Текст книги "Королева Реформации"

Автор книги: Чарлз Людвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

„Чепуха. Он протестант. Разве это не так?“

„Думаю, что так“.

„Студентов мало из-за чумы. В прошлом году было более сотни“.

„Да, это так. Но тем не менее, Кати, помни, что меня отлучили, что надо мной смертный приговор императора, что знать ненавидит меня так же, как и крестьяне. Один из них назвал меня доктором Лгуном, и он сказал мне это прямо в лицо! Если заболеют мои родители, я боюсь навестить их. Меня могут убить по дороге“.

Кати внимательно слушала. Затем ее лицо осветилось. „Меня кое-что удивляет“.

„Что?“

„Что ты сказал, когда отправлялся в Вормс?“

Лютер улыбнулся. „Я сказал: „Пусть в Вормсе будет столько бесов, сколько дранки на крыше. Я все равно войду туда“.

„А что ты сказал, когда увидел императора?“

„Я сказал: „Я не могу и не буду каяться ни в чем, потому что идти против своей совести плохо и небезопасно. И вот я здесь, по-другому быть не может. Да поможет мне Бог. Аминь“.

„Ну, господин доктор, если вы были так храбры и решительны тогда, то почему вы не можете проявить те же качества теперь?“

„Сегодня все по-другому“.

„Ну и что? Разве слово Божье изменилось? Разве Иисус Христос изменился? Правда ли, что праведный верою жив будет?“

„Чего ты хочешь, задавая все эти вопросы?“ – он покачал головой и улыбнулся.

„Еще один вопрос. Ты скучал в Вартбурге?“

„Только поначалу. Я чуть не умер со скуки“.

„А тебе было скучно, когда ты переводил Новый Завет?“

„Конечно нет. Я закончил его за несколько недель“.

„Может быть, дело в том, что тогда ты делал то, чего не делаешь теперь? – она внимательно посмотрела на него.

„Да, это так. Я был занят. Я был весь в делах. – Его глаза заблестели. – Кати, ты достаточно долго проповедовала. Я понял твою мысль! Я долго отлынивал. Теперь пора браться за дела. Меня посетило новое вдохновение“.

Кати с улыбкой посмотрела, как он устремился в кабинет. Каждый шаг был тверже предыдущего. В течение трех дней он быстро вставал из-за стола, чтобы скорей взяться за работу. В конце третьего дня он появился перед Кати с лютней и рукописью в руке. „Я сочинил гимн, – объявил он. – Он называется „Ein feste Burg ist unser Gott“ (наш Господь – Мощная Крепость). Послушай“.

Аккомпанируя себе, он запел богатым баритоном:

 
Мощная Крепость – наш Господь,
Оплот несокрушимый;
Он нам помог, когда тянула нас
Грехов смертельных заводь:
Не дремлет враг, урон нам нанося,
Идет на нас великой силой страшной,
Орудья – ненависть его,
И на земле ему нет равных.[22]22
  Мелодию написал Мартин Лютер. Перевод был сделан Фредериком X. Хеджем в 1852 году.


[Закрыть]
 

Не успел он закончить, как Кати разразилась слезами. После заключительного куплета она воскликнула: „Это замечательно! Откуда у тебя такое вдохновение?“

„От тебя! От Христа! От герцога Георга! От моих болезней! От Вартбургского замка! И от 46-го псалма в Вульгате!“

Обняв его за шею, Кати рыдала. „Господин доктор, этот гимн будет жить!“[23]23
  Это было предсказанием. Сто лет назад Генрих Гейне назвал этот гимн „Марсельезой Реформации“.


[Закрыть]

Лютер засмеялся. „Есть еще вопросы?“

„Да, господин доктор. Один. Ты на самом деле швырнул чернильницу в дьявола, когда прятался в Вартбургском замке?“

Лютер улыбнулся. „Мне говорили, что чернильные пятна все еще остались на стене. Решай сама!“

Глава 13. Крепость Кобург

Поздней осенью, когда в Виттенберге с деревьев облетели все листья, чума исчезла таким же таинственным образом, как и появилась. Те, кто покинул город, вернулись и снова заполонили улицы. Маленький Ханс поправился, а второй ребенок Кати родился 10 декабря 1527 года.

