Текст книги "Королева Реформации"

Автор книги: Чарлз Людвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава 4. Виттенберг

Из-за длинного платья Кати с трудом влезла в телегу. При свете луны она разглядела, что почти все место возле пустых бочек было занято. Однако в задней части телеги нашелся свободный уголок. Там она и свернулась между трех бочек.

Кивнув каждой монахине, Коппе считал: „Ein, zwei, drei, vier, fuenf…“[10]10
  Один, два, три, четыре, пять – нем.


[Закрыть]. Подсчет он закончил словом „zwoelf“ (двенадцать). Затем, бросив суровый взгляд вокруг себя, он сказал: „Я подвергаю себя большой опасности. Если меня поймают на территории герцога Георга, меня, скорее всего, повесят. Это значит, что все вы должны вести себя тихо и опустить голову. Вне всякого сомнения, нас остановят и будут допрашивать на границе Альбертинской Саксонии. Я хорошо знаю стража на границе. Он ненавидит Лютера и всех его последователей. Он сказал мне, что, если Лютера будут сжигать на столбе, он с удовольствием зажжет огонь.

Теперь я укрою вас холстом. Помните, вы обязаны вести себя тихо. Старайтесь даже дышать тише!“

Дав указания, он натянул холст и хлестнул лошадей.

Несмотря на холст, Кати замерзла и еще раз мысленно повторила благодарность за шаль. Она поплотнее завернулась в нее и попыталась отдохнуть. Долгое время царила полная тишина. Вдруг ее нарушило хихиканье. Кати вздрогнула. Смех шел со стороны Эльзы, которая была спрятана в передней части телеги. Эльза хихикала по любому поводу, и смех ее был заразительным. Она смеялась, стоило ей пролить молоко, она смеялась, когда муха садилась на нос священника во время мессы, она даже смеялась, когда аббатиса велела ей жить на хлебе и воде, не выходя из кельи в течение недели.

Неожиданно телега резко остановилась. „Соблюдайте тишину! – пригрозил Коппе. – Мы недалеко от границы. Если меня поймают с телегой, полной монахинь, меня казнят. Помните, у меня есть жена! Когда мы пересечем границу и въедем в Эрнестинскую Саксонию, можете хихикать, сколько вам угодно. Вы можете даже петь. Но сейчас каждая из вас должна соблюдать тишину“.

Постепенно колеса телеги замедляли ход. Кати отвлекалась молитвами. „Господь, направь нас. Помоги нам. Научи нас. Сделай нас полезными“, – просила она. Ей показалось, что прошла целая вечность, но все же телега наконец остановилась, и сонный мужской голос прокричал: „Стойте!“ Потом на какой-то страшный момент вновь наступила тишина, а затем голос сказал: „Снимите холст!“

Кати бессознательно до боли сжала руки.

„А вы чувствуете запах? – спросил Коппе. – Телега полна пустых бочек из-под сельди. Разве вы не чувствуете?“

„Да, я чувствую. Этот запах напомнил мне о голоде. Великий пост довел меня до такого состояния, что я с удовольствием бы съел целую сельдь – с костями, хвостом, плавниками, глазами и всем прочим“.

„Друг, если б у меня осталась хоть одна рыбешка, я бы дал ее тебе, – засмеялся Коппе. – Но я всех их оставил в Нимбсхене. Пост закончился, и монахини изголодались“.

„Да-да. Проезжай“.

Проехав еще несколько миль, телега остановилась у подножия холма. Коппе отдернул холст. „Теперь можете дышать свободней и смеяться, сколько вам угодно“, – смеясь, объявил он. Ответом ему было молчание. Большинство бывших монахинь уснуло.

Начинался рассвет, и темная линия Торгау появилась на горизонте. Кати переполняли чувства. Казалось, что каждый золотой лучик красного шара касался ее. „Проснитесь! Проснитесь! – кричала она. – Это пасхальное утро! Иисус воскрес из мертвых в этот день, и с нами произошло то же самое“. После того как все потянулись или зевнули, она сказала: „Давайте отпразднуем нашу свободу пением“. Она начала пение с третьего куплета известного гимна святого бернара. С энтузиазмом все подхватили:

 
О, как Ты к кающимся добр!
О, как Ты благ к смиренному душой!
Ко всем, кто пал, Ты полон состраданья
И милости ко всем, идущим за Тобой!
 

