Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Хочешь победить военный гений Суворова? – удивился комиссар.

– А что нам остаётся, товарищ комиссар? – пожал плечами комбриг. – Только плеть, рваные ноздри и Сибирь, а, скорее всего, топор или петля. Будем переигрывать в штабах. И эта обязанность ложится на нас, военного опыта у нас меньше, практического, а вот теоретического – больше. И это, комиссар, наш главный козырь, из которого надо выжать всё, что сможем. Что докладывает разведка?

– К Рождеству армия Орловых и Суворова выступит, – ответил Омелин, – но как именно, ещё неизвестно.

– Скорее всего, они пойдут двумя колоннами, – склонился над картой Кутасов. – Это будут два достаточно мощных кулака, при этом с не слишком растянутыми коммуникациями. И наша задача быстро и эффективно разгромить эти две армии, пока они не соединились для удара по Москве.

– А не проще ли, Владислав, – комиссар перешёл на обращение по имени, чтобы сгладить зародившийся было конфликт, – запереться в Москве и выдержать осаду. Солдат у нас для этого вполне хватит.

– Ты позабыл уроки польской интервенции, Андрей, – покачал головой комбриг. – Им не удалось усидеть в Москве, не смотря на всю мощь армии и наёмников.

– Против них поднялась вся Россия, – возразил Омелин, – а сейчас на нашей стороне поддержка народа!

– А ты забыл Украину, – мрачно напомнил ему Кутасов, – как её быстро замирил Потёмкин и двадцать полков с турецкой границы. То же будет и всюду, как только нам на смену придут екатерининские солдаты. Мы очень быстро лишимся хлеба и огнеприпаса, нас отрежут от Урала, а значит, от подкреплений, от новых пушек и мушкетов. Нас окружат и заморят голодом, как поляков в шестьсот двенадцатом, а после выбьют из города. С Уралом у них выйдет, думаю, не сложнее, как только там узнают о нашем поражении.

– Убедительно, – кивнул на это Омелин. – Однако достанет ли у нас сил на то, чтобы разгромить две армии поочерёдно?

– Должно достать, – резко ответил Кутасов, – иначе грош цена всей нашей революции. Но для того, чтобы сделать это, нам нужно знать маршруты движения вражеских армий. И очень желательно, до того, как они выступят из Великого Новгорода.

– Голов докладывает, что вести разведработу почти невозможно, – сказал Омелин. Согласно негласному разделению обязанностей разведка и контрразведка, а также слежка за деятельностью особых отделов, относились к ведомству комиссара. Кутасова на это просто не хватало. – Новгород просто наводнён агентами Тайной канцелярии, как явными, так и скрытыми, да и полиция старается вовсю. Всех неблагонадёжных или тех, кого сочли таковым, хватают и волокут в околотки, откуда хорошо, если один на десяток выходит. Всех рабочих объявили неблагонадёжными и держат прямо на заводах, отдельно от семей. И так будет продолжаться до конца войны. Чтобы попасть в число благонадёжных надо сдать товарища, замеченного в сочувствии нашему делу. И сейчас не семнадцатый год, сознательных рабочих слишком мало, и потому доносят постоянно. Преступный элемент полностью под контролем, им разрешили совершать мелкие преступления, кражи там, карманной воровство, но ничего больше. С теми же, кто нарушает этот сговор, поступают по законам военного времени. В общем, – резюмировал всё сказанное комиссар, – даже самому Голову, с небольшой группой самых опытных агентов, удалось только закрепиться в дальних предместьях города. Единственное, что он обещает, это доложить о том, что армия вышла, как только они выступят из Новгорода. Большего ждать, по всей видимости, не приходится.

– Ну что же, как говорится, с паршивой овцы, хоть шерсти клок, – философически пожал плечами комбриг. – Будем действовать так, будто никакого Голова с его разведчиками просто нет.

– Я думаю, нам надо полагаться на кавалерию, – сменил тему Омелин. – Она у нас лучше пехоты и уж подавно артиллерии.

