Текст книги "Королева Реформации"

Автор книги: Чарлз Людвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 16. Упадок

Когда выпал снег и установились санные пути, Кати стала с возрастающим беспокойством наблюдать перемены, которые постепенно ослабляли ее мужа. Казалось, она наблюдала за гибелью огромного дуба. Он продолжал мучиться, его терзала боль от камней, боль в ушах, головокружение, острая уремия – и сердце заметно сдавало. Бывали дни, когда у него совсем не отходила моча. Из-за катаракты он ослеп на один глаз. Кроме того, его волновали все текущие перемены. Когда Коперник заявил, что Земля движется вокруг солнца, он воскликнул: „Это богохульство!“

Появление в Виттенберге домов с дурной славой, постоянное пьянство среди жителей и роскошь, которой окружали себя некоторые представители церкви, вызывали в нем отвращение. „Не могу смотреть без отвращения, как современные девушки крутят юбками и выставляют напоказ шею!“ – бушевал он. Почти каждый день он стучал рукой по столу и, возвышая голос, уверял Кати в том, что второе пришествие Христа не за горами.

Как-то раз за ужином он пожаловался на жестокую головную боль. „У меня сейчас лопнет голова“, – стонал он и тер глаза.

„Ты уверен, господин доктор, что тебе это не кажется?“

Лютер схватился за голову. „Нет, Кати, мне не кажется“. Он закашлялся и следы жестокой боли появились на его лице. В задумчивости он произнес: „Я не умру неожиданно. Сначала я улягусь и буду болеть, но это не продлится долго“. Он застонал и закрыл глаза и сидел так, пока не прошел приступ боли. „Я устал от мира, а мир от меня. И я вполне этим доволен. Мир считает, что стоит освободиться от меня, и все пойдет прекрасно“.

Не все перемены, царящие в мире, были негативными. Несмотря на то, что Георг по-прежнему отличался нетерпимостью до самой смерти в апреле 1539 года, он ни разу не казнил ни одного лютеранина в отличие от других правителей. Поскольку все его сыновья умерли, он оставил наследство своему брату Генриху при условии, что тот станет католиком. Однако, Генрих принял наследство, но остался лютеранином. Ему удалось сделать это, потому что большинство его подданных были годами согласны с учением Лютера.

Генрих проявлял столько рвения в делах веры, что в историю он вошел под именем „Генриха Благочестивого“.

Болезнь Лютера продолжалась. Один приступ депрессии сменялся другим. Он молился о смерти. Во время проповеди в июне 1545 года он воскликнул: „Если вы собираетесь только стонать и ворчать, то отправляйтесь к скоту и свиньям! Вы сможете общаться с ними и оставить церковь в покое“. В следующее воскресенье он устремился к двери в середине службы.

Его депрессия усложнялась и из-за скандала, который возник вокруг его тайного совета Филиппу Гессе. Брак Филиппа с дочерью герцога Георга был „устроен“ для него, когда ему было девятнадцать. Конечно, это был политический шаг и, хотя у него было несколько детей от Кристины, между ними никогда не было ни единства, ни романа. Это несчастье побудило его искать утешения на стороне, что привело его к такому глубокому осуждению, что он отказался участвовать в Вечере Господней.

Что он должен был делать?

Самым легким решением было бы вернуться в лоно католической церкви и анулировать брак. Это было обычной процедурой и не вызвало бы ни у кого подозрений. Но он отказался от этого пути, потому что был преданным лютеранином. Эта проблема еще более осложнилась, когда он встретил и полюбил очаровательную семнадцатилетнюю Маргариту фон дер Саале. Добившись согласия девушки, он познакомился с ее матерью.

Анна была женщиной разумной. „Прежде чем я соглашусь на этот брак, – говорила она, – я должна услышать разные мнения. Мы не должны нарушать законы Бога!“

Филипп обратился к Мартину Бусеру, и Бусер советовался с Меланхтоном и Лютером. В конце концов Меланхтон отправил ему длиннейшее письмо, в котором указывал, что Божья воля заключалась в том, чтобы „была одна плоть“. Но в конце письма он написал: „Однако, если Вы, Ваша Милость, решились взять другую жену, мы считаем, что это должно остаться в тайне“.

