Текст книги "Шпионаж под сакурой(СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Борис Сапожников
Шпионаж под сакурой

Благодарность: Худякову Андрею – моему неизменному редактору, без которого эта книга никогда не была бы такой.

Глава 1

Ноябрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.) Токио

Моё возвращение в театр прошло как-то незаметно. Все скорбели по директору Мидзуру. Спектакли были отменены, посередине холла поставили большую фотографию Мидзуру с траурной ленточкой, перед ней лежал небольшой букетик из четырёх цветов, а вокруг дымили четыре ароматические палочки. Я поклонился фотографии, а после, воровато оглянувшись, коротко отдал честь, взяв под козырёк кепки.

Первым делом я поднялся в кабинет Накадзо. Постучал, изнутри мне ответил сонный голос антрепренёра, такое впечатление, что я разбудил его, хотя время уже близилось к обеду. Я вошёл и сразу понял – Накадзо, скорее всего, ещё не ложился или только прилёг, судя по разбросанным по полу пустым кувшинчикам из-под сакэ. Войдя, я тут же наступил на один, раздавив его каблуком. Поэтому дальше шагал, стараясь шаркать, раскидывая кувшинчики носками ботинок.

– О, – нетрезвым взором поглядел на меня Накадзо, – Руднев-сан, вы где пропадали?

– В вашей контрразведке, – ответил я, садясь без приглашения. – Меня несколько дней мытарили, то ли признание выбивали, то ли завербовать хотели. Я так и не понял.

– Я так и подумал, – буркнул Накадзо, выискивая среди пустых кувшинчиков тот, в котором осталось хоть пара капель сакэ, – Садао-тайсё просто так к вам подходить бы не стал. А уж раз столько говорил с вами, это не могло остаться без последствий.

– А что случилось с Мидзуру-сан? – чувствуя себя жутким лицемером, спросил я.

– Убили её, Руднев-сан, – вздохнул Накадзо, залпом выпивая всё, что удалось нацедить в чашечку, – бандиты. Наверное, ограбить хотели или ещё что, а она – женщина решительная, вот и не пощадили. Выпьешь со мной, Руднев-сан?

– Да у вас вроде и нечего уже пить, – пожал я плечами, – да и хватит уже вам. Я хотел узнать, что мне теперь делать. Спектаклей нет, а значит и работы для меня тоже.

– Будет вам работа, Руднев-сан, – отмахнулся Накадзо. – Пейте! – Он извлёк из-под стола новую керамическую бутылку и наполнил две чашечки.

Мы выпили, и он продолжил:

– Завтра днём нам надо будет встретиться с одним очень важным человеком. От разговора с ним будет зависеть вся ваша дальнейшая судьба. Предупреждаю сразу, поведёте себя неверно, и можете собирать вещи. Вас депортируют на родину.

– А если правильно? – живо заинтересовался я.

– Вот тогда и узнаете, – усмехнулся Накадзо, по новой наполняя чашечки. – Ещё по одной – и я пойду спать. А вы сходите к Тонгу-сан, поговорите с режиссёром Акамицу насчёт творческих планов. Решите какие декорации оставить для следующих спектаклей, а какие разобрать полностью.

– Понял, – кивнул я, выпивая сакэ.

Поставив чашечку на стол, я, также шаркая, вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь. Тонга, естественно, не было в театре, и ехать к нему в мастерскую было поздно. Пока до него доберусь, пока обратно – поздно будет с режиссёром беседовать. Вместо того, чтобы кататься в мастерскую, я спустился в холл к телефону. Мастерская у Тонга одна из лучших в Токио, а потому в ней был свой аппарат, номер которого я знал наизусть. Работа обязывает.

– Тонг-сан, – обратился к бригадиру декораторов, – приезжайте завтра в театр. Пора готовиться к новым спектаклям.

– А они будут? – поинтересовались на том конце провода. – После смерти Мидзуру-сан я думал, что театр закроют надолго.

– Этого не будет, – ответил я. – Я только что от антрепренёра, он и распорядился насчёт декораций.

– Я понял вас, Руднев-сан, – сказал Тонг. – В котором часу завтра прибыть?

– После обеда, – подумав, решил я.