„Ее будут звать Елизаветой“, – объявил Лютер, качая ребенка у окна.

Когда Елизавета начала плакать, он быстро передал ее Кати, которая все еще не вставала с постели. „Время для завтрака“, – сказал он. Он собрался уходить, но вдруг остановился. „История запомнит меня как человека, бросившего вызов папе и императору и объяснившего миру значение слов Павла „праведный верою жив будет“. Но нас с тобой, Кати, запомнят и еще за кое-что – за то, что не менее важно“.

„Это что?“ – Кати посмотрела на него с любопытством.

„За создание дома пастора!“

„Пастор Бугенхаген женился раньше нас“.

„Да, это так. Но у нас это лучше получилось. Когда у Ханса прорезался первый зуб, об этом узнала вся Германия. Кати, то, что нам удалось сделать, – это огромное достижение“.

„Что ты имеешь в виду?“

„Многие замечательные люди, светлые умы становились священниками. К несчастью, начиная с III века священникам запрещалось, запрещается и сейчас – жениться. Это значит, что такие выдающиеся святые люди, как Фома Аквинский и Бернар Клерво, не могли передать свой гений будущим поколениям. Жаль. Раввины не совершали подобных ошибок! Вот почему столько одаренных иудеев!“

„А апостолы женились?“

„Конечно! Брат Павел писал: „Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы, и братья Господни, и Кифа?“[24]24
  Кор. 9:5.


[Закрыть] Кати, мы обязаны! Мы должны создать и воспитать замечательную семью. Такова воля Господа“.

Воспитание двух детей, забота о Мартине, обеспечение пищей жильцов, часто не платящих за себя, наблюдение за слугами и уплата счетов – все это было довольно трудно. Хотя Мартин хорошо к ней относился, она все еще спрашивала себя, любит ли он ее по-настоящему.

Днем и ночью Лютер думал о том, что, по его мнению, было важнее всего: рост церкви, занятия, которые он проводил, поведение турок, поступки Карла V и особенно перевод Ветхого Завета.

„Господин доктор, мне нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей, которые приезжают уже завтра“, – сказала Кати.

Когда она говорила, Лютер, казалось, слушал ее, но не ответил. „Нам нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей“, – повторила она.

„О, прости меня, я думал об Исайе. Сегодня мне должны вернуть кое-какие деньги. Ты пока можешь заниматься приготовлениями“.

Кати занялась приготовлением. Она чувствовала себя уверенно, потому что спрятала двенадцать гульденов на материал для нового платья, и, если Мартин не получит денег, она может воспользоваться своими сбережениями. Она занялась работой, а муж вернулся в свой кабинет. Везде на полу валялись открытые книги, стол был завален грудами бумаги, чернильницами, перьями, картами, письмами, лицензиями на новую книгу, стопками чистой пергаментной бумаги. Выбрав новое перо, он начал письмо Венцеслаусу Линку, одному из тех, кто помогал ему с переводом. Он писал:

Сейчас мы потеем над переводом пророков на немецкий… Сколько тяжкого труда надо затратить, чтобы заставить писателей против их воли говорить по-немецки! Они никак не хотят отказаться от своего еврейского.

3 августа в дом Лютера вошло горе. Елизавета, которой еще не было и года, скончалась от неизвестной болезни. С разбитым сердцем Лютер писал своему другу Хаусманну:

Маленький Ханс благодарит тебя за погремушку… Моя крошка Елизавета умерла. Она принесла удивительную боль моему сердцу… Меня так трогает случившееся с ней… Я никогда не думал, что отцовское сердце может настолько привязаться к ребенку.

4 мая 1529 года Кати снова родила дочь – Магдалену. Глядя, как Кати кормит ее грудью, Лютер воскликнул: „Она – особый дар небес!“ Хотя он никогда не пренебрегал Хансом, Лютер наслаждался, качая свою дочь на руках, напевая ей песенки, многие из которых сочинял на ходу. Через пару недель ее имя сократилось и стало звучать как Лена, а иногда в самых особых случаях оно превращалось в сладкую Ленникен. Она была еще совсем крошечной, но Лютер любил брать ее в свой кабинет. Показывая на картины на стене, он часто говорил: „Это твоя бабушка Лютер, а это твой дедушка Лютер“.

