Текст книги "Томирис"

Автор книги: Булат Жандарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Согдийцы бежали. Бежали беспорядочно, падая, давя друг друга.

Согдиана была богатой страной. Она вела торговлю и с севером, и с югом, западом и востоком, и даже с таинственной страной Чин. Караваны верблюдов, нагруженные тяжело» поклажей, потянулись один за другим в кочевья массагетов,

В сакских степях появился выдающийся полководец – царица кочевников Томирис.

1

Часть третья
Великий Кир – царь царей и господин четырех стран света

– Царица стала настоящим воином.– сказал входя в юрту, Рустам и добавил:– Теперь я ей не нужен.

Фарнак быстро вскинул глаза на Рустама. Он привык понимать молочного брата с полуслова.

– Собираться?– коротко спросил он.

Рустам ничего не ответил, только тяжело вздохнул.

Круто повернулась жизнь этого баловня судьбы. Законный наследник тиграхаудского престола, муж прекраснейшей из женщин и могущественной царицы, непобедимый воин, слава о котором Далеко перешагнула границы сакских степей, обрастая легендами, всеобщий любимец, он шел по жизни с широкой улыбкой и распахнутой душой, не ведая горя и не зная забот.

И вот. Обманут самым близким человеком – родным братом. Отвергнут самым дорогим и любимым существом на свете – своей женой. Наследник без престола, муж без жены.

Последняя надежда, что как великий воин и полководец он станет необходимым для царицы, убита самой Томирис. Рустам с восхищением и болью в сердце признал необыкновенный дар своей жены. Теперь он становился нахлебником царицы, что может быть унизительнее!

Рустам стал угрюм, замкнут, неразговорчив. Много пил. Подолгу пропадал на охоте. В битвах искал смерти. Без панциря и щита бросался он в самую гущу боя, но вражеские воины, напуганные его, неистовством, дикой силой, безрассудной отвагой, в страхе отступали перед ним. Он заметно постарел, обрюзг. Седина обильно усыпала волосы, бороду и усы. От бесконечных попоек лицо утратило резкие, словно высеченные из камня черты.

В эти горькие дни Рустам сторонился людей, не допускал к себе никого, кроме Фарнака, и поэтому был изумлен до крайности, когда молочный брат вдруг привел с собой изувеченного воина. Он с раздражением взглянул на Фарнака, на непрошеного гостя и насупился. Фарнак, словно не замечая недовольства Рустама, как ни в чем не бывало стал расспрашивать воина о его скитаниях на чужбине. Воин, бросая несмелые взгляды на знаменитого богатыря, поначалу отвечал несвязно, запинаясь, но затем увлекся. Он служил в персидской армии Кира. Когда он заговорил о Кире, в его голосе зазвучали восторженные нотки. Рустам встрепенулся, стал слушать внимательнее.

По словам воина, Кир красив, храбр, щедр и великодушен. Подобного полководца и царя еще не знала земля. Могущественные, богатые и сильные державы падали под его ударами, как перезрелые плоды с дерева. Воины Кира свято верят в его непобедимость и готовы идти с ним даже на верную смерть.

Когда воин ушел, Рустам после долгого молчания попросил Фарнака побольше узнать об этом Кире.

Фарнак, обрадованный заинтересованностью Рустама, развил бурную деятельность, но сведения о Кире были разноречивы и зачастую неправдоподобны. В составе персидской армии служил конный отряд саков, боевые качества которых Кир оценивал столь высоко, что включил этот отряд в состав своей гвардии – десяти тысяч "бессмертных", называвшихся так потому, что количество этой воинской элиты было постоянным – и неизменным – убыль в рядах тут же восполнялась наиболее отличившимися в бою воинами. И хотя раненых и больных персидский царь отпускал домой со щедрыми подарками, Фарнак никак не мог разыскать еще одного наемника персидской армии, потому что в сакском отряде служили большей частью саки-хаомоварги, а теперь, в период правления Зогака, появились и саки-тиграхауды, но массагеты Томирис сейчас редко покидали свою степь, чтобы мечом на чужбине добывать себе хлеб. Победоносные войны с соседями обогатили скотом и расширили пастбища саков-массагетов. Гузы перекочевали за Оке, на земли, захваченные у Хорезма и каспиев. Их бывшие владения поделили абии и апасиаки. Часть угодий Томирис выделила для принятых ею нескольких родов канпоев, попросивших покровительства у царицы.