Мы попрощались, и я повесил трубку. Делать до завтра нечего, театр, как будто вымер. Я направился в свою комнату, улёгся на кровать и, что самое интересное, почти сразу заснул. Может, сказались события последних дней, а, может, почти бессонная ночь с Кагэро. И снилось мне что-то страшное и чёрное, как будто на самое дно прорыва провалился.

После гибели директора все ходили, как в воду опущенные. Доспехи были разбиты, Ранг едва ли не сутками пропадала на подземном этаже, возглавляя рабочих, ремонтирующих их. Ни репетиций, ни спектаклей не было, а потому первое время вся труппа просто бесцельно слонялась по театру. Потом и вовсе начался полный разброд. Асахико только что ночевать возвращалась, да и то не каждый раз. Алиса, напротив, почти не покидала своей комнаты. Марина почти всё время проводила на заднем дворе, расстреливая мишени из револьвера. Готон тренировалась в рукопашном бое, избивая чучела, набитые песком. Накадзо пил с самого дня гибели Мидзуру. И только Сатоми с Ютаро заняться было нечем. Сатоми хотела было тоже отдаться тренировкам с мечом, но никак не могла найти нужного состояния духа. Все выпады и приёмы получались кривые, неправильные, отчего она начинала злиться и окончательно теряла душевное равновесие. Очень хотелось зашвырнуть меч подальше в кусты, закричать, затопать ногами, как в детстве, зареветь, хотя ей давно уже не десять лет.

– У тебя дрожат руки, Сатоми-кун, – сказал Ютаро, проходивший мимо девушки, когда та пыталась тренироваться. – По всем нам сильно ударила смерть Мидзуру-сан, но надо собраться с силами. Мы нанесли врагу удар, но ещё не победили его.

– И что нам делать теперь? – спросила Сатоми, хватаясь за его слова, как за соломинку. – Доспехи ведь разбиты, воевать мы ещё долго не сможем.

– Не меньше месяца точно, – кивнул Ютаро, – так говорит Ранг. Инженеры же настаивают на том, что только после нового года доспехи будут готовы встать в строй. До этого времени нам надо подготовиться к новым боям. Раз нет репетиций и спектаклей, с завтрашнего дня начинаем все свободное время уделять подготовке в условиях, приближенных к реальным. Я говорил с Дороши-кун, она сообщила, что уже ввела поправки в программы и теперь мы сможем вести тренировочные бою против «Биг папасов», а не каии.

– Ты считаешь, что это поможет нам, Ютаро-кун? – тихо спросила Сатоми.

– Конечно, поможет, – решительно заявил Ютаро. – Нам давно пора совершенствовать тактику боя, иначе следующий может стать для нас последним. Но это уже завтра, а сейчас я хотел бы немного пофехтовать с тобой.

Только тут Сатоми заметила, что в руках Ютаро держал свой служебный меч.

– Ты хочешь попрактиковаться с боевым оружием, Ютаро-кун? – удивилась Сатоми. – Я сейчас не в самой лучшей форме, и это может быть опасно для нас обоих.

– Это верно, – усмехнулся Ютаро, вынимая меч из ножен. – Я не самый лучший фехтовальщик, а потому тебе стоит сосредоточиться, чтобы не убить меня.

Сатоми рассмеялась, поняв, что командир поймал её в ловушку, притом очень ловко. В тех поединках, что ей навязал Ютаро, девушки придётся выложиться полностью, и не для того, чтобы победить, а именно для того, чтобы не ранить или не покалечить его.

Молодые люди встали друг против друга, поклонились, и тут из-за угла театра вышел Руднев. Они обернулись, глядя на него, как будто покойника увидали. И Сатоми, и Ютаро позабыли совсем о том, что Руднева они не видели уже несколько дней. Кажется, он пропал в тот день, когда они атаковали логово врага, и погибла Мидзуру. Выглядел он не лучшим образом, синяки и кровоподтёки на лице, мешки под глазами, видимо, ему не сладко пришлось в эти дни.

– Что с вами стряслось, Руднев-сан? – спросила Сатоми.

– Небольшое недоразумение с контрразведкой, – отмахнулся Руднев. – Но мне удалось убедить их в том, что я не шпион, и вербовать меня смысла нет. А вы, как я вижу, тут дуэль устроить хотите. Не буду мешать.