Магдалена была почти что копией своей матери. Она была похожа на нее внешне, и даже форма глаз была такой же, и форма маленьких рук была такой же, как у матери.

„Ты думаешь, она действительно понимает по-немецки?“ – спросила Кати как-то утром после того, как Мартин называл по очереди пальцы Магдалены.

„Пока еще нет. Но скоро будет. Она даже будет говорить по-латыни. Сладкая Ленникен – мой маленький ученый. Ты только загляни ей в глаза!“

Кати рассмеялась. „Что ты будешь делать, если она скажет: „Аве Мария“?“

„Я скажу ей, как закончить эту молитву, добавив „Иисус Христос“, так же как я научил тебя“. Он засмеялся и притянул Кати к себе на колени.

Но это полное счастье длилось недолго. Как-то вечером, собираясь ложиться спать, Лютер сказал: „Кати, у меня сенсационная новость“. „Какая?“

„Папа Клемент VII и Карл V стали друзьями!“

„Д-друзьями?“

„Да, они стали друзьями, и Карл публично целовал ему ноги. В свою очередь папа короновал его императором Священной Римской империи!“

„Когда все это случилось?“

„В Болонье 24 февраля 1530 года“.

„Почему?“

„Потому что Сулейман Могущественный подошел к воротам Вены, и если ему повезет, то Европа станет мусульманской. До недавних пор император практически игнорировал Германию, но теперь из-за турецкой угрозы он унизился для того, чтобы сгладить наши религиозные различия, чтобы укрепить свои силы в борьбе с турками. В результате он велел собрать специальный собор в Аугсбурге“.

„Подобный тому, что был в Вормсе?“

„Да. Я даже знаю его тему. Его цель заключается в том, чтобы „истинная религия была принята и поддержана всеми нами, и что мы должны жить в единстве, объединенные одной церковью“.

„И ты поедешь туда?“

„Конечно“.

„Но, господин доктор, ты же вне закона! Тебя сожгут, как Гуса“.

„Может быть. И все же Бог призвал меня. Иисус не отступил, не отступлю и я“.

„И ты оставишь Ханса и Ленникен на меня?“ – она закусила губу и попыталась удержать слезы.

„Да, мне придется оставить тебя. Ты справлялась со всем, пока я был здесь, и справишься, когда меня не будет“.

„Протестантов уже начали сжигать в Голландии“, – она сложила руки и вопрошающе заглянула ему в глаза.

„И тем не менее мне нужно ехать. Праведный верою жив будет!“

Кати поцеловала Мартина на прощание в начале апреля. Ока смотрела, как он присоединился к Меланхтону и другим богословам, как они усаживались в повозку, которая должна была доставить их в Кобург, город на юго-западе Эрнестинской Саксонии. Когда повозка скрылась из вида и топот копыт замер, она бросилась на постель.

„Боже! – рыдала она, – убереги их от беды. Сделай так, чтобы их не арестовали“. В глубине души она была уверена, что никогда больше не увидит мужа. В ее воображении рисовались языки пламени, охватывающие его тело, прикованное к столбу на площади.

Жалея саму себя, Кати вспомнила, как она сама вывела Мартина из депрессии, побуждая его работать. Теперь она решила последовать своим собственным словам.

Пока Лютер и его друзья-богословы вместе с избирателем ждали в Кобурге, имперский гонец прискакал на горячем коне и вручил официальный документ избирателю. Вскрыв объемистый конверт, запечатанный многочисленными печатями, избиратель провозгласил: „Помимо указаний здесь есть охранные грамоты для нас“.

„И для меня тоже?“ – спросил тревожно Лютер.

Избиратель несколько раз перебрал все бумаги. „Мне очень жаль, доктор Лютер, но вас не включили в общий список“.

„Это значит, что меня задержат!“ – воскликнул он, бледнея.

„Может быть, и так. Вам лучше остаться в крепости. Вы нужны Германии и всему миру – живым! Все остальное я беру на себя“.