Но однажды Фарнак явился с торжествующим видом. По его словам, на торжище он встретил купцов из... Персии! Рустам удивленно взметнул брови. Фарнак начал осторожно. Он помнил, как не захотел его слушать молочный брат, когда он передавал ему рассказы маргианских и бактрийских купцов о том, что у Кира испепеляющий все живое взгляд и при гневе из его ноздрей вырывается пламя с дымом. "У страха глаза велики. Маргиана и Бактрия – соседи хищной Персии, вот и болтают ерунду",– проворчал Рустам и отвернулся.

Жизнь Кира оказалась удивительной.

Астиаг

Астиаг, царь великой Мидии, увидел странный сон: его дочь – Мандата, превратившись в реку затопила своими водами страну, которой правил ее отец, то есть сам Астиаг.

Еще не скинув сонной одури, Астиаг повелел призвать придворных магов – толкователей снов. Выслушав царя, маги надолго погрузились в раздумье. Астиаг от нетерпения вертелся, как на раскаленной сковородке. Ему очень хотелось отрубить всем этим магам головы за невыносимую пытку, но, к сожалению, эти мучители необходимы. Только маги способны растолковать сны и приметы, в которые глубоко верил злобный, желчный Астиаг.

После долгого молчания маги стали обсуждать сон. Выдвигались одни предположения, которые тут же опровергались другими. Спорили с упоением, позабыв в пылу азарта об изнывающем от любопытства Астиаге. Каждый из магов старался выказать себя более сведущим, нежели его коллеги, но в конце концов профессиональная круговая порука подсказала магам единое решение. Оно ужаснуло Астиага – у Манданы родится сын, который свергнет своего деда и завоюет весь мир.

Что Астиагу до всего мира, который завоюет его родной внук, когда его трон, до которого он дорвался уже немолодым человеком и держался за него жадно, цепко, под угрозой. Сорок лет царствовал его отец – Киаксар, воитель, изгнавший из Мидии саков и освободивший Переднюю Азию от их ига. А ведь Астиаг родился, когда его отец был еще царевичем.

Киаксар провел всю свою жизнь в походах и войнах, а его трусливый сью, страшась темноты, заставлял слуг всю ночь стоять в опочивальне со светильниками. Все эти годы он втайне желал своему отцу гибели от смертельной стрелы или копья. Но Киаксар умудрялся уцелеть среди всех опасностей, и его сын срывал зло на беззащитных: топил щенков, вешал кошек, отрывал лапки и крылья у насекомых. Слуги до оцепенения боялись злобного и мстительного царевича. К отцу он не питал никаких теплых чувств, испытывая только страх, и когда тот, в редкие своя наезды, вызывал к себе царевича, Астиаг стоял перед Киаксаром, понурый от робости, и жалко помаргивал красноватыми веками без ресниц. Тяжело вздыхая, смотрел Киаксар на тщедушного, трусливого сына – наследника мидийского престола. Он вспоминал кровожадного Навуходоносора, царя Вавилона и опаснейшего соседа Мидии, его хитрейшего дипломата Набонида, способного и не такого, как Астиаг, обвести вокруг пальца. Перед взором вставал задиристый лидийский царь Аллиатт с умным, не чета Астиагу, сыном и наследником Крезом и великолепной боевой лидийской конницей. И тревога иглой вонзилась в сердце при мысли, в чьих руках окажется судьба великой Мидии после его смерти. И он вновь бросался в гущу сражений, словно стремясь при жизни сокрушить опасных соседей.

Долгая, шедшая с переменным успехом война с Лидией окончилась неожиданно. Во время решающей битвы произошло затмение солнца и воины обеих сторон в страхе побросали оружие. И Киаксар и Аллиатт пришли к выводу, что кровопролитная война между ними неугодна богам. Посредником в лице Набояида выступил Вавилон. Условия мира были оговорены, и Киаксар вернулся в свою столицу – Экбатаны.