Он уже развернулся, но Ютаро остановил его.

– Вы не могли бы помочь нам в поединке, Руднев-сан? – попросил он.

– Каким образом я могу помочь вам? – удивился я.

– В качестве судьи, – ответил юноша. – Вы будете останавливать наш поединок, как только увидите, что один из нас попал по другому. Мы же не будем бить всерьёз, чтобы ранить или убить друг друга, и потому нужен судья, который бы увидел, кто попал первым и остановил схватку.

– Мне бы тоже хотелось принять участие в вашей тренировке, – сказал я. – Вот только вашими мечами я драться нормально не смогу, привычки нет, а сабли здесь не найти, разве только бутафорскую взять. – Я усмехнулся.

– У Марины-сан есть сабля, – сказала мне Сатоми. – Я видела её пару раз, только она называет её как-то странно. Много шипящих звуков.

– Шашка, – ответил я, намеренно растягивая оба звука ша. – Неужели она её с самой Гражданской хранит. Я свою оставил, когда бежал из Харбина.

– Я бы хотела попробовать пофехтовать катаной против шашки, – задумчиво произнесла Сатоми, опустив меч.

– Вряд ли Марина-сан согласиться, – покачал я головой. – Она, как я понял, предпочитает холодному оружию огнестрельное.

– И просить у неё шашку нельзя, – согласилась Сатоми. – Так мы будем фехтовать, Ютаро-кун?

– Вы готовы, Руднев-сан? – обратился ко мне юноша. Я кивнул. – Кстати, вы подаёте и сигнал к началу боя, – добавил Ютаро.

Молодые люди встали друг против друга, держа мечи почти одинаковым манером. Я набрал в лёгкие побольше воздуха, поднял правую руку и выкрикнул дурным голосом:

– Хадзимэ!

Сатоми рванулась в атаку. Ютаро принял её выпад на основание клинка, отступил на полшага, контратаковал. Сатоми уклонилась, нанесла быстрый удар, который Ютаро отразил, подставив клинок плашмя. Они вошли в клинч – клинки тонко запели, в стороны полетели искры. Ютаро попытался продавить Сатоми, ведь он был сильнее девушки и тяжелее её, но это было ошибкой. Сатоми скользнула в сторону и вниз, разрывая клинч, сдвинулась на полшага вперёд и очень плавно повела мечом. Наверное, в настоящем бою это был бы резкий, отрывистый удар, и остро отточенный клинок распорол бы не только одежду Ютаро.

– Стой! – крикнул я, вскидывая левую руку. – Раунд выиграла Сатоми-кун.

– Я заметил, – усмехнулся юноша. Он проверил разрез на одежде – клинок Сатоми даже не коснулся его тела, – как будто ледяной ветер по коже прошёлся. Продолжаем.

– Хадзимэ! – выкрикнул я, как только молодые люди встали в позицию.

Они снова сошлись, а затем ещё раз, и ещё, и ещё. Зазвенели клинки. Молодые люди скользили друг вокруг друга, обменивались быстрыми выпадами, парировали и уклонялись. И раз за разом победителем выходила Сатоми. Она всегда отказывалась быстрее Ютаро, её удары были точнее и второй или третий из них всегда достигал успеха. Однако юноша не отчаивался, не смотря на столь явное преимущество соперницы. После второго поединка даже я понял, что разница в классе между противниками очень велика, и у Ютаро нет ни единого шанса победить Сатоми. И всё же, он довёл и себя и её до полного изнеможения, первым попросив о передышке.

– Хватит, Сатоми-кун, – сказал он, опуская оружие. – Если так дело пойдёт и дальше, от моего меча ничего не останется. – Он поднёс режущую кромку к лицу, рассматривая повреждения, нанесённые клинком девушки. – Всё-таки твой меч не чета моему син-гунто.

– Благодарю, Ютаро-кун, – церемонно поклонилась Сатоми. – Спасибо и вам, Руднев-сан, вы были хорошим судьёй. – Она поклонилась снова, спрятала меч в ножны, в последний раз поклонилась нам на прощанье и ушла в театр.