Еще через час телега остановилась в предместьях Торгау. Здесь трое монахинь покинули остальных, чтобы присоединиться к родителям, ожидавшим их.

„Danke! Danke![11]11
  Спасибо – нем.


[Закрыть] – воскликнул один из встречавших, обняв свою дочь. – Вы второй Моисей. Мы с женой никогда не сможем отблагодарить вас за все, что вы сделали. Danke! Danke!“

Спустя какое-то время Коппе направил лошадей к покосившемуся деревянному дому. „Мы проведем день здесь и отправимся в Виттенберг во вторник утром. Вы сможете поесть и отдохнуть“, – сказал он.

В тот же день, когда Кати откликнулась на стук в дверь, она увидела длинный, ломящийся от блюд стол. Многочисленные тарелки были заполнены колбасами, сельдью, жареной крольчатиной. В огромной супнице исходил ароматным паром овощной суп. Кати внутренне рассмеялась, обратив внимание на то, как хозяин и его жена старались не замечать их. Она догадывалась, что девять бритых голов выглядели довольно странно. Она заканчивала последний кусок колбасы, когда открылась дверь и вошел скуластый мужчина.

„Меня зовут Габриэль Цвиллинг. Я бывший монах и близкий друг доктора Лютера, – важно заявил он, сняв берет с птичьим пером. – Для меня будет огромным удовольствием доехать вместе с вами до Виттенберга. Если у вас есть вопросы, вы можете их мне задать“.

„Где мы остановимся, добравшись туда?“ – спросила Кати.

„В Черном монастыре“.

„А что это такое?“ – спросила Аве фон Шенефельд с полным ртом капусты. На ее лице явно читалось сомнение.

„Да, в Черном монастыре! Это монастырь, в котором доктор Мартин, я и другие монахи раньше жили. Он называется Черным монастырем, потому что монахи были одеты во все черное. А на самом деле он построен из красного кирпича“.

„Но вы же одеты не в черное“, – возразила Кати.

„Да, когда я познал спасение только через веру, я снял свое облачение. Мы с фон Карлштадтом радикалы. Мартин более дипломатичен. Он все еще носит черное“.

Пока Кати отдыхала, ее мысли снова и снова возвращались в Нимбсхен. Правильно ли поступила она, нарушив обеты? Что подумает отец? В комнате, где она отдыхала, не было распятия. Это было очень необычно. И еще ее удивило то, что ни хозяин, ни его жена, несмотря на всю их щедрость, не перекрестились перед едой. Вместо этого хозяин закрыл глаза и помолился вслух, прося Божьего благословения на пищу. Как странно! Смущенная всем этим, она взмолилась: „Господь, направь меня…“

Ранним утром во вторник, после того как девочки забрались в телегу, Цвиллинг уселся впереди. „Вы вступаете в новый мир, – сказал он им, пока они ждали Коппе. – Доктор Лютер просил меня объяснить кое-что, чтобы новая жизнь не шокировала вас. Как вы знаете, он профессор Виттенбергского университета. Он очень занятой человек. Помимо сочинения трактатов он проповедует, проводит диспуты и прилагает огромные усилия, чтобы успокоить радикалов. – Он снова рассмеялся. – Не говорите ему, что я раскрыл вам эту тайну, но ему отчаянно нужна жена. Он уже два года не застилает кровать!“

При выезде из Торгау заднее колесо телеги попало в яму. Не имея рессор, телега подпрыгнула и снова покатилась по булыжной мостовой.

„Спасибо, Мария!“ – воскликнула Кати.

„Тебе не следовало так говорить! – сделал ей выговор Цвиллинг. – Нет ни одного записанного свидетельства о том, что апостолы когда-нибудь молились святым“.

„Тогда кому нам молиться?“ – спросила Аве Гросс.

„Иисус учил нас молиться: „Отче наш, сущий на небесах…“

Телега и ее пассажиры пережили целое утро толчков, скачков и встрясок, неизбежных в долгой дороге. Полуденное солнце достигло зенита и стало клониться к западу. „Мы проехали больше половины пути до Виттенберга, – сказал Коппе на остановке. – Пока лошади отдыхают, мы можем перекусить. Доктор Лютер дал денег на расходы. Заказывайте и ешьте все, что хотите“.

Первый раз в своей жизни Кати сидела за столом в общей столовой. „Что вам угодно?“ – спросил ее официант.

