Текст книги "Читающая кружево"

Автор книги: Брюнония Барри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

В лучшие времена не менее шестисот женщин плели и продавали ипсвичское кружево, которое торговые корабли развозили по всему миру.

Руководство для Читающих кружево

Аня сопровождает тетушку Эмму на Остров желтых собак. Вернувшись в дом Евы, она немедленно идет в кладовку и наливает себе выпить. Не считая Мэй и Эммы, отец Уорд – единственный, кто не пошел с нами. Он прислал извинительную записку, объяснив, что плохо себя чувствует, и пообещав заглянуть ко мне на следующей неделе. Все остальные – в доме Евы, включая ведьм. Разговор вращается исключительно вокруг кальвинистов.

– Какая наглость, – говорят все, – вот так взять и прийти на кладбище.

Я по-прежнему ошеломлена, и Бизер, судя по всему, злится на меня за это. Во всяком случае, он раздосадован и не может это скрыть. Не понимает, отчего я так удивилась, – знала ведь про Кэла и его последователей, которые одеваются как апостолы и считают его мессией. Конечно, это странно, ненормально и так далее, но Бизер утверждает, что нужно было реагировать спокойнее, ведь я уже давно в курсе.

– Мы говорили о Кэле больше года назад, – напоминает он, и тогда ты сказала, что это тебя не волнует.

Я не помню подобного разговора.

– Помнишь, как Ева присылала тебе газеты? – спрашивает Бизер, будто это непременно должно освежить мою память. – Там были статьи про Кэла.

Я продолжаю непонимающе на него смотреть.

– Господи, Таунер! После больницы.

Вот на какие половинки делится моя биография – до больницы и после. Когда я вышла из клиники, Бизер помог мне восстановить память. Множество событий и образов я вспомнила благодаря брату, его собственные воспоминания заполнили пробелы в моей голове. Тем летом он приехал в Калифорнию, на каникулы, и попытался мне помочь. Даже подумывал, не поступить ли, например, в Калифорнийский технологический институт. Но в один прекрасный день ему надоело и он уехал. У него оставалась всего неделя перед началом занятий. Бизер сказал, что Ева попросила вернуться пораньше. Судя по всему, брату было неловко. Я поняла, что он врет. Воспоминание – непростой процесс. И становилось все хуже, особенно когда мы начали говорить о Линдли. Помню, я сказала:

– Нам следовало догадаться, что Кэл ее мучает или хотя бы что Линдли в беде. Тогда, возможно, мы сумели бы ей помочь.

Признаков хватало: синяки, ранняя половая зрелость, импульсивность. Бизер заметно напрягался, если я продолжала говорить о сестре. Он старался отгородиться от этой темы, не хотел ее обсуждать. Для него это было чересчур – нормальная реакция здорового человека, который не помешан на случившемся так, как я. Я хотела избавиться от помешательства, но оказалась бессильна перед лицом своих обрывочных воспоминаний. Цеплялась за них точно за спасательный плот, и Бизер ничего не мог поделать.

Брат очень терпеливо относился к моим странностям добольничного периода, но решительно отказался мириться с проблемами, возникшими потом. Выйдя из клиники, я не прибегала больше к шоковой терапии и вообще не ложилась в больницу надолго, за исключением недавней операции, но это была физическая, а не психическая проблема (хотя доктор Фукухара, возможно, оспорила бы мою точку зрения). Газеты – те, на которые брат упорно ссылается, доказывая, что мне известно о новом «призвании» Кэла, – я ни разу не открыла. Поэтому его «доказательство» ничего не значит. Я не помню, чтобы вообще говорила с братом о Кэле. Честное слово, мне неприятно, что Бизер твердит о моих чувствах и о том, что якобы меня это не волнует. Разумеется, он хочет, чтобы я успокоилась, и я уважаю его намерения, но позвольте… Я бы наверняка запомнила, если бы мне сообщили, что мой дядя, Кэл Бойнтон, стал ортодоксальным проповедником и что последователи считают его новым мессией. Наверняка я бы не позабыла такую новость.

Когда толпа гостей редеет, Бизер навещает винный погреб Евы и приносит сладкий херес, пыльную бутылку «Арманьяка» и амонтильядо.

– Прекрасно, – отзывается на это Аня. – Абсолютно в стиле По.