Вызвав к себе царевича, Киаксар, скрывая чувство вины перед ним, сурово приказал готовиться к свадьбе. Астиаг, жалко помаргивая веками, пробормотал: "Как прикажешь, отец». Киаксар облегченно вздохнул, исчезла жалость к сыну, возникшая при виде огромной дочери Аллиатта – Ариеннис, которая должна была стать залогом мира между двумя держами.

Но Киаксар плохо знал своего сына. Став царем, Астиаг показал, на что он способен. Не только придворные вельможи дрожали, как лист, перед невиданной злобой царя, но и вели-каяЕва Ариеянис панически боялась своего плюгавенького му-жау а о прислуге, и тем более о рабах, и говорить не приходит-сч. И вдруг такому человеку говорят, что его внук отнимет у лето власть! Можно только представить, что происходило в его яе знающем жалости волчьем сердце.

"Убить дочь?– думал он.– Но не она угрожает моему трону,.. Да, к сожалению, я еще н не повелитель всего мира. Представляю, какой вой поднимется в Египте, Лидии, Вавилове? Как обрадуются предлогу пойти войной на детоубийцу. А моя подданные? Все сплошь предатели и заговорщики! Рубишь, рубишь им головы, а они все не переводятся. Нет, убивать Мандану опасно. Не выдавать замуж нельзя – стану посмешищем всей Азии, а выдать... Проклятый сон! Как обмануть судьбу?"

Астиаг уже в который раз мысленно перебирал кандидатов в зятья, но мнительному и подозрительному царю не подходил ни один. Тот слишком могуществен, этот слишком богат, Трений очень уж честолюбив, четвертый – властолюбив. Не вадавать же царскую дочь за какого-нибудь безродного нищего. Но разве среди благородных родов найдешь благородного человека? Подлец на подлеце, мерзавец на мерзавце. И вдруг Асгиага осенило – Камбиз! Это имя до сих пор не приходило в голову Астиагу потому, что слишком ничтожным был человек, носящий его, в глазах могущественного мидийского царя. Камбиз нерешителен, робок. Он как огня боится своего будущего тестя, хотя сам царского рода. Ха-ха-ха! Царь! Какой это царь? Царек маленькой и слабой Персии, глухой провинции великой Мидии. Если даже сын Камбиза поднимет против своего деда всю Персию от мала до велика, Астиаг раздавит его, как букашку.

И Астиаг выдал свою дочь за Камбиза. Даже раскошелился на свадебный пир, хотя и отличался, ко всему прочему, еще и редким скопидомством.

Странным был этот пир. Мандана, готовая выйти за кого угодно, лишь бы скорее покинуть отчий дом, все же была оскорблена бесцеремонностью отца и поэтому не выглядела счастливой невестой, хотя красивый и скромный Камбиз ей неожиданно понравился. Еще меньше на счастливого жениха и зятя всемогущего царя походил Камбиз, впервые находившийся столь близко от своего страшного тестя. Он мечтал лишь об одном – скорее убраться в свою Персию и сидеть там, затаившись, ничем не напоминая новоявленному папаше о своем существовании.

Один Астиаг чувствовал себя вольготно. Ничуть не стесняясь присутствием дочери, он похлопывал своего запуганного насмерть зятя по спине, отпуская сальные шуточки по поводу брачной ночи и давая советы самого фривольного характера.

Отъезд молодоженов в Персию больше походил на бегство, чем на торжественное свадебное путешествие. Лишь достигнув покоев скромного дворца Камбиза в Пасаргадах, молодые перевели дух. Страх перед Астиагом сблизил их сильнее, чем это сделала бы самая пылкая любовь. Они зажили дружно, мирно.

Казалось, что Астиаг забыл о них. Но вскоре они убедились, что это не так. Не доверяющий никому, подозревающий всех и всякого в намерении покуситься на его драгоценную жизнь, Астиаг нашпиговал Мидию шпионами, доносчиками, лазутчиками, наряду с платными профессионалами подвизались и сотни любителей доносов. Неудивительно, что Астиаг бы незамедлительно осведомлен о беременности Манданы. Последовал грозный приказ – супругам прибыть в Экбатаны!

