ты лепишь-то! – возмущенная Линдси перехватила топорик, как будто он был... да для нее он и был игрушечным. – Ты что, с одного замаха надумал дерево-то перебить?! Нет?! А какого ж, тогда лезвие поперек ведешь?! Попервости надруби, потом подруби надрубленное. Потом опять надруби и опять подруби. Понял?

– Угу, – вздохнул Мишель, припомнив, как старший брат орудовал топором. И замахнулся снова.

И снова.

И снова.

И снова...

Солнце уже давно взошло, а Мишель все также замахивался и бил топором. Его шатало, лапы дрожали, язык вывалился, с носа капал пот. Но глядя на Линдси, он снова и снова брался за брошенный топор и врубался в прочную, неподатливую древесину. А женщина тем временем успела распрячь и спутать лошадь, обойти весь участок, тщательно обсыпая корни каждого дерева чем-то серым из мешков. Потом двинув хорошенько плечом, сломала сухостоину и развела костерок в ямке. А юноша махал и махал неподъемным топором.

Труднее всего оказалось правильно выдержать угол удара. Нужно было одновременно направлять топор не слишком прямо – или щепа не откалывалась, а лезвие часто застревало; но и не слишком косо – или отщеп получался слишком тонким, а то бывало, лезвие просто скользило по древесине впустую.

Удар за ударом, замах за замахом... Как-то постепенно руки стали сами направлять топор в нужное место и обойдя ствол по кругу раза три, Мишель вдруг понял, что думает о совсем посторонних вещах. К примеру, о том, не выскочит ли из ближайших кустов ватага лутинов. Или о том, что кольчуга, с утра вроде бы легкая и удобная, сейчас тянет спину и мешает. А еще о том, что его резцы скрежещут, прямо мечтая впиться в эту жесткую, твердую древесину...

– Так, так, – Линдси, до того помешивавшая что-то вкусно пахнущее в котелке, сейчас стояла за спиной юноши с багром в руках. – Ниче так, вполне значится... С той стороны ты ствол подрубил хорошо, сейчас значится, подрубай еще, а я ствол направлю, как падать начнет.

Солнце уже почти поднялось к зениту, когда сосенка наконец затрещала и направляемая твердой рукой Линдси, рухнула. Мишель прислонился к торчащему из земли пню, уронив топор и вытянув ноги. Лапы болели так, словно каждую косточку и каждую мышцу тщательно обстучали кувалдочкой. Ноги, казалось, поварили в кипятке. В спину, вместо хребта сунули колючую ветку, а глаза полили одним из едких растворов достопамятной Паскаль.

– Ну что ж... Пойдет. Дерево срубил, осталось всего-то ничего. Сейчас подкрепимся чуток, потом значится, сучья отгрызешь, зубы мне свои заодно покажешь, хлыст поровнишь, чтоб тащить легче было. Потом пень к зимовке подготовишь, покажу как, сучья отгрызенные на телегу закидаш, хлыст позади вместе зацепим и все. Домой.

– Ох-х...

– Не ох, а подымайся! – Линдси нависла над бобром-морфом горой. – Земля стылая, осень на дворе. Хочешь полежать – стели рогожку. А так неча валяться, спину застуживать! Вон, лучше к костру шагай, да отвару хлебни. Враз полегчает! Кстати, не ты ли сальца хотел поснедать? Соленое, с мясными прослойками, с чесночком, перчиком, мягкое как масло, само на язык просится!

Не то чтобы у Мишеля перестали болеть жилы или лапы, просто желудок так властно заявил о себе, так яростно принялся стенать и бурчать, а слюна так брызнула из-под языка, что юноша и сам не понял, как очутился у костерка с толстенным куском хлеба в одной лапе и лишь чуть менее толстым куском сала в другой. И что б там маги ни твердили, мол не захочет, не будет... как санки с горы полетело!

Перекусив и напившись травяного отвара, Мишель опять поплелся к срубленному, теперь уже не дереву. Юноша почесал макушку когтями, припоминая, как Линдси назвала это лежащую на земле корягу... Хлыст кажется? Точно, хлыст. Мишель обошел по кругу этот самый хлыст, думая: как бы ему хотелось еще посидеть у костерка, вытянув ноги и уронив лапы на рогожку. Жаль, что сало с хлебом, морковка и яблоко кончились так быстро...

– И что, вот так каждый день? – спросил он почти риторически, но ответ услышал от Линдси:

– Разумеется, нет. Обычно деревья гораздо толще.

Мишель вздохнул. Кажется, труд лесоруба труднее, чем он думал. Хотя, глядя, как живет, как питается и как одевается Линдси, юноша решил, что и вознаграждается этот труд неплохо.

