Текст книги "Томирис"

Автор книги: Булат Жандарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Весть о приезде чудом воскресшего Кира разбудила надежды и взбудоражила всю Персию. На всем пути следования народ восторженно приветствовал юного царевича. Такая встреча произвела большое впечатление на Кира.

* * *

Камбиз со свитой выехал навстречу Киру, а Мандат металась по опустевшему дворцу, не находя себе места. Всеми мыслями и сердцем она была там, где сын. Странно, во она до , сих пор не верит своему счастью. Ведь однажды она похоронила его. Получив известие о смерти сына, она, вскрикнув, рухнула без памяти на пол. Долго, очень долго она приходила в себя. Пришла, но в сердце осталась ноющая боль. И вдруг смутные слухи, что Кир жив. Это было пыткой. Не знала – верить, не верить. Наконец – гонец от отца, едет Кир! Сын! Каков он? О боги, как тянется время!

Снаружи донесся шум. Он! У Манданы подкосились ноги.

* * *

И вот Кир в Пасаргадах, во дворце своего отца. Улегся шум от праздничной, сумбурно-бестолковой встречи. И Кир остался наедине с родителями. Если доброго Камбиза, столь отличного от нелюдимого и сурового Митридата, он легко признал отцом, то с Манданой у него было посложнее. Спако он не мог забыть и, называя Мандану матерью, часто запинался, несколько раз обмолвился, назвав ее – Спако...

Мандана обезумела от радости. Неистово ласкала Кира. Ходила за ним по пятам, словно боясь потерять его снова и убеждаясь всякий раз, что перед ней действительно ее сын, живой и невредимый. Не доверяя глазам, она приобрела привычку постоянно касаться его рукой. Она оглохла и ослепла от счастья и долго ничего не замечала, но, когда заметила отчужденность Кира, ужаснулась. И не благодарность к доброй, неведомой женщине, вырастившей ее ребенка, охватила ее, а злая ревность.

Ее месть выразилась своеобразно. Она стала рассказывать всем, что своим чудесным спасением ее мальчик обязан... собаке!

– Его вскормило своим молоком священное животное! Кира ждет необыкновенная судьба!

* * *

Живому и деятельному Киру не сиделось во дворце, в Пасаргадах. Камбиз ни в чем не перечил своему вновь обретенному сыну, предоставив ему полную свободу действий, и Кир пропадал подолгу, то путешествуя, то охотясь. Охота особенно поощрялась персами в целях воспитания. Они полагали, что охота приучает вставать рано, учит переносить холод и жару, закаляет тело, воспитывает мужество и является лучшей школой для воина. Охота была завершающим этапом воспитания персидской молодежи. К гордости родителей, Кир, выросший в пастушеской хижине, познавший тяжелый труд, холод, голод, лишения, сражавшийся с волками, оберегая отары, ходивший с ножом в руке на дикую рысь, не только не уступал своим сверстникам – сыновьям знатных персов, но и превосходил их во всем: в смелости, ловкости, мужестве и умении. В эту пору ему было чуждо зазнайство, и когда, следуя обычаям персов, обнимался при встрече со своими молодыми друзьями, то целовался не в щеки, как с нижестоящими по положению, а в уста, как с равными. Смущался, когда простые люди падали перед ним ниц и целовали ему ноги.

Красивый, смелый и ловкий, простой и доступный, Кир за– воевал сердца персов, никто уже не замечал Камбиза, и с юным царевичем связывали надежды на освобождение от ненавистного ярма. Но сам он, словно вырвавшийся на свободу шаловливый жеребенок, ни о чем не думая, предавался играм и забавам, веселился с друзьями.

Одно событие перевернуло его жизнь.

* * *

Однажды на охоте, преследуя лисицу, Кир отделился от своей свиты. Лисица юркнула в какую-то щель, и Кир только тогда заметил, что остался в одиночестве. Кир огляделся. Крикнул: «Ге-гей!» Прислушался. Далекое эхо донеслось слабым ответом. Кир тронул коня, и вдруг из-за пригорка выбежал человек и направился прямо к нему. Кир схватился за длинный охотничий нож.

– Подожди, царевич, убивать меня. Выслушай сначала.