Дамы в светлых платьях и «красные шляпки» рады хересу. Они разливают его по крошечным рюмкам. Я завариваю чай, в честь Евы, и женщины рассаживаются за маленькие столики с кружевными салфетками, как будто это обычный вечер в кафе, а не поминки. Наверное, следовало бы приготовить огуречные сандвичи со срезанными корочками, как это делала Ева, но в доме нет еды, не считая того, что принесли с собой гости, плюс херес и чай. К сожалению, Ева не научила меня, как вести себя на поминках, потому что, за исключением Линдли, в нашей семье никто не умирал со времен Дж. Дж. и бабушки. Но это случилось, когда я была слишком маленькой, чтобы присутствовать на похоронах. Я не пошла на похороны Линдли, потому что лежала в больнице, но, несомненно, ее тоже проводили с почестями, а потом вернулись сюда – а куда еще было идти?

Одна из женщин в светлом перебрала хереса. Лицо у нее краснеет, и она начинает плакать. Рассказывает, как Ева помогла ее сыну. Речь об уроках танцев, о том, каким безнадежно неуклюжим был он в детстве. Слушая этот бессвязный монолог, я не сразу понимаю, что ее сын скончался – погиб во время войны в Персидском заливе.

– Они открыли огонь по своим, – говорит женщина, странно улыбаясь, а потом оборачивается ко мне. – Пожалуйста, ухаживайте за садом, – требует она, хватая меня за руку. – Пообещайте, что цветы Евы не умрут.

Я киваю, потому что не знаю, что еще сделать. Отчего-то в моем сознании связано то и другое – сад Евы и погибший сын. Только непонятно, каким образом они соединены. Поэтому я неловко киваю и обещаю.

Все замолкают. Одна из соседок берет плачущую женщину за руку, а Руфь – единственная, кто сидит в шляпе, – снимает ее и дарит, точно какой-то старинный эликсир, исцеляющий любую хворь. Не знаю, что тому причиной – сама шляпа или по-детски наивный жест, – но это срабатывает. Плачущая женщина не надевает шляпу, но проводит по ней руками, как будто ей на колени, требуя ласки, запрыгнула любимая кошка. Она успокаивается, а через минуту уже улыбается сквозь слезы.

– Надень, – говорит одна из «красных шляпок».

Прежде чем женщина успевает отказаться, Руфь снимает широкополую светлую шляпу с ее головы и вместо нее надевает красную, чересчур большую. А потом, точь-в-точь как женщины с Острова желтых собак, «красные шляпки» окружают новую подругу.

Женщины уходят все вместе, как и пришли. Машут нам руками и хором произносят слова соболезнования, которые растворяются в воздухе, точно музыка, и распадаются на отдельные ноты, когда «красные шляпки» расходятся по машинам. Лишь потом я замечаю одинокую шляпку, прислоненную к каминной полке. Плачущая женщина уже уехала, поэтому я просто оставляю шляпу на месте.

Кто-то включил радио, отыскивая Эн-пи-ар. Но приемник старый, сигнал слабый, его глушит более мощная станция, которая явно предпочитает популярные песенки. Сейчас на волне – «Саут Пасифик», и Эцио Пинца поет «Очарованный вечер».

Когда к нам заглядывает Рафферти, почти все гости уже разошлись. Он подходит к Джей-Джею – единственному, с кем здесь знаком. Я наблюдаю, как Джей-Джей при виде Рафферти пытается встать прямо. К тому времени Джей-Джей и Бизер уже изрядно пьяны: пока остальные пили херес и чай, эти двое неустанно передавали друг другу бутылку бренди, наполняя свои бокалы. Я никогда не видела брата пьяным, и мне даже в голову не приходило, что он может напиться, но Аня, кажется, не переживает. Она стоит рядом, будто приклеенная к его бедру, и держит в опущенной руке пустой бокал из-под сладкого хереса, точно маленький колокольчик, в который звонят, созывая гостей к столу.

Джей-Джей подливает себе еще.

– А где дамы? – спрашивает Рафферти.

– Вы разминулись, – отвечаю я, и он, кажется, рад.

– Кальвинисты вернулись в свои логовища? – интересуется Джей-Джей.

– В трейлеры, – поправляет Рафферти. – Да, пока что они убрались.

Я подмечаю нью-йоркский акцент.

– Вашей матери здесь нет? – спрашивает Рафферти, окидывая взглядом комнату.

Для полицейского он чересчур ненаблюдателен.

– Нет.

Рафферти удивлен. Судя по всему, он плохо знает Мэй.

