Текст книги "Томирис"

Автор книги: Булат Жандарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Часть вторая
Царица массагетов

Детство Томирис прошло под звон мечей. Сколько раз ей приходилось спасаться от погони на бешено скачущем коне, прижимаясь своим хрупким тельцем к отцу и слушая гулкие удары его сердца!

Пятилетней девочкой Томирис бесстрашно вскарабкивалась на самую дикую, необъезженную лошадь и, вцепившись в гриву, как клещ, мчалась на обезумевшем коне по степным просторам.

В шесть лет взяла в руки тяжелый акинак. Спаргапис, бывший ей и отцом, и матерью, и подружкой, шутя схватился с ней на клинках, но тут же, отбросив меч, с хохотом повалился на кошму. Слишком комично выглядело на крохотном личике свирепое выражение – нахмуренные бровки и сверкающие яростью глазенки. Он изнемогал, а Томирис стояла в растерянности, гнев сменился обидой, выдавившей из глаз слезы.

Через четыре года Спаргапису пришлось уже всерьез отбиваться от лихих наскоков дочери в домашних поединках, и надо было видеть искаженное страданием лицо отца, его дрожащие руки, когда он впервые в пылу боя невзначай ранил свою дорогую девочку. А Томирис, даже не заметив царапины, с удивлением смотрела на отца, выронившего из рук акинак. Впоследствии они уже не обращали внимания на такие мелочи и лишь после боя, сидя рядышком и тяжело дыша, считали кровоточащие раны и счастливо улыбались.

В тринадцать лёт Томирис была уже признанным мастером боя на мечах и копьях, без промаха стреляла с обеих рук из лука, а на скачках ее лошадь приходила первой.

Только в перетягивании верхом на лошади ей не хватало физической мощи, да еще избегала состязаний по борьбе, инстинктивно чувствуя, что это не для нее.

Смелая и решительная Томирис обладала властным, не терпящим никакого противоречия характером, так как единственный человек, имевший право ею повелевать, сам охотно выполнял все ее прихоти. Спаргаписа не беспокоило, что его наследник – девочка, традиции главенства женщин были еще живучи в сакском народе, да и пример ближайших соседей, "женоуправляемых" савроматов, показывал, что и народ, у которого верховная власть принадлежит женщинам, может внушать страх своим врагам. Но он знал, что придавленные его тяжелой десницей вожди ждут не дождутся, когда их царь покинет землю и превратится в священный дух, чтобы начать новую междоусобицу. Знал и готовил к этому дочь. Знала и готовилась Томирис. Это особенно сблизило их. Они понимали друг друга с полуслова. Постепенно передавая бразды правления в руки дочери, Спаргапис старался приучить своенравных вождей к мысли о неотвратимости царствования Томирис. Для пылкой, не всегда умевшей обуздать себя дочери он сумел стать мудрым наставником. Прекрасно зная ее строптивый характер, он облекал свои советы и наставления в шутливо-ласковую форму и умел мягко предостеречь дочь от опрометчивого шага.

Появление Рустама, поразившего своей силой, отвагой и мощью даже воинственных массагетов, заставило Томирис внимательно приглядеться к богатырю. Ее покорили его невероятная сила, исполинский рост, но словно вырубленное из камня лицо с упрямыми скулами, резкая и глубокая вертикальная черта меж густых бровей, диковатый, взгляд жгуче-черных глаз – отпугивали ее. Этот непоколебимый гигант внушал ей тревогу – Томирис ни с кем не хотела делить власть, а столкновение с Рустамом могло окончиться не в ее пользу. И вдруг она увидела, как улыбается этот человек какой-то шутке Спаргаписа – так по-детски открыто мог улыбаться только добрый человек. А поединок окончательно убедил Томирис в благородстве Рустама, и решение пришло внезапно. В Рустаме она увидела свой надежный щит и грозный меч против племенной верхушки массагетов.

Рустам стал мужем Томирис.

* * *

Спаргапис как-то неожиданно и тихо угас, и ликующий звон свадебных пиров сменил тоскливый угар пышных похорон.

