Текст книги "Кто следующий? Девятая директива"

Автор книги: Брайан Гарфилд

Соавторы: Адам Холл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)

Пилот подставного военно-морского вертолета был негром, и он был стопроцентным американцем или дьявольски хорошо его изображал.

– Во всяком случае, это то, с чего можно начать.

– Мы уже начали проверку Шестого флота. ФБР и другие агентства просматривают свои досье на всех черных пилотов-вертолетчиков.

Президент закончил говорить по телефону.

– Теперь вы располагаете такой же информацией, как и любой из нас. Есть идеи?

– Одна для начала. Мне нужны лучшие люди, которых только можно достать.

– Разумеется. – Саттертвайт повернулся к Хойту. – Мне нужен ваш Лайм.

– Я подумаю, что можно сделать.

– Не просите его. Прикажите ему.

Хойт кивнул.

– В таком случае, мне лучше вернуться к своим обязанностям, господин президент?

Брюстер жестом отпустил его. Когда дверь за Хойтом закрылась, он сказал:

– Его голове суждено слететь. Я Думаю, он знает это.

Секретная служба на протяжении десяти дней допустила два серьезнейших промаха, и публика потребует козла отпущения. Им будет Хойт, и ему придется признать публично свою вину. В этой комнате на протяжении последних двадцати минут Хойт прекрасно осознавал свое положение, но ничем не проявил это. Президент продолжал:

– Мы должны вернуть Фэрли. Меня не волнует, если придется погладить против шерсти кого-нибудь из наших добрых друзей за океаном. Мы должны вернуть его, даже если потребуется задействовать морскую пехоту. – Он раскуривал новую сигару. – В нашей стране может произойти жестокий раскол, Билл.

– Сэр?

– Мы разделимся пополам на тех, кто любит помахать флагом, и тех, кто придерживается доктрины свободной воли.

– Думаю, вы правы. Но сейчас у нас едва ли есть время для теоретических рассуждений о дилемме защиты официальных лиц без ограничения доступа общественности к ним.

– Во всяком случае, мы должны в первую очередь беспокоиться о Фэрли. Я хочу, чтобы Ты жестко управлял ими, Билл. Поставь в известность каждое агентство в Вашингтоне о первостепенной важности этого дела. Я хочу, чтобы они забыли о конкуренции, я требую полного взаимодействия сверху…

Зазвонил телефон.

– …до низу. Да, Маргарет?.. Отлично. Чертовски долго. Соединяй с ним. – Президент мельком взглянул на него. – Это МакНили. Подойди к тому телефону.

17:10, континентальное европейское время.

Фэрли находился в каком-то транспортном средстве. Он, ощущал тряску и скрип от его движения, слабый запах бензиновых выхлопов. Перед этим он приходил в себя. Тогда он был в комнате с очень тусклым светом; кто-то ввел иглу в его руку, и он опять потерял сознание.

Теперь он вспомнил: вертолет, выстрелы, промелькнувший перед глазами газовый пистолет. Голова была тяжелой от наркотиков. Он подумал, что ослеп: на веки ничего не давило, но он ничего не видел. Ощущение слепоты и паники: он попытался пошевелить руками, но они были закованы в наручники или связаны, попытался сесть, но уперся лбом во что-то отвратительно мягкое. Мир резко накренился и опрокинул его набок, но его голова опять ударилась во что-то мягкое, и он снова перекатился на спину: то, в чем он ехал, снова изменило положение.

Он попытался кричать, но изо рта, заткнутого ватой, вырвалось лишь хриплое мычание.

Паника росла – он начал метаться в темноте, но все его конечности были связаны, и он начал задыхаться, давясь кляпом. Осознав свое положение, он перестал напрягаться и расслабил мускулы, сосредоточившись на том, чтобы восстановить дыхание. От кома ваты во рту першило в горле, он почувствовал тошноту и желание кашлянуть, но глубоко вздохнуть для кашля было невозможно, мешала вата; он заставил себя дышать поверхностно, но равномерно – только так можно было получить воздух.