– Неужели вы останетесь здесь одна?

На такие вопросы я не буду отвечать даже полицейскому.

– Мы побудем с Таунер, – спешит Бизер мне на помощь.

– А, ну конечно, – отзывается Рафферти, внезапно осознав, как прозвучали его слова. – Прошу прощения.

– Вы задали этот вопрос как слуга закона или как обыкновенный человек? – спрашиваю я, пытаясь разрядить ситуацию.

– Скорее решил просто поболтать, – отвечает он.

– Тогда выпейте. – Бизер предлагает ему бокал бренди.

Рафферти жестом отказывается.

– Он завязал, – произносит одними губами Джей-Джей, обращаясь к Бизеру, но все мы его слышим, включая Рафферти, который драматически закатывает глаза.

– Чаю? – предлагаю я.

– О Господи, нет, – в ужасе отвечает тот, и мы оба смеемся.

Рафферти определенно хочет что-нибудь сказать – он обводит взглядом комнату и наконец решает затронуть самоочевидную тему.

– Примите мои соболезнования, – говорит он. – Ваша бабушка была очень приятной женщиной.

– Точнее, моя двоюродная бабушка, – поправляю я. Рафферти явно не знает, что ответить. – Но все равно спасибо. – Мы неловко стоим рядом. Что дальше? – А как вы познакомились? – наконец спрашиваю я.

– Я приходил сюда на ленч.

Представляю себе ленч в духе Евы – сандвичи с огурцом и укропом, белый хлеб без корочки, ореховые оладьи, сливочный сыр… Маловероятно.

– Я обожаю необычные сандвичи, – объясняет он.

Меньше всего ожидала услышать именно это. Я улыбаюсь.

Кажется, Ева однажды упоминала, что дружит с полицейским. Отчего-то мне казалось, что этот ее знакомый намного старше.

Детектив пытается угадать, о чем я думаю. Он смотрит на меня. Я бы назвала этот взгляд вопросительно-недоуменным. Или заинтересованным все-таки?

Я вспоминаю уроки Евы, пытаясь продолжить разговор, и замечаю, что Рафферти до сих пор ничего не налили.

– Может быть, содовой? – предлагаю я. – Кажется, я видела бутылку в кладовке. Впрочем, не знаю, вдруг она совсем старая.

– Все, что выпущено после 1972 года, меня вполне устроит.

Я иду на кухню, беру лед и возвращаюсь со стаканом и бутылкой. Джей-Джей вытаскивает коробки со старыми фотографиями из нижнего ящика буфета. Они с Бизером раскладывают снимки на всех пригодных для этого поверхностях, так что поставить бутылку негде. Я протягиваю стакан Рафферти и открываю содовую. Раздается щелчок, когда крышка слетает, – значит, газировка не выдохлась. Она шипит и переливается через край. Толи в кладовке настолько жарко, то ли в стакане чересчур много льда, но, не успеваю я наполнить его и до половины, как содержимое пенится и угрожает залить ковер. Рафферти прижимает палец к стеклу.

Мы неловко стоим – Рафферти наполовину погрузил в стакан указательный палец, я испуганно озираюсь в поисках салфетки.

– Ничего страшного, уже не выльется, – говорит детектив.

– Прошу прощения, – отвечаю я, а потом, глядя на его палец, добавляю: – Ловко.

– Когда-то я любил пиво, – объясняет он. – В прошлой жизни.

Бизер и Аня несут груду старых фотографий к окну и начинают в них рыться. Джей-Джей, всегда отличавшийся чрезмерным любопытством, бродит по комнате, открывает шкафы и рассматривает вещи, которые помнит с детства.

В детские годы он проводил у нас много времени. Они с Бизером играли в настольные игры и в покер, когда брат приезжал на каникулы. Мальчики убирали посуду с одного из столов побольше и раскладывали на нем игру, отчего Ева приходила в ярость. Они могли собрать все кружево и спрятать его в шкафы и под подушки – Ева неделями искала свои салфетки, уже после того как Бизер уезжал в пансион.

– Помнишь? – Джей-Джей показывает чайник в форме птицы.

– Помню, как ты его разбил, – отвечает брат и ищет трещину.

– Ева заставила нас отработать долг, подавая чай за ужином. – Джей-Джей продолжает рыться в шкафу.

– У тебя есть ордер на обыск? – интересуется Рафферти.

– Таунер не возражает, – отмахивается Джей-Джей.