Смерть отца оставила в сердце Томирис ноющую боль и гнетущее чувство одиночества. Рустам не возместил утраты, напротив– близкое знакомство с мужем стало началом охлаждения и разочарования в нем, несмотря на то, что влюбленный до самоотречения Рустам покорно признал первенство обожаемой жены во всем. Выйдя замуж слишком юной, не познавшей любви, сама же боготворимая мужем, Томирис была требовательна, придирчива и несправедлива к Рустаму.

Она быстро перестала замечать достоинства мужа, зато его недостатки в ее глазах вырастали в пороки.

Жизненная дорога Рустама была пряма, как полет стрелы. Ему не приходилось в раннем детстве, замирая от страха, спасаться бегством от опасности, стонать в бессилии от горечи унижений. Кавад уверенно, как в седле, сидел на троне, и каждый тиграхауд знал, что как только ныне царствующий повелитель покинет этот мир, трон займет его первенец. И этого ждали, ждали с надеждой и радостью – Рустам был не только гордостью своих родителей, но и всеобщим любимцем Природа, вероятно, обделив многих, с расточительной щедростью оделила одного – Рустама. В ту эпоху культа силы и ловкости не было равных ему на сакской земле в доблести, хотя кочевая степь всегда славилась богатырями былинной мощи и сказочной силы. Но, рожденный лишь для битв, этот бог войны в обыденной жизни превращался в простого смертного. Рустам любил пирушки, на которых под восторженный рев дружков-бражников съедал в один присест упитанного барашка, запивая его бесчисленными бурдюками кумыса или бузы Проводил свой досуг в многодневной охоте в поймах Яксарта или Окса.

Энергичную и трудолюбивую Томирис раздражала эта разгульная и праздная жизнь мужа. Слишком властная, чтобы делить с кем бы то ни было власть, она все же не упускала случая упрекнуть его в том, что, взвалив на ее плечи бремя правления, он взял себе лишь приятную сторону царского сана. Но когда мягкий и отзывчивый Рустам по просьбе первого встречного выступал ходатаем перед царицей, происходили тяжелые сцены. Беспечность мужа доводила Томирис до бешенства. Юная царица, не зная покоя, оберегала вдруг зашатавшийся трон – вожди, зашевелившиеся, подобно клубку змей, согретых весенним солнцем после зимней спячки, стали надменными и важными. И в то время, когда она, подавляя присущие ее полу сострадание и жалость, не останавливается перед самыми крутыми мерами, этот герой, мужчина и воин не затрудняет себя тем, чтобы разгадать самую явную хитрость, и служит слепым орудием в руках враждебной стороны. И она давала выход гневу, изливая его на голову бедного Рустама. "Длинное ухо" разносило рассказы об этих сценах по всей степи, вызывая сочувствие и симпатии к сострадальцу, выставляя в невыгодном свете сварливую жену. Об этих пересудах становилось известно Томирис, отчего Рустам не становился ей ближе.

Нервозность царицы объяснялась и тем, что истекал годичный срок траура, и Томирис должна была на Великом Совете вождей и старейшин впервые предстать как повелительница массагетов перед воспрянувшими духом и наглеющими день ото дня степными владыками.

Опасения Томирис были обоснованы, и это показал Великий Совет.

* * *

Когда царица, следуя скорее традиции, которая при Спаргаписе превратилась в пустую формальность, обратилась к Совету с предложением утвердить ее решение увеличить количество «бешеных»– личной царской дружины —с пяти до семи тысяч, то получила кздевательски-вежливый отказ.

С молчаливого согласия вождей Хусрау – вождь аланов, выступивший от имени Великого Совета, заявил, что нет надобности нести расходы на содержание семитысячной гвардии, когда преданные трону вожди готовы предоставить свои боевые отряды, которых будет много раз по семь тысяч, в распоряжение своей повелительницы – царицы Томирис, дочери благословенного Спаргаписа.

Сидящая на троне Томирис подалась всем телом вперед. Пальцы, судорожно стиснувшие рукоятку акинака, побелели от напряжения. Царица напоминала готовую к прыжку пантеру. Глаза ее мерцали.