Зять и дочь покорно явились на зов. Мандана тут же была взята под стражу. Надо отдать должное мужеству Камбиза: пересилив страх перед тестем, он обратился к Астиагу с просьбой освободить беременную жену или же посадить под стражу вместе с ней его, Камбиза. Астиаг с издевательской иронией восхитился самоотверженностью любящего супруга и со зловещей улыбкой пообещал не забыть первой просьбы любимого зятя и удовлетворить ее, как только сочтет нужным он – Астиаг.

Майдана же, к тому времени узнавшая о злополучном сне, проводила дни и ночи в слезах и отчаяний. Она хорошо знала своего отца, о том, что он способен на всё.

Астиаг ждал. Он решил: если родится дочь, отпустит всех в Персию, если же сын, то в Персию вернутся Камбиз и Манда-на, но без ребенка.

Родился мальчик.

* * *

Подавленные, молчаливые возвращались в Пасаргады бедные родители. Камбиз, будучи в неведении, пытался успоко-щть жену; дед имеет право на первенца-внука, к тому же у Ас-тиага нет сыновей... Мандане эти слова разрывали сердце, она не решалась сказать наивному и доброму Камбизу истшщую и ужасную причину разлуки с сыном.

А Астиаг тем временем вызвал к себе Гарпага. Об этом человеке, сыгравшем огромную роль в дальнейшей истории, стоит сказать особо.

Умирая, вопреки желанию Астиага, не от стрелы или копья, а от самой обыкновенной старости, Киаксар призвал к себе сына. У изголовья умирающего царя стоял Гарпаг, ми-дийский военачальник. Киаксар во время болезни по лихорадочному блеску глаз Астиага, полных ожидания его кончины, пЬнял истинную цену сыновним чувствам наследника, а поэтому, не взывая к этим чувствам, начал прямо, по-солдатски:

– Слушай, сын мой! Сорок лет я провел в битвах. Изгнал саков, сокрушил великую Ассирию. Притих Вавилон. Дочь Аллиатта и сестра Креза – будущего царя Лидии – твоя жена. Я оставляю тебе могучую державу. Делай всё, что ты хочешь, но упаси тебя бог возглавить в будущих войнах не только армию, но и самый ничтожный отряд. Потому что из тебя полководец, как из мерина жеребец-производитёль. Мне не тебя жалко, сын мой, хотя запомни мои слова: сражение, которое ты начнешь во главе войска, будет первым и последним в твоей жизни, мне жалко Мидию, её растерзают хищные соседи. И поэтому я не приказываю и даже не прошу, а умоляю – доверить войну Гарпагу, нашему родственнику, опытному воину, которого я в предвидении своей кончины специально готовил к этому. Сейчас Гарпаг при мне даст клятву верности тебе – моему наследнику, а ты – клятву выполнить мою волю или просьбу, считай как хочешь, и вы пожмете друг другу руки, а я своей рукой скреплю этот союз. Это мое последнее благодеяние тебе, Астиаг, но благодеяние, которому нет цены!

Конечно же, Астиаг; как и все эгоисты, сразу нарушил волю отца, но, к счастью для Мидии, трусливый полководец почувствовал себя крайне неуютно среди воплей, стонов, криков, лязга мечей, свиста стрел, грохота боевых колесниц. Любая случайная стрела, посланная, может быть, и своими, могла прервать его жизнь!

Больше Астиаг не пытался проявлять свое полководческое "дарование", всецело доверившись в делах войны Гарпагу, и не прогадал. Гарпаг неоднократно доказывал, что он верен клятве, данной у смертного одра Киаксара, и Астиаг решил поручить ему важнейшую миссию.

– Гарпаг! – обратился царь к своему сановнику,– Я надеюсь, что ты помнишь клятву верности, данную мне перед лицом твоего благодетеля, а моего отца, которую слышали и всеведущие боги?

– О великий царь! Разве у тебя был хоть малейший повод усомниться в моей беспредельной преданности тебе?

Астиаг подумал, что если бы такой повод был, то Гарпагу не суждено было бы уже вспомнить об этом.

– Мой верный слуга, мне грозит беда!

