Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Вашвысокоблагородь, – выпалил он единым духом, – нашёл обоз! Не меньше того! И охрана – полк! Дале приказанного зашёл, но нашёл!

– Молодец! – крикнул ему Михельсон. – Бери свежего коня и веди нас!

Эта гонка чем-то отдалённо напоминала ту, давнюю, к Сакмарскому городку, на помощь князю Голицыну. Длилась она, конечно, не несколько дней, как та, но гнали мы, надо сказать, куда быстрее. Не прошло и трёх часов, как мы выехали к старой дороге, ведущей к Москве, из-за войны её пользовались редко, постоялые дворы на ней давно позакрывались, а хозяева их сбежали от греха подальше. В общем, как выразился наш командир – идеальная дорога для тайного обоза такой величины. А обоз, медленно тянущийся по ней, ничем не уступал фальшивому. Такие же тяжёлые фуры, закрытые тентами, глубоко вязнущие в дорожной грязи.

– Из-за грязи этой я удрать успел, – говорил Михельсону гусар, обнаруживший обоз. – Видите, ваш васокоблагородь, четыре эскадрона драгун при них, постоянно в пикетах кто-нить. Зайди оне чуть подале, и усё – крышка мне.

– Понятно, – кивнул тот и обратился к нам: – Господа офицеры, – мы подъехали, но премьер-майор не ограничился офицерами своего полка. – Облучков, а вы что там трётесь поодаль, или, думаете, вас наше совещание не касается. Подъезжайте, подъезжайте сюда, ротмистр, времени у нас не так много.

– Прошу простить, господин премьер-майор, – козырнул тот.

– Так вот, господа, – обратился ко всем нам Михельсон. – Взять этот обоз нашими силами нереально. Его охраняет пехотный полк и полк драгун, а значит, надо отправить кого-то за подкреплением. Вы понимаете, кто это должен быть, ротмистр Облучков?

– Без прикрытия остаться не боитесь? – поинтересовался тот. – Вы ведь весь мой эскадрон отправить в Великий Новгород хотите, не так ли?

– Верно, – кивнул Михельсон. – Время такое, господин ротмистр, даже взвод может пропасть. По округе носятся остатки банды Семёнова, и их довольно много. Так что ехать вам надо всем эскадроном, не иначе.

– Я это понимаю, господин премьер-майор, – кивнул Облучков. – Будем скакать сутки напролёт, возьмём по три коня на человека.

– При этой скорости обоз будет проходить не больше полусотни вёрст за день, – прикинул Михельсон. – Значит, вам надо будет искать нас и их почти под самыми стенами Первопрестольной. Не больше ста, ста пятидесяти вёрст от города, в районе Переславля-Залесского.

– Разрешите выполнять, господин премьер-майор? – козырнул Облучков и, не дожидаясь кивка Михельсона, умчался к своим людям.

А Михельсон же обратился к нам:

– Нам придётся крайне туго, господа офицеры, – сказал он. – Одно дело тревожить пеший обоз и совсем другое – осаждать обоз с конным прикрытием. Тем более, что драгун у врага едва не больше, чем нас. Нам придётся не раз схватываться с ними в коротких боях, постоянно тревожить обоз, днём и ночью, чтобы они не знали покоя, не спали и за едой оглядывались, не ли нас. Это, конечно, работа не для драгун, а скорее подходит гусарам или пикинерам или же казакам, однако придётся выполнить её нам. И для того, чтобы сна и отдыха не знал враг, мы сам должны позабыть о них. Лишь, когда лошади наши станут валиться с ног от усталости, мы сможем позволить себе отдохнуть до тех пор, пока отдыхают животные. Но ни минутой больше.

Он перевёл дух и спросил у нас:

– Господа офицеры, вы готовы к охоте?

– Так точно! – в один голос ответили мы.

Первым этапом нашей охоты стала засада на передовой пикет противника. Для этого Михельсон выделил целый эскадрон, а именно мой.

– Их, главное, быстро перебить и, по возможности, тихо, – наказывал он мне. – Противника будет не больше взвода, так что справитесь без труда. Я в тебя, Пётр, верю. – Он хлопнул меня по плечу. – А трупы усадите на коней и отправьте обратно по дороге. Тактику устрашения применять будем. – Михельсон криво усмехнулся, надел шляпу и увёл эскадрон.