„Суп“, – заказала она после долгих колебаний.

Подмигнув человеку за соседним столом, официант сказал: „Danke“, вытер пухлые руки о передник и направился на кухню.

Ни одна из девушек не покрыла голову, и их бритые головы привлекали внимание обедавших.

От харчевни было недалеко до Липпендорфа, и Кати испугалась, что кто-нибудь, какой-нибудь дальний родственник, может ее узнать. Отогнав от себя эти мысли, она погрузилась в молитву и первый раз в своей жизни стала есть, не перекрестившись. Она заканчивала еду, когда к ней подошел старик, опиравшийся на костыль.

„Извините меня, – сказал он, – вы – монахиня?“

Взглянув на его широкое лицо и длинные волосы, торчавшие из носа и ушей, Кати почувствовала отвращение. Но, выдавив из себя улыбку, она сказала: „Нет. Я была раньше монахиней, но изменила веру. Теперь я следую учению доктора Лютера“.

„Лютера! – воскликнул старик. – Лютера! Такая молоденькая девушка, и вдруг – последовательница Лютера? – Он потряс головой и почесал ухо. – Лютер – посланник Сатаны“.

„Ну и что вы можете ему сделать?“ – спросил Цвиллинг.

„Если бы мы находились на территории герцога Георга, я бы добился, чтобы арестовали вас и этих монахинь-отступниц. Всех вас нужно бросить в темницу!“

„Но мы не на территории герцога Георга, – возразил Цвиллинг, приближаясь к старику и повышая голос. – Мы на территории, которой правит Фридрих Мудрый, который также является избирателем Священной Римской империи!“

„Это так, – ответил старик, отступая, – но помните, Георг и Фридрих – оба католики. Кроме того, они двоюродные братья! Когда-нибудь Фридрих увидит истинный свет, и когда это произойдет, – он радостно потер руки, – когда это произойдет, Лютера, Меланхтона и отступника Габриэла Цвиллинга сожгут на костре“.

„А что ты имеешь против Цвиллинга?“ – спросил Цвиллинг.

„Что я имею против него? – Старик покачал головой. – Он монах-отступник. Даже Лютер стыдится его“.

Цвиллинг хотел было ответить, но было слишком поздно. Старик направился к двери. Совершенно очевидно, что он не узнал Цвиллинга.

Лошади продолжали путь, а в телеге все хранили молчание. Наконец Цвиллинг сказал: „Поскольку сегодня вечером мы будем в Виттенберге, я расскажу вам об истории города. Виттенберг – небольшой город. В нем всего 2500 жителей. Но история города весьма обширна.

Эльба, как вы видите, течет на север и впадает в Северное море. В нашей части Саксонии (некоторые называют ее Эрнестинской, а другие Избирательной) Эльба уклоняется к западу в сторону Нидерландов и Франции. Когда-то в этом месте был большой холм белого песка. Фламандские эмигранты с запада назвали это место Witten Berg. По-фламандски это значит Белая Гора.

Жители появились здесь около 1174 года. Однако ходят слухи, что римляне побывали здесь несколько веков назад. Когда вы доберетесь туда, вы увидите, что в отличие от многих немецких городов улицы здесь прямые. И действительно, они находятся под прямым углом к бывшему рынку. Этим они обязаны исконным жителям, которые обитали там еще до того, как Альберт Медведь привел с собой фламандских эмигрантов…“

Цвиллинг продолжал, а Кати думала, почему он так и не объяснил оскорбительных слов старика в харчевне. Может быть, он был нечестивым, безнравственным человеком? Вдруг еще более неприятная мысль мелькнула у нее. А может быть, Коппе обманул их и вместе с Цвиллинеом задумал продать их в рабство – или что-нибудь еще худшее? Она вздрогнула и закрыла глаза.

Неожиданно „лекция“ Цвиллинга была прервана стуком колес по мосту. „Мы переезжаем Эльбу, – объяснил он. – Мы поедем по ее восточному берегу прямо в Виттенберг. Эльба могучая река. По своей величине она может сравниться только с Рейном. Она берет начало в Богемии, течет на север через Прагу – город, где проповедовал Ян Гус – и впадает в Северное море“.

„А в ней есть рыба?“ – спросила с интересом одна девочка.