– Вот только вся она лёгкая, казаки, в основном, – вздохнул Кутасов. – Драгуны никуда не годятся против екатерининских. Не надо, не надо, – сразу отмахнулся он от возражений комиссара, – я всё, что ты хочешь сейчас сказать, уже знаю. Только годились они, когда против нас воевали не ветераны турецкой войны. Их закалили схватки с оттоманской кавалерией, вот что сводит на нет все твои доводы о классовой ненависти. Она, к сожалению, боевого опыта заменить не может.

– Вот теперь я понял, почему товарищ Бокий отправил с тобой, Владислав, именно меня, – невесело усмехнулся комиссар. – Я, наверное, самый гибкий изо всех моих приятелей-комиссаров, с которыми я учился на военно-политическом. Кто другой мы за пистолет схватился после твоих слов о классовой ненависти.

– Товарищ Бокий человек умный, иначе не поднялся бы так высоко в вэчека, – ответил Кутасов. – Он долго работал над командой хрононавтов и над кандидатурой главного политрука думал, наверное, дольше всего. Я получил приказ о переводе в Москву за полгода до отправления в прошлое. Ну да сейчас не до того, – перебил он сам себя. – Нам надо думать о том, где встретить врага. Выбрать самое лучшее место для сражения, это всё, что мы можем сделать.

– Я думаю, надо выбрать несколько мест, – предложил Омелин, – и поглядеть все своими глазами.

– Отличный вариант, – кивнул Кутасов. – Но отрады надо будет взять основательные, потому что екатерининские разъезды шныряют повсюду. Ты про обоз с пушками слышал?

– Который драгунский полк до самого Переславля гонял? – уточнил комиссар. – Да, слышал. Очень неприятная история. И самое скверное, что рассекретили ружья Пакла, они могли бы стать хорошим козырем в баталии.

– И станут ещё, – заверил его Кутасов. – Надо только применить их с умом, а уж на это меня хватит. Вот, например, если тут бой дадим, – он постучал по подробной карте местности близ недавно отбитого у врага Переславля. – На высотках пушки поставим, а ниже по склону ружья Пакла, будем бить во фланг, при этом от кавалерии позиции легко защитить.

И комбриг с комиссаром погрузились в изучение карт разных масштабов и подробности. Часто менял их, чтобы посмотреть приглянувшееся место поближе, а после сравнить его с общей картой боевых действий. Итогом этой работы стали шесть наиболее подходящих для баталии мест, куда постановили отправиться на следующий день с рассветом.

Комбриг взял с собой два десятка казаков под командой есаула Бецкого, молодого казака из яицких, быстро вознесшегося на волне чисток в армии. Его особо выделял командарм Забелин, возглавившего всю кавалерию пугачёвской армии, который лично отбирал подразделения для охраны Омелина и Кутасова. Казаки у Бецкого были как на подбор рослые, молодые, в седле держались крепко, у каждого на груди висела медаль «Победа в Арзамасской баталии», а у самого есаула орден Красного Знамени, значит, он сумел отличиться в той кровавой бане. С наградами, вообще, выходила порядочная канитель, у многих казаков остались медали за Семилетнюю войну, а у иных и за Оттоманскую кампанию, снимать которые никто не собирался. Подумав, новые власти решили боевых традиций не менять и наград не снимать, однако к ним добавили революционные. А именно, пришедшие из будущего ордена Красного Знамени и Красной Звезды, долго гадали, чем заменить непонятную казакам и рабочим с крестьянами фразу «Пролетарии всех стран объединяйтесь». Все варианты, вроде «Казаки всех стран…» или «Рабочие всех стран…» быстро отбросили, остановились на вполне современной XVIII веку георгиевской ленте. А вместо «георгиевского», в те времена «золотого» наградного оружия для комсостава ввели революционное, «краснознамённое». К слову, у есаула была как раз такая шашка, значит, офицер проверенный, надёжный и отважный, как раз такой и нужен Кутасову.

– Ну что, командуйте, товарищ есаул, – махнул ему рукой комбриг. – Я вам не указ по дороге, считайте меня один из ваших подчинённых.

– Вас понял, товарищ Кутасов, – кивнул Бецкий. – Взвод, рысью марш!