– Кто осмелился, мой царь?

– Боги, Гарпаг, боги. Наша судьба в их руках. Но они в своей милости послали знамение своему помазаннику в виде сна, и поэтому в твоих руках предотвратить смертельную угрозу твоему господину.

– Приказывай, мой повелитель! Если надо, возьми мою жизнь взамен твоей, драгоценной. Это будет для меня лучшей наградой!

– Нет-нет, мой верный Гарпаг, не я возьму твою жизнь, а ты мою...

– Что ты говоришь, владыка? Опомнись!

– Я сказал правду,– Астиаг вытер кулачками сухие глаза.– Ты возьмешь моего единственного внука и умертвишь его.

– Неужели я лишился доверия моего царя? Тогда горе мне! Прикажи убить меня! Разве я осмелюсь пролить священную кровь!

– Тебе придется выбирать – или ты убьешь младенца, или он убьет меня, твоего господина.

– Младенец – тебя? Мыслимо ли это? Ты шутишь, великий царь!

– Такова воля богов, которую они поведали мне, послав вещий сон,– сухо сказал Астиаг.– Где твои клятвы, Гарпаг?

Я вижу лишь то, что ты колеблешься, когда мне грозит смертельная опасность!

– Если так, мой царь, в моем сердце нет ни колебаний, ни жалости. Если на твою жизнь посягает даже неразумный младенец, то смерть ему!

– Ты выполнишь?

– Не сомневайся, царь! Только как прикажешь похоронить его?

– Похорони сам... тихо... где-нибудь...

Астяаг впился глазами в лицо Гарпага, онобыло бесстрастным. "Он сделает это",– подумал Астиаг и успокоился.

* * *

Гарпаг принес домой увесистую корзину, накрытую боль-щим платком. Внес в свои покои и поставил на ложе. Удивленный тем, что младенец не подает голоса, он сорвал льняной платок и увидел пышущего здоровьем ребенка в роскошных одеяниях, сосредоточенно сосущего свой палец. «Голоден»,– догадался Гарпаг и наклонился над младенцем. Тот моментально вцепился рукой в завитую колечками бороду и, не отпуская, стал внимательно рассматривать бородатого дядьку. Затем загукал. «Просит есть»,– понял Гарпаг, и острая жалость пронзила его насквозь. У сурового Гарпага засвербило в носу, и ему стало ясно, что он не в состоянии выполнить повеление царя, не сможет он убить этого ребенка, рука не поднимется. В это время вошла Табана, жена вельможи. Как истая женщина, она первым делом бросилась к ребенку, всплеснула руками: «Какой хорошенький!» – нахмурилась, ударом гонга Лызвала рабыню и приказала ей принести подогретое молоко, й затем вопросительно взглянула на мужа. Ребенок на ее руках загукал еще оживленнее, беззубый ротик растянулся в улыбке. Гарпаг не мог больше спокойно глядеть на него, он сам был молодым отцом, единственному сыну исполнилось три года. Отвернувшись, чувствуя лопатками вопрошающий ш&яяд жены, он глухо рассказал все.

– Какой изверг!– Как всякая женщина, Табана была откровенней в своих суждениях.– Бедная Мандана!

Мандана была подругой ее юности.

– В Мидии каждый третий – осведомитель царской тайной службы,– предупредил ее Гарпаг.

– Я знаю это, и, кроме моей Накии, у всех слуг отрезаны языки, а писать они не умеют.

– А моя клятва?

– Царь первый нарушил свою клятву. Хорошо, что со страху сбежал еще в начале сражения и тебе удалось сохранить армикх, хотя с большими потерями. Но не беда, больше он не будет корчить иа себя полководца, а войска у Мидии много...

– Он мой царь и повелитель, Табана...

– Он ничтожный и отвратительный старик, Гарпаг, а будущий повелитель у меня на руках и требует от своих слуг, чтобы его быстрее накормили. Я вообще удивляюсь, как это его хватило на Мандану, и не удивлюсь, если узнаю, что великанша Ариеннис со страху приголубила кого-нибудь...

– Ох и язык у тебя, Табана. Смотри, доведет он нас до беды!