–Кто ты?

– Прости, царевич, но разговаривать вам некогда. Сейчас прискачет твоя свита, а я столько выжидал этого случая – остаться с тобой наедине. Все время народ вокруг тебя крутится.

А сегодня увидел, как ты оторвался от остальных, и погнал свою лошадь за тобой, да куда там! Конь у тебя – ветер! А мой пал... пришлось бежать.

– Зачем? Что тебе надо?– нетерпеливо спросил Кир, продолжая держать руку на рукоятке ножа.

Незнакомец, отвязав привязанного к поясу зайца, протянул Киру.

– Возьми этого зверька, своим скажешь, что убил. А дома, когда останешься один, распори ему живот – многое узнаешь.

– Стой, где стоишь, а зайца брось сюда!

Незнакомец усмехнулся и выполнил приказание. Поймав зверька, Кир приторочил его и, хлестнув плетью коня, поскакал прочь.

* * *

Приказав страже никого не пропускать к нему и запершись в своих покоях, Кир положил зайца на стол и внимательно осмотрел. Не обнаружив шва, удивился. «Или зашивал искусный мастер, или этот незнакомец солгал мне»,– пробормотал Кир и вспорол живот зверьку. Незнакомец не солгал. Кир жадно схватил послание. По мере чтения Кир менялся в лице. Послание гласило:

"Сын Камбиза! Прости, что таким способом я отправляю тебе свое послание, но подозрительность твоего деда, царя Астиага, наводнившего все свое царство шпионами и лазутчиками, принуждает к этому. Как прочтешь, уничтожь послание. А теперь слушай! Еще до твоего рождения твоему деду приснилось, что ты отнимешь у него власть. Когда ты родился, он замыслил тебя убить и поручил это сделать мне. Но боги хранят тебя и благодаря мне, не исполнившему злую волю царя и поплатившемуся за ослушание самой жестокой карой – смертью собственного ребенка, пастуху Митридату и его жене Спако, похоронившим вместо тебя своего мертвого сына, ты остался жив.

Сын Камбиза! Боги сохранили тебя для великих дел. Твой дед изверг и убийца! Не только Персия, но и вся Мидия стонет от его сумасбродств. Мы, первые люди великой Мидии, устали от него. Ты, царевич, родной внук и законный наследник Ас-тиага, и у тебя много друзей в Мидии. Поднимай Персию и иди войной на кровопийцу Астиага, а мы поможем тебе овладеть леей державой твоего деда.

Если ты выступишь против Астиага, я явлюсь к тебе и откроюсь, если же ты не тот, за кого я тебя принимаю, и не решишься выступить, пусть мое имя останется для тебя тайной".

* * *

Кир ворвался в покои своих родителей. Он бы крайне возбужден. Камбиз и Мандана переглянулись и с тревогой уставились на Кира.

– Отец, ты говорил мне, что нет на земле людей правдивее персов, что для персов самый страшный порок в человеке – это ложь и обман. Тогда почему вы меня обманывали, скрывая правду о моем рождении и детстве?

Камбиз оглянулся на Мандану.

– Видишь ли, сын мой, обманывать – грех, это правда. Но не святотатство ли восстанавливать тебя против родного деда, отца твоей матери? Пусть простят меня боги, но я не хотел нарушить мир в семье, только обретя – вновь потерять тебя, и теперь уж навсегда! Я вижу, что кто-то открыл тебе глаза, что ж, рано или поздно это должно было случиться. И что же? Ты врываешься в покои своих родителей, обвиняешь их. Глаза твои горят ненавистью к родному деду. Мир нарушен, и тревога поселилась в наших сердцах, а что изменилось? Разве порок наказан, а справедливость восторжествовала? Нет, все осталось, как прежде, только нам всем стало хуже. Сила всегда права! Самое страшное и ужасное – ощущение своего бессилия. Уйми свой гнев и смирись, сын мой!