Они выехали из Москвы и направились на северо-восток, к Переславлю-Залесскому, вновь отбитому у врага, как раз перед прибытием обоза с Урала. И даже не к самому городу, а к первому из приглянувшихся комбригу мест для баталии. Именно его он считал самым перспективным, потому что раньше все атаки враг направлял именно на этот древний город, почему он должен изменить этой стратегии теперь. Город представлял собой весьма удачный плацдарм для атаки на Москву, значит, туда в первую очередь враг и направит один из своих кулаков. Поэтому место для битвы под Переславлем Кутасов решил проверить первым, чтобы оценить его со всех сторон самым тщательнейшим образом.

Спустя несколько дней быстрой езды комбриг прибыл на то самое место. Оно было почти идеальным для «встречающей стороны». Высотки на флангах, где можно поставить пушки, которые могли бить через головы пехоты, не опасаясь попасть по своим. К тому же, левый край возможных позиций прикрывала река с поросшими осокой топкими берегами, такая преграда надёжней иных стен. На правом фланге можно поставить большую часть кавалерии, чтобы пресечь всякие попытки обхода. Между холмов пехота будет чувствовать себя весьма комфортно. Принимать удар на этих позициях удобно, как и переходить в контратаку. Только одно обстоятельство было на стороне предполагаемого противника. А именно сама земля под ногами. В полусотне саженей от речного берега почва была песчаной и очень прочной, её буквально усеивали камни, и даже после продолжительных дождей она не превращалась в жидкую грязь. На такой очень удобно действовать смертоносной конной артиллерии, что могло решить судьбу всей баталии.

Пролазив несколько часов по полю, комбриг, полностью удовлетворённый результатами осмотра, приказал разбивать лагерь. Темнело уже. Разбив несколько небольших палаток, которые легко умещались в седельных сумах, казаки и комбриг заночевали там же. С первыми лучами солнца снова отправились в дорогу. На полпути ко второму месту их застал дождь. На дворе стоял ноябрь месяц, и было довольно холодно, по утрам в бочках с водой приходилось уже разбивать лёд, и нередко с неба сыпалась снежная крупа, так что никто не ждал такого ливня. Самого настоящего, с грозой, громом и молнией, как в конце весны или летом.

– Дурной знак, – мрачно шептались казаки. – Где это видано, этакая грозища, да под самую зиму почти. Никак к великой беде.

В ясный полдень стало темно, словно ночью, ни о каком осмотре речи идти не могло, но и ставить палатки под таким ливнем бессмысленно, всё равно, что в луже ночевать. Вот и заехал казачий разъезд в небольшую рощицу, деревья которой хоть и не сильно защищали от хлещущих, словно кнуты, ледяных струй дождя, но не в поле же торчать, в конце концов. Как оказалось, так думали не только они.

Всадники выросли из пелены ливня, словно тени или призраки. Все в епанчах, поверх мундиров, и треуголках, выдающих екатерининских кавалеристов. И было их никак не меньше трёх взводов. Драгуны или карабинеры.

– Что делать будем, товарищ Кутасов? – спросил есаул Бецкий.

– Шапки долой, – отрезал тот. – Может, в такой тьме египетской нас не признают, не разглядят, что ни пуклей, ни косиц нет. Авось, пронесёт.

Не пронесло. Их заметили и опознали, ещё не доехав до рощицы, драгуны взялись за палаши.

– Прочь! – вскричал Кутасов. – На них!

И казаки сорвались с места, разбрызгивая комья грязи из-под конских копыт. Драгуны явно не ждали такой наглости от небольшого отряда промокших до нитки казаков.

– Рассыпаться! – скомандовал комбриг. – Уходить по одному! Встречаемся в третьем месте!

Лавой налетели они на драгун, ударили в шашки, а следом рассыпались, будто вода, просочившись через вражеских кавалеристов, и бросились кто куда. Гоняться за ними у драгун не было никакого желания – ливень, грязь, холод. Пусть себе скачут, куда глаза глядят под этими ледяными струями, лучше переждать ливень под пускай и почти эфемерной, защитой рощицы. Никому не докладывая об этой короткой стычке, тем более, что в ней никто не погиб, да и тяжелораненых нет.