Я же принялся расставлять своих людей. Первым делом отобрал лучших стрелков, из бывших карабинерских унтеров, отдал их под команду вахмистру Обейко с приказом забраться на деревья и дать по врагу первый залп из своих штуцеров. Остальных же, спешенных расставил по кустам, приказав брать прицел повыше, чтобы своих не пострелять. Стрелков же со штуцерами я специально посадил позади нас, дабы и им опасности не было от своих же пуль. Лошадей мы отвели подальше, они могли взбудоражить противника раньше времени и шумом своим предупредить его. Что нам было совершенно не нужно. При животных оставили пять человек, из тех, кто получил лёгкие ранения в недавнем бою за вагенбург.

Теперь, когда все приготовления были закончены, мы засели в кустах и стали ждать. Как драгуны петровской эпохи, пешие, ждали мы врага с мушкетами и карабинами в руках. Вопреки уставу даже командиры в Добровольческой армии вооружались, словно рядовые или унтера. Особенно в такие моменты, когда мы ждали врага в засаде, вот как сейчас. Быть может, также стояли драгуны петровского «корволанта» под Лесной, громя корпус генерала Левенгаупта. Правда, тогда, летучие корпуса, действительно, налетали на врага, нанося ему быстрые, как рапирные уколы, атаки, а у нас сейчас совсем другая задача, куда как легче. Главное, с противником расправиться быстро, желательно, в один залп и чтобы ни одна сволочь не ушла и не предупредила врага раньше времени.

– Едут, – тихо по цепочке передали мне.

– Готовиться к бою, – приказал я, и приказ мой также был передан по цепочке.

Я услышал, а скорее, мне показалось, что услышал, слишком уж тихий звук, как защёлкали курки ружей и мушкетов. Несколько минут спустя, появились и сами всадники в зелёных рубахах и картузах. Драгуны, самохинские сукины дети. Вот они уже вплотную приблизились к невидимой черте, которую я провёл, когда готовил диспозицию. Вот прошли её – и тут же захлопали выстрелы штуцеров. Пули выбили передовых всадников, они посыпались с сёдел горохом, теряя картузы. Остальные попытались схватиться за палаши, но тут по ним открыли огонь мы, сметая драгун одного за другим. Как и сказал мне Михельсон, врагов был всего один взвод, и когда по ним принялись палить мы, всем эскадроном, ничего поделать не смогли, а точнее просто не успели, и быстро оказались перебиты. Только двое из самого тыла развернули коней в самом начале этого истребления и рванули, как говориться, с места в карьер, но их догнали пули унтеров, сидевших на деревьях. Они закачались в седлах, и припали к конским шеям. Лошади их, оставшись без понукания, быстро остановились и принялись ощипывать придорожные кусты.

– Ружей не забирать, – принялся командовать я, как только наш эскадрон выбрался на дорогу и спустился с деревьев, – только огнеприпасы. Как сумки патронные очистите, вяжите драгун к сёдлам и отправляйте обратно.

– Вашбродь, – обратился ко мне вахмистр Обейко, выглядел он сейчас до крайности потешно, к мундиру прилипли листья, из волос ветки торчат, – не слишком ли расточительно? Чёрт с ним с оружьем, но кони другое дело. Они нам очень пригодятся.

– Это приказ премьер-майора, – ответил на это я. – Тактика устрашения и всё такое. Да и кони нас сейчас только стеснят. Корма на них нет, людей тоже не хватит, чтоб обиходить как следует.

– Так может их того, переколоть, чтоб врагу не достались, – предложил прапорщик Епанчин, молодой человек, прямо из Сухопутного корпуса, ещё не проникшийся должным пиететом перед лошадьми, как все мы, служившие в кавалерии не первый год.

– За что тварей-то божьих колоть? – с укоризной поглядел на него Обейко. – Чем они тебе провинились?

– Это верно, вахмистр, – кивнул я. – Кони не виноваты в том, что мы воевать затеялись. – Я посмотрел на своих людей, они уже привязали трупы к сёдлам. – Отправляйте их, и уезжаем. Командир нас уже заждался.

Отправив пугачёвцам наш привет, мы сели в сёдла и поскакали прочь. Ведь враг уже должен был хватиться своей разведки, так что нам следовало поспешить.

