Текст книги "Королева Реформации"

Автор книги: Чарлз Людвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

„У нас плохие новости“, – ответил Ханс.

„Что-нибудь не так?“

„Мы все расскажем тебе дома“, – попросил он.

После того, как все уселись, Кати сказала: „А сейчас поведай мне плохие новости. Я…“

„Мне кажется, что Маргариту тоже следует позвать“, – вмешался Павел.

„Да, сестра должна быть здесь“, – согласился Мартин.

После того, как двенадцатилетнюю сестру позвали, оторвав ее от стирки, Ханс начал рассказывать о том, что случилось. „17-го отец убедил графов пожать друг другу руки и снова стать братьями. Он был очень счастлив тем, что помог решить этот спор. Но он очень устал. Понимаешь, он проповедовал четыре раза, помогал в причастии и участвовал в рукоположении двух пасторов. Он так устал, что с трудом видел.

А теперь, поскольку Павел собирается быть доктором, я предоставлю ему рассказать все остальное“.

„Днем, – сказал Павел, – отец начал жаловаться на резкие боли в сердце. Я немного испугался, но мне удалось сохранить спокойствие. После обеда в тот вечер мы пошли с ним в комнату. Он продолжал жаловаться на боль в груди и прилег. Мы стали растирать ему ноги и согрели их теплыми компрессами. Также мы согрели подушки и обложили ими его“.

„Зачем?“ – спросила Кати.

„Потому что его пульс испугал нас, и мы хотели восстановить кровообращение. Вскоре он забылся сном. Нас это ободрило. Но он проснулся около девяти часов и попросил нас помочь ему перелечь в постель в другой комнате. Там он уснул более крепким сном. Но около двух часов ночи он начал стонать. Затем он попросил нас помочь ему вернуться на кушетку.

Он так побледнел, что все мы испугались. Мы пригласили двух врачей. Но они ничем не могли помочь. Пока они наблюдали за ним, с ним случился еще один приступ. Зная, что он вот-вот покинет нас, мы все внимательно слушали и ловили каждое его слово“.

„Вы что-нибудь услышали?“ – перебила его Кати. В ее голосе слышалось нетерпение.

„Да. Медленно, но верно он процитировал отрывок из третьей главы из Иоанна, который он так любил. С трудом, но все же ясно, он проговорил: „Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную“.

Он повторил эти слова трижды. Пока все это происходило, врачи ввели ему в вену лекарство, чтобы поддержать его. Но безрезультатно. Потом я услышал, как он поручил свою душу Богу. Через минуту его глаза широко открылись, и нам показалось, что он пришел в себя. В этот момент Йонас, обращаясь к нему, спросил: „Уважаемый отец, ты готов умереть во имя Христа и учения, которое ты проповедовал?“

На это отец ответил четким голосом: „Да“. Затем он закрыл глаза. Врачи попытались снова привести его в сознание. Он не отвечал. Через несколько минут врачи решили, что он скончался“.[33]33
  Один врач считал, что он умер от удара. Но поскольку удары считались Божьими наказаниями, официально было признано, что он скончался от сердечного приступа.


[Закрыть]

„Каковы планы о похоронах?“ Лицо Кати было несчастным. Но она не пролила ни единой слезинки.

„Его тело положили в цинковый гроб и оставили там, пока велись приготовления. На заре сотни людей начали стекаться, чтобы посмотреть на тело. Сегодня в два часа должна была пройти мемориальная служба по нему в церкви святого Андрея. Мы не могли быть там, потому что уехали позавчера“.

„А где находится церковь святого Андрея?“ – Кати стала вытирать глаза.

„Напротив дома, где умер отец, – объяснил Ханс. – Странно, но всего лишь несколько кварталов отделяло его от места, где он родился, и именно в этой церкви отец прочел свою последнюю проповедь“.