Это письмо подписали Лютер и Меланхтон и еще семеро известных людей.

Филипп принял этот документ как разрешение и стал готовиться к вступлению в брак со своей новой любовью, продолжая жить с Кристиной. Более того, у него появились дети от обеих супруг! Вскоре тайна раскрылась, и реформация оказалась под угрозой.

Поскольку наказанием за двоеженство в Римской Империи была смерть, герцог Филипп должен был простереться у ног Карла V и просить прощения. (Ирония заключалась в том, что у самого императора было множество незаконных детей по всей Европе, и папа узаконил каждого из них, чтобы они могли унаследовать титулы и занять высокое положение).

Весть об этом скандале распространялась, и один из министров при дворе Филиппа издал памфлет, оправдывающий многоженство. Меланхтона это поразило, и он почти не мог ни есть ни пить, потерял память и не мог разговаривать. Своему другу он написал: „Я не могу передать тебе как мне больно… Меня поддержало глубокое сочувствие Лютера. Если бы он не пришел ко мне, я бы умер“.

Лютер сам был настолько расстроен скандалом, что воскликнул: „Пусть дьявол благословит будущих двоеженцев горячей ванной в аду!“

Сердце Кати сжималось от боли, когда она видела, как стареет ее муж. Страдала она и от того, как ужесточался его дух против тех, кто возражал ему. Андреас фон Карлштадт, которому они дали кров в свою брачную ночь, умер от чумы в канун Рождества 1541 года. В свое время, несмотря на то, что доктор был уверен в том, что Карлштадт пострадал от наказания Господа, он и Меланхтон использовали все свое влияние, чтобы убедить местные власти поддержать его семью.

Теперь его покидал тот дух щедрости. Его перо, обычно острое, превратилось в скальпель хирурга. В 1545 году он описал Римскую Церковь самыми мрачными словами, которые пришли ему на ум.

Нападал он и на некоторых протестантов, особенно на тех, кто не соглашался с ним насчет присутствия Христа в хлебе и причастии.

Кати смотрела на это с пониманием. Она лучше всех знала своего мужа и знала, что сердце его праведно, несмотря на то, что речь отличалась резкостью. О положении, в которое попал Лютер, свидетельствует письмо, которое он написал Иакову Пробсту 17 января 1546 года.

Я пишу тебе, дорогой Иаков, как старик, утративший силу, уставший, замерзший, а теперь уже и одноглазый… Я завален темами, о которых нужно писать, говорить, договариваться и действовать. Но все же Христос все во всем, Он способен на все и Он выполняет то, что нам не под силу, да будет благословен Он в вечности. Аминь.

Понимая и отчасти разделяя его страдания, Кати старалась использовать все свое умение, чтобы в его лице снова появился свет. Она тратила огромное количество времени и усилий для того, чтобы приготовить деликатесы, которые он любил. Она постоянно просила его снова и снова рассказывать о величайших моментах его жизни, несмотря на то, что слышала это много раз.

Застав его в кабинете, когда он отсутствующим взглядом смотрел в окно, Кати попросила: „Господин доктор, пожалуйста, расскажи мне о том, как ты выступил против Ульриха Цвингли“.

„Ах, да, – отвечал он, откликаясь на просьбу. – Я никогда этого не забуду. Никогда! Филипп Гессе устроил эту встречу. Это было еще до того, как он стал двоеженцем! Он устроил проведение нашей дискуссии в величественном замке, окна которого выходили на Марбург. Цель встречи, конечно же, была в том, чтобы посмотреть, не удастся ли нам придти к соглашению по поводу истинного значения и природы Вечери Господней“. Взволнованный воспоминаниями, он встал и начал мерить шагами кабинет.

„Новый Завет ясно учит, что Христос присутствует и в хлебе, и в вине. Цвингли, этот негодяй Оэколампадиус и несколько их сподвижников учили, что хлеб и вино просто замещают кровь и тело Христа!“ Он передернул плечами.