Он еще раз обошел этот... хлыст, теперь уже внимательно рассматривая ветви. Торчат во все стороны, часть обломилась... Мишель вдруг понял, что ему хочется поскорее убрать эти некрасивые обломки, увидеть ствол во всей его красоте и прямизне, подгрызть эти сучья и ветки как можно ближе к коре...

– Хм. А ниче, ниче так! Шустро выходит! – раздавшийся над самым ухом голос оторвал бобра от упоительного занятия – грызения дерева острыми, созданными именно и только для этого резцами. Занятия, настолько увлекательного, что Мишель напрочь забыл обо всем – о больных ногах, о ноющей спине, даже об уставших лапах!

– Угу... Ладнось, ты покуда тут, а я пойду телегу подготовлю. С такой скоростью, ты сучья-то в момент огрызешь.

Огрызание хлыста от веток действительно заняло куда меньше времени, чем рубка дерева. К концу челюсть немного устала и побаливала – с непривычки, но все равно, использовать зубы, грызть ими дерево было... хорошо. Уже догрызая последние, совсем тонкие веточки на вершине, Мишель припомнил слова Матиаса, о зубах у грызунов. Крыс говорил, что у них... у нас, поправился мысленно юноша. Так вот резцы у грызунов растут всю жизнь, следовательно, их постоянно нужно стачивать. И ощущения, возникающие при этом, Мэтт описал как необыкновенные. Теперь юноша согласился с ним полностью. Это было... что-то. Лучше чем еда, лучше, чем с девушкой... ну, почти.

Оттащив последние мелкие веточки к телеге, на которой Линдси установила по бортам высокие решетки, Мишель подал их наверх. Получилась высоченная куча – ветки от срубленного дерева, остатки сухостоины, даже мешок со щепками, которые пришлось собирать граблями.

– Теперича у нас чего? – женщина, тщательно подтянув витки веревки, и осмотрев получившийся воз, довольно кивнула. – Теперича у нас пень надобно подготовить к зиме.

В дело пошел бур, диаметром дюйма в три, пробуривший углубление в пол фута. Потом в отверстие высыпалось что-то серо-белое, с острым запахом навозной кучи, а на удивленный вопрос Мишеля последовала целая лекция:

– Вот ты его сейчас глиной замажешь, зиму оно простоит, а весной приедем и пень-то подожжем. Весь выгорит, ажно до самых кончиков корней! И лесу польза и нам ковырять не надо! Учись, малец!

Солнце уже клонилось к западу, когда воз веток, с привязанным позади хлыстом, достиг дощатого подворья – огороженного участка на берегу реки, к юго-западу от Цитадели.

– Та-ак, – распорядитель подворья, плотная и низенькая женщина, осмотрела привезенный хлыст. – А чего так мало-то? И Линдси, разве у тебя сегодня не выходной?

– Покой нам только сниться! – ухмыльнулась Линдси, – Вишь, мальца учу. Заодно Дэнову платанцию егойной пылью обсыпала и пробную рубку, как он говорил, сделала.

– А, так это с Дэновой делянки? Хорошо, хорошо, – заулыбалась низенькая женщина. – Сейчас за ним отправлю, а вы пока длинномер раскряжуйте. Как обычно, по двенадцать футов.

Поглядев на лежащую поодаль кучу неохватных бревен, Мишель решил, что его первое деревце было не просто тоненькое, а очень тоненькое. Былиночка придорожная. Впрочем, даже над этой былиночкой пришлось еще раз потрудиться – двуручную пилу, за ручку которой Линдси со своей стороны взялась тремя пальцами, бобру пришлось ухватывать обоими лапами, да еще тянуть с напрягом. Пока Дэн на пару с распорядителем бегали вокруг хлыста, тыкая пальцами, кинжалами, даже отпилив пару кусочков и рассмотрев их при свете заходящего солнца под каким-то колдовским стеклом на ручке, Мишель и Линдси допилили верхушку, перетаскали бревнышки к лесопилке и увели лошадь с телегой на соседний двор – масляный.

– Тута значится из всяких веток, да щепок масло выжамают. Видал, святильники, недавнешние? Оно! Вонькое, зараза, но зато светит страсть как!

Приемщик, пожилой волк-морф критическим взором осмотрел воз, недовольно шевельнул ушами:

– Сухостоина не пойдет.

– Сама знаю, – кивнула Линдси. – Себе заберу, на дрова...