Рафферти испытующе смотрит на меня. Я пожимаю плечами.

– От любопытства кошка сдохла, – улыбается Рафферти.

– По крайней мере она умерла счастливой, – парирует Джей-Джей.

Рафферти качает головой.

– Наверное, поэтому он такой хороший полицейский, – усмехаюсь я.

– Вы правда так считаете?

Звучит настолько искренне и эмоционально, что я невольно смеюсь. Рафферти немедленно смущается. Кто-то звонит в дверь.

– Боксера спас гонг. – Рафферти опять закатывает глаза. Как будто сама Ева сидит в этой комнате и изъясняется знакомыми поговорками.

Пришла женщина, забывшая свою шляпу.

«Никуда она не денется, не стоило волноваться», – думаю я, но молчу.

– Простите, – смущенно произносит она. – Я доехала до Беверли, а потом вспомнила, что забыла шляпку у вас.

Я провожаю ее до крыльца.

– Ева была бы очень рада твоему возвращению, – говорит женщина. – Надеюсь, ты не рассердишься на меня за эти слова.

Она не ждет ответа.

Наконец-то стало прохладнее. Где-то в парке играют на скрипке.

Когда я возвращаюсь, гости говорят о Еве. Их вдохновили фотографии. Каждый снимок – история. Джей-Джей и Бизер перебивают друг друга, обращаясь к Ане, Рафферти и ко всем, кто готов слушать.

– Похоже на ирландские поминки. – Рафферти протягивает мне пустой стакан, потому что его некуда поставить – повсюду фотографии.

– Еще? – спрашиваю я, удивляясь, что он так быстро выпил содовую. Детектив жестом показывает, что хватит.

– Ева – наполовину ирландка.

– Серьезно? – Он явно удивлен.

– Со стороны матери.

Я вспоминаю слова Евы о том, что именно ирландская кровь помогает нам читать кружево. Все ирландцы якобы обладают даром светоощущения, как слепые. По крайней мере все ирландки. Но во мне нет ничего ирландского. Моя бабушка Элизабет была первой женой Дж. Дж. и умерла, рожая Мэй. Мэй – настоящий экстрасенс, хотя и всячески это отрицает. Таким образом, дар мог достаться мне от любой из сторон.

Разговоры в другом конце комнаты становятся слишком громкими, так что невозможно продолжать беседу.

– Помнишь, как Ева посоветовала республиканскому кандидату не участвовать в выборах? – спрашивает Джей-Джей, и Бизер с шумом давится бренди. – Что там она ему сказала?..

– «Не выйдет из этого толку», – отвечает брат.

– Да, точно. – Джей-Джей поворачивается к Ане. – У того типа была уйма денег. Он твердо намеревался выиграть. А за неделю до выборов поскользнулся на собственной же рекламной листовке и в результате полтора месяца пролежал пластом в больнице, никому не показываясь на глаза, чтобы не «отпугнуть своих избирателей». Конец цитаты.

– Избирателей, которые в результате голосовали за демократов, – говорит Бизер.

– Значит, он проиграл? – недоверчиво спрашивает Аня.

– Республиканец? В Массачусетсе? Разумеется, проиграл. Не нужно быть ясновидящим, чтобы это предсказать. – Джей-Джей хохочет взахлеб.

– Может, рассказать ему о том, как мы недавно выбрали губернатора-республиканца? – спрашивает Рафферти, но тут же передумывает.

Аня и Бизер так хохочут, что не в состоянии выговорить ни слова.

– Что? – переспрашивает Джей-Джей, но Бизер заливается хохотом, и все ему вторят.

Рафферти смотрит на меня. Гости смеются. На лице у брата гримаса, точь-в-точь из фильма ужасов. На вдохе он с шумом втягивает воздух, ухает и сипит, как будто нарочно, но это не шутка. Гости начинают успокаиваться. Бизер опять заходится от смеха, и гости – следом за ним.

Подружка Джей-Джея Ирэн подбегает к нам.

– Где ванная? – торопливо спрашивает она. – Иначе я сейчас описаюсь.

– Великолепно. – Я показываю в сторону коридора и иду следом, чтобы направить ее куда нужно.

Рафферти выходит вместе со мной.

– Последняя дверь, – говорю я, и Ирэн бежит в туалет.

Мы с Рафферти стоим в коридоре. Здесь чуть тише, голоса доносятся приглушенно. Рафферти явно рад тишине. Сначала он испытывает облегчение, потом – неловкость, и начинает подбирать слова.