В наступившей тишине Кати медленно произнесла: „Он родился в Айслебене и скончался там же“. Затем, как бы обращаясь к себе, она пробормотала: „Та, как сказано в Екклесиасте: „Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное“. Она еще раз вытерла глаза. „Бог никогда не ошибается. Никогда!“

Павел заговорил. „На пути домой мы узнали, что Иоанн Фридрих попросил, чтобы похороны отца проводились здесь, в церкви замка 22 февраля в понедельник“.

„Это значит, что нам пора приниматься за дела“, – сказала Кати сухим тоном. Она встала и вышла из комнаты, все еще не веря, что Мартина больше нет.

Похоронная процессия в сопровождении официальных представителей в форме покинула Айслебен 20 числа и направилась в Виттенберг. В каждом городе толпы отдавали последнюю дань умершему. В Кемберге, недалеко от Виттенберга, тело поместили в церкви, где Лютер впервые прочел новую церковную литургию. В этом городе сотни и сотни потоком устремлялись в святилище, чтобы почтить своего духовного наставника.

Наконец процессия добралась до Виттенберга. Кати, одетая в траур вместе со знатными дамами, ехала в карете за катафалком. Траурное бум, бум, бум большого замкового колокола отдавалось у нее в мозгу. Она слышала, как этот колокол звонил по Елизавете и Магдалене, а теперь он звонил по ее мужу. Тело внесли в двери церкви замка, где Лютер прибил 95 тезисов почти двадцать девять лет тому назад.

Кати сидела вместе с детьми и слушала, а память ее возвращалась к прошлому. Она все еще видела доктора, стоявшего за кафедрой и читавшего проповедь в простых выражениях так, чтобы каждый понял его. И все понимали!

Глаза Кати по-прежнему были сухи, когда Филипп Меланхтон поднялся на кафедру. Она знала, что кроме нее и ее детей никто не любил ее мужа больше, чем этот человек, про которого доктор сказал, что он напоминает креветку. Он был почти что членом семьи.

В своем ученом, но все-таки живом стиле Меланхтон сравнивал Лютера с Моисеем, Исайей, Иоанном Крестителем, Павлом и Августином. Упомянул он и о его добродетелях: „Никаких низменных страстей в нем не было… он был миротворцем… часто я заставал его в молитвах и скорби за всю Церковь. Каждый день он читал псалмы, к которым добавлял свои собственные молитвы, слезы и стоны“.

Меланхтон прекрасно знал грубость Лютера и его многочисленные недостатки. В своих словах он отметил, что этому герою не хватало совершенства Христа. Он сказал: „Я не отрицаю, что наиболее горячие характеры иногда ошибаются, потому что в соответствии со слабостью человеческой природы нет ни одного без греха. Но о таких мы можем говорить так же, как древние говорили о Геркулесе и ему подобных, грубый, но достойный всяческих похвал“.

Глаза Кати были по-прежнему сухи, и так продолжалось до тех пор, пока она не осталась дома наедине с детьми. Тогда вместе с ними она разразилась слезами. Сотрясаемая горестными чувствами, она нечаянно бросила взгляд в зеркало и заметила на себе черные траурные одежды. Вид черной одежды напомнил ей о чем-то, и это воспоминание осушило ей глаза и заставило улыбнуться.

Заметив перемену в матери, дети удивились. Затем Павел спросил: „Мама, чему ты улыбаешься?“

„Я просто вспомнила другой случай, когда я одела эти же самые одежды“.

„Расскажи нам об этом“, – попросил Ханс.

„Как-то раз ваш отец пришел в такое отчаяние, что я начала опасаться за его жизнь. Я пыталась ободрить его. Ничего не получалось. В отчаянии я одела эти одежды и, рыдая, пришла в его кабинет“.

„Кто умер?“ – спросил он.

Я ответила: „Очень важная персона“.

„Кто?“ – спросил он.

Пытаясь заставить себя плакать, я ответила: „Бог“.

„Бог?“ – воскликнул он.