– Самое страшное и ужасное – это предательство, отец! И я совершил его! В угоду вам, не желая вас огорчать, я предал, отплатив черной неблагодарностью людям, спасшим мне жизнь. Я старался забыть о честном Митридате, воспитавшем меня, о матушке Спако, вскормившей меня своим молоком, вы, мои родители, вместо того чтобы жестоко наказать меня за черствость к людям, сохранившим меня для вас, только радовались моей подлости. И совсем чужой человек, вероятно, даже презирающий моих низкорожденных приемных родителей, напомнил мне о моем долге. Я должен исправить содеянное зло. Я прошу разрешения привезти их сюда, а если вы откажете, я сам уеду к ним,

Камбиз опять оглянулся на Мандану.

– Ты терзаешь мое сердце, сын. Наша вина безмернее твоей. Мы виновны вдвойне: и за тебя, и за себя. Радость застлала нам сердце и разум. Теперь поздно. Неужели ты думаешь, что их оставили в живых?

Кир сжал кулаки.

– Спасибо, отец. Я все-таки пошлю за ними. И последняя просьба... благословите меня – я поднимаю Персию на деда! Я хочу воплотить вещий сон в явь.

– Дед твой силен, а Мидия могуча. Я прожил жизнь, сын мой, и смерть не страшит меня. Я страшусь за тебя. Твой дед и тезка, я говорю о моем отце, поднимал Персию против Киаксара и был побежден. Я знаю, что Персия бурлит и ждет вождя, я слаб и с радостью передам свою власть тебе. И пусть страх терзает мое сердце, но я предчувствую, что столкновение неизбежно – не выступишь ты, выступит царь Мидии на Персию, а поэтому благословляю тебя, да покровительствует тебе Ахурамазда в твоем начинании!

Кир посмотрел на мать, но мертвенно бледная Мандана не проронила ни слова.

* * *

По просьбе Кира Камбиз повелел каждому племени персов выделить по тысяче человек, снабдить всех серпами и направить в Пасаргады. Первыми прибыли посланцы племени па-саргадов. Они поспешили, предвкушая радушную встречу во дворце царя. Им всегда были рады, так как род Ахеменидов вышел из этого племени. Но встретивший пасаргадов Кир не пригласил их во дворец, а отвел на широкий царский луг и велел здесь располагаться. Обиженные и недоумевающие пасаргады начали устраиваться, но так как они с собой ничего не прихватили, то стали сооружать примитивные шалашики, а то просто, без затей, ложилирь прямо на сырую землю.

Когда собрались посланцы всех племен и тоже, подобно па-саргадам, устроились кое-как на том же месте, Кир обратился к ним с предложением скосить вееь луг. Обескураженные персы, а среди них были и родовитые, принялись за работу, тем более что Кир без долгих слов взял в руки серп и стал жать. Работали без отдыха целый день, а когда вечером, валясь с ног от усталости, голода и жажды, собрались, чтобы поужинать, Кир, разведя руками, сказал, что повара не успели ничего приготовить. У персов не осталось сил на возмущение, и они повалились там, где стояли, на землю и заснули мертвецким сном.

Когда, кряхтя и стоная от ломоты, персы проснулись наутро, то их ожидала приятная неожиданность. Царские повара поработали на славу, и дастархан, накрытый ими, ломился от еды и питья. Персы сразу позабыли все обиды и усталость. Пир пошел горой. Целый день пировали и веселились персы, а вечером встал с места Кир и попросил внимания.

– Ответьте мне, персы,– сказал он, когда шум застолья стих,– какой день вам понравился больше – вчерашний или же сегодняшний?

Персы повалились от хохота. Ну и шутник же царевич!

– Ответ ваш повял. А теперь скажите, как хотели бы вы жить, по-вчерашнему или по-сегодняшнему? Вчерашний день – это ваша жизнь сейчас, под игом Мидии. Сегодняшний день – это жизнь, которую я хочу вам дать. А для этого, персы, надо взять в руки меч и мечом добывать себе лучшую жизнь. Если вы последуете за мной, то я освобожу вас от тягот и бремени, дам вам многие блага и славу! Я призываю: восстань, Персия!

Восторженный рев покрыл слова Кира.

* * *

Когда Астиагу сообщили, что Персия поднялась и во главе бунтовщиков встал его внук, то он лишь презрительно усмехнулся: мальчишка, сопляк, надо будет выпороть его, чтобы неповадно было. В Персию бы послан индийский полководец Арбак с наказом: мятежников рассеять и жестоко покарать, а этого мальчишку, Кира, захватить живьем и привезти в Экбатаны.