Послышался скрежет переключаемой передачи. Он наклонился вперед; у него появилось ощущение, что они въезжают в гору, описывая острую кривую. Возможно, это был багажник машины – но нет, он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, и он знал, что не бывает машин с багажником такого размера.

Он ощущал себя внутри очень ограниченного пространства, соответствующего по размерам и пропорциям его собственному телу. Он мог определить его пределы своими локтями, лбом, носками ботинок. Все было тщательно обито толстым слоем какого-то мягкого материала. «Ящик, обитый изнутри, – подумал он, – я всегда знал, что этим кончится». Он не мог рассмеяться, но эта мысль ослабила его панику.

Они обили внутреннюю поверхность для того, чтобы он не мог стучать ни локтями, ни ногами. Они отняли у него малейшую возможность дать знать кому-либо о Своем присутствии. Профессионально сделано, мелькнула мысль.

Он задал себе немой вопрос и тут же понял, что это тот самый вопрос, который люди, вероятно, задают себе, когда к ним возвращается сознание.

«Где я? Который час? Какое сегодня число?» Вопросы, на которые не было ответов. Это было транспортное средство, двигающееся по земле. Не самолет и не лодка – судя по характеру движения, это было нечто на колесах, едущее по отвратительной дороге на не очень большой скорости.

Как долго они двигались? Невозможно было узнать даже, в какой стране он находился, на каком континенте.

Мысль о времени – о неопределенной капсуле времени, в которой он лежал, – пробудила в нем острое чувство голода и жажды. Они будут искать его. Весь мир будет искать. Он воспринял эту мысль с некоторой отрешенностью.

Темнота была абсолютной. Он оказался полностью отгорожен от внешнего мира. Это пронзило его острым страхом: отсутствие света подразумевало отсутствие воздуха, темнота в его камере внушала беспокойство о том, как скоро он исчерпает запас кислорода. Он осторожно вдохнул, но воздух не казался слишком спертым, присутствовал только слабый запах выхлопных газов.

Спокойно. Выхлопные газы. Они образовались не внутри заключающего его пространства. Они поступали из наружного воздуха. Таким образом, где-то находилась вентиляция.

Пол накренился, машина, должно быть, переваливала через бугор во впадину. После этого возникло ощущение, что их транспорт громыхает по какой-то неровной поверхности: спустилась шина? Но он продолжал двигаться, даже не замедляя скорости. Фэрли некоторое время гадал, что это значило, пока его внезапно не осенило: булыжники.

Он лежал без движения, страдая оттесноты, мускулы болезненно сокращались, хотя он был вытянут во весь рост. Это было физическое проявление страха, и он боролся с ним, стараясь время от времени расслабляться.

Движение прекратилось. Тело снова напряглось, опять вспыхнула паника: транспорт остановился, и предстояло столкнуться с новыми испытаниями. Его тюрьма качнулась под ним, и он подумал, что это кто-то влез на машину. Затем он почувствовал, что двигается. Царапаясь и ударяясь, он перекатывался с боку на бок, последовал один особенно сильный толчок, и он ощутил неравномерное покачивание своей камеры.

Они куда-то несли его. Грубо, натыкаясь на предметы. Вот он почувствовал, что его опустили.

Послышался скрип и тихое ритмичное царапание. На какое-то ужасное мгновение ему почудилось, что это крысы скребутся о стены его тюрьмы. Невероятно, какие картины может нарисовать в полной темноте воображение.

Появился свет. Сначала тонкая полоска у края с треском сдвинутой крышки. Свет был очень слабый, но он заставил его прикрыть глаза. Сквозь, тени ресниц он разглядел, что внутренняя поверхность того, в чем он лежал, была покрыта чем-то блестящим и простегана ватой.

Гроб. Они поместили его в гроб. Скрип и скрежет: они отвинчивали крышку. Что-то, напоминающее плохой фильм ужасов, подумал он; это было невероятно, это было глупо. Смех и страх, борясь друг с другом, пронеслись в сознании. Он почувствовал быстрые, тяжелые и глухие удары пульса.

– Трое из них подняли крышку. Он мог различить только их силуэты, ничего больше: свет ослепил его. Он попытался сесть. Голос, напряженный и глухой, произнес:

– Успокойся, Фэрли.