Знали бы кого они в тот дождливый день упустили.

Эти день и ночь были самыми неприятными в жизни комбрига Кутасова. Он промыкался эти показавшиеся бесконечными часы под ледяными струями, пропитавшими длинную кавалерийскую шинель, потяжелевшую из-за этого на несколько килограмм, в поле и лесах, пробираясь к третьему из присмотренным мест. Ничего подобного в жизни молодого комбрига ещё не было, хуже было разве что трястись на носилках и в телеге после разгрома Сеитовой слободы, правда, тогда к боли ран примешивалась горечь осознания факта, что ничего поделать не можешь. Сейчас ничего подобного не было. Кутасов отлично понимал, за что терпит такие неудобства. Надо выбрать самое подходящее место для сражения, иначе поражения не избежать. Тем более, что второе из трёх мест он уже пропустил, возвращаться туда после встречи с эскортом, времени уже не будет.

Третье предполагаемое место сражения идеально подходило бы им, лет этак двести назад. Плоская, как стол равнина, с редкими кустиками да небольшим леском вдалеке, в общем, воюй – не хочу. Вот именно, что не хотел воевать на таком комбриг Кутасов. Поле-то огромное, какой простор для фланговых маневров, и это при условии, что у врага войск будет, скорее всего, больше, чем сможет выставить РККА. Двадцать полков прибыли только с турецкой границы, а с ними каратели, остатки панинских войск, Добровольческая армия. Это хорошо, если их вдвое больше, чем в РККА, но ведь, скорее всего, втрое, а то и вчетверо, солдат будет у Суворова с братьями Орловыми и фон Бракенгейма.

Но, не смотря на это, Кутасов изъездил это поле из конца в конец, топча снежную целину. Нежданный ливень под утро перешёл в мокрый снег, ковром укрывший землю. Продрогший и вымокший до нитки комбриг, понимая, что дело может закончиться воспалением лёгких, плюнул на всё и заехал на некий хутор. За десяток копеек разной чеканки, царской и пугачёвской вперемежку, ему высушили и вычистили мундир и шинель, накормили и уложили спать на печку. Спал комбриг чутко и вздрагивал при каждой шорохе. Окончательно проснулся, когда по полу дома хуторского старосты, где он квартировал, протопали тяжёлые сапоги. Кутасов взвёл курок короткоствольного пистолета, что держал под подушкой, и приготовился принять бой, возможно, последний. Однако оказалось, к старосте заявились несколько казаков его эскорта, в общем-то, с той же целью. Передохнуть и обсушиться. Кутасов облегчённо откинулся на подушки и заснул уже крепким сном. Когда же проснулся и спрыгнул с печки, оказалось, что дом занимают его казаки, а по всей комнате развешаны их мундиры и шинели. Слава Богу, это была не первая зима, что прожил комбриг в XVIII веке, а то от запаха, висевшего в доме, можно было и сознания лишиться.

Позже выяснилось, что эскорт его за ночь занял весь хутор и теперь казаки отсыпались и сушились по хатам. Пришлось переждать ещё день, после чего выдвинуться-таки к третьему месту.

Ещё спустя несколько дней комбриг и комиссар встретились в Москве, чтобы обсудить и дать оценку увиденным своими глазами предполагаемым полям сражений. Омелин из поездки вернулся простуженный, его ливень и мокрый снег застали на последнем месте, да и весьма удачно попавшегося Кутасову хутора не выпало. Вот и вымерз комиссар, промокший до того, и поспешил в Первопрестольную. Надо сказать, он ещё легко отделался, большая часть его эскорта по приезде свалилась с тяжелейшим воспалением лёгких. У комиссара же здоровье оказалось просто богатырское, хотя по нему сейчас этого было не видно. Он постоянно чихал, кашлял, поминутно вытирал покрасневший нос и слезящиеся глаза.