„Да, в ней полно осетров, лосося. Именно Эльба сделала Виттенберг знаменитым, потому что она является не только источником рыбы и воды, но также полезна для навигации. Вот почему древние обитатели этих мест защитили город рвом, толстыми стенами и укреплениями“.

Цвиллинг мог бы углубиться и в дальнейшие детали, но девушки слишком устали и перестали его слушать.

Солнце полыхало на западе, когда Коппе остановился перед Черным монастырем. „Вы остановитесь здесь, пока доктор Лютер не устроит вас получше“, – сказал он. Кати изучала массивное здание, когда худощавый человек среднего роста подошел к телеге. „Я доктор Лютер, – представился он. – Добро пожаловать в Виттенберг – и к свободе“.

После того как девушки выбрались из телеги, Лютер кивнул человеку, стоявшему рядом. „Вольф, – сказал он, – отнеси вещи в их комнаты“.

„О, у нас нет никаких вещей“, – рассмеялась Аве Шенефельд.

„Тогда просто проводи их в комнаты и принеси им что-нибудь поесть. Они проделали долгий путь“.

Глава 5. Новая вера

Когда Кати открыла глаза, солнечный свет широким потоком лился через окно и освещал комнату. Она проспала! Не желая пропустить хоть что-нибудь, она быстро подбежала к окну. „Какое скучное место!“ – подумала она с разочарованием. Кирпичные здания, черепичные крыши, высокие трубы от каминов и небольшие повозки, сновавшие туда-сюда – все это казалось безликим и недружелюбным. По сравнению с шипящими потоками Нимбсхена, с его широкими полями и плодородной долиной Виттенберг выглядел уродливо. Более того, в это утро городские стены почти скрывал дым, и когда она открыла окно, ей в нос ударил запах пивоварни и городских отбросов.

Перед побегом Кати часто представляла себе радость, которую она испытает, впервые открыв глаза в Виттенберге. Она ошиблась. Вместо радости она испытала разочарование. „Все здесь совсем другое“, – размышляла она. Затем, просветлев, она сказала твердо: „По крайней мере я свободна!“

Заметив на столике рядом с кроватью таз, Кати налила в него воды. Обтерев тело, она попыталась представить, что принесет ей этот день. Подойдя к зеркалу, она повертела головой, чтобы увидеть себя с разных сторон. Да, волосы росли. Маленький шрам, появившийся на голове после того, как она упала в свинарнике в три года, почти закрылся.

Во время завтрака Кати сидела за столом рядом с Аве фон Шенефельд. Еды было много: огромная тарелка, полная яиц, блюдо колбасы и бекона, крынки с молоком, свежий хлеб и несколько тарелок, полных разными овощами. Был также и поднос с грушами. Но вместо того, чтобы накинуться на еду, большинство девочек едва притронулось к ней.

„Разве кто-то умер?“ – спросила наконец Кати, надеясь разрядить напряженную обстановку.

Ответа не последовало.

„Вы все заболели?“

Ответа не было.

„Вы боитесь герцога Георга?“

Нет ответа.

„Да что с тобой, Эльза? Ты даже не можешь смеяться?“

Слабая улыбка появилась на губах Эльзы, но глаза ее были по-прежнему печальными и невыразительными.

„Ну, если никто не хочет говорить, есть или смеяться, – предложила Аве, – давайте попросим Кати начать ее любимый гимн святого Бернара. Может быть, это подбодрит нас, напомнив злоключения в Нимбсхене“.

Кати встала и, обратившись к своим приятельницам, начала петь „Иисус, все мысли о Тебе“. Но только Аве подхватила гимн. Вдруг с неожиданностью камня, влетевшего в окно, в комнату ворвался Мартин Лютер. „Извините, я опоздал, – извинился он, приближаясь к столу. – У меня были ранние занятия“.

Доктор начал говорить, и девять пар глаз устремились к нему с любопытством. Он начал с того, что поставил себе стул во главе стола. Затем, поставив его там, он сказал: „Извините меня, я сейчас вернусь“. Кати проследила за ним взглядов Она заметила, что он наклонял голову вперед, в то время как сам при ходьбе отклонялся назад. Его поза выдавала в нем человека, которому можно было довериться.

Когда Лютер вернулся, в одной руке он держал бумагу, а в другой Библию. Он положил лист бумаги на стол, отодвинул стул, уселся и настроил лютню.