Масла в огонь подлил вождь тохаров Шапур, буркнувший, что и в пяти тысячах дармоедов нет никакой надобности.

Хитрый Хусрау моментально почувствовал, что Шапур перегнул палку, и вожди, покоробленные его бесцеремонностью, могут склониться на сторону царицы, поэтому он поспешил сладкоречиво заметить, что славный вождь тохаров, вероятно, запамятовал: численность телохранителей царского дома была установлена еще при благословенной памяти Спаргаписе, и не подобает верным слугам престола лишать любимую дочь покойного царя охраны, соответствующей ее высокому сану.

Вожди согласно закивали бородами, которые Томирис со сладострастием повыщипывала бы все до последнего волоска. Ее душила злоба и пламенем обжигал стыд, но разум восторжествовал – сейчас она слабее этих подлинных властителей степей. С усилием овладев собой, она жестом отпустила вождей.

Великий Совет кончился поражением царицы.

* * *

В отличие от земледельческих держав, где монарх являлся высшей властью, считался воплощением бога на земле или, на худой конец, его сыном, и его воля, желания и даже каприз были законом для подданных, в кочевой среде верховный правитель – вождь, князь или царь – зависел от племенной верхушки. Пользуясь родовыми и патриархальными отношениями, поддержкой сородичей, каждый племенной вождь или старейшина обладал более реальной властью, чем правящая династия, которая чаще всего уже утратила связи с племенем, из которого вышли родоначальники династии. Конечно, и царь массагетов, тот же Спаргапис, расправлялся со своими противниками, но он не мог, подобно фараону Египта или царю Мидии, превратить по своему произволу в единый миг всесильного вельможу в полное ничтожество или послать его на плаху, а избрал для этого более сложный и извилистый путь, потому что самый захудалый вождишка, откочевав за пределы досягаемости, мог чувствовать себя в безопасности, а самый всемогущий сановник ничем не мог оградить себя от деспотического гнева, так как поместья и дворцы на кибитках не увезешь. Монарх земледельческих государств имел в своем распоряжении всю вооруженную силу страны, и при помощи армии мог подавить любую попытку противодействия масс своему господству, а у правителя кочевников под призрачной властью был народ-воин, где различие между воином и простым кочевником было тоньше волоска.

Томирис обладала укрепленным поселением в устье Яксарта и личной дружиной в пять тысяч клинков, столько же воинов имел и Хусрау – вождь племени аланов, ослабленного уходом большинства сородичей во главе с Батраздом к саврвоматам. Более могущественные племена, массагетов, как, например, тохары, могли выставить до двадцати тысяч всадников. И если бы царская власть зависела только от своевольной степной аристократии, она бы не удержалась. Суровая необходимость объединяла кочевые племена в союзы. Прошли те времена, когда могли существовать отдельные племена и даже роды, добывая себе пищу и защищаясь от врагов. Земледелие и скотоводство повысили цену на земли и пастбища. Одна неудачная битва или голодная зима превращали сильное и цветущее племя в жалкое скопище людей. Союз племен помогал выстоять и против врага, и в борьбе с суровой природой. В союзе племен, а значит, и в единовластии были заинтересованы простые кочевники, вожди слабых, малочисленных племен и родов; союзником центральной власти было и жречество. Определяющую роль играла личность, стоящая у власти.

Возникновение великих держав древности, помимо особых обстоятельств, связано и с именами первых представителей царской династии – людей талантливых, энергичных, предприимчивых. Последующие поколения этой династии, получив царскую власть в готовом виде, за редким исключением постепенно деградировали, замыкались в затхлом мирке своих гаремов и дворцовых интриг.

В кочевой среде новый правитель каждый раз вместе с престолом получал и смуту. И надо было обладать незаурядными дарованиями – умом, огромной волей, смелостью, хитростью, даже коварством, а также воинским искусством, чтобы завоевать реальную власть над кочевой вольницей. Бесталанный царь становился игрушкой в руках племенной верхушки и быстро погибал.