Фесте Кобург, так формально называется эта крепость, расположена на вершине холма и занимает много миль. Здесь вместе со своим племянником и секретарем Вейтом Дитрихом, вместе с тридцатью людьми избирателя Лютер провел почти шесть месяцев.

Беспокоясь о безопасности своего мужа, Кати с жадностью ждала известий и почты. Как и Мартин, она знала, что протестантизм вступил в стадию кризиса. В ожидании новостей о решениях Карла V и поведении турок, она узнала, что отец ее мужа, Ханс, скончался 29 мая. Надеясь утешить Мартина, она послала ему шкатулку с портретом Магдалены.

Лютер ответил:

Дорогая Кати!

Я думаю, что получил все твои письма. Вот и четвертое… Я получил портрет Лены и шкатулку, которые ты прислала… Сначала я не узнал маленькую шалунью, мне показалось, что она потемнела. Я думаю, что тебе стоит начать отнимать ее от груди, делай это постепенно…

Наши друзья в Нюрнберге и Аугсбурге начинают задумываться, произойдет ли что-нибудь на соборе, потому что император по-прежнему задерживается в Инсбруке… Я должен спешить, потому что посланец не будет ждать. Передай привет, поцелуй, обними и будь добра с каждым по его заслугам.

Мартин Лютер

Пока Кати занималась детьми, домашними обязанностями, отголоски того, что происходило в Аугсбурге, доходили до нее. „Я никогда раньше не видел такой роскоши! – воскликнул бывший виттенбергский студент. – Пурпурные, белые, красные одежды, украшенные золотом, виднелись повсюду. Я никогда не думал, что существуют такие цвета. Глазам было больно. Все избиратели были там так же, как и наш Иоанн Стойкий. На Иоанна был возложен императорский меч. Фрау Лютер, если б вы только видели, как он сверкнул на солнце.

Когда кардинал Кампеджио произнес благословение, вся знать, за исключением Иоанна, обнажила головы и опустилась на колени. Стоя с покрытой головой, избиратель Иоанн был непоколебим, как башня. Я гордился им!

В соборе император с герцогами и другими представителями власти преклонил колени у высокого алтаря. Пока они стояли на коленях, мой взор обратился к нашему избирателю, Филиппу Гесскому, архиепископу Альберту Майнцскому – тому, кто послал вам двадцать гульденов. И снова я преисполнился гордостью. Ни один из них не преклонил колен“.

Кати вытаращила глаза. „Но ведь они рисковали жизнью?“

„Конечно. Достаточно было слова, слетевшего с губ императора, чтобы им был подписан смертный приговор“.

Кати вздохнула. „Только подумать, мой муж пропустил все это! Все это стало бы величайшим впечатлением его жизни“.

„Да, он был бы поражен. Затем на следующий день, – продолжал бывший студент, – Его Величество собрал лютеранских владык и сообщил им, что они не должны позволять своим священникам проповедовать в Аугсбурге.“

„Мы не можем согласиться с этим“, – сказал один из избирателей.

„Тогда запретите им проповедовать по спорным вопросам!“ – заметил император, повышая голос. Затем он сказал, что надеется увидеть каждого из них в процессе на следующий день.

В этот самый момент маркграф – губернатор бранденбургский – вышел вперед. Вы знаете, что он уже старик. Его волосы белы как снег, а лицо избороздили морщины. Удивляясь его мужеству, я внимательно слушал“.

„И что он сказал?“ – Кати слегка приоткрыла рот.

„Ясным голосом мужественный старик сказал: „Прежде чем я позволю кому-нибудь отнять у меня Слово Божие и призвать меня отречься от Бога, я преклоню колени и попрошу его отрубить мне голову!“

Кати высморкалась. Вытирая глаза, она воскликнула: „О, как бы мне хотелось, чтобы доктор Лютер был там! Возможность услышать это стоила бы для него больше, чем его докторский берет“.

Неожиданно их разговор был прерван громким плачем Магдалены. „Она хочет есть, – сказала Кати, направляясь к двери. – Бедняжка, ей не нравится, что я отнимаю ее от груди“. Обернувшись через плечо, она добавила: „Мы поговорим в другое время, и потом мне нужно помолиться за доктора Лютера“.