– Вы, мужчины,– трусы. Машете мечами и думаете, что храбрее всех. Что ты видел хорошего от царя? Если бы он был мало-мальски похрабрее, давно бы избавился от тебя. Это ведь счастье, что воевать он предпочитает твоими руками и ты ему нужен. А вот этот младенец, если станет царем, кому он будет этим обязан? Нам, Гарпаг! Моя бедная подружка Мандана! Разве мать забудет спасителей ее ребенка? Ну, Камбиз не в счет...

– Одумайся! Далеко тебя твои мечты завели, вернись назад! Ты что, не знаешь Астиага? Этот младенец никогда не будет царствовать, потому что, так и не выговорив "мама", он умрет. Не я, так другой это злодейство совершит. Но тогда у царя будет другой военачальник, а Мандана лишится своей подруги.

Табана поняла всю справедливость слов мужа. Она нежно поцеловала ребенка, встряхнула головой и сказала:

– Ты прав, Гарпаг. Астиаг перережет половину Мидии, но свою злую волю выполнит. Однако запомни! Если это злодеяние совершится твоими руками – забудь меня! Я не смогу обнимать детоубийцу.

* * *

Гарпаг не убил Кира. Он вызвал к себе царского пастуха Митридата и поручил ему это дело, предупредив, однако, что лично проверит исполнение.

Митридат очень торопился домой, в горы. Не потому, что ему не терпелось совершить злое дело, нет, просто его жена – Спако, что означало по-мидийски "собака", должна была вот-вот разрешиться от бремени.

Спако встретила мужа горькими слезами – ребенок родился мертвым. Узнав от Митридата ужасные новости, Спако решила, что это судьба! Она переодела своего родного, но, увы, мертвого сына в роскошные одежды Кира и велела мужу похоронить его как царского внука.

По приказу Астиага Гарпаг, вырыв тело, привез его во дворец. Взглянув на уже разлагающийся трупик, Астйаг, утирая кулаками сухие глаза, повелел похоронить внука с подобающей его сану пышностью.

* * *

Кир рос смелым, ловким и сильным. Он помогал Митридату пасти царские отары в горах Эльбурсы близ Каспия. Приемный отец брал мальчика с собой и на охоту. И достигнув юношеского возраста, Кир с ножом в руке шел бестрепетно на медведя, дикую рысь. Суровый, весь заросший и сам похожий 'на медведя, Митридат не давал поблажки приемному сыну. Зато Спако души не чаяла в Кире. У нее всегда находились для него и теплая лаоса, и нежное слово. Когда он, усталый до смерти, валился на жесткую подстилку, Спако тихо напевала ему колыбельную, легким движением ладони поглаживая его черные кудри. Во время еды она старалась подсунуть Киру лепешку посвежее, помягче. И Кир до конца дней своих не забывал Спако." Он часто вспоминал о ней, с нежностью произнося ее имя, и окружение его, не допуская и мысли, что господин четырех стран света называет матерью женщину низкого про– исхождения, решило, что необыкновенная судьба дала их властелину в матери собаку и это священное животное вскормило его своим молоком.

Однажды Митридат спустился с гор в Экбатаны, чтобы продать сыр, мясо, молоко и прикупить кое-что, необходимое в хозяйстве. Пока названый отец занимался торговлей, Кир успел и подраться, и помириться с городскими ребятишками. Его сила и ловкость вызвали уважение у сверстников, и когда стали играть в "царя", то выбрали "царем" нового знакомого. Но один из них, сын придворного сановника, не захотел признавать какого-то голодранца и стал насмехаться над Киром. Гневом вспыхнули глаза юного царя, и он властно приказал своим .подданным связать ослушника и отколотить палками по пяткам. Подданные выполнили повеление Кира очень охотно.

Зареванный бунтарь бросился к отцу и рассказал ему о том, как сын пастуха Митридата избил его. Конечно, для вельможи пастух был слишком ничтожным противником, чтобы церемониться с ним, но он был царским и принадлежал Астиагу, а предугадать, что найдет на этого самодура, если расправиться с его пастухом самовольно, было невозможно. И придворный сановник направился с жалобой ва дворец.