Томирис провела бессонную ночь. Утром, едва забрезжил, рассвет, золотя метелки камыша на берегах Яксарта, она вышла из юрты. Легко прыгнула на коня, которого держал под уздцы жгуче-красивый молодой телохранитель. Это царица отметила. "Кажется, его зовут Бахтияр", – рассеянно подумала она и с места тронула коня крупной рысью. Как истой кочевнице ей легче думалось верхом. Повинуясь всаднице, лошадь все убыстряла и убыстряла шаг, перешла на скок, перемахнув в прыжке неглубокую рытвину, распласталась в карьере.

В такт дробному цокоту копыт рвались мысли: "Почему... почему же вожди не выступили?" Крепкой рукой натянула поводья. Конь сбился, пошел боком. Перешел на размашистую рысь. "Затаились... Выжидают?.. А чего выжидают? Зачем? Упустить столько возможностей!.. Смерть отца... смятение... мое бессилие... Почему же?.. Прозевали? Не-е-ет, не похоже... А Совет?.. Ведь вожди, как петлей, своими дружинами захлестнули мой стан! И не решились. Почему же? Их что-то удержало, что-то удержало... Но что?"

Томирис перевела коня на шаг. "Мое бессилие временно. Да, временно! Сейчас время решает все! Сила у них. Выступят – сомнут моих "бешеных", и – конец! Их решительность – моя гибель! Промедление – их гибель! Неужели не понимают? Хорошо понимают. Среди них дураков нет. Один Хусрау чего стоит! Понимают и все же медлят? Боги, боги, я с ума сойду!"

Ударом пяток погнала коня. В лицо пахнуло ветром. Томирис прищурилась. Пламенея, лениво развевались волосы. Одним махом взлетела на вершину кургана. Конь стал как вкопанный. Царица окинула взглядом необъятную ширь степного простора. Ветерок донес острый запах кизячного дымка. Вдали расплывался многоцветьем стан. Игрушечными холмиками рассыпались юрты и кибитки. Вытесанный из целого дерева шест для царского бунчука, воткнутый у входа в белоснежную юрту, отсюда казался не толще гибкой сакской стрелы.

Томирис успокоилась. Мысли стали ясными. "Почему медлят, я не знаю, но эта отсрочка мне на руку и надо ею воспользоваться. Первым делом – укрепить дружину. Совет вождей против? Что ж... не будем дразнить почтенных... зачем действовать открыто? Тайно и быстро!.. В степи болтаются сотни бродяг и беглых... за еду, коня и оружие пойдут на родного брата. Вооружить челядь, конюхов, пастухов, табунщиков, рабов... Ничего не жалеть! Отец оставил... Рустам привез с последней войны... Все отдать! Вернется сторицей. Покупать оружие, коней... Рустам... Рустам... Хорошо! Надо известить свекра – царя Кавада, что не подобает наследнику тиграхаудского престола обходиться тремя сотнями меченосцев-телохранителей, если самого захудалого вождя сопровождает вооруженная свита не менее чем в пятьсот всадников. Вожди узнают? Пусть! Когда узнают – будет поздно! Необходимо расколоть вождей. Привлечь слабых. Они боятся сильных, боятся за свои пастбища, скот, как бы их не проглотили сильные соседи. Моя власть – их защита. И... и еще... жрецы. Это сила, на которую надо опереться. Разрозненность и междоусобицы для них – оскудение, единство племен – богатство и обильные жертвоприношения. Не сердитесь на меня, боги,я не хулю ваших служителей. Моя власть – для них богатство, а чем они богаче, тем больше жертвоприношений вам, всесильные! О-о-о боги! Помогите мне! Ослепите моих врагов и затемните им разум! Я не обременю вас просьбами – молю, дайте мне немного еще времени! Совсем немного... И клянусь, что жертвенники оросятся кровью тысяч жертв!"