Каждое утро и каждый вечер Кати преклоняла колени у постели, молясь за мужа. „Господь, не дай ему впасть в отчаяние, – умоляла она, – а если он уже отчаивается, вложи новые песни в его сердце“. Она занялась организацией жильцов и слуг. „Мы сделаем Черный монастырь образцовым зданием“, – сказала она.

Протянув мотыгу бывшему монаху, у которого не было церкви и который славился количеством колбас, которые он поглощал, она сказала: „Почистите свинарник“.

„Но мне нужно молиться“.

„Вы можете молиться во время работы, – ответила она, сурово взглянув на него. – Для того, чтобы делать колбасы, нам нужно выращивать свинину“.

Затем она подошла к еще одному жильцу, который не заплатил ни гульдена за последние пять месяцев. „Возьмите лопату и почистите коровник“.

„Я не знаю как“.

„Пойдемте, я покажу вам. Когда вы закончите уборку, я научу вас доить корову“.

„Но, фрау Лютер, я… я…“

„Меня это не волнует. Занимайтесь делом. Немного труда, и вам покажется, что молоко и сыр стали вкуснее“.

Остальным было поручено очистить водоем, где плавала рыба, чтобы ее стало больше на столе. Тем, кто жаловался, Кати давала короткую отповедь: „Мы радуемся тому, что брат Павел научил нас, что „праведный верою жив будет“. Но мы должны помнить и то, что он написал фессалоникийцам: „Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь“.[25]25
  Фес. 3:10.


[Закрыть]

В середине лета сердце Кати стала томить невыносимая тревога за Лютера. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он в чем-то нуждается. Пригласив тетю Лену к себе в комнату, она сказала: „Меня терзает тревога за мужа. Мне хочется попросить вас присоединиться к моим молитвам“. Она открыла Новый Завет на Евангелии от Матфея 18:19. „Послушайте это, – начала она, – Иисус сказал: „Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного“.

„В этом отрывке содержится истина, и я верю в нее, – ответила тетя, – но, Кати, скажи мне, о чем конкретно мы будем молиться?“

„О том, чтобы он не впал в отчаяние. У доктора Лютера блестящий ум, но, подобно всем одаренным людям, он часто впадает в отчаяние. Иногда даже он мечтает о смерти“.

День за днем Кати и Лена собирались в комнате и молились, и каждая из них продолжала молиться, даже занимаясь своей работой.

Крепость Кобург была довольно унылым местом. И все же Лютер не бездействовал. 12 мая он написал Меланхтону:

Я закончил послание к прелатам и отправил его в виттенбергскую прессу. Я перевел две главы Иезекииля о Боге… Затем я взялся за пророков и трудился настолько усердно, что надеюсь закончить перевод до Пятидесятницы… Но ветхий внешне человек не может трудиться так же, как новый, внутренний. Моя голова звенит или, скорее, гремит, и заставляет меня остановиться. Вчера… я чудом избежал обморока, и вот уже третий день, как я не в силах смотреть на буквы алфавита… Сатана тщательно старается отвлечь мое внимание… Я был один…, и Сатана настолько захватил меня, что побудил меня покинуть уединение кабинета и искать общества людей.

Лютер беспокоился о том, что может произойти на соборе. Вполне возможно, что его результатом станет гражданская война, что Карл V объединится с папой против протестантов. Его страхи сопровождались однообразными звуками в крепости: стонами ветра, треском бревен, шорохом крыс. Снаружи к нему доносились голоса птиц, уханье сов, преследовавших добычу.

Кроме того, он был очень одинок. Кати и дети не покидали его мыслей ни днем, ни ночью.

Затем 5 августа он ощутил необычный прилив сил. Казалось, что Дух Господень сошел на него так же, как Он сошел на Самсона, когда тот был окружен филистимлянами. Разница была лишь в том, что он вооружился не ослиной челюстью, а пером.