„Наша встреча произошла во второй и третий день октября 1529 года. Поскольку Филипп хотел, чтобы мы пришли к каким-то выводам и тем самым избавились от разделения, которое развивалось между нами, каждый из нас прибыл с группой наиболее способных помощников. В мою группу входили Меланхтон, Георг Рёрер и некоторые другие.

Встреча началась в 6 часов утра. Когда я впервые пожал руку Цвингли, его глаза увлажнились, и он сказал мне, что мои сочинения изменили его жизнь. Мне это понравилось. И тем не менее, Кати, я знал, что, если я хочу по-прежнему повиноваться, я должен стоять за истину, и таким образом, будучи диким кабаном, я взял мел, нарисовал на столе круг и написал в этом кругу: Hoc est corpus meum. Эти латинские слова, как ты знаешь, по-немецки означают „Сие есть тело Мое“. Они ясно объясняются в шестой главе от Иоанна.

Эти написанные мелом слова подогрели нас. Каждый из нас старался не опускаться до сарказма. Но было слишком трудно удержать язык. Цвингли попытался доказать, что эти слова Иисуса нужно понимать в духовном смысле. Наши споры были длинными и иногда горячими. Около пятидесяти зрителей пришло посмотреть на нас. Те, кто не изучал богословие, понимали и слушали нас с трудом.

В конце второго дня мы с Цвингли обнаружили, что не сможем придти к соглашению по вопросу о Вечере Господней. Он был убежден в том, что слова Иисуса из шестой главы от Иоанна нужно понимать в духовном смысле, в то время как я продолжал считать, что их нужно понимать буквально – что Христос присутствует и в хлебе, и в вине.

Партия Цвингли хотела, чтобы мы считали их своими христианскими братьями. Но, Кати, это было невозможно! – Он покачал головой. – Я ясно объяснил им, что они могут рассчитывать на наше расположение, но мы не можем считать их нашими братьями в теле Христовом“.

Устав от объяснений, он опустился в кресло.

Взяв его руку в свои ладони, Кати сказала: „А теперь, господин доктор, пожалуйста, объясни мне кое-что. Чем твое учение о присутствии крови и тела Христа в хлебе и вине отличается от того, чему учит Римско-католическая Церковь?“

Лютер уставился на нее с удивлением. Затем его лицо смягчилось, а на губах появилась улыбка. „Существует огромная разница между этими двумя точками зрения. Паписты верят в трансубстанциацию. Латинское слово trans означает через. Для них, как только священник берет эти составляющие, вино превращается в настоящую кровь Христа несмотря на то, что вино по-прежнему остается вином, а хлеб становится настоящим телом Христа, хотя по-прежнему остается хлебом.

По моему мнению присутствие Христа в вине так же реально, как и в хлебе. И тем не менее вино остается вином, а хлеб остается хлебом. Некоторые из наших врагов обвиняли нас в каннибализме. Они утверждали, что мы едим плоть Христа так же, как волк поглощает овцу, и что мы пьем его кровь точно так же, как корова пьет воду. Это ложь! Но я лучше прилягу. У меня кружится голова“.[30]30
  Сегодня трансубстанцкацня – это принятое учение Римско-католической и восточно-православной Церкви. Консубстанциация, точка зрения Мартина Лютера, признается всеми лютеранскими церквами. Точка зрения Цвингли тоже признается многими группами.


[Закрыть]

Обняв его и поддерживая, Кати осторожно довела его до спальни. Устроив его поудобней, она приготовила холодный компресс и положила ему на лоб.

Затем она растерла ему руки и ноги, пока боль не прошла. Пожав ему руку, она сказала: „Побудь здесь и успокойся, а я принесу тебе тарелку супа“.

Не успела Кати закрыть за собой дверь, как он устремился к себе в кабинет. Еще нужно было сделать столько работы! Он освободил себе место за столом, передвинул книги, отодвинув часть их в сторону, аккуратно сложив стопку писем, которые требовали ответа. Затем он вооружился пером и принялся за работу. Письмо, которое он написал 2 декабря 1544 года, показывает то напряжение, которое окружало его целыми днями.