Томирис потрепала рукой холку коня. "И среди сильных вождей есть такие, на которых можно опереться. Скилур, друг отца... брат матери... незабвенной матери, которую я... не помню... она ушла так рано... говорят, я похожа на нее. Отец говорил, что ему даже жутко становится, настолько я похожа... Скилур любит меня... нянчил...– усмехнулась, – Михраб тоже любит... слишком любит... Опасен!"

Михраб, вождь асиев, давно преследовал своей страстью Томирис. Надменная царица умело держала его на почтительном расстоянии, но, как всякая женщина, вовсе не желала терять обожателя, и иногда для подогрева чувств влюбленного позволяла себе пококетничать с ним, одаривая мимолетной улыбкой, ласковым словом, после которых пылкий массагет ходил как одурманенный, с глупой улыбкой на лице. Царица понимала: один неосторожный шаг – и влюбленный раб •может превратиться в смертельного врага. Но Томирис любила поиграть с огнем – опасность возбуждала ее, приятно щекотала нервы.

"Мне только выиграть время, и я поговорю с надменными вождями на другом языке. Я им припомню этот Совет вож дай...А теперь – за дело!" Томирис повернула коня к стану и гнала, гнала его плетью, пока он, взмыленный, не стал спотыкаться.

Бахтияр ловко перехватил брошенные поводья. Конь тяжело поводил потемневшими боками. Томирис соскочила на землю. Взглянула на Бахтияра: "Красив!" Прямая, строгая, пошла к юрте.

* * *

– Почему же они не выступили? – прошептала она, переступая порог.

Почему же все-таки племенная верхушка не выступила против Томирис? Не использовала благоприятные обстоятельства, смерть Спаргаписа и трудное положение его наследницы, чтобы, скинув чересчур властную династию, водворить своими мечами покорного их воле царя на престол? Их не страшили пять тысяч головорезов царицы, ни она сама, их страшил... Рустам! Рустам во главе "бешеных" и опирающийся на могучую поддержку Кавада!

Томирис отбросила мысль о Рустаме как нелепую, но вожди лучше жены знали ее мужа. Они видели этого богатыря в битвах, и их не обманывало добродушие Рустама. Сытый лев тоже бывает добродушен, но горе тому, кто доверится этому! Перед глазами вождей вставал Рустам, не этот – выпивоха и обжора, которого они зазывали к себе и поили, не жалея хмельного кумыса и драгоценного вина, а тот, весь забрызганный кровью, с жуткими, наводящими мертвящий ужас глазами, всесокрушающий и неистовый, подвиги которого воспевает вся степь.

Это случилось после решающей битвы с хаомоваргами, когда, сломив упорное сопротивление врагов-сородичей, массагеты, не имея сил преследовать жалкие остатки улепетывающих, вместе со своим царем Омаргом и Сакссфаром (родным дядей Рустама) хаомоваргов, обессиленные, валились на раскаленный песок. И в это время послышался ужасный, все нарастающий дикий вой подоспевших гургсаров– одного из сильнейших племен Прикаспия. Неотвратимо неслась многотысячная лавина всадников в волчьих шкурах и с волчьими, оскалившими пасть головами вместо шлемов. Далеко опередив всех, летел на могучем коне Каджар; вождь орды, знаменитый своей звериной силой.

Отчаяние охватило обреченных массагетов и... тогда на врагов бросился Рустам. Один – против тысяч! Первым же косым ударом акинака он отсек косматую голову Каджара и; ловко поддев ее копьем, бросил в передние ряды гургсаров. Изумленные тем, что им противостоит воин-одиночка, а затем потрясенные быстротой и легкостью, с которой он расправился с их непобедимым вождем, гургсары замедлили ход, смешались, остановились... Воодушевленные массагеты добивали уже охваченных паникой "волчеголовых".