„Да, Бог, – ответила я. И затем добавила. – Я также заметила, что ты ошибся в переводе своего любимого отрывка из восьмой главы к Римлянам. Ты написал: „Все содействует ко благу“. А должно быть не так: „Лишь немногое содействует ко благу“.

Он сразу же понял, что я хочу ему что-то сказать. Тогда он обнял меня так, что я едва не задохнулась. Знаете что? Его депрессия прошла! Может быть и нам сейчас, в этот сложный час нужно познать, что Бог не умер и что „все содействует ко благу“.

Вскоре Кати и все ее дети смеялись. Но в тот вечер, когда она зажигала свечи, она столкнулась с новой проблемой. „Мама, – спросил Ханс, – папа оставил завещание?“

„Конечно, и я знаю, где оно“.

„Оно было написано нотариусом?“

„Нет, доктор не верил в нотариусов“.

„Тогда я боюсь, что суд не примет его“.

„Но оно было засвидетельствовано. Его подписали Меланхтон, Крусигер и пастор Бугенхаген“.

„Но тем не менее я не верю, что ему придадут значение“.

„Что же будет?“ – испугалась Кати.

„Его нарушат“.

„Ты в этом уверен?“

„Да, мама, я уверен“.

Глава 18. Война

Ворочаясь в постели, Кати мечтала лишь об одном – о сне. Но сон не приходил. Каждый звук казался во много раз громче, чем на самом деле. Вдали раздавался лай собаки, голоса пьяниц, поющих по пути домой из таверны, завывания котов, а где-то поблизости открывали и закрывали двери, шептались, роняли башмаки, вздыхал ветер, сосульки отваливались с крыш и разбивались о землю. Кроме всего этого в воздухе стоял невыносимый запах.

Прошла, как ей показалось, целая вечность, и она поднялась и взглянула на часы. Было только одиннадцать. Вечность спустя, как ей казалось, она снова обратилась к часам. Теперь было одиннадцать тридцать. Прошло много еще таких же вечностей, и глубокая тишина опустилась на город. Но хотя внешне все было тихо, мысли осаждали ее изнутри. Насмешливое тиканье часов мучило ее.

Теперь ты вдова… Бог забыл тебя… Докторская стипендия не будет выплачена… Начнется война… Виттенберг падет… Черный монастырь сожгут… Ты и твои дети будете голодать… Могила твоего мужа будет открыта в церкви замка, и его останки осквернены…

Преследуемая этими страхами, Кати начала просить у Господа мира и покоя, чтобы уснуть. Пока она молилась, она вспомнила случай, когда она вместе с другими бежавшими монахинями просила доктора Лютера объяснить им, как применять слова Иисуса, выраженные в Евангелии от Матфея 7:7.

„Что значат эти слова? – спросил он. – Прежде всего, мы должны просить. Когда мы начинаем просить, Он ускользает от нас и не хочет слушать или не хочет, чтобы мы Его нашли. Тогда мы должны искать Его – а это значит продолжать молиться. Теперь, когда вы ищите Его, Он прячется от вас. Если вы хотите найти Его, вы должны стучать. Когда стук становится усиленным, Он открывает и говорит: „Что тебе нужно?“ А вы отвечаете: „Господь, я хочу это или это“. А Он скажет: „Хорошо, получай!“ Стих „Просите, и дано будет вам“ означает не что иное как „просите, требуйте, зовите, ищите, стучите“. Вы должны продолжать и не останавливаться“.[34]34
  Начиная со слова „прежде всего“ и кончая словом „останавливаться“ – это точная цитата Лютера. См. Лютер, Эксперимент в биографии X. Г. Хайле, стр. 278.


[Закрыть]

Полагаясь на это воспоминание, Кати просила, искала и стучала, и скоро приятное чувство окутало ее. Вскоре она уснула.

После трапезы в десять часов, которую она и ее дети делили с постояльцами, Кати сказала Хансу: „А теперь давай отнесем завещание канцлеру Брюекку и посмотрим, примут ли его. И еще меня волнует то, что Лютер никогда не упоминал Черный монастырь в завещании“.