Вы часто побуждаете меня написать книгу о христианской дисциплине, но вы не говорите, где я, уставший пожилой человек, могу найти досуг и здоровье для этого. Я без конца вынужден писать письма, я обещал вашим правителям проповедь о пьянстве, я обещал некоторым людям и самому себе книгу о таинствах, другим – книгу о сакраментариях, есть и такие, которые считают, что я должен отказаться от всего и заняться написанием полного и окончательного комментария всей Библии. Одно препятствует другому, и мне не удается ничего. И все же я верю, что мне нужно отдохнуть, чтобы пожить и умереть в мире и спокойствии, но мне приходится вести беспокойную жизнь…

Кати поставила суп на стол и положила руки ему на плечи. Он поблагодарил ее поцелуем. Но когда она вернулась через час, она обнаружила, что суп не тронут. Однако, стол был завален открытыми книгами, и у многих из них на полях были пометки, а прямо перед ним лежала свежая стопка рукописей, готовых к изданию.

В перерывах между тайфунами депрессий и угрожающих жизни болезней, Лютер все еще сочинял трактаты или обличал тех, кто не соглашался с ним. В такие минуты его мозг работал особенно напряженно.

Иногда Кати шокировали произведения его пера или то, что слетало с его языка, и она непроизвольно умывала руки. Лютер презирал гнев, и все же утверждал, что он может быть полезен. Он сам признавал: „Гнев освежает мою кровь, заостряет ум и выводит из искушения“.

Как-то раз, когда его упрекнули за нелестный отзыв, он ответил: „Мне нужно вырвать с корнем сучья и пни, избавиться от терний и колючек, наполнить водоемы. Я грубый лесничий, которому предстоит освоить и проложить новую тропу“.

В последние годы его жизни иудеи и анабаптисты были его излюбленными мишенями. Хотя Кати шокировали выражения мужа, она помнила, что он писал и хорошее о иудеях и анабаптистах. Некоторые из его ранних сочинений о иудеях были полны сострадания:

Если мы хотим помочь им, мы должны использовать с ними не папский закон, а закон христианской любви и принять их дружески, позволяя им работать и жить…

Если среди них есть упрямцы, что нам до того? Ведь в конце концов не все мы хорошие христиане…

Точно также он относился в свое время к анабаптистам, несмотря на то, что отрицал их идею об ошибочности крещения в младенчестве и призвании к тому, что все, которых крестили в младенчестве, должны быть перекрещены. Тронутый работой, которую они проводили среди бедных, он писал:

Это несправедливо и глубоко меня волнует, что бедняки обречены на смерть. Их казнят, сжигают и жестоко истребляют. Пусть каждый верит в то, что ему нравится. Если он заблуждается, он будет достаточно наказан в адском огне. Если нет мятежа, то им следует возражать Писанием и Словом Божием. Огнем ничего не добьешься.

Эти прежние высказывания ее мужа как-то уравновешивали то, что теперь он предлагал отослать всех иудеев в Палестину и выслать всех анабаптистов.

Наступила оттепель, снег исчез с улиц Виттенберга, и город наводнили рабочие. Пока Кати и доктор смотрели в окно, он сказал: „Мне бы хотелось, чтобы они построили новое здание для университета, а не превращали Виттенберг в крепость!“ Он закрыл глаза. Затем добавил: „Я поговорю об этом с избирателем сегодня же“.

Иоанн фон Фридрих выслушал внимательно объяснения Лютера и его сомнения о том, стоит ли тратить так много денег на фортификации, пренебрегая насущными нуждами университета.

„Доктор Лютер, – ответил неимоверно тучный правитель, – я точно знаю, что вы чувствуете и сочувствую вам. И тем не менее император твердо решил сокрушить нас и заставить отказаться от веры“.

„Но даже если мы укрепим город, сможем ли мы противостать армиям, которые нападут на нас?“ Тень сомнения пробежала по лицу Лютера.

„Если Шмалькальдская Лига продержится, то у нас есть шанс…“

„Но удержится ли она?“

„Уж лучше бы удержалась!“ Избиратель покачал головой. „Я попрошу вас молиться об этом, пока она не будет держаться твердо“.