С изумлением смотрел на дерзкого мальчишку Астиаг: этот пастушонок как две капли воды походил на Киаксара, отца Астиага.

– Как ты осмелился избить сына благородного человека? Ты, раб, поднял руку на господина?

– Меня избрали царем, и я был господином, а он моим рабом. И это он осмелился не повиноваться мне! Разве ты, царь, не поступил бы так же?

– Я бы сразу отруби-и... кх... Но ты не царь, гаденыш!

– Раз меня избрали, значит, я был царем!

Разговор с Митридатом был короток. Под угрозой пытки огнем пастух рассказал правду.

Срочно вызванные маги успокоили царя: раз Кир уже побывал в царском звании при жизни Астиага, значит, сон сбылся и трону не грозит узурпация,

Кир остался жив. Но Астиаг не был бы Астиагом, если бы все закончилось благополучно. Он умертвил Митридата и Спако. А Гарпагу ласково сказал, чтобы тот утром прислал своего сына поиграть с Киром, а вечером забрал домой.

Когда Гарпаг явился за сыном во дворец, Астиаг пригласил своего верного полководца в трапезную. Он был до приторности любезен с Гарпагом.

– Я хочу угостить тебя, мой любимый и преданный слуга, необыкновенным блюдом,– сказал царь и жестом приказал рабу сдернуть покрывало с золотого подноса.

У Гарпага внутри все оборвалось. На золотом подносе лежало тело его сына. Посредине возвышалась голова и даже веки были открыты. Сын смотрел на отца безжизненными глазами...

Астиаг любил такие шутки. Он впился взглядом в Гарпага. Но недаром Гарпаг прожил рядом с царем много лет, он был готов ко всему. Собрав все свое мужество в самообладание, он сумел сохранить внешнее спокойствие. Напрасно вглядывался Астиаг в лицо своего военачальника, оно было непроницаемо. Несколько даже разочарованно царь спросил:

– Ну как тебе понравилось угощение?

Собрав последние силы, Гарпаг ответил:

– Все, что делает великий царь, правильно и мудро!

"У него волчье сердце!"– с невольным уважением подумал Астиаг.

* * *

Астиаг по-своему привязался к Киру. Кир, со своей стороны, относился к деду с почтением, но раболепного трепета, подобно окружающим, перед, ним не испытывал. Кир жил во дворце, окруженный роскошью, и ему единственному позволялось делать все, что заблагорассудится. Так продолжалось до тех пор, пока Кир не спросил деда о Спако. Астиага покоробил этот вопрос внука, и он задумался.

Астиаг размышлял: Кир его внук, внук великого царя, поэтому он должен забыть нищего пастуха и его жену, с которыми провел свое детство. А для этого его надо отправить к настоящим родителям, которые ждут своего сына с нетерпением. Что ж, сон осуществился наяву, без всякого ущерба, а если игра в царя – только игра, то ничего страшного не будет, если внук-отправится в Пасаргады. Не жалкой Персии поколебать устои могучей и великой Мидии.

И Кир уехал в Персию.

Персия

Персия занимала юго-восточную окраину великой Мидии. Персидские племена: персы, пасаргады, германии, марафии, марды, панфиалеи, маспии, дерусиеи, патейсхорейи, дропики – жили кланами, занимаясь земледелием и скотоводством.

Впервые персы упоминаются в ассирийских надписях IX века до н, э. В это время кочевые племена персов направились с севера на юг и завоевали страну, которой и дали свое название – Парсуаш, то есть Персия. Уже в те времена союз пер– сидских племен возглавляли вожди, а впоследствии цари из рода Ахеменидов, выходцев из племени пасаргады. Вероятно, поэтому столица Персии получила название – Пасаргады.

Несмотря на то, что персы постепенно оседали на земле и за исключением двух-трех племен, занимались земледелием, они все же сохранили простые нравы своих предков-кочевников. Персы были трудолюбивы, жили просто и скромно, отличались воздержанностью. Главной доблестью персов было мужество. Детей с пятилетнего возраста обучали верховой езде, стрельбе из лука. Учили правдивости. Лгун у персов был достоин презрения. Запрещалось, например, иметь долги, потому что должник, по их мнению, неизбежно обязан лгать.