Адресуя письмо доктору Грегори Бруку, премьер-министру избирательной Саксонии, он писал:

… Недавно я видел два чуда. Первое я увидел, выглянув из окна и засмотревшись на звезды и небесный шатер, который не поддерживали никакие столбы, небо не падало, держалось прочно. Но есть люди, которым хочется увидеть столбы, потрогать их руками и убедиться в их существовании. Когда они не могут этого сделать, они боятся и дрожат, как будто небо обязательно упадет вниз только потому, что они не чувствуют и не видят столбов под ним…

И еще я видел огромные густые облака над ними, настолько тяжелые, что они казались мне огромными морями, и я не видел ничего, на чем бы они могли покоиться, ничто не удерживало их, и все же они не падали на нас, а лишь пугали и проплывали над нашими головами. Когда они проплыли мимо, показалась радуга, радуга, которая поддерживала их… Но некоторые смотрят на толщину облаков и прозрачность лучей, испытывая при этом страх. Им хочется проверить, насколько крепка радуга, а если они не могут этого сделать, они боятся облаков.

Лютер отложил перо и сложил письмо. Ожидая посланника, он и понятия не имел о том, что только что сочинил одно из самых величайших писем в мире, письмо, которое будет вдохновлять отчаявшихся. Не знал он и о том, что своим собственным вдохновением он обязан настойчивым молитвам жены, которая стучалась в небесные ворота, несмотря на то что эти молитвы произносились на другом конце Германии.

Глава 14. Бог мертв!

Осенью 1530 года Кати занималась наставлением горсточки жильцов в Черном монастыре, когда неожиданно подъехал Лютер. Сердце ее бешено забилось, и она кинулась к повозке. Не успел он слезть с лошади, как она порывисто обняла его и воскликнула: „Добро пожаловать домой, доктор Лютер! Добро пожаловать домой!“

Внимательные глаза Кати заметили, что он похудел. „Я поспешу на кухню и приготовлю тебе поесть“, – сказала она. Через час, держа на коленях Ханса и Магдалену, Мартин сказал: „Кати, я знаю, что ты молилась за меня. Каждый день я чувствовал непостижимый источник силы, а когда дьявол нападал на меня, я уверял его в том, что ты стоишь на коленях“.

„А что говорил он?“

„Ему это не нравилось!“

Прошло несколько недель, и Лютер делился с Кати новостями. „Наша евангельская вера в огромной опасности, – признался он, оставшись с ней наедине в комнате. – Император потребовал от нас утверждения веры, а поскольку я находился в крепости, я оставил окончательный вариант такого утверждения или исповеди Меланхтону. Он, конечно, имел при себе подобное утверждение, над которым многие из нас трудились в Торгау. И все же я боялся, что наш дипломатичный друг пойдет на компромисс. Ходили слухи, что он был готов даже признать папу!“ Лютер нахмурился. „Меланхтон, хоть он и блестящий ученый, в чем-то подобен Эразму. Он может ходить по тухлым яйцам, не разбивая их. А я дикий кабан“. Он рассмеялся.

„Однако, наши наставники были тверды в вере и помогли ему утвердиться. В конце концов 24 июня протестанты были готовы вручить свой документ. У них было две копии, одна на латыни и одна на немецком. Меланхтон тоже хотел, чтобы это сочинение зачитали при большом стечении слушателей – и читали по-немецки.

Утром и днем того знаменательного дня несколько католических делегатов потратили уйму времени, читая длинные речи о турецкой угрозе. Когда солнце стало садиться, наступило время чтения Исповеди. И тут уставший император заявил о том, что уже слишком поздно. Он также предложил, что вместо публичного чтения документ можно было передать ему для личного изучения!

Протестанты отклонили это предложение. Наш представитель даже напомнил Его Императорскому Величеству о том, что нам было обещано публичное чтение. После некоторых споров было решено, что Исповедь будет зачитана на следующий день, 25 июня. Но император и его друзья были полны решимости! Не имея возможности предотвратить публичное чтение, они изменили место и перенесли чтение из городского зала, где было достаточно места, в маленький нижний кабинет епископального дворца, где было не более двухсот мест. Кати, Сатана – мудрый стратег!

Император вошел в кабинет в три часа пополудни. В последний момент брат императора, Фердинанд, предложил, что поскольку присутствовали делегаты из других стран, Исповедь следует читать по-латыни. Протестанты возражали. Они настаивали на том, что поскольку мы находимся в Германии, то исповедь должна быть представлена по-немецки.