В начале лета доктор обратился к Кати. „Если я не уеду из Виттенберга, я взорвусь!“ – сказал он в ярости.

„А куда ты хочешь отправиться?“

„В Зейтц. Амсдорф хочет, чтобы я решил спор между двумя нашими пасторами в Наумбурге“.

„Но достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь, чтобы предпринять такую поездку?“

Лютер пожал плечами. „Я чувствую себя не так хорошо, как десять лет назад. Но перемены пойдут мне на пользу. Кроме того, там во мне нуждаются. Если император нападет на нас, мы должны сохранять единство, может быть мне удастся привести этих двух пасторов к взаимной любви“.

Кати посмотрела на него с сомнением. „Меня тревожит твое здоровье. Что будет, если тебя там снова будут беспокоить камни?“

„Бог позаботится обо мне. И кроме того, я попросил Ханса сопровождать меня. Он всегда был хорошим помощником“.

Лютер заключил ее в объятия, и Кати, посмотрев на него, сказала: „Я буду на коленях молиться за тебя и за Ханса“.

„Я знаю, что ты будешь молиться, и я знаю, насколько действенны твои молитвы“, – ответил он. Его голос дрожал. Прижав ее к себе плотнее, он нежно провел рукой по ее волосам. „Кати, я не выжил бы без тебя. Ты – Королева Реформации! Твои молитвы поддерживали меня, когда я был в Кобурге“.

За три дня до отъезда Лютера и Ханса Кати стирала и чинила их одежду. Собирая их в дорогу, она положила им с собой несколько любимых книг доктора. Перед тем, как поцеловать их на прощание, она повторила свое обещание: „Помни, господин доктор, ты можешь положиться на мои молитвы“.

Она смотрела им вслед и махала рукой до тех пор, пока повозка не исчезла, а потом вернулась в дом. Забота о постояльцах занимала все ее время.

Кати чистила пруды, когда к ней подошел профессор Крусигер. „Фрау Лютер, – сказал он, – я только что вернулся из Зейтца“.

„Как доктор?“ – спросила она нетерпеливо. Крусигер пожал плечами. „Неважно. Продолжайте молиться за него. Когда он услышал, что я возвращаюсь в Виттенберг, он тут же написал письмо и попросил доставить его. Вот оно“.

Присев на пень, Кати сломала печать. На письме стояло место отправления – город Зейтц. Оно было датировано 28 июля 1545 года. Боясь худшего, она начала читать, и сердце ее забилось учащенно:

Дорогая Кати, Ханс расскажет тебе о нашей поездке, если только я не решу оставить его с нами… Мне хотелось бы не возвращаться в Виттенберг. Сердце мое остыло, и я не стремлюсь жить там, но я хочу, чтобы ты продала сад, ферму, дом и все постройки за исключением большого дома, который я хотел бы вернуть своему любезному господину.

Испуганная тем, что она прочла, Кати оторопела. Затем она снова пробежала глазами первые строки и продолжала читать:

Тебе лучше всего будет отправиться в Зульсдорф, пока я жив, ты можешь привести в порядок наше маленькое имение, пользуясь оплатой, которую мой любезный господин по-прежнему будет мне высылать, по крайней мере в последний год моей жизни… Мне кажется, что Виттенберг и его правители будут участвовать не в пляске Святого Вита, а в пляске нищих и в танце Вельзевула, женщины и девушки продолжают оголяться, и никто не остановит и не накажет их, и Слово Божие в посмеянии. Нужно вырваться из этого Содома…

Шокированная всем этим, Кати сложила письмо. Пытаясь успокоиться, она обошла вокруг самого большого пруда. Несмотря на то, что она боялась читать дальше, она вернулась, села на пень и продолжила:

Я больше слышу об этих скандалах здесь, чем в Виттенберге, поэтому я устал от этого города и не хочу возвращаться… Я побуду здесь и буду есть хлеб благотворительности, пока не настанут мученические дни, последние дни моей жизни… Об этом ты можешь сказать Меланхтону и Бугенхагену и попроси последнего передать Виттенбергу мое благословение, потому что больше я не могу терпеть его гнев и неудовольствие. Да благословит тебя Бог. Аминь.