– Задержимся немного, Руднев-сан, – попросил меня Ютаро. – Я уже несколько дней ни с кем не болтал о пустяках, а очень хочется. – Он рассмеялся и лёг на траву газона, закинув руки за голову. Меч в ножнах положил рядом с собой.

– Я не против, Ютаро-кун, – сказал я, садясь рядом. – Мне тоже в последние несколько дней не хватало человеческого общения.

– Почему вас так усердно проверяли, Руднев-сан? – удивился Ютаро. – Вы же являлись по первому же звонку в контрразведку.

– Меня не столько проверяли, Ютаро-кун, – ответил я, – сколько завербовать пытались. Садао-тайсё, наверное, постарался.

– Военный министр? – обернулся ко мне Ютаро. – Не может быть! Я его видел на приёме по случаю премьеры «Ромео и Джульетты», но никак не мог подумать, что он мог приложить руку к такому подлому делу.

– Ютаро-кун, – невесело усмехнулся я, – ты же, конечно, знаешь, что Садао-тайсё самый агрессивный антикоммунист во всей Японии. А люди такого ранга, как он, совсем по-другому смотрят на подлость. И будет уже об этом, Ютаро-кун, не самый приятный для меня разговор.

– Простите, Руднев-сан, – попытался вскочить, чтобы покаянно поклониться, Ютаро, но я удержал его.

– Не надо, Ютаро-кун, – я отпустил его плечо, – твои извинения приняты и довольно на этом. – Ютаро сел и я, чтобы переменить тему, спросил у него: – Я сразу заметил, что ты сильно уступаешь Сатоми-кун, однако продолжал сражаться. Вот едва меч не испортил. Для чего это?

– Куда мне с моими уроками военной академии против твоей школы фехтования, – усмехнулся я. – Сатоми-кун, хоть и девочка, но, в первую очередь, наследница старинной школы семьи Кузуноки. Её с самого детства учили обращаться с мечом. В настоящем бою я бы не продержался против неё и нескольких секунд.

– Тогда мне совсем непонятно, зачем надо было затевать эту дуэль, – развёл я руками.

– Почти все девушки из труппы, да и не только, – объяснил Ютаро, – нашли себе занятие, которое помогает им отвлечься от мрачных мыслей. Накадзо-доно, например, пьёт уже который день, с этим я ничего не могу поделать, как бы ни хотел. От выстрелов Марининого револьвера уже уши у всех болят. Асахико-кун ушла с головой в светскую жизнь. Наэ-кун… – он запнулся, – в общем, я не знаю, где она пропадает. Готон-кун тренируется целыми днями. Сатоми-кун, видимо, хотела поступить так же, но у неё ничего не выходило. Я просто решил ей в этом помочь.

– И только, Ютаро-кун? – усмехнулся я. – Сатоми-кун девушки симпатичная, ты – парень молодой, и твой интерес к ней вполне понятен. – Я подмигнул ему, состроив скабрёзную рожицу.

Юноша, ничего подобного от меня явно не ожидавший, вспыхнул, хоть прикуривай. Я рассмеялся, впервые за долгие дни у меня на душе стало как-то очень легко. Я откинулся на траву рядом с Ютаро и так же, как он, закинул руки за голову. Мы лежали на холодной земле, трава была жухлой и как-то мёртво шуршала, когда я менял позу. Небо над нами медленно выцветало, потом начало наливаться закатным багрянцем. Стало совсем холодно, мы, не сговариваясь, поднялись, отряхнули одежду и направились в театр, надеясь на горячий ужин.

На следующее утро Накадзо лично заявился ко мне. Я только собирался бриться, что было достаточно сложно. Лицо моё пострадало в предыдущие дни, все эти ссадины и синяки, скоблить его – не только долгий, но и болезненный процесс. К нему я решил подготовиться поосновательней, долго правил бритву на ремне, разводил мыльную пену, тёр подбородок, размышляя, может быть, не так и сильно я зарос, и можно показаться на глаза Накадзо в таком виде. Но антрепренёр сам развеял мои сомнения.

– Брейтесь скорее, Руднев-сан, – бросил он. – У нас около четверти часа, так что стоит поторопиться.

– Ясно, – кивнул я и удалился в туалетную комнату с полотенцем через плечо.