Двое из них приподняли и усадили его.

Он почувствовал головокружение, глаза закатились; ему пришлось напрячь мускулы живота и приложить усилия, чтобы не потерять сознание. Послышался тот же голос, который на этот раз обращался не к нему:

– Вытащите кляп и дайте ему что-нибудь поесть. – Затем он приблизился. – Фэрли, ты слышишь меня? Кивни головой.

Он поднял голову и дал ей упасть. Это усилие далось ему слишком тяжело.

– Прекрасно, теперь послушай меня. В том месте, где мы находимся, ты можешь орать что есть мочи, но никто, кроме нас, тебя не услышит. Я не желаю слышать никаких криков. Понятно? Ты не откроешь рот, пока к тебе не обратятся. Иначе мы будем вынуждены причинить тебе боль.

Он прищурился, пытаясь осмотреться. Очертания предметов расплывались в свете, медленно становясь отчетливыми, приобретая цвет и форму. Он разглядел, что это был гараж. Достаточно большой, чтобы в нем поместилось три или четыре машины. Сейчас их было две: небольшой европейский закрытый двухместный автомобиль и черный катафалк.

Катафалк. Это был старый автомобиль, возможно «ситроен»; его шины совсем стерлись. Именно в нем они перевозили его. Из выхлопных труб обеих машин поднимался дым.

Он увидел черного лейтенанта в униформе шофера, все еще жующего резинку. Тут же стояли четверо остальных. Все в широких арабских одеждах, их лица до самого носа скрывались под головными повязками бедуинов. Один из них вышел вперед и начал снимать хирургический пластырь с лица Фэрли. Это причиняло острую боль, как при порезе бритвой. Руки были маленькие и проворные: женщина, подумал он, и это удивило его.

Она ничего не говорила. Черный лейтенант принес крошечную чашку воды.

– Маленькими глотками, парень. Глотай полегче, – и поднес чашку к губам Фэрли.

Он с жадностью присосался к ней. Вода имела медный привкус, хотя, может быть, это был всего лишь вкус страха на языке.

Другой, тот самый, который обращался к Фэрли в первый раз, приказал:

– Освободите ему ноги и посадите сюда.

Измененный голое, он тотчас понял это, но с каким-то славянским акцентом. Этот человек стоял вне круга света, и Фэрли не мог отчетливо разглядеть его.

Женщина размотала проволоку на его лодыжках.

– Руки тоже?

– Не все сразу.

Женщина и черный лейтенант подняли его на ноги. Он стоял в открытом гробу на полу гаража. Они держали его за локти с обеих сторон. Кровь отхлынула от головы, и он чуть снова не потерял сознание. Он сопротивлялся этому, потому что сейчас казалось важным чему-то сопротивляться.

Было такое ощущение, будто его ноги стали ватными. Он не владел ими. Женщина сказала:

– Перешагни. Осторожно. – Она произносила слова с немецким акцентом, но он казался неестественным. Все же, подумал он, это позволяет достаточно хорошо замаскировать настоящий голос. Он не мог разглядеть ничего, кроме ее рук, глаз и щек. Кажется, она была на восемь дюймов ниже Фэрли.

Они медленно провели его через комнату. Он ощущал себя марионеткой на свободно повисших ниточках. Его ноги буквально плюхались при каждом шаге.

Около задней стены находился верстак. Инструменты и ветошь были сдвинуты в сторону. Упаковочные ящики расставили наподобие стульев, и человек со славянским акцентом указал на них:

– Сядь.

Локти у Фэрли были свободны, но кисти рук связаны проволокой; он сел, выставив вперед локти и уперевшись ими в верстак, и вытянул руки перед лицом, выглядывая из-за сложенных пальцев. Было очень важно узнать, где он находится – жизненно важно, хотя он не думал зачем. Он попытался рассмотреть номерные знаки двух машин, но они были умышленно замазаны грязью. Человек со славянским акцентом сказал:

– Ты можешь говорить, не так ли?

Он не знал, потому что не пытался. Он открыл рот и издал неузнаваемое карканье.

– Попробуй еще раз, рот был заткнут кляпом не так уж долго.