– В общем, два из трёх мест никуда не годятся, – говорил он, указывая поочерёдно их на карте. – Здесь у врага будет слишком хорошая возможность установить артиллерию, вот на этих высотах. Мы будем у них как на ладони. А занять их не получится, выйдет, что мы фронтом в лес упрёмся, а оттуда они точно не пойдут. Здесь же, – он перевёл палец на пару километров севернее и около трёх южнее, а, после, оглушительно чихнув, – позиции идеальные будут у обеих армий. Думаю, встанем на них, и ни мы, ни они вперёд шагу не сделаем, значит, завяжется артиллерийская дуэль, в которой все преимущества на стороне екатерининских бомбардиров.

– Что с третьим? – спросил у него Кутасов, подавая свежий носовой платок, взамен уже насквозь промокшего.

– Ровное оно уж больно, – развёл руками комиссар, затем замолчал на несколько секунд и несколько раз подряд чихнул, – так вот, оно ровное как стол. И земля твёрдая, камни сплошные. Фланги прикрыть можно, конечно. На левом что-то вроде заброшенной усадьбы, или охотничьего хуторка, несколько домиков полуобвалившихся и остатки частокола. На правом можно вагенбург поставить. Это, конечно, от фланговых обходов совсем не убережёт, но врагу придётся серьёзно задуматься над их целесообразностью.

– На самом деле, идеальных мест для боя не бывает, – кивнул, подводя итог их совещанию, комбриг. – В общем, будем ориентироваться в своих действиях на самое первое и твоё третье.

Таким образом, начало плану военной кампании было положено. Оставалось ждать известий от Голова о выступлении армии противника.

Глава 21
Поручик Ирашин
И не только он

Я присутствовал при совершенно свинской сцене. Всех нас, офицеров-командиров полка Михельсона, во главе с самим Иван Иванычем вызвали к генерал-поручику Суворову. Я был наслышан о нашем реальном командующем, он командовал бригадой из Смоленского, Суздальского и Нижегородского мушкетёрских полков и громил гордых шляхтичей всюду, где встречал. Теперь же стараниями вновь вернувшегося в фавор у государыни Григория Орлова он был отозван из Порты для разгрома Пугачёва. В войсках о нём ходила молва, как о чудо-богатыре, ведь именно так он именовал своих солдат, и многие бывали разочарованы его самой скромной внешностью. Невысокого роста, щуплого телосложения, с причёской буклями и короткой косицей, перетянутой чёрным бантом. Генеральский мундир сидел на нём идеально, сразу видно, что Суворов привычен к военной одежде с младых ногтей. А вот шпажка с георгиевским темляком смотрелась откровенно потешно, как-то даже не верится, что этот щуплый человек дрался ею под Кунерсдорфом, Кольнау и Кольбергом.

И вот этот маленький генерал-поручик кричал на нашего командира, грозил ему небольшим кулаком.

– Иван Иваныч, как вас понимать?! – вопрошал Суворов. – Устроили чёрт его знает что! Гонялись по лесам за каким-то обозом! Столько народу положили! И всё за ради чего?! Чего, я вас спрашиваю, Иван Иваныч?!

– Если бы вы, Александр Васильевич, – ледяным тоном отвечал ему Михельсон, – дали мне солдат, как я просил, мы бы взяли этот обоз.

– Да что в нём было такого?! – вплеснул руками Суворов. – Золото что ли?

– Скверного же вы обо мне, русском офицере, мнения, – мрачно заметил Михельсон, – раз считаете, что я ради золота мог людей положить. Нет, господин генерал-поручик, – тот обоз вёз пушки, пороха, ядра и некие ружья Пакла.

– Те самые пукли, что положили столько ваших драгун, когда вы кинули их на вагенбург пугачёвцев? – уточнил Суворов. – Слыхал я про такие, слыхал. Их британец какой-то выдумал, для флота, вроде бы задумывал противу абордажей. Но, вижу, и на земле его навострились бунтовщики применять. Откуда они его взяли, тем пускай Тайная канцелярия занимается, а нам врага воевать надо.

– Этим я и занимался, господин генерал-поручик, – напомнил ему наш командир. – Для этого нас и отправили в рейд.

– Врага вас бить отправили, а не своих людей класть без толку! – снова вспылил Суворов.