Пожилой человек в белоснежном костюме с аккуратно расчёсанными волосами и густыми бакенбардами, весьма удивительными для японца, мог быть только тем самым хакусяку, о котором упоминал Юримару. Взгляд синих глаз просвечивал, словно рентгеновский аппарат. Накадзо и я молча стояли у входа в кабинет антрепренёра, предоставляя право первого слова самому хакусяку.

– Итак, Накадзо-сан, – произнёс он, – это и есть тот самый кандидат в пилоты?

– Руднев, – представился я, поклонившись.

– Вы служили в механизированных войсках, верно? – продолжал допрос хакусяку, не соизволивший представиться в ответ.

– У нас их называют войсками БМА, – поправил его я и, опережая новый вопрос, сказал: – Служебная категория шесть – помощник командира батальона.

– Какое это получается звание? – заинтересовался хакусяку, и это была первая эмоция, которую он проявил с начала разговора.

– Тюи или тайи, – прикинув, ответил я.

– Боевой опыт на БМА у вас, как я понял из вашего дело, имеется, – словно бы самому себе произнёс хакусяку, – однако есть ли у вас опыт командования, там не значится.

– Есть, – кивнул я, – но невеликий. Только одна реальная боевая операция в двадцать первом. Нас перебросили в Петроград после Перекопа и Польской войны. Я был сильно ранен тогда и признан непригодным к строевой службе, потому меня, как грамотного и более-менее образованного командира Красной Армии отправили осваивать трофейные БМА. Их тогда все мехами называли.

– Расскажите подробнее об этой операции, – сказал хакусяку.

Теперь пришёл мой черёд погружаться в воспоминания.

Январь 1921 года. Петроград.

Комроты Костиков хлопнул по борту БМА и бодрым голосом бросил мне:

– Ну что, красный конник, лошадок этих мы вроде объездили, теперь в драке проверим.

– Пошёл ты, пешка, – отмахнулся я, нервно закуривая папиросу, – по морде давно не получал. – Не то чтобы мне хотелось грубить ему, просто нервы сдавали.

Сегодня, шестнадцатого марта, нам предстояло высадиться с дирижабля «Смерть капитала» на Кронштадт. Восставшая крепость держалась уже несколько месяцев, выстояла, не смотря на все штурмы, и потому было решено десантировать на форты три трофейных меха, которые мы осваивали в нашем недавно созданном КБ. Командарм Тухачевский требовал больше мехов для решительного штурма, однако пилотов на них было всего трое. Я, комроты Костиков и старший комвзвод Макаров. Я позже всех присоединился к пилотам-испытателям КБ, сразу с Перекопа попал туда.

– Хватит ругаться, товарищи средний комсостав, – остановил назревающую ссору Макаров. – Нам минут через пяток в драку плечом к плечу, а вы собачитесь. Негоже это, товарищи средний комсостав.

На него гнетущая атмосфера десантного трюма «Смерти капитала» действовала иначе, чем на нас с Костиковым. Комвзвод стал жутко многословен, как тот дурной комиссар перед наступлением на Варшаву.

– Двухминутная готовность! – ожил динамик на стене. – Пилотам занять свои места в БМА.

Я никак не мог привыкнуть ни к новым названиям наших мехов, ни к самой аббривеатуре БМА. Имена мехам дали в соответствие с исторической обстановкой – два французских «Chevalier»-а превратились в «Большевиков», на их плечах теперь красовались красные звезды, а британский «Hellhound» – в «Пламя Революции». Его пилотировал комроты Костиков, нам же с Макаровым достались «Большевики».

Я забрался в тесное нутро меха, закрыл люк, поёрзал, устраиваясь поудобнее, что было практически невозможно. Руки привычно легли на рычаги, ноги упёрлись в педали. Вести огонь из двух пулемётов «Максим», установленных на руках моего меха, я мог, нажимая на педали, рычаги же служили для управления.

– Готовность! – снова ожили динамики. – Заходим на Кронштадт.