Арбак, совершив стремительный марш, встретился с мятежными войсками персов под Пасаргадами. Стычка закончилась бегством персов, испытывавших робость перед мидянами. Напрасно Кир пытался остановить свое воинство, бегство было неудержимым. Когда беспорядочные толпы персов достигли Персии, то ворота города оказались запертыми, а высыпавшие на крепостные стены женщины стали осыпать беглецов злыми насмешками. Пристыженные воины повернули вспять. Сурово встретил Кир персов. Он клеймил их жестокими словами, напомнил, что мидяне безжалостно расправятся с побежденными бунтовщиками, взывал к совести и чести, уверял, что персы сильнее и храбрее мидян.

* * *

Арбак, уверенный, что теперь персы долго не опомнятся, решил готовиться к штурму Пасаргад, и в это время на него неожиданно обрушилась персидская армия.

Арбак погиб, а его войско было разгромлено в пух и прах. Кир вторгся в Мидию.

* * *

Астиаг был в растерянности. Этот мальчишка неудержимо приближался к Экбатанам, громя высланные против него армии.

А дело было в том, что настоящие, боевые военачальники мядян один за другим сложили свои головы не в битвах и сражениях, а на плахе, по произволу Астиага, а новые, всю жизнь продрожавшие в свите возле своего страшного господина, со-втеетственно вели себя и на поле битвы. Угроза его трону сделала Астиага деятельным и энергичным. Он призвал в армию всех мидян от шестнадцати до пятидесяти лет и собрал поистине неисчислимую рать. Оставалось выбрать опытного военачальника, такой человек у Астиага был. После некоторого раздумья он назначил главнокомандующим Гарпага! "Человек, с таким хладнокровием воспринявший смерть своего сына, не имеет сердца,– размышлял ми-дийский царь,– именно такой полководец жестокий, не знающий жалости, и нужен для усмирения бунтовщиков".

* * *

Увидев такую несметную армию, персы оробели. Да и сам Кир, несмотря на всю свою мальчишескую самонадеянность, понял, что перед ним настоящая, первоклассная армия с опытным и смелым полководцем во главе.

Ночью, когда Кир ломал голову над разными вариантами отхода своих войск в Персию, потому что сражаться с такой армией мидян было безумием, к нему в шатер привели мидянина. Кир не поверил своим глазам – перед ним стоял таинственный незнакомец, передавший ему послание, зашитое в зайце. Незнакомец ухмыльнулся и сказал Киру такое, что он не поверил и своим ушам. Гарпаг предлагает сдать ему, Киру, Экбатаны без боя! Правда, до этого надо сразиться, но мидий-ский военачальник уверял, что после короткого боя он отступит в столицу.

Можно ли верить Гарпагу, добывшему Астиагу столько побед своим доблестным мечом? Может быть, он, догадавшись о намерении Кира отступить и не желая гоняться за персами, завлекает в ловушку?

Только юность была способна на такой риск – Кир решил дать сражение и, если Гарпаг обманул, погибнуть, но не бежать с поля боя. И персы пошли в самоубийственную атаку, потому что они вкусили радость победы и безгранично любили своего царевича, а он шел впереди. Каково же было их удивление, когда мидяне бежали, так и не начав битвы.

* * *

Гарпаг, оправдываясь перед Астиагом, свалил вину на своих предшественников, разложивших армию мидян своей трусостью чередой поражений и бездарным руководством, заверял царя, что мидяне за неприступными стенами Экбатан, пока персы будут ломать свои зубы, штурмуя грозные бастионы, оправятся, придут в себя, а затем обрушатся на персов с их сопливым вождем и покончат с ними. Астиагу ничего не оставалось, как согласиться со своим военачальником.

Но когда Кир подошел к Экбатанам, ворота столицы Мидии широко распахнулись перед ним.