– Молодец, Ирашин, – встретил мой доклад Михельсон. – Не ошибся я в тебе, поручик. Хотя есть у нас в полку старше тебя чином, но ни в ком другом я не сомневался меньше, чем в тебе. – Он так и сказал, не сомневался меньше, что несколько покоробило меня и премьер-майор, заметив это, добавил: – Да ты не кривись, поручик, не кривись. – Мы были на «ты», потому что в палатке никого больше не было. – Я после сукина сына Самохина во всех сомневаюсь, в ком-то больше, в ком-то меньше, но зарок себе дал с Арзамаса, чтобы не было у более никого, кому доверял бы целиком и полностью.

Я кивнул и спросил у премьер-майора разрешения идти, тот отпустил меня и я вышел из палатки. Офицеры эскадрона ждали меня и принялись расспрашивать, что там да как. Я ответил, что всё нормально и нам приказано отдыхать до тех пор, пока полк не снимется с места. Это была редкая возможность. Ведь сейчас, в отсутствии гусар, пикетную службу приходилось нести самим, этим занимались постоянно сразу несколько эскадронов. Мы встретили их, это были драгуны Коренина, когда возвращались с места засады. Задачей этого эскадрона была слежка за обозом и, при возможности, уничтожать разведку противника. Мы разъехались быстро, коротко козырнув, как бы сказав друг другу, пост сдал – пост принял. Ещё один эскадрон следил за окрестностями, ибо увлекаться одним только обозом смертельно опасно, как ни крути, а мы за линией фронта, и земля под нашими ногами и копытами коней, хоть и была наша, родная, однако сейчас она принадлежала врагу. Остальные три эскадрона постоянно находились в полной боевой готовности. Нестроевые были готовы с любой момент собрать лагерь и отправиться вслед за полком. Охранять их должен был отдыхающий эскадрон.

Но нам этого делать в тот раз не пришлось. Ибо всё было спокойно, эскадрон снялся только на следующее утро и медленно двинулся следом за обозом. А тот катился очень медленно, увязая в грязи всё сильнее. С середины того дня припустил мелкий и противный, истинно осенний дождик. Мы кутались в епанчи и натягивали треуголки, вопреки правилам, на самые глаза. Мысли о том, что противнику приходится ничуть не лучше, грели не особенно хорошо. Ставить лагерь при такой погоде – сущее мучение, мы отправили солдат на помощь нестроевым, а сами остались при лошадях, от которых шёл пар, и рядом с ними было несколько теплее. Думать о ночёвке в холодных и мокрых палатках не хотелось совершенно. Мысли вились, в основном, вокруг пары крючков водки, ведь ни грогу, ни глинтвейну сейчас не сварить, кому нужны грог или глинтвейн, изрядно разбавленный дождевой водой, так что иного способа согреться, кроме пшеничной, просто не было. От этих мыслей меня, как и остальных офицеров, отвлёк Михельсон.

– Господа офицеры, – сказал он нам, – погода нам благоприятствует, из-за этого дождя враг не сумеет поставить нормального вагенбурга. И пикетов рассылать не станет. Бунтовщики считают, что в столь мерзкую погоду, мы их атаковать не станем. Ан, нет! Мы им покажем, каково расслабляться во время войны.

– Ваше высокоблагородие, – выразил наше общее удивление ротмистр Коренин, – это же почти немыслимо. Атаковать вагенбург, где сидит пехотный полк и полк кавалерийский, по такой грязи, это – самоубийство. У врага численное преимущество и…

– Это всё не имеет значения, ротмистр, – отмахнулся Михельсон. – Я не собираюсь атаковать вагенбург всерьёз, просто обозначим атаку. Сядем на свежих коней и налетим на вагенбург, обстреляем его из карабинов и тут же отступим к нашему лагерю. Не забывайте, мы, господа, должны, чёрт побери, просто обязаны, постоянно тревожить пугачёвцев. После этой атаки, мы преспокойно ляжем спать, а они всю ночь будут начеку ждать новой атаки. Так что вперёд, господа, вперёд. По коням!