„Об этом не стоит волноваться, – уверил ее Ханс. – Я только что прочел книгу о завещаниях. Я знаю закон. Черный монастырь принадлежал отцу и тебе. Остается надеяться, что завещание признают законным“.

Пока канцлер читал документ, Кати заметила, что лицо его изменилось. „Черный монастырь мой?“ – спросила она неуверенно.

„Да, да, конечно. Но не в соответствии с завещанием. Он ваш, фрау Лютер, потому что вы вдова доктора“. Он почесал кончик носа. „Завещание незаконно“.

„Незаконно! – взорвалась Кати. – Доктор написал его своими собственными руками, и три свидетеля живут здесь в Виттенберге“.

„Да, но его составило не официальное лицо и…“

„И каковы последствия того, что вы не признаете его законным?“ – перебила его Кати, наклоняясь вперед.

„Одно из последствий заключается в том, что я, а не вы, теперь несу ответственность за образование сыновей доктора Лютера“, – сказал он.

Кати оторопела. „Но это невозможно! – воскликнула она, не веря услышанному. – Дайте мне завещание, и я прочту вам один из параграфов“, – потребовала она. Изо всех сил стараясь держать в узде нервы и гнев, Кати вырвала лист у него и начала читать:

В-третьих, и что самое главное, я хочу, чтобы не она заботилась о детях, а дети поддерживали ее, чтили и подчинялись ей, как велел Бог… Более того, я считаю, что мать – лучший опекун своих детей, который не будет использовать свое имущество и свою долю, чтобы повредить им или лишить их положенных преимуществ, и они являются ее плотью и кровью, поскольку она выносила их под сердцем…

„Да, я читал это, – ответил Брюекк. – Но, как я сказал вам, это завещание незаконно“.

„Каким образом?“

Брюекк пожал плечами. „Слова самого доктора в конце этого документа делают его незаконным. Послушайте: „Наконец, я призываю всех в свидетели, что в этом завещании я не прибегаю к законным формам и словам (на что у меня есть причины), я призываю вас признать меня тем, кем я являюсь по правде… что я человек, которому можно доверять и верить больше, чем нотариусу…“

„Ваш муж, фрау Лютер, был авторитетом по Библии и морали, но он не авторитет в немецком законе. Извините меня. Завещание не законно“. Он встал и протянул руку. „Я сделал все, чтобы вам помочь. Тем не менее я должен подчиняться закону“.

Колени у Кати дрожали, когда она спускалась по ступенькам и выходила на улицу. Остановившись из-за телеги с оружием недалеко от Черного монастыря, ей пришлось дожидаться, пока группа мужчин не освободит дорогу. Пока она ждала, она сказала: „Ханс, я не буду волноваться. Бог помог твоему отцу, и Он поможет нам. Он найдет возможность помочь закончить твое образование и стать юристом. Не волнуйся“.

„Я не буду волноваться“, – ответил он, обнимая ее.

Следующие недели были трудными для Кати. Она работала еще усерднее на кухне и обеспечивая постояльцев. Но сердце ее было не на месте. Она ужасно скучала по мужу. Ей не хватало звука его голоса, скрипа его пера, его ответов за столом, его бурных заявлений.

Постояльцы были добры, большинство из них поторопилось с оплатой, но сердце Кати больше не лежало к этой работе. Она вспомнила письмо, в котором доктор предложил ей продать все за исключением Черного монастыря и приехать в Зульсдорф. Один из самых счастливых моментов ее жизни прошли на этой маленькой ферме, которая совсем недавно принадлежала ее отцу. Любимое письмо от мужа начиналось со слов: „Богатой даме из Зульсдорфа, госпоже доктор Катерине Лютер, которая обитает во плоти в Виттенберге, но духом в Зульсдорфе“. Но взглянув на все реалистично, она знала, что это место не сможет прокормить ее и детей. Необходимо было купить Вахсдорф, небольшой участок земли, соседний с Зульсдорфом.