Персы отличались особой чистоплотностью. У них не было принято в присутствии кого-либо извергать пищу, плеваться, мочиться. При встрече двух персов легко можно было распознать, одинакового ли они обществённого положения, или нет. Равные, приветствуя друг друга, целуются в уста, если же один ниже другого намного, то низший падает ниц перед высшим.

Персы видели справедливость в том, что любой человек может ошибиться, и поэтому за первый единичный проступок даже царь не мог казнить, и он тщательно обсуждался. Обширная Персия, с бедной природой, неблагодарной почвой, неприветливым климатом, открытая с севера вторжениям диких орд кочевников, а с запада могучим, культурным державам, стала родиной неутомимых работников, тружеников, трезвых борцов за существование и культурные блага, бдительных и бесстрашных воинов, целеустремленных и последовательных деятелей.

Особое внимание правители Персии уделяли земледелию, поощряли насаждения садов, мечтая превратить бесплодную каменистую землю в цветущий край. Многие цари Персии сами размеряли и распределяли посадки дворцовых садов и парков, называемых парадисами. Любил этим заниматься Камбиз, сын великого Кира. Жестокий с людьми, он нежно любил цветы.

Отсюда вполне понятны чувства, которые испытывали трудолюбивые персы к диким разбойничьим ордам степняков-кочевников, в один миг превращавших цветущие сады, поля и нивы в пустошь.

Многовековая ожесточенная борьба оседлых земледельцев Персии с воинственными кочевыми племенами, населявшими просторы степей, своеобразно отразилась и на религиозном мировоззрении персов. Царством благого начала считалась возделанная земля, а земледельцы – носителями добра, царством же злого начала были объявлены степь й пустыня, где пребывали племена кочевников, угрожавших мирным земледельцам смертью и разорением. Зло олицетворяло чудище мрака – Ангра-Манью.

"Велик бог Ахурамазда, создавший сию землю, создавший это небо, создавший смертного, создавший благодать для человека",– так возносили персы мольбу к своему главному божеству. Персы не воздвигали алтарей и храмов. Если кто-нибудь пожелает принести жертву богам, то он приводит жертвенное животное в "неоскверненное" место я, принося жертву, молит о даровании благ не только себе, но и всем персам и своему царю. Жертвоприношение совершается обязательно в присутствии мага, который во время обряда распевает священные гимны.

Покойников персы погребали не сразу. Вначале труп выставлялся на пищу хищникам. Если покойника по частям растаскивали птицы, то – отлично! Если же дикие собаки, шакалы, то – неплохо. Но если труп оставался целехоньким – никуда не годилось, и покойник признавался плохим человеком.

Несмотря на то, что династия Ахеменидов царствовала в Персии с незапамятных времен, она всецело зависела от знати, и царь считался лишь первым среди равных. Наиболее знатные персы из рода Ахеменидов имели свободный доступ к царю и были его сотрапезниками. Но так было до Кира.

Долгое время Персия играла малозаметную и скромную роль в мировой политике. Ранее она выплачивала дань великой Ассирии, а потом стала одной из провинций великой Мидии. Однако исподволь, преследуя далеко идущие планы, знать и жречество стали внушать персам, что они особый народ – арии, то есть чистые, что персы лучше всех, выше всех, а потому должны господствовать над всеми народами и странами. Постепенно персы прониклись этим сознанием и стали презирать другие народы: одних за нищету и дикость, других за роскошь и изнеженность. Впоследствии персы превзошли всех в роскоши, изнеженности и сибаритстве.

Поверив в свою избранность, персы стали тяготиться своей зависимостью от Мидии и при деде Кира II, при царе Кире I, поднялись против мидян. Но суровый воитель царь Мидии Ки-аксар преподал персам жестокий урок, потопив восстание в крови. На некоторое время персы присмирели. Но иго Мидии становилось для них все невыносимее и невыносимее. Персия представляла собой тлеющий костер – достаточно было дуновения, чтобы запылал пожар. Но добрый и слабый Камбиз мало годился на роль вождя в борьбе против индийского владычества. Персия ждала вождя, и он явился!