Не прошло и минуты, как днище трюма пошло вниз, и мехи начали плавно скользить по нему на небольших колёсиках. Я нервно теребил пальцами рукоятку, отвечавшую за раскрытие крыльевого модуля. Это был один из первых наших опытов по воздушному десантированию. Кажется, в девятнадцатом веке это называли немецким словом ландунг. На плечи мехов укрепили пару крыльевых модулей с небольшими винтами на электромоторах. Сейчас, из-за тесноты в трюме дирижабля, крылья были сложены, расправлять их мы должны непосредственно перед десантированием. Что было в нашем деле самым опасным, если вдруг механизм сработает неверно, мех отправится в свободное падение с высоты в полверсты, пилот при этом с гарантией превращается в фарш.

Первым шёл мой мех. Я развернул его, дождался, когда он почти скатится с края открывшегося днища, и рванул рычаг раскрытия крыльевого модуля. Тут же затрещали электромоторы, загудели винты, словно невидимая рука подхватила меня, удерживая в воздухе. Заложив лихой вираж, от которого кровь застыла в жилах, я начал планировать на Кронштадтские форты. Вскоре меня нагнал второй «Большевик». Более тяжёлый «Пламя Революции» стартовал последним, чтобы не оторваться от нас ещё в воздухе. Без прикрытия он воевал не то чтобы хорошо, бак с горючей смесью вполне можно было прострелить из винтовки или пулемёта, а вторым оружием его был здоровенный дробовик, стреляющий мощно, но чрезвычайно редко. Это делало «Пламя Революции» очень уязвимым и без прикрытия он воевал недолго.

С фортов Кронштадта по нам вели огонь из пулемётов. Пули били в крыльевые модули, и оставалось только молиться, чтобы не задели электромотор. В остальном же, пулемётчики мало могли повредить нам, да и стреляли не слишком точно. Никто ещё в те годы не умел воевать против декантирующихся с неба врагов.

– Отстреливаем модули, – скомандовал Костиков.

Я кинул взгляд на альтиметр – пятнадцать футов, что будет примерно четыре с половиной метра. Самое то. Я толкнул рычаг управления вперёд – крыльевой модуль щёлкнул и улетел вперёд, значительно опережая мой мех. И почти тут же ноги меха врезались в мостовую Кронштадта. Рядом приземлился второй «Большевик». Немного позади нас «Пламя Революции».

– Движемся обычным порядком, – распорядился Костиков.

– Не учи учёных, – отмахнулся я. – Не при царском режиме, товарищ комроты.

Мы двинулись по развороченной взрывами мостовой.

– Огонь по фортам, – не смотря на мои злобные реплики, продолжал Костиков, – перебейте матросов на них.

– Так точно, – ответили мы с Макаровым, наводя пулемёты на основательно разрушенные укрепления города.

Никаких красных лучей прицеливания на наших мехах, конечно же, не было, стреляли по разметке, нанесённой на смотровые окна. Точность при этом была очень низкая, но ничего лучшего на тот момент ожидать не приходилось. Длинными очередями мы очистили два форта, почти полностью выкосив пулемётные команды и расчёты нескольких чудом уцелевших пушек. После этого нас атаковали восставшие матросы. Из окон домов застрочили пулемёты, засевшие за разбитыми стенами и просто горами мусора матросы стреляли по нам из винтовок. Никто благоразумно не высовывался из-за укрытий. Мы сами пошли на них в атаку. Вот здесь и пригодился «Пламя Революции». Мы с Макаровым почти не стреляли из своих «Максимов», берегли патроны, воевал практически один Костиков.

Наш отряд быстро миновал расстояние до ближайшего дома. Мы с Макаровым лишь иногда давали короткие очереди по засевшим матросам, выгоняя их из укрытий под залпы дробовика «Пламени Революции». Каждый выстрел его уносил десятки жизней – картечь косила людей, часто оставляя от них окровавленные тела, мало напоминающие человеческие. Подойдя к зданию, откуда по нам били сразу три пулемёта, Костиков впервые применил огнемёт. Длинная струя горючей смеси ударила в фасад здания, затем ещё раз и ещё. И вот весь цейхгауз уже объят пламенем. Из него выскакивали горящие люди, срывающие с себя одежду, бросающие оружие. Стрелять по ним мы не стали.

Покончив с первым домом, мы двинулись дальше.