К сожалению, такая сделка требовала одобрения канцлера Брюекка, а он его не дал. „Эта земля, фрау Лютер, – сказал он, – не годится. Она слишком песчаная для пастбища. Как друг вашего мужа и как опекун его детей, я должен сказать нет“.. Он встал, показывая тем самым, что разговор окончен.

Кати остановилась в дверях. „Я могу обсудить это с вами в другой раз?“ – спросила она.

„Конечно, а за это время я помолюсь об этом“.

Однако не все двери, в которые Кати стучала, оставались закрытыми. Избиратель Иоанн Фридрих убедил ее в том, что она могла свободно пользоваться Черным монастырем до конца жизни. Он также вручил ей тысячу гульденов, считая, что она может употребить их на благо и в интересах своих детей. Графы Мансфельдские тоже проявили щедрость, пообещав ей две тысячи гульденов.

Наступала весна, снег таял, на деревьях появились почки. Кати заметила, что благословения преумножались. Король Дании прислал свой обычный ежегодный дар – пятьдесят талеров, герцог Прусский согласился помочь Хансу, учившемуся в университете в Кенигсберге, а канцлер в конце концов разрешил ей купить ферму Вахсдорф. Лучше всего то, что избиратель Иоанн Фридрих помог ей с ценой. Той весной, пока она занималась переездом в Зульсдорф, все, казалось, шло чудесно. Затем ей в руки попал тревожный документ, написанный Меланхтоном. Она с тревогой прочитала:

Для меня было бы легче пострадать и умереть, чем внушить ложные подозрения, но если окажется правдой то, что император хочет напасть на эти земли из-за религиозных распрей, то несомненно обязанность этих земель заключается в том, чтобы защитить себя, своих подданных, как сказал святой Павел: „Начальник не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое“. Это должно происходить тогда, когда человек отражает банду убийц, независимо оттого, командует ими император или кто-нибудь другой. Это публичная тирания… Как поведут себя испанцы, итальянцы в этих землях мы знаем, потому что видели, что они творили раньше. Посему каждый отец должен предложить свое тело и свою жизнь, чтобы остановить эту тиранию.

Когда Кати обратилась к Иоанну Фридриху, ее лицо было бледным и измученным. „Ваша милость, – спросила она тревожно, – что это значит?“

„Это значит, что будет война, – ответил избиратель. – Карл решил сокрушить всех протестантов в Римской Империи“.

„А мы сможем противостоять ему?“

„Если все правители объединятся, то у нас есть шанс. Но меня беспокоит мой кузен Морис, правитель Альбертинской Саксонии. Он протестант. Но он племянник герцога Георга! Также он помогал Карлу сражаться с турками в 1542 году и с французами в 1545 году. Это было только в прошлом году! Морис тщеславен. Он хочет занять мое положение избирателя“. Фридрих встал, прошелся взад-вперед по комнате, не говоря ни слова. Потом он добавил: „Я не знаю как он поступит, если император предложит ему занять мое место избирателя. Если это случится, он может, всего лишь может, предать Шмалькальдскую Лигу“.

„Как вы думаете, что мне делать?“

„Оставайтесь в Виттенберге до тех пор, пока не станет ясно, как развиваются события. На 16 июня назначена особая встреча с императором. Если встреча пройдет успешно, будет мир. В противном случае начнется война. Если война начнется, вам нужно будет бежать и искать безопасности“.

Пока Кати оставалась в Виттенберге, слухи все время настигали ее. Самый тревожный из них принес ей пасторский сын.

„Фрау Лютер, – говорил он, – я только что вернулся с Дуная, где император собирает войска. Он собрал тысячи испанцев и итальянцев. Его люди полностью вооружены и ненавидят протестантов. Более того, император назначил герцога Альбу своим главнокомандующим“.