„А теперь давайте споем этот гимн Бернара де Улерво, – сказал он. – Он был одним из самых выдающихся христиан всех времен. Я люблю и его гимны, и его сочинения“. Затем он пробежал пальцами по струнам и начал всем хорошо знакомый гимн.

Кати тронул красивый баритон Лютера. В нем чувствовалась и глубина, и свобода. Тронуло ее и то, как отреагировали ее подруги.

В конце третьего куплета Лютер встал. „Мне кажется, что многие из вас растеряны и напуганы. Позвольте мне убедить вас в том, что здесь вы в совершенной безопасности. Фридрих Мудрый очень щедрый и понимающий человек.

И еще, я знаю, что многие из вас испытывают смущение, потому что у вас нет ни обуви, ни уличной одежды. Не волнуйтесь. Люди уже собирают для вас одежду и обувь. В скором времени у каждой из вас появится дом. Господь помог вам бежать так же, как Он сделал это для других“. Взглянув на часы, он продолжал.

„Побег из Нимбсхена и приезд сюда, где мы не признаем учения о наказании, – это довольно сильное переживание, особенно для благородной девушки, которая выросла в монастыре, – он улыбнулся. – Это то же самое, что прямо из горячей ванны прыгнуть в прорубь холодной зимой. Но, возможно, я немного успокою вас, рассказав вам, как я избавился от лжеучения и как Дух Святой привел меня к согласию с дорогим братом Павлом, показав мне, что „праведный верою жив будет“. Мне потребовалось несколько лет, чтобы познать глубокую истину этих слов“.

Он остановился, запустив пальцы в копну вьющихся темных волос, которые покрывали его голову и уши. „Когда я вступил в Августинский монастырь в Эрфурте, я собирался быть таким же преданным монахом, как святой Бернар. Вы были в Нимбсхене и знаете, что монахи всегда заняты молитвами, исповедью и празднованием евхаристии. Всех нас в час или два утра поднимал колокол. Каждый из нас торопливо осенял себя крестом и облачался в белые одежды. При звуке второго колокола мы отправлялись в церковь. Там мы брызгали на себя святой водой, преклоняли колени у алтаря и молились.

После этого времени поклонения наступало другое. Затем другое, потом еще одно. Мы проводили богослужения семь раз каждый день. Таким образом мы заполняли все свое время одними богослужениями“.

Пока Лютер говорил, Кати слушала его с приоткрытым ртом. Слова доктора казались ей бурным потоком, жесты его были полны драматизма. Когда он заговорил о чаше, его артистичные руки так красиво охватили простую кружку, что Кати показалось; будто в его руках серебром блеснула чаша, полная вина. Однако в его личности самыми притягательными были глаза. Темные, как вишни, они сияли, искрились и излучали жизнь.

„Возможно, вы знаете, что мой отец Ханс хотел, чтобы я стал юристом. Когда я отказался и заявил о своем решении стать монахом, сердце его было разбито – он гневался на меня. В конце концов для меня настало время провести первую службу. Поскольку это было самым важным событием в моей жизни, я пригласил его. Он пришел. Он даже принес щедрый дар монастырю. Для меня настало время облачиться и начать служение.

Вскоре самым торжественным тоном я повторил слова: „Наше служение мы предлагаем Тебе, живой, истинный и вечный Бог“. При этих словах я преисполнился священным страхом. Я подумал про себя: „Каким языком я обращусь к такому величию, перед которым должно дрожать все живое? Кто я такой, что смею поднять глаза или протянуть руки к божественному величию? Его окружают ангелы. Его жесту повинуется вся земля и дрожит пред Ним. Как посмею я, несчастный маленький пигмей, сказать: „Я хочу этого или я прошу этого?“ Я – прах, полный греха, и смею обращаться к живому, вечному и истинному Богу“.

Кати настолько увлеклась этой частью рассказа, что бессознательно сложила руки, будто бы собиралась молиться.

„Это первое служение, – продолжал Лютер, – вдохновило меня, и я решил еще больше посвятить себя этому. Для того чтобы угодить Богу, я долго постился, спал без одеяла даже в самую холодную зимнюю пору, носил тонкую одежду, которая едва прикрывала тело, и молился все время, пока бодрствовал. Я был хорошим монахом и твердо выполнял правила своего монастыря. Если бы монах мог попасть на небо благодаря своему монастырскому служению, то этим монахом был бы я. Все мои братья, знавшие меня ранее, могут подтвердить это. Если бы я и дальше продолжал таким образом, я вскоре убил бы себя молитвами, чтением и другой работой.