Мартин Лютер

Ошеломленная новыми обязанностями, свалившимися на ее плечи, Кати в силу привычки вернулась в большой дом. Отдав распоряжения слугам о подготовке ужина, она села в кресло и перечитала все письмо. Затем, прочитав про себя Господню Молитву, она встала, освежила лицо и устремилась в кабинет пастора Бугенхагена.

Глава 17. Печаль

Кати непроизвольно сложила руки и тревожно наблюдала за различными выражениями, которые сменялись на лице пастора Бугенхагена, пока он читал письмо ее мужа. В конце концов, нервно откашлявшись, он положил письмо и сказал: „Фрау Лютер, у доктора снова приступ депрессии. Кто-то наполнил его уши сплетнями! Но не волнуйтесь, солнце снова засияет. Я сейчас же обращусь к Меланхтону. Вы можете быть уверены, что мы что-нибудь да предпримем. А пока мы должны продолжать молиться за нашего дорогого доктора“.

Через несколько часов Бугенхаген, Меланхтон, мэр Виттенберга и личный врач избирателя отправились к Лютеру. Когда их карета прогрохотала по мостовой, все решили, что Виттенбергу необходим Лютер. Меланхтон был решителен: „Если доктор уедет, я тоже покину этот город“.

Довольная тем, что такие выдающиеся люди отправились в дорогу, Кати все же часами простаивала на коленях, молясь за мужа, и даже выполняя обычную работу, она продолжала молиться про себя.

Пастор Бугенхаген и его друзья застали Лютера за работой в Мересбурге. Его депрессия почти прошла, и им не стоило особого труда убедить его вернуться в Виттенберг. И действительно, Кати встречала его на пороге дома 16 августа.

Зная, что работа всегда была лучшим лекарством от депрессии, она попыталась убедить его закончить комментарий по Книге Бытия. Со временем ей это удалось. Пока она наблюдала за ним во время работы, она обратила внимание на то, что здоровье его понемногу улучшалось. Через несколько недель они вернулись к обычному распорядку.

Вскоре открытые книги валялись на столе, на полу, на всех креслах – даже в спальне. Даже за столом царил смех, и все с нетерпением ждали, что ответит Лютер на вопросы.

Но несмотря на то, что все пошло своим чередом в доме Лютера и в университете, рабочие по-прежнему продолжали укреплять город. Они построили стены, укрепили пушки, сделали оружейные склады. Избиратель Иоанн, прозванный теперь Великодушным, был уверен, что Карл V обязательно нападет. „Это будет кровавая война“, – настаивал этот племянник Фридриха Мудрого.

10 ноября Лютер отпраздновал свой шестьдесят второй день рождения. Во вторник, семь дней спустя, его глаза заблестели, и он притянул Кати к себе: „Это великий день для меня“, – сказал он радостно.

„Почему?“

„Потому что сегодня я прочту последнюю лекцию по Бытию, и у меня уже готова рукопись для издания. Я начал лекции и комментарии в 1535 году. Это было 10 лет назад! В то время я предсказал, что не доживу и не успею закончить эту работу. Но я жив, и как ты видишь, продолжаю жить“. Он поцеловал ее и рассмеялся. Затем, взяв рукопись, он сказал: „А теперь я прочту тебе последний параграф“.

Пока он читал, его голос звучал немного хрипло:

Вот Книга Бытие. Господь усмотрит, чтобы другие после меня потрудились лучше. Я на большее не способен. Я слаб. Молите Бога за меня, чтобы Он даровал мне благословение в последний час.

„Ну, как тебе нравится такой конец?“ – спросил он, вытирая глаза.

„Господин доктор, да это здорово! – воскликнула она и звучно поцеловала его. – Разве удалось бы кому-нибудь написать лучше? Ты так напряженно трудился!“ Она обняла его и прижала к себе. Затем после долгого колебания она спросила: „Почему ты по-прежнему думаешь о последнем часе? Может быть, может быть, ты плохо себя чувствуешь?“

„Я чувствую себя прекрасно, – уверил он ее. – Но обрати внимание на последний стих в этой последней главе: „И умер Иосиф ста десяти лет, и набальзамировали его, и положили в ковчег в Египте“. Это утверждение напомнило мне о моей собственной жизни. Помни, что сказал автор Екклезиаста: „Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать“.