– Это дело было нелегко раскрыть, – говорит он.

– Что вы имеете в виду?

– Дело Евы. Обычно, когда кто-нибудь бесследно исчезал, я сразу шел к ней.

– Правда?

– Она не раз нам помогала.

Я вспоминаю, что Ева говорила о своем знакомом полицейском. Однажды она прочла кружево, и это помогло найти пропавшего мальчика. Значит, я права: Ева дружила с Рафферти.

– Она была отличной женщиной.

– Я рада, что вы были знакомы.

– Она все время о вас говорила.

Я не в восторге оттого, что Ева рассказывала обо мне, и Рафферти это понимает. Я пытаюсь скрыть свои чувства, но уже слишком поздно.

– Она говорила только приятные вещи, – поясняет Рафферти, но, судя по всему, ему известно гораздо больше.

В Салеме меня знают не только с хорошей стороны, эти сведения – своего рода общественное достояние. Не могу даже представить, как Рафферти и Ева обсуждают, например, мое лечение. Господи, да если детективу стало интересно, достаточно было заглянуть в мое полицейское досье, чтобы на год вперед обеспечить себе пищу для разговоров.

– Простите, я сяду. – Я немедленно понимаю, что это необходимо.

Меня слегка мутит. День был длинный, а мне это пока противопоказано. Голова кружится от шума, от недосказанности. Не хватает сил отгонять чужие мысли, и я слышу все незаданные вопросы: «Почему она вернулась? Она и вправду сумасшедшая?» Прежде чем Рафферти успевает возразить, я удираю в комнату.

Я пересекаю комнату, стараясь отдалиться от детектива, и встаю у окна. Рафферти появляется минутой позже. Он осматривается, ищет глазами меня, подходит и опирается на стол.

– Прошу прощения. – Он чувствует себя неловко. – Еще одна неудачная попытка завязать светскую беседу.

Мне недостает сил улыбнуться.

– Ева утверждала, что я совсем не умею это делать.

Я испытываю нечто вроде сочувствия. Он искренне старается. Смотрю на Рафферти и понимаю, что он, возможно, единственный человек в этой комнате, чьи тайные мысли я не читаю.

– Она предлагала дать мне урок хороших манер со скидкой, – продолжает Рафферти. А потом долго молчит и неловко переступает с ноги на ногу. – Наверное, следовало согласиться.

Я по-прежнему пытаюсь придумать ответную реплику – вежливую, но без перехода наличности. Наконец меня осеняет. Надо заговорить с ним словами тети Евы.

– Я люблю суп. А вы?

Это проверка. Хочу посмотреть, много ли он знает. Если Рафферти общался с Евой так часто, как мне кажется, он узнает это выражение. Одно из ее любимых. Особенно если они говорили об искусстве светской беседы или о недостатке манер. Разговор про суп – первое, чему учила Ева.

Рафферти с любопытством смотрит на меня. Я изучаю его глаза, ожидая увидеть проблеск узнавания. Ничего.

– Простите? – медленно и осторожно спрашивает он.

Я смотрю на него и пытаюсь прочесть мысли. Сознание Рафферти либо пусто, либо нечитаемо. Взгляд спокоен. Возможно, детектив говорит правду. Или же он чертовски хороший коп. Не могу понять…

Ирэн возвращается в комнату, поправляя юбку.

– Что я пропустила?

– Расскажи ей про статую, – говорит Джей-Джей Бизеру. – Ренни, ты должна это услышать.

– Я рассказывал Ане о том, как Кэл потребовал убрать статую Роджера Конанта.

Ирэн улыбается, вспоминая.

– Потому что Конант похож на ведьму? – спрашивает Аня.

– Потому что он как будто мастурбирует, – отвечает Ирэн.

– Что? – Аня смотрит в окно на статую основателя Салема – она возвышается прямо напротив дома. – Да бросьте.

– Богом клянусь! – Джей-Джей крестится.

Ирэн подходит к окну и что-то показывает Ане. Та щурится в сгущающиеся сумерки, пытаясь разглядеть.

– Где? – спрашивает она.

– Вон. Посмотри, как он держит свой посох.

– Больше похоже на член, – говорит Джей-Джей, и даже Ирэн кажется, что он зашел слишком далеко.

– Я лучше вернусь к работе, – замечает Рафферти.

Я встаю, чтобы проводить его до двери.