На самом деле, не так и много народу мы перебили в тот день. Одновременно с нами Кронштадт атаковали красноармейские части и, благодаря нашему удару в тыл и сильной артподготовке, ворвались в город. Началась резня. В ней мы, практически, не принимали участия. Мы-то не осаждали город, не ходили в атаки по льду, да и не грозили нам расстрелом, если уж честно говорить. Были причины у красноармейцев для ненависти и жажды крови. А нам же хотелось только одного – убраться из города как можно быстрей.

Однако пока бой за город не закончился, мы сидели в мехах, лишь иногда подавляли очаги особенно отчаянного сопротивления взбунтовавшихся матросов. Когда же нам объявили о том, что можно выбираться из них, мы тут же это и сделали. Бедняга Макаров буквально вывалился из своего «Большевика». Я думал, он просто затёк весь внутри, оказалось, несчастного парня тошнило. Он упал на четвереньки, всё тело его сотрясали спазмы. Мы с Костиковым подошли к нему. Я прикурил папиросу и, когда Макаров поднялся, наконец, на ноги, протянул ему. Молодой человек поблагодарил меня кивком.

– Он ведь не воевал вообще, – тихо сказал мне Костиков. – Хотя тут даже мне не по себе стало, а ты как, товарищ Руднев?

– Мне после Первой Конной уже ничего не страшно, товарищ Костиков, – ответил я, закуривая новую папиросу.

К нам подбежал куратор нашего КБ по линии то ли ВЧК, то ли партийной, товарищ Кордов. Ни то осетин, ни то дагестанец.

– Молодцы товарищи! – захлопал он нас по плечам. – Молодцы! Всех к наградам представлю! Лично! А сейчас приведите себя в порядок, товарищи пилоты. С вами сам командарм Тухачевский говорить будет.

Командарм появился спустя минут двадцать. Наш куратор Кордов оказался на удивление шустрым, не ожидал даже от него. Тухачевский оглядел нас с головы до ног, однако больше внимания, надо сказать, он уделил нашим мехам. И говорил только о них.

– Вот оно, – командарм указал широким жестом на наши мехи, – лицо войны будущего.

– Препаскудное получилось лицо, – сказал я, завершая свой рассказ о штурме Кронштадта. – Но ещё паскуднее оно оказалось в Тамбовской губернии. Нас туда перебросили по настоянию того же Тухачевского. Там вместе с газом и тяжёлой артиллерией применяли огнемётные мехи. Мы выжигали целые деревни. Вот тогда только меня пробрало по-настоящему. До самых печёнок достало. Тут никакая Польша и Перекоп и рядом не валялись.

– Эта страница вашей биографии, Руднев-сан, – остановил меня хакусяку, – нас пока не интересует. Лучше расскажите мне о вашей жизни на КВЖД, а именно в Харбине.

– Мне припоминали эту историю в контрразведке, – усмехнулся я, – да вы и сами, наверное, отлично знаете об инциденте с советским представительством в Харбине.

– И всё же, – настаивал хакусяку, – мне бы хотелось услышать её от вас и сравнить с отчётами наших агентов.

– Я не могу сказать, кто именно организовал ту акцию против нашего представительства в Харбине, – я с усмешкой бросил взгляд на хакусяку, который, как пить дать, имел самое непосредственное отношение к спецслужбам Японской империи, – вот только утром двадцать седьмого мая двадцать девятого года, когда к генконсульству СССР зашагали строем недобитые белогвардейцы и китайская полиция, я не стал сидеть сложа руки.

– Кем вы были тогда? В каком звании? – быстро уточнил хакусяку.

– Я командовал отрядом из двух БМА «Большевик», – ответил я. – Служебная категория у меня была четвёртая, командир отдельного взвода. Пока Лев Михалыч телефонировал наверх, вопрошая, что ему делать, я не стал дожидаться инструкций, а привёл свой взвод в боевую готовность. Когда китайская полиция и недобитые белогвардейцы подошли к воротам, я вывел «Большевиков» из гаража. Стоило только навести «Максимы» на этих орлов, как они тут же рванули во все стороны. Как мыши попрятались по окрестным улицам.

– И как вас отблагодарили за это? – спросил хакусяку, ответив на мой хитрый взгляд таким же.