Ослепительным блеском засияла звезда Рустама, ставшего таким же идолом у суровых массагетов, каким он был до этого у тиграхаудов. Воинственные массагеты теперь без почетных добавлений "победоносный" и "железнотелый" не произносили имени Рустама. И вожди накрепко запомнили: когда Рустам за отказ повиноваться в бешенстве хватил кулаком могучего, заносчивого Фардиса и тот рухнул, даже не ойкнув, и умер на месте, массагеты поддержали чужака-тиграхауда, а не Шапура, отца покойного и вождя могущественных тохаров. Законы войны жестоки, и Шапур не осмелился выступить в защиту ослушника, затаив в душе злобу и ненависть. Так разве можно поднять массагетов против их кумира и героя, о лошади которого, Желе, говорят в степи больше, чем о любом из "отцов народа".

Об этом размышляли вожди у своих очагов и с горечью думали о прошедших золотых днях вольности, которых, увы, не, вернуть. Они вспоминали, что после многолетних и ожесточенных битв за свои права, которые вспыхнули сразу после ухода Ишпакая и в которых сложили головы великие и славные вожди, степь получила железные удила хитрейшего и коварнейшего Спаргаписа. А кости претендентов на престол тлеют в земле, потомки их влачат жалкое существование в изгнании – расплата за слишком горячую любовь отцов к золотому венцу. Так не лучше ли, не гоняясь за зыбким, как степное марево, царским титулом, дожить остаток дней вождем– в почете и достатке, а с помощью непобедимого Рустама и отважных массагетов приумножить свои богатства за счет ожиревших соседей – ближних и дальних. Лишь седоусый Скилур не выбирал и не взвешивал. Старый товарищ Спаргаписа, нянчивший Томирис ребенком, любил ее, как дочь, и она могла на него положиться.

Но трое были непримиримы. Единые в желании свергнуть Томирис, они преследовали каждый свою цель. Кабус, вождь каратов, благодаря соседству торговых Согдианы и Бактрии был богатейшим человеком в степи и был не прочь заполучить и власть над всеми массагетами. У Шапура было под властью, пожалуй, наиболее могущественное племя среди массагетов, а к неуемному его властолюбию примешивалась жгучая ненависть и жажда мести за Фардиса. Хусрау, наоборот, был вождем слабейшего из племен – аланов, большая часть которых ушла к савроматам, но по честолюбию он превосходил своих "друзей", а по хитроумию после смерти Спаргаписа не было ему равных в сакской степи.

* * *

Томирис и мысли не допускала, что Рустам, которого она считала скорее помехой, является причиной, и причиной серьезной, удерживающей вождей от выступления. Но время, предоставленное ей, использовала умело. Она настойчиво внушала Рустаму, что не подобает наследнику тиграхаудского трона обходиться жалкой кучкой телохранителей, служа посмешищем для гордых савроматов и собственных вождей. Беспечный и уверенный в себе Рустам лишь в угоду Томирис послал гонца к отцу. Опытный Кавад выделил своему любимцу три тысячи отборных воинов вместо просимых двух. Вожди молча проглотили горькое угощение, приготовленное, без сомнения, царицей. Они могли бы воспрепятствовать, если бы Рустам был только мужем Томирис, но запретить наследному принцу иметь свою дружину было не в их власти. Старому Фархаду, командиру своей гвардии и сподвижнику отца, Томирис поручила набирать и обучать новые сотни «бешеных», предупредив, однако, что делать это надо тайно мелкими группами. После продолжительной тайной беседы с главным жрецом Тором царские хранилища и кладовые заметно опустели, сократилось и поголовье царского скота. Ровно настолько пополнилась и увеличилась казна и увеличился скот у священной братии, которые с редким единодушием стали провозглашать, что по воле богов и святых духов царствование дочери «неба» Томирис принесет на землю массагетов радость и благоденствие. И это должны были проглотить встревоженные вожди – с богами и со святыми духами не поспоришь!

Считая, что лучше предупреждать, чем ожидать, Томирис выслала гонцов, которые известили вождей о том, что царица будет гостить у каждого из них по три дня, и, покинув свою резиденцию со свитой и тремя сотнями "бешеных", отправилась в поездку по своим владениям.