„Герцога Альбу?“ Кати нахмурилась.

„Некоторые называют его герцогом Альва. Он из Испании и командовал войсками императора в войне против Туниса“. Он посмотрел на Кати, поколебался и затем добавил: „Может быть, мне не нужно повторять этого, но один дезертир сказал мне, что герцог публично поклялся откопать останки вашего мужа, сжечь их и развеять пепел над Эльбой“.

Кати побелела, как плат монахини. „Это ужасно!“ Она посмотрела на него ошеломленно и затем вздрогнула. „Почему он собирается сделать это?“

„Потому что он считает, что доктор был самым страшным еретиком“.

„Но ведь он уже умер“.

„Вы слышали о Джоне Виклиффе?“

„Ты имеешь в виду реформатора, которого прозвали Яркой и Утренней Звездой?“

„Да“.

Кати выдавила из себя улыбку. „Именно так называл меня доктор Лютер. Он назвал меня так из-за того, что я слишком рано вставала и отправлялась в Зульсдорф“.

„Виклифф скончался от удара в 1384 году. Я запомнил эту дату, потому что он был одним из героев Отца. Но даже несмотря на то, что он умер, враги не хотели, чтобы его тело покоилось с миром. Они утверждали, что он был еретиком, потому что не верил в трансубстанциацию. Поэтому в 1428 году они выкопали его тело, сожгли его, а пепел бросили в реку“.

„Давай помолимся о том, чтобы не было войны, – простонала Кати. – Избиратель считает, что еще есть шанс для мира. Все будет зависеть от встречи, назначенной на 16 июня с императором“.

Молодой человек покачал головой. „И герцог, и Карл исполнены решимости. Война неизбежна!“

Становилось все теплее и теплее, и Кати все больше нервничала. В Виттенберг по-прежнему проникали слухи. Когда они дошли до жильцов, они стали уезжать. „Мы с женой уезжаем, пока еще есть возможность“, – объяснил один старик, который вместе с женой прожил в Черном монастыре семь лет.

Жильцы уезжали, и Кати было трудно оплачивать счета. Пока она ждала новостей о результатах встречи с императором, она так нервничала, что уронила огромный поднос с посудой. При любой возможности она удалялась к себе и падала на колени. „Направь меня, дорогой Господь, направь меня, – рыдала она. – Помоги мне сделать то, что правильно, ради моих детей“. Но несмотря на все усердие в молитвах, к ней не приходила уверенность в том, что молитвы услышаны. Затем 17 июня ее вызвали к избирателю.

„Мне очень жаль, фрау Лютер, – сказал Иоанн Фридрих, – но вам нужно бежать. Наша встреча с императором прошла неудачно. Его войска уже движутся в нашем направлении“.

„Стоит ли мне уехать в Зульсдорф?“

„Ни в коем случае. Это к юго-западу отсюда, и именно так пройдет большая часть сражения. Отправляйтесь на север. Меланхтон вчера уехал в Магдебург. Если бы я был на вашем месте, я бы направился туда“.

„Как вы думаете, когда мне нужно ехать?“

„Самое позднее – завтра утром“.

„Завтра?“ – она задохнулась.

„Да, завтра“.

„Но…“, – у Кати пересохло в горле.

„Фрау Лютер, вы не должны медлить. Бог вверил вам детей, доктора. Вы должны защитить их!“

Собрав детей, Кати сказала: „Завтра мы уезжаем в Магдебург. Соберите все необходимое и упакуйте вещи. У нас мало места, поэтому возьмите только самое нужное. Пока вы занимаетесь этим, я найму телегу“.

Было трудно найти телегу и кучера. Но Кати удалось это и, предложив ему двойную плату, она добилась его согласия, и он обещал увезти их на следующий день в девять. „Вы должны быть готовы вовремя, – сказал им свирепого вида человек. – Отсюда до Магдебурга почти пятьдесят миль. Дороги будут забиты беженцами, и мне не удастся сменить лошадей. Не опаздывайте ни на минуту. Ни на одну!"