– Войны не бывает без жертв, – ответил словами Петра Великого Михельсон. – Мы не только гибли, но и врага били. Уничтожили до полка мушкетёров и драгун.

– Хорошо если так, – несколько смягчился генерал-поручик. – Но, всё равно, повоевали вы, Иван Иваныч, скверно. Я, было, хотел перед Алексей Григорьевичем и Магнус Карловичем ходатайствовать за вас, Иван Иваныч, поставить вас командиром всей добровольческой кавалерии. Теперь же не стану. Вы живота людского слишком уж люто не жалеете, боюсь, положите вы драгун да кирасир, а такие потери мы позволить себе не можем.

– Я вас понял, господин генерал-поручик, – мрачно опустил глаза наш командир. – Если я не устраиваю вас в роли командира драгунского полка, вы вольны направить генерал-майору фон Бракенгейму рапорт с требованием моего понижения в должности.

– Я сделаю то, что сочту нужным, Иван Иваныч, – ответил Суворов. – А теперь я более не задерживаю вас и ваших офицеров.

Мы, вшестером, коротко отдали честь, и вышли из комнаты, где генерал-поручик учинял разнос нашему командиру. На выходе почти нос к носу столкнулись с главнокомандующим графом Орловым-Чесменским и его братом Григорием. Отдали честь обоим генералам и поспешили покинуть дом, занимаемый ими. Дом этот, к слову, был прозван генеральским из-за обилия тех самых генералов и штаб-офицеров, то и дело входивших в него и, соответственно, из него выходивших.

– Не слишком ли ты круто с Михельсоном-то, Алексан Васильич? – спросил у Суворова Григорий Орлов. Граф не граф, а не гнушался иногда послушать, что говорят за дверью, тем более, приоткрытой. Потому и одним из первых узнал о поражении Панина и доложил о нём государыне, опередив даже всемогущего Потёмкина с Никитой Паниным. – Да ещё и при офицерах его.

– Именно что при офицерах, – настаивал Суворов. – Я когда увидел Михельсона, просто не узнал его. Я с премьер-майором по Барской кампании ещё знаком. Молодой офицер был, надежды подавал. А теперь я поглядел на него, верите ли, Григорий, Алексей, так мне страшно стало. Он в какого-то карателя обращается из боевого офицера. Быть может, мои слова его хоть образумят, на верную дорогу вернут.

– Угу, ясно, – глубокомысленно кивнул Алексей Орлов, садясь в кресло у полыхающего камина и подбросив в его пасть пару полешков, очень удачно лежащих рядом с ним. – Михельсон, и правда, стал людей класть без меры, может, его на самом деле с полка снять. Пускай эскадроном покомандует.

– Никак нельзя, – покачал головой Суворов, опускаясь в соседнее кресло. – Из полка его переводить нельзя, все вакансии заняты. А в свой же полк, где эскадронами командуют офицеры, в основном, из его бывшего Санкт-Петербургского карабинерного. Это такая карусель нездоровая завертится. Нового командира полка они не примут, реально командовать станет Михельсон, а с тем командиром, что мы поставим, что прикажете делать.

– Н-да, дела, – столь же глубокомысленно согласился с ним Алексей Орлов. – Ну да мы не для того к тебе пришли, Лександр Васильич.

– И для чего же, Алехан Григорьевич? – в тон ему поинтересовался Суворов.

– Выступать пора, Александр Васильевич, – ответил за брата Григорий Орлов. – Зима на носу.

– Именно зимой, по первому снегу, и выступим, – сообщил генерал-поручик. – Нынешняя распутица задержит армию, растянет колонны, сделает уязвимой для партизан Пугачёва. А уж с казаками я дело имел и очень хорошо знаю, каковы они как партизаны. Славно мы с ними в Семилетнюю-то по Польше погуляли, и не хочу я, чтобы они также по нашим тылам гуляли.

– Я считал, что ими займутся лёгкие кавалеристы Добровольческой армии, – предположил Григорий Орлов. – Они ведь самые лютые враги друг другу.