Первыми она посетила тех, кого считала наиболее опасными для себя. Вожди не ударили в грязь лицом. Что из того, что это была их намеченная жертва – ненавистная дочь ненавистного Спаргаписа, царская особа должна вызывать священный трепет и благоговение у простого люда. Оглушительно ревели карнаи и турьи рога, грозно гудели тулумбасы, и под ликующие клики нарядной толпы вороной конь, торжественно ступая по мягким кошмам, подвозил царицу к двенадцатикрылой белоснежной юрте.

Но стоило царице остаться наедине с "отцом племени", как праздничное настроение сразу улетучивалось. Если после разговора с Хусрау, полного тумана, лести и яда, она испытывала утомление и головную боль, то встреча с Шапуром, с трудом подавлявшим истинные чувства во имя священного гостеприимства, на многое открыла глаза Томирис. Шапур, боявшийся дать выход клокочущей ненависти, говорил мало, но его молчание было красноречивей слов – это был кровный и непримиримый враг!

Михраб с места в карьер объяснился в безмерной любви к царице, своей красотой соперничающей с небом, и все дни, ни на миг не оставляя Томирис, следовал за ней повсюду неотступной тенью. Много гибкости и женского искусства потребовалось Томирис, чтобы, не погасив обидой любовь в сердце Михраба, в то же время не дать ей вспыхнуть всепожирающим пламенем, чтобы взбесившийся от страсти массагет не переступил границы дозволенного.

Опасная игра, доставив острое наслаждение, утомила царицу, и она с радостью провела три коротких, счастливо-беззаботных дня под кровом Скилура, брата матери.

Тщеславный Беварасп, вождь гузов, посещение которого Томирис с умыслом оставила напоследок, превратил приезд царицы в широкое празднество, к тайному неудовольствию Томирис, которая возлагала на Бевараспа особые надежды и хотела переговорить с ним без свидетелей. Хлебосольный Беварасп былглубоко огорчен, что из-за краткости пребывания высокой гостьи он успел пригласить только ближайших соседей и не смог собрать на пир всю степь. Наедине царица ласково пожурила гостеприимного хозяина за расточительство – гузы забили тысячи голов скота.

– Благословенная царица, не примите в обиду, мы даже для самого захудалого гостя готовы перерезать горло десяткам баранов. А куда девать? Земли мало. Везти скот на распродажу в Хорезм? Шапур не пропускает в Согдиану; Кабус преградой стоит. Эх! – и Беварасп с горечью махнул рукой.

* * *

Много лет назад в большой поход на полдневные страны под предводительством Ишпакая ушли все мужчины гузов – смелые воины, оставив в родных кочевьях лишь старых и малых, и пока бились на чужбине н сражениях гузы, соседи крепко потеснили их ослабевшее племя.

Прошли годы. Вернулись саки в родную степь. Вернулись немногие, но привезли с собой чужеземные диковинки, золото, драгоценности, оружие. И лишь гузьг вернулись без добычи, если не считать нескольких десятков жалких, заморенных длительным переходом, истощенных до крайности животин; которых велел беречь пуще глаза старый вождь Котэн. Проклятия сыпались на голову Котэна в каждой гузской юрте. Вся степь смеялась над ним: привезти в коневую степь с ее многотысячными отарами и табунами этих дохлых уродин мог только тронутый умом человек, "дивона"– юродивый, . Откормившись, приведенные животные скрестились с местным скотом и... о чудо! Овцы, вымамзвв рост теленка, с трудом волочили увесистые курдюки по земле, а их длинная и густая шерсть была мягче волоса годовалого ребенка. Комолые и невзрачные бычки превратились в могучих круторогих красавцев, а низкорослые мохноногие лошадки – в поджарых, быстрых как ветер тонконогих аргамаков, которые снились во сне и грезились наяву каждому кочевнику..

Богатые массагеты и не массагеты сулили тысячные косяки, унижались, канючили, но гузы были непреклонны – мстительный Котэн не простил, насмешек и на смертном одре взял страшную клятву с наследников в том, что ни один производитель не попадет в чужие руки. И гузы после долгих обсуждений и жарких споров, отобрав лучших из лучших, холостили всех остальных и стерегли элиту в тысячи глаз.