Мишель открыл глаза и, попытавшись сесть в кровати, сдавленно охнул. Сначала навалилась боль – ныло все тело сплошняком, каждая жилка, каждая косточка. Даже челюсти и те ныли... Потом он осознал, что видит, вернее не видит ничего. Темень, хоть глаза выколи. Так что, завернувшись получше в какое-то пушистое и очень тяжелое одеяло, юноша начал вспоминать конец дня. После масляного двора, они поехали в Цитадель, к флигелю Линдси, потом он вроде как помогал таскать остатки сухостоины, потом вроде как что-то ел... кашу, кажется... или густой суп?

Повернувшись на менее больной бок, Мишель поерзал, поудобнее устраиваясь на лежанке. Твердоватая какая-то и вообще, вроде как чья-то шкура, брошенная поверх охапки сена... Интересно, чья? Ворс длинный, мягкий, запах знакомый... Медвежья?! Такую юноша видел только в комнате Линдси. А почему... Да он же уснул прямо у Линдси за столом!

Ой, мама!

Сев на медвежьей шкуре, Мишель в панике оглянулся по сторонам. Прислушался. Откуда-то донесся тихий храп, потом далеко-далеко ударил колокол надвратных часов. Три часа ночи. Юноша опять откинулся на спину.

Все. Не видать ему этой работы, как своих ушей. Ну и ладно! Не больно то и хотелось... вообще-то хотелось... и даже очень... но ведь все же тело болит! Ну, не болит, но ноет. Хотя сейчас уже меньше... и глаза слипаются...

С этими мыслями Мишель провалился в сон, как в омут.

Три недели спустя

– Мы ждать, ждать, ждать, а ты все где-то и приходить и весь такой, ну прямо даже ай!

– А как же! – Мишель повел втугую обтянутыми кольчугой плечами, звякнул кинжалом в ножнах, потом скинул с плеча топорик и оперся на него лапой. – Подождете меня? Сейчас лошадей обихожу, денюжку получу, и как отпразднуем!

– Ой, ну надо же! да и не только у тебя серебрушки имеются! мы тоже не пустые знаешь ли!

– Согласен, – бобер-морф солидно кивнул другу. – За выпивку платим поровну.

– У-у-у... – мышь-морф, ученик придворного мага Пости как-то скис. – Да я... ну в смысле...

Его спутник, кот-морф Бреннар, ученик придворного пекаря, только вздохнул.

– Вот то-то же! – Мишель ухмыльнулся и хлопнул друга по плечу. – Балабол ты! Ладно уж, сегодня плачу я. Зря, что ли в лесу три недели топором махал?

Перевод – Claw Lyne.

Литературная правка – Дремлющий.

Радуга
Pascal Q. Porcupine

«– Страстью жизни Паскаль была алхимия.

– И мужчины.

– Но все же, алхимия стояла на первом месте.

– М-м-м... Но и мужчин она обожала!»

Блез и Мария Маттиас.

«История Цитадели Метамор в лицах и мордах».

«Этому дала.

Этому дала.

Этому дала.

Этому дала.

А этому? И этому тоже...»

Скрэч.

Каждый

Год 705 AC, середина декабря

За несокрушимыми стенами Цитадели, за драгоценным двойным стеклом и толстенными дверями трещал мороз, тускло светило холодное зимнее солнце, а год постепенно склонялся к самому короткому дню и самой длинной ночи. Приближался зимнепраздник, и в лаборатории придворного алхимика закутанная в алый балахон фигура металась от пробирки к пробирке:

– Немного синего... и каплю розового... ох! – выдохнула Паскаль.

Разумеется, придворный алхимик почти наверняка не пойдет на праздник перелома зимы, и в подготовке участвовать не обязана... но не в тех случаях, когда личный портной его светлости герцога Метаморского пообещал золотом по весу за яркую и сочную фиолетовую краску для ткани. И вот, в рабочем поле над спиртовой горелкой булькает высокая колба, а ловкие лапы дикобраза-морфа, раскрашенные в оттенки алого, добавляют в раствор то из одной пробирки, то из другой...

– Тук-тук-тук!

Кто-то постучал по двери когтями, но Паскаль даже не оглянулась, сконцентрировав внимание на булькающей колбе.

Постучали еще раз, немного громче. Тяжело вздохнув, дикобразиха бросила на каменную столешницу латексные перчатки, протертые алой тряпицей защитные очки отправились туда же и, непроизвольно потерев припухшие груди, Паскаль крикнула:

– Входите!

Дверь приоткрылась и в щель пролезла улыбающаяся черно-желтая тигриная голова.

– Какого ночного демона, ты так разулыбался? Весь входи!

Семифутовый верзила, выряженный в фиолетовый бархат, оттененный нежно-розовыми кружевами на обшлагах и широком вороте, распахнул дверь и войдя, отвесил преувеличенный поклон хозяйке лаборатории.