Кати соображала быстро, поэтому она направилась к Хельмуту Шмидту. „Мы уезжаем завтра, и мне нужно взять с собой запас провизии“, – объяснила она широкоплечему человеку. Пока он занимался этим, она спросила: „А вы с семьей уезжаете?“

„Нет, фрау Лютер, я не могу уехать. Избирателю нужна моя помощь, и я отправляюсь на фронт“. Он показал на ружье.

„Как ваши близнецы?“

„Все хорошо. Иоанну и Петеру в следующем месяце исполнится год“.

„Они хорошие мальчики. Доктор говорил мне, что он с удовольствием крестил их. Он сказал, что они хорошие парни и понадеялся на то, что однажды они станут проповедниками Слова“.

Шмидт рассмеялся и почесал свою хорошо подстриженную остроконечную бородку. „Это бы угодило и мне, и их матери. Конечно, мы хотим, чтобы Бог поступил по-Своему“.

„А как ваша жена?“ Кати положила два гульдена на прилавок.

„Эстер не очень хорошо себя чувствует. Мы сменили много врачей. Помолитесь за нее. Она настаивает на том, чтобы остаться в городе“. Он покачал головой.

Обратившись к повару, Кати сказала: „Вот мясо. Приготовь достаточно еды для поездки. Магдебург далеко отсюда, и в пути у нас могут возникнуть трудности“. Затем она проскользнула в сад и срезала дюжину роз.

Склонившись над могилой Елизаветы и Магдалены, она положила на плиты розы. Сделав это, она вспомнила самые яркие моменты их жизни. Елизавету призвал Господь еще до того, как ей исполнилось восемь месяцев. А Магдалена пребывала с ними, пока ей не исполнилось четырнадцать. Кати до сих пор слышала, как ее муж с разбитым сердцем сказал плотнику, прибивавшему крышку ко гробу: „Убери молоток! В день Воскресения она воскреснет“.

От могил дочерей Кати отправилась к церкви замка и присела на ближайшую скамью к месту успокоения Лютера. Пока она думала и молилась, над ней нависла тень.

„Ах, пастор Бугенхаген!“ – воскликнула она. Затем, подняв на него взгляд, она добавила: „Завтра мы уезжаем в Магдебург, и я хотела воздать последние почести дорогому мужу. Как вы знаете, мы прожили вместе почти двадцать один год“.

„Фрау Лютер, вам очень повезло, – ответил Бугенхаген нежным шепотом. – Он сделал больше для того, чтобы изменить мир, чем любой человек за последнюю тысячу лет“.

„Пастор, как вы думаете, наш город сумеет устоять под натиском войск императора?“

„Если Шмалькальдская Лига не распадется, у нас есть шанс. По крайней мере мы хорошо укреплены“. Печальная улыбка осветила его лицо.

„Если Виттенберг падет, то как вы думаете, они осквернят останки доктора?“ Она изучала его лицо тревожным взглядом.

Бугенхаген покачал головой и задумчиво почесал щеки. „Надеюсь, что нет. Но герцог Альба исполнен ненависти. Если бы ему дали поступать по-своему, он убил бы каждого из нас. Но, фрау Лютер, Бог по-прежнему правит, и даже если они сожгут кости вашего мужа, это не повредит его душе, которая уже пребывает с Господом. Помните слова Павла: „Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем“.[35]35
  Коринфянам 5:16.


[Закрыть] Наша задача молиться“.

После того, как пастор ушел, Кати положила оставшиеся розы на могилу мужа. Затем, утерев слезы, она вышла через главный вход. Там она остановилась и еще раз посмотрела на место, куда Мартин прибил 95 тезисов. Пока ее глаза блуждали по различным бумагам, прибитым к двери, она попросила Господа помочь ей продолжить дело, которое начал муж.