– Забрать его? – Рафферти указывает на Джей-Джея.

– Все нормально, – отвечаю я.

Рафферти пожимает плечами.

– Спасибо, что пришли, – говорю я.

– Увидимся.

– Да.

Я провожаю его до двери и смотрю, как он спускается по ступенькам и идет к черной неприметной машине. Рафферти минуту сидит в салоне, потом включает зажигание и, нарушая правила дорожного движения, противозаконно разворачивается в сквере, едва не задев чей-то припаркованный автомобиль.

Энн Чейз наводит порядок, собирает со столов тарелки и относит их на кухню. Я иду следом.

– Видишь? Вон там. Правда похоже, что он дрочит?

– Не похоже, – отвечает Аня, но все равно смеется – громко, по-норвежски.

«Похоже», – произносит в моем уме голос сестры, вызывая мимолетное воспоминание.

Это случилось незадолго до смерти Линдли – она обнаружила статую Роджера Конанта. То есть не то чтобы в буквальном смысле обнаружила – мы ее видели всю жизнь, – но тем летом, глядя на нее, сестра заметила нечто необычное. Она так хохотала, что долго не могла объяснить, в чем причина. Стояла на тротуаре и направляла нас, заставляя обходить статую вокруг и рассматривать под разными углами, пока наконец мы не увидели то же, что и она. Бизер понял первым и густо покраснел. Он был так смущен, что немедленно вернулся домой, хотя наверняка сейчас этого не вспомнит. У меня ушло гораздо больше времени. Машины останавливались и гудели, а Линдли смеялась, орала на водителей и советовала им «засунуть штаны в задницу» – южное выражение, которое она подцепила зимой и использовала по делу и без дела. Наконец один из водителей принялся гудеть непрерывно, и Линдли сделала неприличный жест. Именно в эту минуту я увидела старину Роджера Конанта под нужным углом и начала истерически смеяться. Не знаю, что послужило тому причиной – лицо водителя, или Линдли, или наш почтенный отец-основатель, чей посох, если смотреть справа и сзади, напоминал торчащий пенис. Бог весть, что именно меня развеселило, но я хохотала, пока Ева не вышла и не заставила нас сойти с дороги и вернуться в дом. Она не спрашивала, над чем я смеюсь. Судя по всему, и не хотела знать.

– Не вижу, – жалуется Аня.

– Отсюда плохо видно, – хмыкает Бизер. – Нужно смотреть снаружи.

Потом он рассказывает, как Ева в одиночку спасла статую и как разозлился Кэл. Зато моя двоюродная бабушка с того дня стала городской героиней.

Я забираю несколько тарелок и иду на кухню вслед за Энн Чейз. Она стоит у раковины и осторожно отделяет кружево, прилипшее к дну блюдца.

– Думаю, ей с нами сегодня весело, – говорит Энн.

– Кому? – спрашиваю я, полагая, что она имеет в виду Аню или Ирэн.

– Еве.

Я молчу. Не знаю, что сказать в ответ.

Она отлепляет кружево и смотрит на него. А потом спрашивает:

– Ты читаешь?

– Нет.

– Почему?

Я пожимаю плечами.

– Ева говорила, что у тебя хорошо получалось.

– По-моему, этот способ слишком неточен.

– Да, – отзывается она… Это наполовину вопрос, наполовину утверждение. Энн мне не верит.

– Во-первых, – я сама не понимаю, зачем нужно что-либо доказывать, но просто не в силах остановиться, – Ева сказала, что у меня будет дочь.

– Это не так?

– Нет ни единого шанса.

Я всего лишь попыталась сбить Энн со следа. Хотела избежать разговора о Линдли. Но теперь мой голос обрывается.

Энн явно не знает, что сказать.

– Ева научила нас читать кружево, – говорит она. – Но, боюсь, у меня лучше получается читать по голове.

Она щурится, глядя на кружево, потом сдается и сворачивает его.

– Иногда чудеса случаются, а иногда нет.

Я непонимающе смотрю на нее.

– Это цитата, – поясняет Энн. – Из «Маленького большого человека».

– Знаю, – говорю я, еще больше раздражаясь. – Прости. Я не хотела тебя обидеть.

– Я сама виновата. Слишком любопытна от природы.

Мы обе улыбаемся, и Энн протягивает мне кружево.

– Ева была моим другом, – говорит она. – Задолго до того, как стало модно со мной дружить.