Разрослось племя гузов, но, стиснутое со всех сторон другими племенами, задыхалось от тесноты. Скоту не хватало кормов. Пастбища выедались до последней былинки. Тохары же и караты не пропускали гузов в земледельческие оазисы Средней Азии. Правда, и Шапур, и Кабус готовы были пойти на сделку с Бевараспом, но требовали, чтобы гузы отказались от завещания зловредного Котэна. Беварасп не соглашался, и резали скоттузы по причинам и без причин. Особенно грандиозным бы осенний убой.

Стремясь привлечь на свою сторону вождя гузов и вбить клин между Бевараспом и Шапуром, Томирис, заручившись согласием вождей сакараваков, ятиев, комаров, гостивших у Бевараспа, разрешила гузам пользоваться пастбищами на левобережье Окса. Ублаготворенные широким гостеприимством, очень щедрыми подарками, гостившие вожди дали свое согласие, тем более, что речь шла не об их землях, довольна была и Томирис, предвкушая раздор между вождями.

Благодарный Беварасп преподнес Томирис поистине царский – дар – великолепного жеребца молочной белизны. Этим кощунственным нарушением завета Котэна гузы признали отныне своей повелительницей царицу Томирис.

Результат путешествия царицы по своим владениям превзошел все ожидания. Красота, ум и обаяние Томирис принесли свои плоды. Признательный Беварасп совместно со Скилуром и Михрабом обязался поставить под бунчуки царицы по тысяче всадников. По пять сотен согласились прислать в стан Томирис и вожди сакараваков, комаров, ятиев.

Томирис известила о созыве Великого Совета вождей и старейшин.

* * *

Увидев тысячные стада на своей исконной земле, Шапур впал в ярость. Тохары спешно садились на коней, чтобы выполнить приказ вождя: «Растоптать и сбросить в Оке зарвавшихся гузов!» Запыхавшиеся Хуорау и Кабус подоспели вовремя. Много лишних седин прибавилось у них, пока они уговаривали остервеневшего от злобы Шапура воздержаться от немедленной междоусобицы.

– Вам хорошо рассуждать, не на вашей земле пасется скот этой скотины – Бевараспа! Жалкая и ничтожная птаха защищает свое гнездо от врага, а вы хотите, чтобы я, вождь могущественных тохаров, молча проглотил неслыханное оскорбление и, поджав трусливо хвост, лизал зад этой суке Томирис? – и, сам свирепея от собственных слов, завизжал:– Довольно я слушал вас! Не уговаривайте меня! Тохары на конях, и я кровью омою гузов!

– Вольному воля, Шзпур. Мне надоело тебя упрашивать образумиться. Если боги карают человека, они отнимают у него разум. Что ж, иди на гузов! Царица ждет не дождется этого, чтобы покончить с тобой!

– Кабус прав, Шапур! Ты сам очертя голову стремишься угодить в капкан, заготовленный для тебя дочерью коварного Спаргаписа. Сейчас за ее спиной шесть племен, ее дружина насчитывает четырнадцать тысяч воинов, и каких воинов! И не надутый спесью Беварасп противостоит тебе, а "железнотелый" и "непобедимый" Рустам! Он разотрет тебя пальцами, как мошку, и не заметит этого. Если же тебе так не терпится встретиться с покойным Спаргаписом, дело твое, но мы тебе в этом не помощники. Запомни – воевать будешь в одиночку. Ни я, ни Кабус сейчас против царицы не пойдем.

– Не пойду! – мотнул головой Кабус.

– Спасибо, друзья! – с горечью сказал Шанур.

– Спешить – только людей смешить... Наше время придет, Шапур.

– Ха-ха-ха! —=? истерично захохотал Шапур. —Пока храбрейший Шапур, богатейший Кабус и хитроумный Хусрау взахлеб выхвалялись друг перед другом, как они укоротили хвост дикой пантере на троне, эта баба показала себя во всем блеске! Отказал Совет вождей в семи тысячах – ой, как ей страшно стало! Плевала она на Совет – дважды по семь тысяч собрала у себя под юбкой!