Без особого энтузиазма мы забрались в сёдла. Лагерь остался охранять эскадрон поручика Ваньшина, который только что вернулся из пикета. Мы же медленной рысью направились к дороге. До вагенбурга добрались достаточно быстро. Размерами он превосходил тот фальшивый, но проигрывал предыдущему и сильно. Телеги стояли кривовато, проволочных заграждений не было, зато отовсюду торчали мушкетные стволы, похоже, почти весь полк противника сейчас был на стенах.

– Нас ждут, господа офицеры, – усмехнулся Михельсон. – Не будем обманывать ожиданий. Врага, как и барышню, водить за нос нехорошо.

И мы под звуки труб ринулись в галоп с карабинами наперевес. Расчёт Михельсона оказался правильным. Нервы пугачёвцев, натянутые гитарными струнами, не выдержали, они открыли огонь без команды. Как ни орали на них унтера, как ни грозились кулаками, момент для первого залпа был безнадёжно упущен. Мы подлетели к вагенбургу, почти вплотную к его стенкам, ведь проволочных заграждений, повторю, враг не выставил, и выстрелили по пугачёвцам, отчаянно торопящимся зарядить мушкеты. Я лично влепил пулю в круглое, перекошенное от ярости, лицо в шапочке с какими-то кубиками на петлицах. Я даже их разглядеть успел, хотя видел свою цель какие-то мгновения. А потом мы развернули коней по сигналу труб и рванули прочь, а когда достигли деревьев и кони грудью врезались в облетевшие по осеннему времени, ощетинившиеся голыми ветками, кусты, в спины нам ударил залп. Не слишком слитный и уж подавно ничуть не меткий. Мы сумели отделаться несколькими легкоранеными.

Этот налёт на вагенбург существенно поднял нам настроение. Только драгуны эскадрона Ваньшина глядели на нас мрачно, ведь пока мы носились в этот лихой рейд, они мокли под усиливающимся дождём и присматривали за нестроевыми, ставящими лагерь. Загнав коней под навесы и приведя их в порядок, мы отправились по палаткам. Я забрался в свою и с удовольствием стянул сапоги. Даже не смотря на то, что внутри было сыро и холодно, это всё же куда лучше, чем мокнуть под проливным дождём на улице. Расторопный Васильич уже выставил передо мной на складной столик стаканчик водки и кусок колбасы, мгновенно наполнивший внутренности палатки чесночным духом. От него у меня аж слюнки потекли, а ведь казалось сначала, что есть совсем не хочется. Съев колбасу и выпив водки, я пожелал покойной ночи Озоровскому и тут же уснул.

Казалось, только я вытянулся на узкой походной кушетке, как за стенками палатки заиграла труба. Заиграла, естественно, «подъём». Я вскочил с койки, подхватил палаш, пистолеты и карабин, и вылетел из палатки. Трубачи уже опустили свои трубы, не спеша играть «построение». Значит, время ещё есть, можно умыться по-человечески. Васильич уже выбирался из палатки, вслед за Озоровским. Предусмотрительный денщик наш в руках держал основательный ушат. Он рысью направился к бочке с дождевой водой, набравшейся за ночь, и быстро наполнил его ковшом, висевшем на поясе в петле. За это время, мы с Пашкой скинули мундиры, повесив их на стойки палатки, и освободились от рубашек, завершив эту египетскую пирамиду портупеями. Вернулся Васильич, и мы быстренько умылись и вновь оделись. Тут заиграли-таки «построение» и я направился к эскадрону.

В тот день нам выпало оставаться при полковом обозе. В общем, прошёл он весьма скучно и тянулся, тянулся, как улитка, или как наш обоз, или как обоз пугачёвцев. Сначала вернулись пикеты, они были слегка потрёпаны.

– С разведкой вражьей столкнулись, – пояснил мне командир пикетного эскадрона ротмистр Коренин. – Ну, и перебили мы их конечно. Славная была драка. Мы на них вылетели, или они на нас, как поглядеть, вот и вышел классический встречный бой. Сразу в палаши ударили, и тут наша взяла. Довольно скоро, скажу тебе. Слабы они против нас оказались.

Ближе к вечеру Михельсон снова собрал офицеров полка и сообщил:

– Сегодня мы нанесём бунтовщикам визит в несколько неурочное время. Сейчас они, как и мы, остановились и строят вагенбург. И это самое удачное время для атаки.