– Почему бы тебе не забрать это кружево? – предлагаю я.

Энн, кажется, сомневается.

– Несомненно, Ева хотела бы, чтобы ты его взяла, – уверяю я.

– Спасибо, – говорит Энн, направляется к гостиной и останавливается на пороге.

На кухню заходит другая женщина – кажется, риелтор. Джей-Джей познакомил нас днем. Она оглядывается. Наверное, надеялась застать меня одну, потому что на ее лице отражается легкое разочарование. Дама решает попытать счастья.

– Ну и разговор у них там, – замечает она.

Энн снова принимается за мытье посуды. Риелтор вытаскивает визитку и протягивает мне.

– Вы еще не задумывались, что делать с домом?

– С домом? – автоматически переспрашиваю я.

– Конечно, я понимаю, об этом говорить рано, но вдруг ваша семья решит его продать…

– Продать дом?

– Да.

Я чувствую, как у Энн внезапно меняется настроение. Эта женщина ей не нравится. Честное слово, у меня нет ответа.

– Возможно, я слегка опережаю события… – повторяет риелтор.

Энн оборачивается. Она стоит лицом к нам, с полотенцем в руках.

– Вы так думаете? – саркастически спрашивает она.

– Прошу прощения. – Женщина роется в сумочке и вытаскивает еще одну визитку, забыв, что уже вручила ее мне. – Я позвоню вам позже… – Заметив взгляд Энн, она добавляет: – Ну или вы сами позвоните. – Она уходит.

– Какая прелесть, – усмехается Энн.

Она наливает нам по чашке чаю. Мы садимся за кухонный стол. Энн понимает, я слишком потрясена, чтобы говорить, поэтому просто сидит рядом, подливает мне чаю, вытирает стол полотенцем – лишь бы чем-то заняться. Наконец на кухню заглядывает одна из ведьм.

– Ты готова? – спрашивает ведьма.

Энн жестом велит подождать снаружи.

– Мне пора, – обращается ко мне она. – Надо их подвезти.

– Спасибо.

– Все будет хорошо. Только не торопись.

Я киваю.

– Позвони, если будет что-нибудь нужно, – продолжает Энн. – Мой номер телефона есть в записной книжке.

– Спасибо, – повторяю я.

Я заканчиваю уборку. После Энн осталось не так уж много работы, но я все равно слегка навожу порядок. Потом понимаю, что страшно устала. Но заднее крыльцо заставлено коробками, поэтому придется идти через гостиную, чтобы добраться до лестницы. Собравшись с силами, перешагиваю через порог.

Вечеринка в полном разгаре. Гости наперебой цитируют любимые поговорки Евы.

– Шила в мешке не утаишь, – говорит Джей-Джей.

– Утро вечера мудренее. – Бизер.

– Ну и кашу мы заварили. – Джей-Джей.

– Закон на стороне владельца. – Бизер.

– Куй железо, пока горячо. – Джей-Джей.

Бизер смеется.

– Не выплескивай ребенка вместе с водой.

– С тех пор много воды утекло. – Джей-Джей.

– Под лежачий камень вода не течет, – говорит Бизер, указывая на Джей-Джея.

– Одна голова хорошо – а две лучше, – отвечает тот.

– Он туп как бревно. – Аня.

– У него на «чердаке» не хватает. – Джей-Джей.

– Не озарен светом небесной мудрости. – Аня.

– У него на «чердаке» не хватает, – повторяет Бизер, и все истерически хохочут. А потом начинают спорить.

– Ты это уже говорил, – напоминает Джей-Джей. – Глуп как пробка.

– Ты цитируешь или намекаешь? – Бизер изображает гнев.

– Проглоти пилюлю молча, – говорит Джей-Джей и снова хохочет как сумасшедший.

– Если перчатка не подходит, придется оправдать, – говорит Ирэн.

– Это не Ева, а Джонни Кокран, – возражает Бизер.

– Все эти поговорки придумала не Ева, – вступается за Ирэн Аня.

– Правда? – в шутливом ужасе восклицает Бизер. – Не говори так. Не разрушай мои детские иллюзии!

Аня пьет бренди, наливая его в маленький бокал.

– Есть еще одна поговорка, – доносится голос Бизера из другой комнаты. – Ева все время так говорила. Только я ее забыл.

– Какая поговорка? – Джей-Джею игра нравится.

– Ты знаешь, – обращается ко мне брат, пытаясь меня втянуть в их дурацкую игру.