– Как долго? – Это вышло лучше, но все еще так, как будто язык не освободился от действия новокаина.

– Всего лишь несколько часов.

Солнце только начало садиться. Значит, все тот же день. Понедельник, десятое января. В глаза бросилась грубая рабочая лампа на верстаке в виде крючка и зарешеченного баллона вокруг электрической лампочки. Человек со славянским акцентом взял ее и включил.

– Абдул.

– Да, – отозвался черный лейтенант.

– Убери свет.

Абдул – совершенно очевидно, что это не было его настоящим именем, – подошел к выключателю на стене.

Свет на потолке погас, горела только рабочая лампа в кулаке человека со славянским акцентом. Он направил ее на Фэрли.

– Тебе известно твое имя?

– Не будьте смешны.

– Как тебя зовут?

– Как меня что?

– Назови, пожалуйста, свое имя.

Свет ослепил его, мешая видеть остальных в комнате. Он закрыл глаза, покрутил головой, прищурился, вглядываясь в темные углы.

– Имя?

– Клиффорд Фэрли.

– Очень хорошо. Меня ты можешь называть Селим.

Итак, Абдул и Селим. Это звучало очень неубедительно, но, возможно, именно на это они и рассчитывали.

– Абдул, магнитофон.

Звук шагов по бетону. Через некоторое время Селим со славянским акцентом снова обратился к нему из темноты.

– Фэрли, поговори со мной.

– О чем?

– У тебя должны быть вопросы.

«Имена», – подумал Фэрли. Селим и Абдул. Они скрыли свои настоящие имена, они изменили свои голоса, они спрятали от него свои лица. Вывод: важно, чтобы он не обнаружил, кто они такие. Внезапно он почувствовал поднимающуюся волну надежды. Они бы не приняли такие меры предосторожности, если бы собирались убить его.

Но он знал черное лицо Абдула. Однако еще полдюжины людей в Пердидо видели его – они не убьют Фэрли за это. Все еще сомневаясь, он почувствовал озноб.

Селим сказал:

– Наверное, тебе хочется узнать, что все это значит?

– Я полагаю, что я похищен.

– Очень хорошо.

– С какой целью?

– Какую цель ты мог бы предположить?

– Я думаю, меня удерживают, чтобы получить выкуп, так?

– В некотором смысле.

– В каком смысле?

– Я надеюсь, ты признаешь факты реальной жизни, Фэрли. Политические похищения являются очень эффективным оружием в освободительных войнах, которые ведутся против империалистических режимов.

– Сомневаюсь. Это не привлечет к вашему движению много сторонников. – Фэрли вытер рот тыльной стороной ладони. – Мне можно чего-нибудь поесть?

– Конечно. Леди!

Фэрли услышал, как женщина двигается в темноте.

– Мы все еще в Испании?

– Имеет ли это значение?

– Думаю, не имеет.

Абдул, черный лейтенант, внезапно появился между источником света и Фэрли. Он положил на верстак рядом с рукой Селима какой-то предмет. Это был маленький кассетный магнитофон. Селим не прикоснулся к нему, Фэрли посмотрел на катушки. Они не крутились, магнитофон не был включен. Селим сказал:

– Ты что-то говорил.

– Чего вы от меня хотите?

– Всего лишь небольшого необременительного сотрудничества. Тебе это ничего не будет стоить.

– С какой точки зрения?

– Не бойся. Как ты думаешь, чего мы от тебя хотим?

Девушка – это была девушка или молодая женщина, судя по ее рукам и глазам, – принесла ему на лоскутке еду. Маленькую черствую буханку, разрезанную на ломтики, и кусочки холодного вареного мяса.

Селим дотронулся до рук Фэрли. Фэрли резко отпрянул, и тот, сдерживая прорвавшийся клокотаньем в горле гнев, снова взял руки Фэрли и начал разматывать проволоку на запястьях. Когда руки наконец были свободны, Фэрли энергично потер рубцы, оставленные проволокой.

– Вы все здесь – такая маленькая банда?

– Мы везде, Фэрли. Объединенные народы всего мира.