– Карахан, Лев Михайлович, сначала к награде представить обещал, – рассмеялся я, – а потом выговор мне влепил. За несообразный ответ на вражескую провокацию. Меня сняли с командования и перевели в формировавшуюся тогда ОДКА – Особую Дальневосточную Красную Армию. Повоевал с белокитайцами, а после войны меня вернули в Харбин на ту же должность и в том же звании. Только с парой нашивок за ранения. Оттуда этой осенью и дезертировал, не дожидаясь приговора.

– Какого приговора? – быстро уточнил хакусяку.

– На меня пришёл приказ из Москвы об увольнении из армии, как классово чуждого. За этим, как правило, следует арест и приговор. Особые тройки с «классово чуждыми» не церемонятся.

– Вы хотели сохранить себе жизнь, – согласно кивнул хакусяку, – но что занесло вас, Руднев-сан, так далеко. Вы вполне могли скрыться в Китае или Маньчжоу-го.

– Там меня могли достать разного рода недобитки, – пожал я плечами. – Китайская администрация хорошо, думаю, помнила, кто я такой. Им командир ОДКА как кость в горле. Я очень быстро получил бы нож под ребро. Да и в Манчжурии могли бы достать. Вот потому я и отправился в ваше консульство в Харбине. А там не отказали сыну легендарного капитана «Варяга» в визе.

– Вам очень повезло, Руднев-сан, – заметил хакусяку, – что заместителем консула незадолго до этого стал Гиндзабуро Дзякко, который был матросом на «Чиоде». Ваша жизнь полна странных совпадений, не так ли?

В ответ мне оставалось только пожать плечами.

– Ещё про одно я хотел бы сейчас рассказать, – продолжил хакусяку, – однако, прежде чем мы начнём этот разговор, я хотел бы уведомить вас, Руднев-сан, что всё дальнейшее должно остаться между нами. За разглашение того, что вы услышите сейчас, вы понесёте ответственность. Не по законам империи, Руднев-сан, вы это понимаете.

– Отлично понимаю, – кивнул я. – А ещё я понимаю, что уже после начала этого разговора у меня практически нет возможности отказаться от вашего предложения.

– Вы умный человек, Руднев-сан, – усмехнулся хакусяку, внимательно глядевший мне в глаза, – скорее всего, именно такой нам и нужен. Вы были абсолютно правы относительно него, Накадзо-сан. Но мне хотелось бы прояснить ещё одно совпадение, которое кажется мне самым интересным из всех. Несколько дней назад была разгромлена тайная база неких… инсургентов, которые использовали мехи для террора в столице. Я понимаю, что вы, Руднев-сан, ничего не знаете и знать не можете про это. Но самым странным является тот факт, что среди устаревших американских мехов «Биг папа» был обнаружен «Коммунист». Советский мех самой новейшей модели, чтобы опознать его пришлось подключить всю агентуру, какая у нас имеется, и отправить снимки этого меха в Корею. И вот это, как раз, самое странное из совпадений, Руднев-сан.

– И вы хотите, чтобы я его объяснил? – позволил себе рассмеяться я. – Конечно, это совпадение очень странно и подозрительно выглядит, но объяснять его я не буду. Просто потому что мне нечего на это сказать.

– Вы очень умный человек, Руднев-сан, – снова усмехнулся хакусяку. – Начни вы оправдываться, городить какие-то небылицы, я бы сразу заподозрил вас и, не смотря ни на какие проверки контрразведки, отправил бы под суд. Но вы ответили ровно то, что должен был сказать либо действительно ни в чём не замешанный человек, либо профессиональный шпион. Последним вы быть никак не можете. Вы нигде не учились шпионажу, история вашего попадания сюда слишком удивительна, но объяснима и правдоподобна, кроме того, вы с самого начала повели себя слишком неправильно для шпиона. Главной же уликой, свидетельствующей в вашу пользу, является ваша внешность. Глупо было Советам засылать к нам шпиона с европейской внешностью, который будет столь сильно выделяться и неизбежно привлечёт к себе ненужное внимание. Куда уж проще заслать к нам кого-нибудь с более подходящей внешностью из Монголии, к примеру. Да и не в Токио сейчас шпионов засылают, а в Корею. Там полигоны доспехов духа настолько разрослись, что скрыть их уже совершенно невозможно.