Кати почти забыла об этом разговоре о последнем часе, пока слушала его проповедь, но тут он сказал: „Я закончил комментарий по Бытию, а теперь я хочу попросить всех вас молиться за то, чтобы Бог даровал мне благословенный последний час“.

Несмотря на ее молитвы, казалось, доктор был уверен, что приближается его последний час. И хотя это ее пугало, она скрывала свои чувства.

Во время Рождества Лютер объявил о том, что ему необходимо поехать в Мансфельд.

„Зачем?“ – спросила Кати.

„Возник спор между двумя братскими графствами в той области“.

„Ну и что?“ – в голосе Кати послышалось раздражение.

„Спор идет о территориях. Меня ждут и хотят, чтобы я помог решить спор“.

„Ах, Мартин! Сейчас так холодно, да и ты не сможешь встретить Рождество с семьей!“

„Да, я знаю“. Он обнял ее и попытался успокоить. Он любил свою Кати и детей и хотел бы быть с ними. „Но работа Господа на первом месте. Кати, когда Карл V собирается сокрушить нас, мы должны быть едины. Меланхтон поедет со мной“.

И снова Кати поцеловала его на прощание и стала выкраивать особое время для того, чтобы преклонять колени и стучаться в небесные врата, прося за мужа.

Лютер и Меланхтон остались в Мансфельде на Рождество и вели переговоры с двумя братьями, но безуспешно. Тогда в связи с болезнью Меланхтона им пришлось вернуться в Виттенберг.

„Вы чего-нибудь добились?“ – спросила Кати.

Лютер пожал плечами. „Всего решить нам не удалось. Но каждый из братьев согласился пойти на компромисс. – Он скорчил гримасу и покачал головой. – Некоторые из этих правителей упрямы так же, как папа. Наверное, яблоко, которое съели Адам и Ева, было кислым“.

Кати надеялась, что интерес доктора к примирению упрямых графов прошел. Но это было не так. На третьей неделе января, когда дороги были засыпаны снегом, он сказал: „Кати, мне снова нужно помочь этим графам. Мне предстоит поехать туда, где я вырос, поэтому я возьму с собой мальчиков. Для меня это может быть последней возможностью показать им те места, где я провел свою молодость“.

„А ты не боишься холода?“ – спросила Кати. „Боюсь. Но Бог зовет. Я должен слушаться“. Вместе со своим секретарем Иоанном Аурифабером и сыновьями Хансом, Павлом и Мартином Лютер тронулся в путь 23 января 1546 года. Через три дня трудного пути их карета достигла Халле. Там к ним присоединился Юстас Йонас. Город лежал менее чем в пятидесяти милях к юго-западу от Виттенберга. Прежде чем отправиться дальше, Лютер написал Кати:

Мир и благодать в Господе. Дорогая Кати, мы прибыли сегодня утром в восемь часов, но не отправились дальше в Айслебен, потому что дух анабаптизма встретил нас, покрывая землю волнами воды и угрожая нам крещением… Помолись за нас и береги себя… Да благословит тебя Бог.

Мартин Лютер.

1 февраля он отправил Кати еще одно письмо. На этот раз из Айслебена:

Я желаю тебе благодати и мира во Христе и посылаю тебе свою старую несчастную, нетвердую любовь. Дорогая Кати, я чувствовал сильную слабость на пути в Айслебен, но все это по моей вине. Если бы ты была со мной, ты бы сказала, что все это по вине иудеев и их Бога… Когда я подъезжал к деревне, меня чуть не свалил такой порыв холодного ветра, что мои мозги едва не заледенели. Это только помогло моей болезни, но теперь, благодаря Богу, я чувствую себя так прекрасно, что боюсь искушения со стороны светловолосых женщин…

Твои сыновья отправились в Мансфельд позавчера… Да благословит тебя Бог и всех моих домашних. Напомни обо мне всем тем, кто садится за наш стол.