– Я полагаю, для вас, самозваных революционеров, ваши мотивы имеют какой-то смысл. Для меня это все тарабарщина. Но я уверен, что вы затащили меня сюда не для того, чтобы заниматься глупой пропагандой.

– Возможно, именно для этого все и было сделано.

– Чепуха.

– Ты отказываешься слушать нас, пока мы тебя не заставим.

– Я слушаю каждого. Это не обязывает меня соглашаться со всем, что я слышу.

Хлеб и мясо были безвкусными. Он механически пережевывал их. Селим сказал:

– Как ты думаешь, сколько времени мы уже сидим здесь, беседуя?

– Зачем вам это нужно?

– Сделай мне одолжение. Ответь на вопрос.

– Пять минут, я думаю. Десять минут. Я не знаю.

– Мне кажется, уже прошло достаточно времени, чтобы твой голос восстановился. Для меня он звучит вполне естественно. – Селим взял магнитофон и протянул его к свету. Он все еще не включил его. – Теперь у нас есть простая просьба. У меня написана короткая речь. Тебе это должно быть привычно – такие люди, как ты, всегда произносят речи, написанные для них кем-нибудь другим, не так ли?

Фэрли не пытался возражать; страх булькал у него в желудке, и он не был готов к обсуждению вопросов подобного рода.

– Мы хотим, чтобы ты произнес для нас эту маленькую речь своим естественным голосом. В магнитофон.

Фэрли продолжал есть. Селим был очень спокоен:

– Понимаешь, мы считаем, что самая большая трудность, с которой сталкиваются народы во всем мире, заключается в том, что те, кто у власти, просто их не слышат – или, в лучшем случае, слышат только то, что хотят услышать.

– Своих слушателей вы захватываете в плен, – ответил Фэрли. – Если вам доставляет удовольствие донимать меня бессмысленными инсинуациями, я не буду препятствовать этому. Но я не вижу, каким образом вы собираетесь извлечь для себя выгоду.

– Наоборот. Я хочу, чтобы ты помог нам перевоспитать мир.

– Благодарю вас, но я не так часто отправляю свои мозги в стирку.

– Восхитительное чувство юмора. Ты храбрый человек.

Селим просунул руку в глубь своих широких одежд, вытащил сложенную бумагу и протянул ее к свету. Фэрли взял ее. Текст был напечатан на машинке через один интервал.

– Ты прочитаешь это точно так, как написано, без редактирования, поправок и отступлений.

Фэрли прочитал написанное. Его губы крепко сжались, воздух с шумом выходил через нос.

– Понятно.

– Да, вполне.

– А после того, как я подчинюсь вашим инструкциям?

– Мы не собираемся убивать тебя.

– И в это можно верить?

– Фэрли, мертвый ты для нас бесполезен. Я понимаю, что не могу доказать это тебе. Однако это так.

– Вы же не думаете в самом деле, что Вашингтон согласится на эти требования?

– Почему бы и нет? Это очень дешевая цена за твое возвращение в целости и сохранности. – Селим подался вперед. – Поставь себя на место Брюстера. Ты бы сделал это. Так же поступит и он. Живей, Фэрли, не тяни время. Ты прекрасно понимаешь, что именно сейчас время стоит жизни.

Фэрли посмотрел на последнюю строчку напечатанного текста речи.

– «Инструкции будут переданы». Какие инструкции? Вам не удастся успешно провести это, вы знаете.

– Мы уже провели это, не так ли, Фэрли? – В голосе послышалось скрытое самодовольство.

Фэрли попытался разглядеть лицо за поднятой в руке лампой. Он не смог увидеть ничего, кроме смутных очертаний головы Селима, завернутой в полотно. Рука Фэрли потянулась к столу и ухватилась за его край; кончиками пальцев он дотронулся до бумаги и оттолкнул ее в сторону.

– Ты отказываешься?

– Предположим, что да.

– Тогда мы сломаем один из твоих пальцев и попросим тебя еще раз.

– Мне нельзя «промыть мозги».

– Неужели? Допустим, я оставлю это на свое усмотрение. Ты, вероятно, решил, что твоя собственная жизнь принадлежит тебе. Я не могу за это поручиться. Какую боль ты сможешь выдержать?