* * *

Кир пощадил деда и отвел ему покои во дворце. Правда у дверей бывшего царя стояла вооруженная охрана не потому, что Кир опасался Астиага, а напротив, он опасался за него. Не счесть обиженных Астиагом, и каждый из них жаждал свести с ним счеты, поэтому караул припускал только по разрешению Кира. Сам же внук частенько посещал своего желчного прародителя и со спокойствием выслупптаал брань и проклятия в свой адрес вперемежку с жалобами и претензиями, которые Кир почти всегда удовлетворял.

Однажды к Астиагу явился Гарпаг. Гарпаг не решился преступить волю Кира и не предал Астиага мучительной смерти, как это намеревался сделать раньше, но отказать себе в желании насладиться унижением и бессилием своего бывшего повелителя и господина не мог. Но неожиданно из сурового обвинителя он превратился в жалкого обвиняемого. Астиаг с яростью обрушился на Гарпага.

– Болван! Осел! У тебя была возможность свергнуть меня и самому стать царем! Хотя ты и, идиот, а все-таки мидянин. А ты уступил власть персу! Не меня, а тебя за твое предательство будет проклинать вся Мидия. Из-за тебя, безмозглого негодяя и мерзавца, великая Мидия оказалась под пятой нищей и ничтожной Персии. Уйди, дурак, видеть тебя не могу!

* * *

Короновавшись венцом царя великой Мидии и оставив в Экбатанах сильный гарнизон под начальством Гистаспа, Своего родственника, Кир поспешил в Пасаргады.

Восторженно встречали персы своего освободителя. Дворец в Пасаргадах был празднично украшен. Торжества длились целую неделю. А затем Кир повелел собрать всех жен-[ – жительниц Пасаргад. Обратившись к собравшимся, он к-поблагодарил их за то, что они, пристыдив его воинов, вдохнули в них мужество и тем самым помогли победе над Мидией. , По приказу Кира каждой женщине был вручен, подарок – золотой браслет или кольцо, серьги или гривна. Впоследствии это превратилось в традицию. Возвращаясь из очередного похода в Пасаргады, Кир всегда одаривал жительниц этого города подарками.

* * *

Камбиз отказался от престола в пользу своего сына, и Кир короновался второй короной – Персии. Он объявил столицами своего государства и Экбатаны, и Пасаргады. А вскоре начал строительство близ Пасаргад и третьей столицы – Персеполя. Рожденная в огне сражений, новая Персия сама стала воплощением войны. В первые же годы правления Кира соседние Гиркания, Сагартия и Кармания пали под ударами персидских мечей. Маргиана и Бактрия поспешили прислать послов с изъявлением покорности.

Началось победное шествие Кира по странам Азии.

* * *

Перед лицом нависшей угрозы три великие державы мира: Лидия, Вавилон и Египет,– временно предав забвению собственные междоусобицы, заключили между собой союз, направленный против персов, и начали лихорадочную подготовку к войне. Это была грозная сила, и над Персией нависла опасность. Но недаром в истории рядом с именем Кира соседствует эпитет «счастливый».

Крез

Царь Лидии Крез, который, по утверждению древних авторов, прославился не только богатством, но и мудростью, на свою беду оказался, подобно Астиагу, слепым рабом суеверия. Он и шагу не делал, не получив благополучного предсказания жрецов, оракулов, прорицателей и гадалок. Дело в том, что ему была предсказана ужасная судьба за сто двадцать пять лет до его воцарения на престол Лидии, и страх в этом человеке победил его воспетую современниками мудрость.

* * *

Редко к кому из людей была так благосклонна и щедра судьба, как к лидийскому царю Кандавлу. Она не уставала осыпать его своими дарами, как из рога изобилия. Дворец Каидавла походил на музей, в котором были собраны изумительные по совершенству и уникальные, неповторимые произведения человеческих рук. Золотоносные реки Лидии намывали груды песка в царскую казну и превратили Кандавла в самого богатого человека в мире. Мало того, лучшие поэты немели перед невиданной красотой Йорданы – жены Кандавла, так и не воспев это чудо. При всем том Кандавл мог не беспокоиться ни за свои сокровища, ни за свою прекрасную жену – знаменитая лидийская кавалерия надежно охраняла границы его государства от посягательств обезумевших от зависти соседей. Казалось бы, живи и наслаждайся этими благами...