Все места в зале были заняты, и огромные толпы собрались в коридорах и во дворе. Когда доктор Бейер выступил вперед для того, чтобы прочитать рукопись, все протестантские делегаты встали, чтобы выразить свое уважение“. Глаза Лютера затуманились.

„Моя Кати, как бы я хотел быть там!“

„Чтение Аугсбургской Исповеди[26]26
  Аугсбургская Конфессия – это краеугольный камень лютеранского учения, оказавший фундаментальное влияние на все евангелическое христианство.


[Закрыть] потребовало целых два часа. И когда доктор Бейер читал ее, его громоподобный голос был отчетливо слышен во всех уголках, и даже на улице люди слышали каждое слово“.

„А что делал император во время чтения?“ – спросила Кати.

„Рассказывают разное. Один делегат сказал, что тот уснул, другой настаивал на том, что он заметил: „Мне бы хотелось, чтобы это учение было проповедано по всему миру“. Карл V, конечно же, плохо знает немецкий, и он попросил своего секретаря перевести латинский вариант на французский, так чтобы он мог изучить его отдельно“.

„А император принял Исповедь?“

„Я думаю, что она произвела на него впечатление. Но его советники предложили написать на нее ответ. Ответ был составлен Иоанном Экком – 351 страница, – и был готов к представлению 8 июля. Этот документ – он был назван „Опровержение“ – настолько саркастичен, что мне говорили, будто Его Величество остался недоволен. Тем не менее его предки католики, сам он католик, его подданные католики, советники тоже католики, и для того, чтобы отразить турков, ему нужна поддержка папы Клемента VII“.

„Ну и что?“ Магдалена заплакала. Кати нежно перенесла ее к себе на колени.

„Император настаивал на следующем“. Лютер достал из кармана лист бумаги и начал читать:

Таким образом Его Императорское Величество во имя блага и процветания Святой Империи, во имя восстановления мира и единства и для того, чтобы показать снисходительность и особую милость Его Величетва, даровал избирателю Саксонии, пяти княжествам и шести городам время милости, начиная с сего дня до 15 апреля следующего года, за которое они могут решить, исповедать или нет учение вместе с христианской Церковью, Его Святейшеством папой, Его Императорским Величеством, другими избирателями и вельможами Святой Римской Империи, другими христианскими правителями и оказавший фундаментальное влияние на все евангелическое христианство членами вселенского христианства, пока не будет созван общий совет.

Слушая все это, Кати нервно сжала руки. „Этот документ – настоящий ультиматум“, – сказала она в тот момент, когда Лютер закончил чтение.

„Правильно“.

„А что будет, если ты и другие евангелисты не подчинятся?“ „Начнется гражданская война, и если мы потерпим поражение, то многие из нас сгорят на костре. Георг уже заранее облизывается!“

Кати вытаращила глаза. Начиная с октября, она считала месяцы по пальцам. „Это значит, что осталось лишь семь месяцев, за время которых ты можешь подчиниться“.

„Правильно. Против нас выступят огромные силы. Представь себе несколько протестантов в Германии, Голландии и Дании да еще в нескольких местах против Римской Империи! Такое соревнование невозможно. Наше единственное прибежище – Бог“.

„А чем все вы занимаетесь теперь?“

„Меланхтон пишет книгу, направленную против „Опровержения“. Он назвал ее „Оправдание“.

Проходили месяцы, и Кати старалась использовать до отказа каждую минуту. Кабинет мужа превратился в тронный зал, и она следила за тем, чтобы ему не мешали. Он постоянно был занят переводом Библии и пересмотром перевода Нового Завета.

Как-то раз поздно вечером в субботу Кати увидела, как Лютер штопал свои штаны. „Ты не должен этого делать!“ – воскликнула она.

„Почему нет? Фридрих Мудрый всегда собственноручно чинил свои штаны. Чем я лучше избирателя?“

„Дело не в этом, миру нужна каждая минута твоего времени. Кроме того, чинить твою одежду – это мое дело“.