Фэрли опустил лицо в ладони, чтобы скрыться от тяжелого слепящего света. Он слышал спокойные рассуждения Селима.

– Жизнь каждого из нас, сама по себе, не имеет никакого значения для других, даже для нас самих. С другой стороны, твое существование важно для очень многих людей. Ты имеешь перед ними обязательства, так же как и перед собой, – голос Селима понизился до едва слышного.

Фэрли, съежившись, сидел без движения, поставленный перед выбором решения, которое должно сохранить его жизнь. Второстепенные вопросы о личном мужестве ушли на второй план; сейчас надо было решить, что Важнее, суть в этом. Если ты поддерживаешь какие-либо взгляды, ты должен показать, что ты умеешь их отстаивать. Ты не можешь позволить себе произнести слова, которые делают твои убеждения смехотворными. Даже если никто из тех, кто услышит их, ни на секунду не поверит, что ты сделал такое заявление без принуждения.

Он придвинул напечатанный текст к свету и прищурился от ослепительного блеска.

– «Они должны быть освобождены и переданы в надежное убежище». Убежище где? Ни одна страна в мире не примет их.

– Пусть это будет нашей проблемой. Неужели у тебя недостаточно своих?

Селим слегка отодвинул свет, убрал с его глаз. Фэрли покачал головой:

– «Фашистские подонки», «белая либеральная свинья», «расисты империалисты». Дешевые пропагандистские лозунги, которые ничего не значат. Этот документ будет истолкован как вещание из Пекина.

– Я не просил тебя толковать его. Просто прочитай это.

Фэрли взглянул на тени за кругом света.

– Дело в том, что я занимаю определенное положение в этом мире и, вы понимаете, живой или мертвый я продолжаю представлять это положение. Человек с таким положением не может произнести подобные слова.

– Даже если они правильные?

– Они неправильные.

– Итак, ты отказываешься.

Он предпочел бы, чтобы его глаза могли встретить взгляд Селима, но из-за света это было невозможно.

– При наличии времени мы можем заставить тебя сделать это.

– Возможно. Но я думаю, я достаточно упрям.

– Для этого существуют наркотики.

– Боюсь, мой голос должен звучать естественно.

Некоторое время Селим сидел молча. Фэрли чувствовал себя опустошенным и подавленным. Возможно, отказ будет стоить ему жизни. У него не было сил спокойно принять это. Послышался очень мягкий голос.

– Чего ты хочешь, Фэрли?

– Чего яхочу?

– Давай выслушаем твою сторону – а вдруг мы можем заключить сделку. Какова твоя цена?

– Меня нельзя купить, вам это известно. Человек с моим положением лишен роскоши позволить себя купить.

– Я аплодирую твоему мужеству. Но должна же быть какая-то основа для обсуждения.

– Конечно, она есть. – Он почувствовал безответственное легкомыслие. – Согласитесь отпустить меня.

– И если я это сделаю? – Селим поднял свет, он бил Прямо в глаза. – Ты знаешь, чего мыхотим, не правда ли?

– Я прочитал ваши требования выкупа.

– И?..

– Я понимаю, что с вашей точки зрения они могут казаться приемлемыми. Я так не считаю.

– Почему?

– Моя свобода в обмен на семерых террористов, которые предстали перед судом? Неужели вы действительно думаете…

– Уже намного лучше, – пробормотал Селим.

– Что? – У него возникло внезапное подозрение: он рванулся вперед и повернул лампу в руке Селима.

Свет упал на магнитофон. Но катушки оставались неподвижными. Селим выдернул лампу у него из рук.

– Я включу его, когда ты будешь готов.

– Я буду говорить в микрофон только на своих собственных условиях.

– А каковы твои условия, Фэрли?

– Я буду говорить своими словами, свободно, без ограничений.

– Мы едва ли можем допустить это.

– У вас будет возможность разрезать и склеить ленту. Но я не скажу ничего, кроме того, что я был похищен и что я жив и здоров. Это будет свидетельство, достаточное для того, чтобы послужить вашим тактическим целям. Больше мне нечего предложить.