Безобидный, в сущности, порок Кандавла – тщеславие – оказался гибельным для этого царя из династия Гераклидов. Высшим наслаждением для Кандавла было видеть на лицах людей восхищение, изумление, восторг, зависть. Из-за этого он лично сопровождал своих гостей прн осмотре дворца и его сокровищ. Водил по бесчисленным залам и покоям, полным чудес: коллекции ковров, оружия, ваз и сосудов, гемм, драгоценностей и украшений,– широко распахивал двери казначейства, где лежали груды золота, серебра и драгоценных камней. Во внутреннем дворе конюхи выводили из царских конюшен дивных коней, сокольничие демонстрировали дорогих ловчих птиц, псари – породистых собак. И, наконец, в роскошном, сказочном саду ошеломленные гости представлялись царице и совсем теряли дар речи, зато через некоторое время вознаграждали себя бурным красноречием, рассказывая другим о увиденном. Легенды ходили о богатствах Кандавла и о красоте его жены. Подкрепляли их и золотые монеты, которые впервые стали чеканиться в Лидии.

Но все, и даже чудеса, приедается. Шли годы, и люди все меньше и меньше уже удивлялись не раз увиденному и многократно слышанному. Что им до сокровищ Кандавла, если нельзя истратить и монетки для себя из этих несметных богатств, что им до красоты прекрасной, как четырнадцати-доевная луна, Йорданы, если она недосягаема для них. А червь тщеславия точил лидийского цара все больше и больше. Ему нестерпимо хотелось еще раз удивить, поразить кого угодно, хотя бы одного человека. Это желание охватило его целиком, и после долгих колебаний он решился на шаг, которого не сделал бы нормальный, здравомыслящий человек. Выбор его пал на молодого, красивого Гига – начальника дворцовой стражи. Однажды, зазвав его в свои покои, царь затеял с ним странный разговор.

– Ты знаешь, Гиг, что равной по красоте моей жене Иордане нет женщины в подлунном мире?– начал Кандавл.

– Да, мой царь,– ответил удивленно Гиг.

Начальник дворцовой стражи, как и все, не раз любовался прекрасным, холодно-надменным лицом царицы, но никогда I не желал ее как женщину, вероятно, из-за ее недосягаемости и какой-то леденящей величавости. Гиг любил простых и доступных красоток, их у него было предостаточно.

– Нет, Гиг, ты не знаешь, что это за женщина!– продолжал Кандавл.

– Прости меня, мой царь,– сказал вконец пораженный Гиг; – Но я ежедневно и не один раз вижу нашу несравненную царицу и преклоняюсь перед ней, как, впрочем, любой, кто ее хоть раз видел, и горжусь, что прекраснейшая из женщин – жена моего царя. ,

– Э-э-э, все это так, но если ты хотя бы один раз, краешком глаза видел ее обнаженной...

– Царь за что? – пролепетал ошеломленный этим разговором Гиг и стал лихорадочно вспоминать, не видел ли он случайно, спаси его боги, не обнажённую, конечно, а хотя бы босоногую, без сандалий царицу, или он жертва неслыханной клеветы.

– Да ты не бойся,– сказал царь при виде испуганных глаз Гига.– Царица настолько горда, что скорее умрет, чем обнажится перед кем-либо, кроме меня, своего супруга. И понимаешь, я, только один я, понимаешь, один вижу это чудо! Меня просто распирает от желания поделиться восторгом с кем-нибудь о таком совершенстве. Но как можно делиться, если никто, кроме меня, не видел обнаженной царицы!

– Прости меня, царь, но, может быть, тебе нездоровится? Может, вызвать лекаря пустить кровь?

– Ну какой ты непонятливый, Гиг! При чем тут лекарь, кровь, нездоровье. Я люблю тебя, Гиг. Верю тебе. Да даже если бы и не верил – царица до ужаса добродетельна. Вот я и предлагаю тебе посмотреть на обнаженную Иордану.

– Нет, мой царь, или я сошел с ума, или же ты все-таки нездоров. Давай отдохнем, мой царь. Я уложу тебя в постель и вызову лекарей, и если они тебя не вылечат, отрублю им головы.