– Я иду спать, – бурчу я и забираю одну из коробок с фотографиями.

– Неправильно, – отвечает Бизер.

– Не будь занудой. – Ирэн явно осмелела.

– Ева уж точно никого не называла занудой. – Джей-Джей издает гудящий звук, совсем как на викторине, когда участник дает неверный ответ.

– Я имела в виду не Еву, а Таунер. – Ирэн садится поудобнее.

Она недостаточно хорошо знает меня, чтобы называть занудой.

– Я вспомнил. – Бизер появляется в гостиной. – Что-то про кройку…

– Кройка? – Джей-Джей смеется. – Не помню, чтобы у Евы была поговорка про кройку.

– Кройка, – настаивает Бизер. – Может быть, про ножницы…

– Семь раз отмерь, – перебиваю я. Я уже преодолела половину лестницы, и мой голос отзывается эхом, точно послание с небес.

– Точно! Семь раз отмерь! – Бизер в восторге.

– Да, я помню, – кивает Джей-Джей. – Но там было что-то еще…

– Не было, – возражает Бизер, и они снова начинают шуметь.

– Семь раз отмерь… и что-то будет, – настаивает Джей-Джей.

– Таунер?.. – Это призыв о помощи.

– Спокойной ночи! – Я не желаю участвовать в игре.

– …один раз отрежь! – восклицает Ирэн.

– Что? – Бизер смотрит на нее.

– Один раз отрежь, – повторяет она. – Это поговорка. Семь раз отмерь – один раз отрежь.

– Что отрежь?

– Ткань, наверное.

– Глупо.

– Не я придумала.

– По-моему, она права, – говорит Аня.

– Почему семь раз? Почему не восемь? Не тридцать два? – Бизер явно сомневается.

– Там говорится «семь», – уверенно заявляет Аня.

– Ты норвежка, – замечает Бизер.

– И что? Я норвежка, и поэтому не имею права голоса?

– Просто такая поговорка, – вступается Джей-Джей.

– В любом случае мне положены дополнительные баллы, потому что я норвежка, – настаивает Аня.

– Какие баллы? Мы играем не на баллы, – качает головой Бизер.

– Отрежь еще один разок – и получится стишок, – вещает Джей-Джей голосом Орсона Уэллса.

– Заткнись, – отмахивается Ирэн.

– Заткнитесь оба, – настаивает Бизер.

Когда я достигаю третьего этажа, вся компания направляется к дверям. Аня, разочаровавшись в Бизере, решает собственными глазами посмотреть на статую Роджера Конанта, и мой брат считает долгом лично показать ее невесте. Джей-Джей хочет знать, что будет, когда Аня «все поймет». А Ирэн идет, чтобы присмотреть за Джей-Джеем.

Я мечтаю добраться до постели и лечь. Но все снова кажется таким далеким – постель как будто не в метрах от двери, а в километре. Звуки искажаются, посылают эхо. Каждый шаг занимает целую вечность, словно идешь по колено в воде.

Я ныряю в постель, радуясь покою, но внезапно понимаю, что не могу дышать. Боюсь, что не сумею вынырнуть, если погружусь. Мне нужен воздух.

Я выбираюсь на поверхность – по лестнице на смотровую площадку. Надо мной воздух – в крошечной застекленной комнатке, которая ведет на крышу. Я толкаю люк на потолке, но не могу его открыть – он намного тяжелее, чем в тот день, когда я искала Еву. Чувствую, как болят послеоперационные швы. Упираюсь плечом, стоя на лестнице и выдыхая остатки воздуха из легких.

Наконец люк распахивается, спугнув огромную чайку, которая повисает над смотровой площадкой. Размах крыльев внушительный. Порыв воздуха от ее взлета – теплый и зловонный. Должно быть, на крыше гнездо с яйцами – сейчас самый сезон. Чайка висит надо мной, черный силуэт на фоне звезд, и на секунду мы словно остаемся одни во времени и пространстве. Между нами возникает нечто вроде понимания. Это огромное создание – и я. Прежде чем успеваю что-то осознать, чудесное мгновение заканчивается. Чайка поднимается и улетает, оставив меня на смотровой площадке, где гнездо и помет. Я стою, наконец обретя способность дышать, но сесть здесь, как обычно делала, не могу. Вместо этого прислоняюсь к перилам и смотрю на город, впервые внимательно разглядывая его и заново постигая.