Твой старый возлюбленный, М. Л.

Читая между строк, Кати серьезно встревожилась из-за его здоровья. Если бы Меланхтон показал ей письмо, которое получил от Лютера, написанное в тот же самый день, что и письмо к Кати, у нее было бы еще больше поводов для тревоги. В том письме Лютер написал: „В дороге со мной случился обморок, и снова вернулось какое-то заболевание сердца. Я встал на ноги, собрал силы и начал потеть, чуть позже моя рубаха насквозь промокла, левая рука онемела. Думаю, следует винить мой возраст за все эти перебои в сердце и нехватку дыхания… Если юность не безопасна, то как можно доверять зрелому возрасту“.

Сильно встревоженная, Кати тут же отправила письмо мужу. (Письмо не сохранилось, но ответ на него дает нам представление о том, что она писала. Его приветствие даже позволяет догадаться о точном содержании ее письма). Отправленный из Айслебена ответ Лютера был датирован 10 февраля. Глаза Кати затуманились слезами, когда она читала:

Мир и благодать во Христе. Моя святая госпожа докторша! Я благодарю тебя за беспокойство обо мне. Как только ты начала волноваться, у нас чуть не случился пожар в харчевне… а вчера, благодаря твоим волнениям, камень чуть не упал мне на голову и не прикончил меня, как ловушка мышь… Я боюсь, что если ты не перестанешь волноваться, земля может поглотить меня… Разве ты не знаешь Катехизис…? Помолись, и пусть Бог сделает так, как написано: „Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя“, в 54 псалме и в других местах…

Да благословит тебя Бог. Я бы с удовольствием покинул это место и вернулся домой, если на то будет воля Божья. Аминь. Аминь. Аминь.

Мартин Лютер

На следующей неделе Кати получила то, что было последним письмом от Мартина. Датированное 14 февраля и написанное в Айслебене, оно было кратким. (Это действительно было его последним письмом).

Мир и благодать в Господе. Дорогая Кати, мы надеемся вернуться домой на этой неделе. Бог был милостив к господам, которые примирились, за исключением двух или трех пунктов. Все еще предстоит много потрудиться, чтобы сделать братьев графа Альберта и графа Гебхарда настоящими братьями, сегодня я постараюсь заняться этим и приглашу их обоих ко мне, они смогут встретиться, потому что до недавнего времени они вообще не разговаривали и только переписывались…

Твои сыновья находятся в Мансфельде.[31]31
  Хансу было 19, Мартину 14, а Павел совсем недавно, 29 января, отпраздновал свое тринадцатилетне.


[Закрыть] Иаков Лютер[32]32
  Брат Лютера.


[Закрыть] позаботится о них. Мы едим и пьем как господа… Меня больше не мучают камни…

Кое-кто утверждает, что император находится в тридцати милях отсюда в Соесте в Вестфалии, некоторые говорят, что французы и правитель Гессе поднимают войска. Пусть они занимаются этим сколько угодно, мы надеемся на Бога. Да благословит тебя Бог.

Доктор Мартин Лютер

Встревоженная новостями о вероятности войны, Кати почувствовала прилив оптимизма, узнав о возможном скором возвращении мужа. Держа в руках бумагу, она написала несколько особых меню на следующие дни. Каждая трапеза должна была состоять из всех блюд, которые любил доктор. Затем она велела слугам убрать все комнаты, чтобы в них не было ни пылинки. Увидев нерадивую служанку, она сказала: „Доктор едет! Вы должны поприветствовать его достойно“. Она подняла швабру и показала служанке, как нужно мыть полы. „Мой муж заслуживает всего самого лучшего“, – настаивала она.

Стук каждой повозки заставлял ее бросаться на улицу. Каждый день движение было необычно оживленным. Все время проезжали телеги, нагруженные камнями и другими материалами для укрепления города. Затем, 19-го, она узнала карету мужа, на которой он уехал 23 января. Она не успела остановиться, как Кати поспешила к ней с такой скоростью, что едва не запуталась в подоле своей длинной черной юбки. Взглянув на бледные лица сыновей, она задохнулась и с трудом произнесла: „А г-где папа?“