И все же я считал, что делаю слишком мало. Темные искушения преследовали меня. К этому времени я постился так много, что мои собратья-монахи могли видеть все мои кости. Что еще я должен был делать? Поститься больше? Нет, больше я не мог, это убило бы меня.

Я следовал учению Церкви!

По этому учению святые добиваются большего, чем нужно, чтобы попасть на небеса, поэтому их достижения помещаются в духовный банк. Поскольку этот банк был открыт для меня, я искал их достоинства, чтобы ими покрыть свои недостатки. Банк достоинств контролировался папой! Более того, он позволяет заимствовать эти достоинства, и это называется индульгенцией“.

Лютер снова посмотрел на часы, прошелся взад-вперед и продолжал:

„В 1510 году благодаря диспуту в Августинском Ордене, который организовал папа, я и еще один брат были избраны для поездки в Рим в качестве представителей Эрфурта. Это была великолепная поездка! Окружающая природа, особенно Альпы, была прекрасна. На пути нам встречалось множество монастырей, и мы останавливались там.

Мне очень хотелось побывать в Риме, потому что в Вечном Городе находится больше всего реликвий. Я считал, что стоит мне взглянуть на эти реликвии, и мне передастся огромное количество достоинств. Но город принес мне разочарование. В нем пахло еще хуже, чем в Виттенберге! И все же я решил воспользоваться своим пребыванием там. Я обзавелся путеводителем и посетил много известных святынь. Поскольку у меня мало времени, я расскажу вам об одной – Scala Sancta. Это лестница, которая, как предполагается, находилась напротив дворца Пилата в Иерусалиме, по ней поднимался Иисус, чтобы встретиться с Пилатом в Святую пятницу.

Я затрепетал от волнения, увидев эти ступени. Сама мысль о том, что я, Мартин Лютер, сын горняка, поднимусь по тем ступенькам, которых касалась нога Иисуса, казалась невероятной. Мне казалось, что я слышу за своей спиной толпу, кричавшую: „Распни его, распни!“ Поскольку один из пап заявил, что любой человек, поднявшийся по этим ступеням на коленях, может вызвать душу из чистилища, я прошел все двадцать восемь ступеней на коленях и на каждой из них с усердием читал Pater Noster. Когда я поднимался по ступеням, я почти хотел, чтобы мои родители умерли, и я тем самым мог бы освободить их из чистилища. Поскольку оба они были живы, я пошел на компромисс. Я молился за освобождение дедушки Хайна.

Однако я должен признаться, что даже в то время я не был настоящим верующим. Когда я встал, чтобы уйти, я пробормотал про себя: „Кто знает, так ли это?“

Почему я сомневался? В Риме я столько всего видел! В одном месте я почти не поверил своим ушам, когда услышал, как итальянский священник говорил перед причастием: „Хлеб Ты есть и хлебом останешься, вино Ты есть и вином останешься“. Но это еще не все. Я ужаснулся дерзости и легкомысленности некоторых священников, которые читали мессу об усопших. Некоторые из них успевали пробормотать шесть или семь служб подряд, пока я едва успевал произнес слова одной, а когда я служил мессу, они кивали мне: „Passa! Passa!“ (Давай быстрей). Каждый день, вспоминая свою поездку в Рим, я содрогаюсь“.

Он поднял лист бумаги. „Пока я был в Вартбургском замке, прячась от императора Карла V, я перевел Новый Завет на немецкий. Я надеялся каждой из вас вручить первые копии. Но книга будет издана только в сентябре. Лукас Кранах, один из наших близких друзей, работает над гравюрами, и я думаю, что он еще не закончил их. Поскольку у меня нет копий, я напечатал несколько ключевых стихов, которые привели меня к истине. – Он протянул копии всем девочкам и продолжал. – Каждый из этих стихов для нас важен так же, как компас для Колумба. Тот компас помог ему открыть Новый Свет. Изучите каждый стих и начните учить их. Позже мы с вами разберем их“.

Он посмотрел на часы и почти бегом направился к двери. „У меня начинаются следующие занятия“, – пробормотал он через плечо и исчез.

После того как Лютер исчез, Кати произнесла: „Мне хотелось бы спросить его о Габриэле Цвиллинге. Этот человек загадка для меня“.