На следующее утро, когда Кати одевала маленького Ханса в церковь, она неожиданно вздрогнула. Из его кожаных штанов был вырван большой клок. Показывая это мужу, она сказала: „Как ты думаешь, что случилось? Естественно, это не от того, что он скатился по перилам“.

Лютер повесил голову. „Не вини Ханса. Мне нужна была заплатка, а его штаны подходили к моим. Да и потом Иисус учил нас, что новые заплаты не приставляются к старой ткани! Мне очень жаль. Я куплю ему новую пару“.

„Ах, Мартин, Мартин“, – простонала она беспомощно.

Когда багровые и золотые листья на виттенбергских дубах и вязах стали медленно опадать и воздух похолодал, плечи Лютера начали сгибаться. Роковой рубеж, установленный императором, 15 апреля, приближался, теперь от него отделяли лишь несколько месяцев. Да, Иоанн Стойкий и другие протестанты держались. Шмалькальдская Лига, созданная лютеранскими городами и лютеранскими князьями, объединилась в союз. И тем не менее будущее не казалось радужным.

„Если Бог не сотворит чуда, прольется много крови“, – сказал Лютер, сидя за столом. Он покачал головой.

„Как ты думаешь, император пойдет на компромисс?“ – спросила Кати.

„Никогда! Если он позволит протестантам сохранить свою веру, Римской Империи придет конец“.

Спустя две недели пришло известие о том, что мать Лютера серьезно заболела. „Тебе нужно навестить ее“, – сказала Кати.

„Но я не могу. Помни, я по-прежнему вне закона“.

„Ей будет приятно тебя увидеть“.

„Конечно. Но тем не менее я не должен рисковать своей жизнью“.

С явной неохотой Лютер утешил себя тем, что послал матери письмо. Он напомнил ей слова Иисуса, Который сказал: „Я победил мир“. Затем он продолжал: „Все мои дети и Кати молятся за тебя. Кто-то из них плачет, кто-то говорит за едой: „Бабушка очень больна“.

Это время было особенно трудным для Лютера, потому что совсем недавно он потерял отца.

Меланхтон старался использовать каждый момент, работая над „Оправданием“.[27]27
  Напечатана в 1531 году под названием „Оправдание Аугсбургской Исповеди“.


[Закрыть] Он дополнял, переписывал, исправлял, начинал снова, укорачивал предложения, изучал сочинения отцов Церкви, исследовал работы Эразма, советовался с Лютером. Он искал доказания из Писания о том, что „праведный верою жив будет“. Он проверял найденные ошибки в Вульгате. Он работал по воскресеньям, писал во время еды и поздно ночью. Он работал с таким же воодушевлением, с каким армия укрепляет свои позиции перед лицом врага. Лютер страдал вместе с ним и как-то раз вырвал у него перо. „Филипп, – проговорил он, – Бог призвал нас не только работать, но и отдыхать“.

Однако, бывший монах сам не придерживался собственного совета. Он вставал рано и работал допоздна. Он постоянно писал, сочинял, учил, проповедовал, проводил диспуты. Когда он не занимался физической работой, он сражался с дьяволом с помощью Писания, называя его различными именами и прибегая к сарказму. Его плечи продолжали сгибаться, глаза туманились, память отказывалась служить. Как-то раз после того, как ему пришлось выгнать двух родственников из Черного монастыря за постоянное пьянство, он начал сильно хромать.

Ничто не могло его обрадовать.

Назначенный императором на 15 апреля рубеж прошел. Ничего не произошло. И все же плечи Лютера по-прежнему сгибались. В мае Кати сообщила ему, что снова ждет ребенка. Его единственной реакцией был вопрос: „Когда тебе рожать?“

„В декабре“, – ответила она. Ничего не ответив, он устремился в кабинет, будто не слышал ее.

В полном расстройстве Кати написала пастору Бугенхагену. „Что мне делать?“ спрашивала она, и голос ее дрожал от тревоги.

„Молиться“.

„Но я молюсь“.

„Молись больше“.

Тогда она попробовала поговорить с доктором Августином Шурфом, выдающимся профессором медицины в университете.

„Он слишком много работает“, – сказал Шурф.

„Но я не могу заставить его остановиться“.