– Ненависть не всегда хороша, Григорий Григорьич, – покачал головой Суворов. – Вот в бою без неё никак, а в деле пикетном, где работа кропотливая, местность, как зерно перебираться, от плевел очищая, она без надобности. Добровольцев через эту ненависть в ловушку завести могут. Покажет им хвост какая-нито сотня, или даже полсотни казаков, как добровольцы, вона, те же михельсоновцы, от ненависти своей за ними помчатся. Мало того, что сами погибнут, так ещё и колонну без прикрытия пикетного оставят. Сами, думаю, граф, понимаете, чем на войне это может обернуться. Такую службу, лучше всего, по моему разумению, справят гусары и иные легкоконные, что из туретчины прибыли. Они славно навострились супротив башибузуков и прочей оттоманской конницы воевать, значит, и с казаками управятся. Безо всякой излишней ненависти.

– Хитёр ты на всякие кунштюки, Александра Васильич, – покачал головой Алексей Орлов. – И вот как ловко придумал-то всё. Ведь гусары из туретчины, в основном, венгры, сербы, там, пандуры бывшие, им всё едино с кем воевать. Катерине преданы до гроба, за то, что их на службу приняла, из-под оттоманского да цесарского ига вызволив. Ведь, что в Порте, что у австрияков они были так, второй сорт, дрянь людишки, у нас же – полноправные солдаты и офицеры, многие даже дворянами стали российскими. Вот за то они и будут резать казаков, где увидят, но, как ты, верно, сказал, Александр Васильич, без лишней ненависти.

– Без этакой-то хитрости, батюшка, на войне никуда, – усмехнулся Суворов. – Кунштюки надобно постоянно новые выдумывать, иначе погибель и тебе, и воинству твоему. Даже Фридрих, король прусский, на что полководец был отменный, через то и погорел. Удивлял всех врагов своих одним и тем кунштюком, косою атакой, а как нашли и противу её средство, так и остался на бобах. – Генерал-поручик прервал себя, поняв, что увлёкся разглагольствованиями. – А что до выступления, то я мыслю, выдвигать армию след сразу после Рождества Христова. Разговеемся в великий праздник, а на утро после сочельника и выступим. Как и уговорили двумя колоннами.

– А ну, как если враг эти наши колонны по одной-то и разобьёт? – предположил Алексей Орлов. Вояка бывалый и потому осторожный, по крайней мере, до битвы.

– Не достанет у них на это сил, – покачал головой его брат. Не менее бывалый офицер, однако более доверявший цифрам, говорившим о количестве солдат, мушкетов, орудий. – Людей меньше, обучены они хуже, так что даже если и сумеют разбить одну колонну, со второй им никак не сладить. Тем паче, колонны надобно будет пустить подале друг от дружки, чтоб пугачёвцы никак не успели бы от одной ко второй. Вот и выйдет, что им останется или в Москве засесть за стены надеясь, или же попытаться разбить хотя бы одну из двух колонн, вторая же за это время возьмёт Белокаменную и вздёрнет Пугачёва на воротах.

– Это было бы весьма неверное решение, Григорий Григорьич, – возразил Орлову генерал-поручик. – Никак нельзя жертвовать одной колонной, что вы хотите сделать. Солдата класть след за дело, токмо лишь для того, чтоб врага поболе выбить. Никак такого делать нельзя. А можно и нужно совсем по иному.

– Это как же? – уточнил тот.

– Повторять по несколько раз не люблю, – отмахнулся Суворов. – Вот тут Бракенгейм с минуты на минуту прийти должен. Я тогда всё разом всем и расскажу.

– Ну что же, Александра Васильич, – кивнул Григорий Орлов, – подождём немчуру. Что же, правда, повторять-то?

И голос вновь набирающего прежнюю власть фаворита самодержицы всероссийской несколько изменился. Тон этот новый не сулил ничего хорошего генерал-поручику, не сейчас, после победы, которую они одержат над бунтовщиками. Ведь вся слава достанется не какому-то Суворову, мало ли генерал-поручиков, графья же Орловы – другое дело, им слава, почёт, милости. А Суворова можно и позабыть, кто он, в конце концов, такой, чтобы помнить его.