– О, конечно, ты предлагаешь нам так много – то, что отвечает твоим собственным целям. Ты хочешь дать им знать, что ты все еще жив. Зная, что ты жив, они будут искать тебя более усердно.

– Это все, что я могу предложить. Делайте с этим что хотите.

Селим резко поставил лампу на скамью. Фэрли протянул руку и отвернул ее так, чтобы она светила в стену. Селим не остановил его, остальные, вероятно, не слышавшие большую часть беседы, наблюдали из темных углов, как привидения.

Селим вытащил магнитофон, размотал микрофон и проговорил в него: «Uno, des, tres, cuatro». Прокрутил катушки в обратную сторону и включил воспроизведение: машина послушно повторила: «Uno, des, tres, cuatro».

Селим открутил несколько дюймов ленты так, чтобы следующая запись стерла его контрольные слова. Он протянул микрофон Фэрли.

– Отлично. Мы попытаемся сделать это твоим способом. В любой момент, когда ты будешь готов.

Фэрли взял микрофон у него из рук и поднес ко рту. Он кивнул, длинные пальцы Селима нажали кнопки, включающие запись.

– Говорит Клиффорд Фэрли. Я был похищен, меня удерживает в неизвестном мне месте группа людей, которые не открыли мне своих лиц и не дают какого-либо другого способа установить их личности, за исключением явных псевдонимов. Они не причинили мне физического вреда и, я надеюсь, они не собираются меня убить.

Он опустил микрофон.

– Это все.

– Скажи, что тебя должны убить, если твое правительство не согласится с требованиями выкупа.

Он покачал головой, оставаясь безмолвным, наконец Селим хмыкнул и выключил магнитофон.

– Абдул. – В гараже загорелся свет; Селим выключил рабочую лампу. – Абдул, свяжи его.

Бледнея, он наблюдал, как Абдул вышел вперед с проволокой и стянул ему руки.

– Ноги тоже?

– Пока нет. – Селим встал и протянул руку к рабочей лампе. Он вытащил что-то из ее баллона – диск, за которым тянулись тонкие проволочки. Проволочки сбегали вниз по шнуру лампы в беспорядочный клубок у розетки. Селим поднял деревянный ящик, на котором он сидел. Под ним находился магнитофон, идентичный стоящему на верстаке.

Селим поднял его на скамью.

– Я думаю, для нас вполне, достаточно.

Он начал перематывать катушки, назидательно сказав Фэрли:

– Тебе должно быть известно, что для хорошего выполнения работы требуются два записывающих устройства.

Не было смысла выкрикивать проклятья. Фэрли закрыл глаза. Он позволил им записать свои слова, они так легко одурачили его.

Все, что он произнес за эти последние полчаса, было на ленте.

– Ты превосходно сотрудничал, – сказал Селим. – Мы ценим это. Это действительно так.

Он поставил оба устройства на скамью друг против друга.

– Ахмед, пришло время тебе заняться работой.

Один человек отделился от остальных и вышел из угла – коренастый, с темными коричневыми ладонями. Возможно, этот был настоящим арабом. Селим уступил ему скамью, и Ахмед надел на голову наушники и начал закреплять провода, которые соединяли два магнитофона друг с другом. Его руки двигались с профессиональной ловкостью.

Абдул вытащил изо рта комок жевательной резинки и прилепил его к нижней стороне верстака; он повернулся и схватил Фэрли за руки:

– Пошли, господин избранный президент. Пора возвращаться в твой ящик.

Селим и Абдул подвели его к гробу. Снаружи он выглядел простой коробкой, роскошь отделки которой ограничивалась сатиновой обивкой. Шесть ручек были сделаны из дерева. Фэрли увидел, что на дне, с той стороны, где должна находиться голова, была просверлена маленькая дырочка – источник воздуха для помещенного внутрь человека.

Селим сказал:

– Ложись внутрь. Мы собираемся сделать тебе укол. Это вещество не токсично, оно обладает анестезирующим действием и уменьшает дыхание до едва заметного уровня. Ты будешь жив, но погрузишься в коматозное состояние. На несколько часов, не больше. В течение этого времени у тебя будут налицо все признаки смерти. Кожа станет очень бледной, дыхание слишком поверхностным, чтобы его обнаружить. Впоследствии все функции восстановятся, это состояние снимается почти мгновенно. Леди?