Пока Кати с детьми ожидала прибытия телеги, к ней подбежал Лукас Кранах. „Я вижу, вы уезжаете“, – сказал известный художник и ее бывший хозяин.

„Да, избиратель посоветовал нам уехать в Магдебург, – ответила Кати. – А как вы, вы остаетесь здесь?“

„Конечно! Я прожил здесь более сорока лет, здесь мой дом, здесь я был мэром, и я не оставлю город во время испытаний“.

„И вы не боитесь?“

Кранах рассмеялся. „Кати, я хотел сказать фрау Лютер, мне семьдесят пять лет. Бог всегда был добр ко мне, и в глубине души я чувствую, что у Него есть последнее задание для меня. Я не знаю в чем оно, но Он уверил меня в том, что это важно“. Пока говорил, он с уверенностью кивал головой. Потом он обнял Ханса за плечи. „Помни, что я твой крестный“.

Ханс улыбнулся. „Да, я знаю, я горжусь, что именно вы стали моим крестным“.

Пока они разговаривали, подкатила телега. „Нам лучше отправляться“, – гаркнул кучер.

После того, как они выехали за ворота и переехали ров, Кати обратилась к кучеру. „Как вы думаете, Виттенберг сумеет выстоять против императора?“

„Никогда!“

„Почему?“

„Морис уже покинул Лигу и присоединился к армиям Карла V“.

„Но Морис протестант“, – воскликнула Кати.

„Да, это так. Но тем не менее император предложил ему место Иоанна Фридриха в качестве избирателя. Это предложение изменило его взгляды. Для некоторых положение значит больше, чем праведность“.

К полудню лошади, тащившие телегу, обливались потом. „Как вы думаете, не нужно ли им отдохнуть?“ – спросила Кати.

„До Магдебурга все еще далеко“, – ответил кучер нетерпеливо.

Прошел еще час, и Кати снова обратилась к нему. „Эти лошади устали. Им нужна вода и отдых“.

„Они ваши или мои?“ – рявкнул человек, украшая ответ проклятием.

„Они ваши. Но они устали. Кроме того, всем нам нужно остановиться“.

Весьма неохотно он подвез их к дереву недалеко от источника. Пока животные отдыхали, Кати предложила провизию, которую приготовил повар. „Отобедайте с нами“, – сказала она, кивая ему.

„Я всего лишь кучер“, – ответил он.

„Нет, вы не всего лишь кучер, вы наш друг и помогаете нам бежать. Все, что есть у нас, принадлежит и вам“.

Все еще жалуясь и ворча, кучер присоединился к обеду.

Через полчаса они продолжили путь. Дорога все больше и больше была заполнена беженцами. Когда они проехали мимо пожилой женщины, у которой сломалось колесо телеги, Кати предложила остановиться и помочь ей. „У меня нет времени, – ответил кучер на языке немецких простолюдинов. – Взгляните на солнце! Оно почти село!“

Когда до Магдебурга осталось всего лишь несколько миль, кучер вел себя так, словно был одержим бесом. Погоняя лошадей, он проклинал их и кричал: „Пошевеливайтесь, вы, лентяи, ни на что не годные неблагодарные твари!“

Кати передернулась, когда посмотрела на круп лошадей, по которым ручьями стекал пот. Она попробовала было пожаловаться, но чем больше она просила его успокоиться, тем более диким он становился. Снова и снова он кричал на лошадей, обзывал их непечатными именами и хлестал их кнутом. Он пытался заставить их двигаться с огромной скоростью в гору, когда лошадь справа заржала и упала. Быстрого осмотра было достаточно, чтобы убедиться в том, что она была мертва.

„Что мы теперь будем делать?“ – спросила Маргарита.

„Мы поделим все то, что есть в телеге между собой и понесем поклажу на себе“, – ответила Кати.

„А что делать с телегой?“ – спросил Павел.

Кати пожала плечами. „Мы оставим ее кучеру“, – сказала она.