– Ну как тебе наряд?

– Великолепно, – вздохнула Паскаль, грустно повесив алые усы-вибриссы. – Отличный цвет. Но знаешь, Скрэч, я сейчас так занята...

– Мрр-мрр-мрр-рр, – пропел верзила, передвигаясь, можно даже сказать, скользя по комнате особым, плавно-текучим шагом, выдававшим опытного бойца. – Я просто не могу покинуть тебя, не вручив... – он вытянул из-за спины алый, едва распахнувший нежные лепестки цветок, – это.

– Ты с ума сошел... – прошептала Паскаль, беря колючий стебель и вдыхая божественный аромат. – Роза, зимой... Где ты взял такое чудо? Нет! Не отвечай! Пусть это останется тайной. Но куда же ее поставить?

Метнувшись к боковому столу, Паскаль схватила высокую колбу и, вернув цветок в желто-черные лапы, заметалась по лаборатории.

– Одну минуту...

В чисто вымытую колбу полилась дистиллированная вода, посыпались разноцветные порошки и закапали жидкости из плотно закрытых сосудов.

– Вот так! – довольный алхимик осторожно поставила колючий стебель в коричнево-серую, попахивающую мочевиной жижу. – Состав конечно так себе, но пару недель простоит. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Мр-р-р... – приобнявший алую фигурку за плечи черно-рыжий кот тихо промурлыкал ей на ухо: – На улице сегодня так холодно, а в Молчаливом Муле пылает камин, и наливают горячий глинтвейн... Как жаль, что ты сегодня так занята.

– Нахал! – но раскрашенные алым лапки нежно погладили большие черно-рыжие, совершенно противореча возмущенному тону голоса. – Ты расписываешь прелести нашей таверны так заманчиво, что я пожалуй соблазнюсь. Только давай сначала все погасим.

Полосатые лапы тем временем потихоньку мигрировали все ниже, а сам тигр продолжал мурлыкать на ушко:

– Давай помогу, дорогая.

Паскаль едва слышно хихикнула:

– Если хочешь. А ты знаешь, как остановить кипение?

Скрэч ухватился за грудь и простонал с улыбкой:

– Ох! Любимая! Ты принимаешь меня за какого-то простофилю? Присядь же и смотри, как действуют великие мастера!

Алхимик щелкнула иглами, усаживаясь на стоящий поодаль табурет, пока рыцарь в фиолетово-розовом костюме исполнял невероятно сложное действие: закрывал горящую спиртовку особым колпачком.

– Вот и все! – желто-черный кот заразительно улыбнулся и осторожно ухватил Паскаль под лапку: – А теперь, идем со мной, дорогая!

Половина столов в главном зале Молчаливого Мула была еще почти пуста, когда примечательная пара – высокий, широкоплечий тигр в фиолетово-розовом одеянии и миниатюрная дикобразиха в алом балахоне – вошла внутрь. Фигурка в алом тут же огляделась по сторонам, но никого знакомого не заметила, разве что в самом углу торчали всем известные кроличьи уши, да бобер-морф, сидевший у бильярдного стола, как-то очень мрачно уставился на вошедших, но после вопросительного взгляда Паскаль демонстративно фыркнул и отвернулся.

– Что будете заказывать? – спросила подскочившая к присевшей за столик парочке подавальщица – выдра-морф.

– Даме бокал сидра. Мне кружку глинтвейна. И по порции мясных и сырных сухариков.

– Соблазнитель, – вполголоса сказала Паскаль, беря широкую, черно-желтую лапу своими лапками и щекоча подушечки на когтистых пальцах. – Знаешь чем угодить леди.

– Хороший вор всегда знает свою жертву, – промурлыкал тигр.

Паскаль улыбнулась, но непроизвольно глянула на все еще сидящего неподалеку бобра.

– Что-то не так? – удивился Скрэч.

– М-м-м... Кто этот бобер, сидящий неподалеку от бильярдного стола?

– Ты не знаешь? – поднял брови черно-желтый кот. – Это Мишель, помнишь, он прибыл в Цитадель в конце лета.

– О-ох! – едва слышно выдохнула Паскаль. – Тогда все ясно. Мишель!

– Так это тот самый... – тигр умолк, бросив взгляд на свитое из золотых и серебряных нитей и украшенное рубином кольцо на среднем пальце Паскаль.

– Вот только не надо... – дикобраз-морф напряженно выпрямилась и задрала голову.

– Эй! Не ершись! – черно-желтые лапы ухватили раскрашенные оранжевым лапки и легонько погладили. – Я на твоей стороне, любовь моя!