– К вам генерал-майор фон Бракенгейм, – сунулся в дверь хозяин дома, в котором квартировал Суворов, богатого купца, сильно робеющего золотого шитья генеральских мундиров. – Просить?

– Проси, – кивнул Суворов. – И Прошку кликни, пускай тащит вон тот стол сюда, к камину, да карты пусть не забудет.

– Понял, понял, – закивал купец и притворил за собой дверь.

Вскоре вошли трое солдат в нестроевом, подхватили массивный стол и перетащили его к камину, придвинув к нему четвёртое кресло. Их сменил шустрый ординарец с парой медалей, ещё за Семилетнюю войну с охапкой карт. Он расстелил их на столе и откланялся. Ну, а уже после них вошёл генерал-майор Магнус Карлович фон Бракенгейм. Он не стал садиться в кресло, потому что братья Орловы и Суворов поднялись, и все склонились над столом с картами.

– Как я уже сказал их сиятельствам, – сказал Суворов, – армия двинется на Москву двумя колоннами. Первой будет армия, составленная из полков, прибывших из туретчины. Двинется она по направлению Валдай, Тверь, Клин. Другими слова, самой короткой дорогой на Первопрестольную. Именно к ней в первую очередь и устремится враг, дабы перехватить и разгромить. Вторая же, а именно твоя, Магнус Карлович, Добровольческая армия пойдёт кружным путём, через Старую Руссу, Осташков и Ржев, вроде как обходной маневр. Знаю я, что с лёгкой конницею у тебя скверно, поэтому выделю два гусарских полка, из бывших пандуров, славно себя в Оттоманской кампании показавших.

– И какая же из двух армий ударит непосредственно по Москве? – уточнил Григорий Орлов, как-то даже позабывший о своих злобных мыслях относительно Суворова.

– Обе, – усмехнулся генерал-поручик. – Как только пикеты первой армии встретят разведчиков противника, она тут же замедлит своё продвижение. Очень сильно. Будет двигаться со скоростью самого медленного обоза. В то же время, мы вышлем нескольких фельдъегерей с приказом, наоборот, продвижение ускорить. Наивозможно скорым маршем двинетесь вы к Москве, угрожая практически беззащитной столице Пугачёва. Тогда враг будет вынужден развернуть силы и двинуться уже на вас, устраняя угрозу. – Излагая план будущей кампании, Суворов разительно менялся. Он уже ничуть не походил на смешного, тщедушного человека с короткой шпажкой. Нет. Это был титан военной мысли, гений тактики, как станут говорить о нём много позже, после Рымника, Фокшан и Измаила. – И вот уже тебе, Магнус Карлович, как только заметите первых разведчиков пугачёвской армии, следует разворачиваться и идти на соединение с первой армией. Таким образом, мы заставим врага бегать туда-сюда, вымотаем его армию, утомим людей и коней. Первейшей задачей твоей, Магнус Карлович, будет соединиться с первой армией. Гони солдат и коней, сколь возможно скорее, выставляй заслоны, жертвуй ротами и эскадронами, даже пушками, ежели придётся, но соединить армии в единый кулак мы должны. И совместными силами дать бой пугачёвцам.

– Я понял вас, Александр Васильевич, – кивнул фон Бракенгейм, совершенно не смущающийся тем, что Суворов обращается к нему весьма фамильярно, хоть он и был моложе пожилого пруссака без малого на десяток лет. – А где и как вы собираетесь дать бой Пугачёву? – Сам Магнус Карлович в общении со старшим по званию был предельно вежлив, до своеобразной педантичности.

– Где, – пожал плечами Суворов, – мне неведомо. Тут от многого зависит, мне неподвластного. А вот условия к той баталии у меня жёсткие. Мы должны заставить врага атаковать наши позиции. У Пугачёва изрядное преимущество в артиллерии, но бомбардиры у него намного худшие, противу наших. Значит, долгую артиллерийскую дуэль никак нельзя. Они ведь пристреляются, и будут лупить по нашим позициям. Тогда мы вынуждены будем штурмовать их позиции, класть людей почём зря. Вот потому должно нам вынудить пугачёвцев самим атаковать и губить своих солдат.