– Да здоров я! Здоров, как бык! Я все обдумал, Гиг. Ты спрячешься в нише за занавесью, а перед этой нишей стрит ложе, на которое бросает, раздеваясь, свои одежды Иордана. Так вот, она разденется, и ты увидишь ее. Но только смотри – не ахни! Вообще зажми рот ладонью. А когда, раздевшись, она направится ко мне, я задую светильник, и ты потихоньку выберешься из ниши, на цыпочках уйдешь вон. Будь босым!

– Царь, или ты действительно болен, или же хочешь испытать меня. Но разве моя беспредельная преданность може вызывать сомнение? Если же ты все же сомневаешься, вели отрубить мне голову, я готов!

– Ну и нудный же ты, Риг! Я предлагаю тебе зрелище, подобного которому не удостаивался ни один смертный, а ты отбрыкиваешься, как упрямый осел. Слушай, неужели ты даже нелюбопытен?

– Да разве я посмею, царь? Убей лучше!

– Не убью! Если ты, дурак, не соглашаешься добровольно, то я повелеваю тебе!

* * *

– Замри!– сказал Кандавл Ригу стоявшему в нише за занавесью. Он мог этого не говорить. Гиг и так стоял ни жив ни мертв. Сердце его то замирало, вызывая тошноту и полуобморочное состояние, то металось, словно загнанный зверек, отчаянно ищущий выхода. Не надеясь на внезапно ослабевшие ноги, которые дрожали и гнулись, он прислонился к стене, голова повисла, упершись подбородком в грудь.

Вошла царица. Гиг обмер, в груди что-то оборвалось. Перед глазами поплыли радужные круги, в ушах пронзительно зазвенело. Но все-таки он слышал легкий шорох срываемой с тела одежды. Вдруг его ноздри, задрожав, расширились, ощут тив дразнящий аромат холеного женского тела, волос. Гиг, не выдержав, приоткрыл один глаз. В щелочку век он увидел изящные, с крутым подъемом, по-детски хрупкие ступни с безупречной формы пальчиками и розовым перламутром ноготков и чуть не задохнулся от восхищения. С трудом подавив желание припасть устами к этому чуду, он повел взгляд выше, медленно, смакуя. Теперь он смотрел в оба глаза, с жадностью. Стройные, молочной белизны ноги волнующе переходили в округлые бедра, из которых, словно стебель из луковицы, вырастала нежная, гибко покачивающаяся талия. Сердце сладко замерло при виде тутах грудей с упругими ягодами сосков. Белоснежную лебединую шею увенчивала изумительная головка с роскошными волосами, но Гиг не стал задерживать на ней особого внимания. Он и так хорошо знал это прекрасное лицо с холодным блеском огромных серых глаз. Его взгляд скользнул вниз – впился в мысок между бедер, которые своим матово-жемчужным мерцанием еще больше оттеняли это соблазнительное место... Чувства Гига необычайно обострились... Он различал завиток каждого волоска... Его била мелкая, нервная дрожь, из закушенной губы капала кровь, но он, словно зачарованный, не в силах был отвести своего взора... Огромное желание судорогой прошло по всему телу и, не растворяясь, окаменело в паху... Гиг не выдержал и застонал.

Иордана вздрогнула. Резко рванув, сорвала занавес и увидела Гига с искаженным от страсти лицом. Устремив гневный взгляд на несчастного, Иордана с бесстыдством царицы, даже не прикрывая свою наготу, стояла перед Гигом.

– Ну как ты неловок, Гиг! – воскликнул Кандавл. Иордана быстро и резко обернулась.

– Ты знал?– голос ее прозвучал хрипло.

– Ну как ты неловок, Гиг,– вновь повторил Кандавл.

– Ты знаешь, Иордана, я не мог удержаться. Для меня невыносимо, что твое прекрасное тело не видит ни один смертный, кроме меня. Гиг хороший малый, свой. Ты не беспокойся, он никому не скажет. Да отвернись же, Гиг, что уставился?

Ведь ты никому не скажешь, правда?

Тут Кандавл запнулся. Презренье в сверкающих глазах царицы смутило его. Он невразумительно что-то забормотал, но Иордана уже отвернулась от него и вновь устремила свой горящий взгляд на Гига.