Паскаль тяжело вздохнула:

– Я знаю, но мне от этого не легче. Это такая глупость... но я до сих пор чувствую себя виноватой. А он до сих пор на меня дуется.

Тигр нежно погладил ее мордочку тыльной стороной лапы.

– Ну и пусть дуется. Ты же не специально это сделала, ты пыталась помочь...

Но тут послышались шаги подавальщицы и на стол плюхнулись кружки, в сопровождении мисок с сухариками.

– Спасибо, – кивнул Скрэч, кидая выдре монетку.

Паскаль тем временем полностью завладела черно-рыжей лапой, потерлась мордочкой, потом легла на лапу подбородком и вздохнула, закрывая глаза. Скрэч нежно погладил ее мордочку свободной лапой, добившись только обиженного бурчания вполголоса...

Тигр удивленно поднял брови:

– Ну же, Паскаль! Надутый бобер – еще не конец света!

Дикобразиха вновь что-то пробурчала.

– И ты выглядишь пьяной, хотя не выпила ни капли!

Еще порция бурчания.

– Уважаемый, леди что-нибудь нужно? – спросила проходившая мимо выдра-подавальщица.

– Нет, с ней все в порядке, она просто... недостаточно выпила.

Паскаль выглянула из-под тигровой лапы вслед уходящей подавальщице.

– Он ушел, знаешь ли, – сказал тигр. – Твой бобер.

– Ну и пусть... О нем я подумаю потом, – Паскаль игриво пощекотала язычком подушечки черно-рыжей лапы и захихикала. – Я сегодня вся горю... а бобер пусть идет лесом!

Внезапно сев прямо, она схватила бокал и хорошенько отхлебнула.

– Ну как? Нравится?

Дикобразиха кивнула, продолжая попивать маленькими глотками шипучий напиток.

Четыре бокала спустя, Скрэч осторожно унес укутанную алой мантией Паскаль в лабораторию.

Паскаль медленно открыла глаза. Черно-рыжий, с ушками, улыбается во всю пасть... Паскаль так же медленно закрыла глаза... Потом, внезапно проснувшись, села, закутываясь в плед.

– Успокойся, все нормально, – промурлыкал Скрэч. – Ты просто немного выпила... самую чуточку.

Он осторожно поднес открытый флакончик, знакомый сладковатый аромат коснулся ноздрей.

– Глотни, сразу полегчает.

Паскаль вдохнула носом запах из под крышки, глотнула чуть-чуть и оттолкнула черно-рыжую лапу:

– Мое бодрящее зелье? Я и не думала, что его можно применять так.

– При похмелье творит чудеса, – кивнул тигр.

Дикобразиха потерла уши, заодно поправив выбившуюся из прически иголку...

– Действительно, неплохо... – она зевнула, прикрывшись лапой, – однако... хм. Ну-ка дорогой, рассказывай. Ты весь вечер просидел с кружкой горячего вина в лапах, но я что-то не припомню, чтобы ты хотя бы отпил!

Скрэч улыбнулся и, вновь протягивая ей флакончик, мимоходом погладил лапой пушистую алую щеку.

– Я любовался тобой. Ты знаешь, как ты прекрасна, когда задумываешься? И когда спишь...

Паскаль улыбнулась и одним глотком допила остаток зелья. Потом пузырек отправился на ночной столик, а дикобразиха встала, потягиваясь.

– Ой! – плед упал на пол... – Я голая!

– И тебе это идет.

Погрозив пальчиком похабно оскалившемуся тигру, дикобразиха вдруг поняла, что совсем не хочет одеваться, а хочет потянуться еще раз, напоказ, выставляя все четыре набухшие груди перед самцом...

– О, светлые боги!!! Краска!!

Забыв и о тигре, и об одежде и вообще, обо всем на свете, придворный алхимик ринулась к рабочему столу:

– Насоджева дупа... все остыло, краситель кристаллизовался... должен был... странно... в любом случае, его надо разогреть!

Скрэч с улыбкой наблюдал как она голышом, в одних силиконовых перчатках, добывает огонь, разжигает спиртовку, усиливает пламя магией... Все еще улыбаясь, тигр снял с крючка алую мантию и предложил ей.

– Ох... нет. Спасибо... – пробормотала Паскаль, все внимание уделяя краске над огнем. – Не надо. Ты все равно уже видел меня... и вообще... что-то мне сегодня... жарковато... похожу пока немного так...

Она потерлась щекой о плечо черно-рыжей лапы, легшей на ее маленькую лапку, держащую реторту над огнем... стекло нагрелось... едва слышно тренькнуло...