Они уложили его на спину; он не сопротивлялся, со связанными руками это не имело смысла. Приблизилась женщина со шприцем. Она держала его, подняв вверх иглу, на конце которой блестела капелька. По крайней мере она не казалась дурой, которая могла убить его, введя пузырек воздуха; похоже, она знала свое дело. Фэрли оставил глаза открытыми и со злостью наблюдал, как игла погрузилась в вену на сгибе локтя.

Над гробом нависла фигура Абдула, он смотрел вниз на него, челюсти Абдула работали; Фэрли чувствовал запах жевательной резинки. От него или от наркотиков его затошнило. Он слышал, как Селим глухо говорил кому-то:

– Хорошо, если этот Ортис окажется тем, за кого ты его принимаешь.

– Не волнуйся. Когда тебе нужно купить должностное лицо, оно само лезет тебе в руки.

У Фэрли начала кружиться голова. Посасывание и причмокивание Абдула, жующего резинку, казались самыми громкими звуками в гараже.

Голос Селима:

– У меня назначена встреча – через двадцать минут.

Ахмед:

– В Паламосе?

– М-м.

– Тогда еще полно времени.

Глаза Фэрли безвольно закрылись.

– Убери свет, пока я открываю дверь.

Темнота. Фэрли сопротивлялся. Он услышал очень отдаленный звук скрипа и грохота гаражной двери: он попытался сосредоточиться на нем, но голова кружилась все сильнее, и он все дальше проваливался по бесконечной спирали.

Теряя сознание, он успел подумать, каким оказался дураком и как это стыдно, потому что миру не нужен такой лидер.

21:40, восточное стандартное время.

Острая головная боль клинком вонзилась в правый глаз. Декстер Этридж пытался не замечать ее. Президент Брюстер говорил:

– Было бы непростительной ошибкой позволить всему этому отвлечь нас от испанских дел. Кажется, никто не понимает, как важны нам эти базы.

– Да, но мы не можем бесконечно за них цепляться, – ответил Этридж.

– Нельзя все время мыслить категориями бесконечности, Декс. В первую очередь надо думать о том, что происходит сейчас. Сегодня, завтра, в следующие двенадцать месяцев.

Этридж узнал эту философию: она принадлежала Биллу Саттертвайту, и в течение нескольких последних лет она все больше окрашивала действия президента в свой цвет.

Президент продолжал:

– Именно сейчас – и понятие «именно сейчас»определяет суть наших действий – мы в руках у красных без флота, без оружия и в целом беспомощные в военном отношении в районе Средиземноморья. Единственное, что мы можем противопоставить им, – это испанские базы.

– Однако положение не выглядит так, будто мы стоим на пороге войны. – Этридж прикрыл правое веко, пытаясь отогнать боль.

– Декс, мы непрерывно находились на пороге войны после девятнадцатого и сорок седьмого. – Президент очень устал, его голос напоминал скрип болтающейся на ржавых петлях двери, но Этриджу он казался приятно грубоватым, как жесткое полотенце после горячей ванны.

Они уединились для частной беседы в кабинете Линкольна и провели там уже больше двух часов, никем не потревоженные за исключением вторжения штатного помощника с сообщением из прокуратуры: анонимный абонент предупреждал полицию Лос-Анджелеса, что в здании Федерального суда спрятана пластиковая бомба. Он заявил, что по всей стране прокатится эпидемия взрывов, если Вашингтонская семерка не будет освобождена. Угроза звучала так, как будто этот голос принадлежал представителю широкой общенациональной подпольной организации. Однако в здании Федерального суда бомбы не оказалось: так или иначе неделю назад правительство начало осуществлять массовый надзор за известными радикалами, и до сих пор не было обнаружено следов организованного террористического движения. Похоже было, что трагедия в Капитолии остудила некоторые горячие головы: даже ультралевая подпольная пресса призывала остановить насилие.