– Ты видел то, на что имеет право лишь один человек на свете– мой муж!– начала она ровным голосом, от которого сделалось жутко Гигу к страшно Кандавлу.– Вина твоя безмерна, и казнь, которая тебя ждет, заставит содрогнуться всякого. Прежде всего тебе расплавленным свинцом выжгут бесстыжие глаза, затем... Нет, я не буду продолжать. Но твоя вина невольная. Ты раб и выполнял волю своего господина, хотя этот господин выжил из ума и превратился в круглого дурака.

– Иордана!– воскликнул Кандавл.

– Только подлец и безмозглый дурак мог поступить так, как сделал это царь– Кандавл! Я уже сказала, что мою наготу может видеть только один человек– мой муж. А так как я царица, то моим мужем может быть только царь. Вас здесь двое – один лишний. Я выбираю тебя. А ты убьешь этого дурака и женишься на мне и станешь царем.

– Иордана!—в ужасе закричал Кандавл.

Царица, порывшись в одежде, нашла свой пояс, вынула из ножен изящный кинжальчик и протянула Гигу.

– Он отравлен. Возьми и убей!

Гиг, словно в сомнабулическом сие, взял оружие.

– Иди! —нетерпеливо топнула ножкой царица.

– Иордана! Гиг!—в истерике завопил перепуганный Кандавл.

Гиг вздрогнул, огляделся и направился к ложу царя. Раздался пронзительный визг...

* * *

Жители Сард ответили восстанием на вероломное убийство Кандавла. И не потому, что этот царь отличался какими-то особыми добродетелями и пользовался любовью своих подданных, нет, Кандавл был не хуже, но и не лучше других тиранов, но к нему уже привыкли, а новое царствование, как это по горькому опыту знали лидяне, всегда приносило новые поборы и тяготы. К тому же их глубоко возмутило то, что убийца без зазрения совести забрался в еще не остывшую после Кандавла царскую постель к жене покойного и нагло уселся на залитый кровью своей жертвы трон.

Толпы вооруженных горожан осадили царский дворец, а дворцовая стража с трудом сдерживала натиск восставшего народа. Положение Гига стало критическим. Дворцовая челядь была охвачена паникой. Вельможи и сановники покидали дворец, не желая вместе с новым царем подвергнуться народной ярости.

Неприкаянно бродил по дворцовым покоям убийца Кандавла. Первый, он же и последний царь из династии Мермна-дов был обречен. Гиг знал, что он не имеет поддержки ни в одном из сословий и единственной его опорой является слабая женщина – Иордана. А что она может сделать для его спасения, когда каменная ограда дворца рушится под напором озверевшей толпы?

Но именно Иордана спасла Гига. Зная, что новоявленного царя народ немедленно растерзает, она сама вышла к восставшим и предложила решить спор между царским двором и мятежными подданными судом жрецов. Это был смелый ход, потому что среди руководителей восстания видное место занимали как раз жрецы, грозившие небесной карой гнусному убийце. Народ с радостью согласился, считая, что одержал победу, но Иордана лучше знала это сословие. Переговоры царского двора со священнослужителями, в результате которых казна Кандавла заметно опустела, как и рассчитывала Иордана, окончились в ее пользу. Но положение жрецов, осыпавших Гига страшными проклятиями и уверявших народ в непременном возмездии богов лодлому преступнику, было весьма щекотливым. Жрецы понимали, что, оправдав злодейство Гига, дни подорвут к тебе доверие народа, но и утвердить на троне щедро оплаченного и притом очень обязанного им царя было выгодно и заманчиво. И они с присущей им находчивостью нашли выход.

Жрецы объявили народу, что Гиг стал угоден богам (поистинне пути богов неисповедимы!), но преступление не окажется ненаказанным, боги решили покарать Мермнадов в четвертом поколении, и кара эта будет ужасной. Конечно, такое странное решение богов вызвало у многих сомнение и недоверие, но что же делать, если это решение высказано устами священнослужителей, которые все-таки находятся поближе к этим всемогущим и, как оказывается, весьма своенравным существам.