– Они ведь будут на чеку, – заметил капитан Холод. – Можем и на засаду напороться.

– Когда они выстроят вагенбург, да, – согласился с ним Михельсон, – а вот сейчас, навряд ли. Обоз пугачёвцев велик и там сейчас творится неразбериха, этим мы должны воспользоваться. По коням, господа офицеры!

И снова рысью до обоза. А там, действительно, полная неразбериха, место тут было не слишком удобное для вагенбурга, и потому часть солдат, те, кто не стояли в карауле, и драгуны, бестолково толклись, перемещаясь с места на место и по большей части, просто мешая нестроевым, готовящим лагерь. И что самое неприятно для них, все всадники были спешены. А большей удачи и ждать нечего.

Снова запели трубы и под их аккомпанемент мы рванули в галоп, выставив палаши перед собой, как и положено по уставу. Моему эскадрону довелось атаковать пугачёвских драгун. Мы с остервенением рубили спешенных гадов, те пытались отбиваться палашами и закрываться ружьями, но это их не спасало. Их не учили отбивать кавалерийские атаки, мы быстро рассеяли их конями и рубили с высоты седла.

– Епанчин! – крикнул я прапорщику. – Бери взвод и разгони коней!

Тот не стал отвечать, а сразу приказал своим людям следовать за ним. И они налетели на коней, изрубили коновязь, к которой те были привязаны, и принялись хлестать несчастных животных плетьми, а у кого не было плетей, бить палашами и шпагами плашмя. Кони заметались и кинулись в рассыпную, наводя в недостроенном вагенбурге ещё большую панику.

И тут трубы заиграли «отступление». Мы развернули коней и пустили их галопом прочь от пугачёвского лагеря. И на этот раз нам в спину никто не стрелял.

К себе вернулись в настроении лучше не придумаешь. За время короткого боя мы потеряли всего пятерых человек, ещё около десятка ранены, а вот противник понёс куда более серьёзные потери. Это стало ясно, когда мы получили первые рапорты разведчиков, отправившихся к врагу с первыми лучами солнца. В тот день ни мы, ни пугачёвский обоз никуда не двинулся. Бунтовщики сильными отрядами бродили по округе, собирая разбежавшихся лошадей. Руководили этими поисками драгунские офицеры и унтера. Эти-то отряды и стали нашей целью. Пускай они и были постоянно начеку, пускай не отмыкали штыков, пускай их сопровождали несколько почти по взводу драгун каждый отряд, но нас это не останавливало. Один такой отряд были уничтожен под корень моим эскадроном.

В тот раз нам повезло, мы наткнулись на некоторое количество вражеских лошадей, сбившихся в этакий табунчик и мерно жующих жёлтую траву в полуверсте от лагеря пугачёвцев. Около него я устроил засаду на врага. Как в прошлый раз я рассадил унтеров со штуцерами на деревьях, благо на кронах их ещё оставалось достаточно листвы, а остальные укрылись по кустам. Наших коней мы прибавили к тому табунку, что служил приманкой, нам особенно помогло то, что кони эти были не рассёдланы, и своих нам прятать не пришлось. Ждать врага пришлось недолго. Не прошло и четверти часа, как объявился отряд в составе двух рот пехоты и взвода драгун. Кроме того, с солдатами шли коню и спешенные драгунские офицеры и унтера, готовые тут же вскочить в седло и присоединиться к конному охранению. Специально для борьбы с последним я выделил взвод Обейко, ждущий в сотне саженей от места засады.

И вот унтера, тщательно выцелив офицеров противника, выстрелили с деревьев мои унтера. Командовать «огонь» смысла не было. Мои люди дали залп без приказа. И я постарался не отстать от них. Пули выбивали пугачёвцев, сбившихся в плотную толпу, ощетинившуюся штыками и огрызающуюся выстрелами. Драгуны рванули на нас, однако навстречу им выскочил взвод Обейко. Они тут же ударили в палаши, мгновенно позабыв о нас. Мы же, спешенные, вели огонь по выстроившимся в нормальное каре пехотинцам, унтера выбивали их офицеров, срывающих голос, пытаясь перекричать шум боя, и этим вносили хаос во вражеские ряды. Солдаты были явно необстрелянные, хоть и отлично обученные и вымуштрованные, они быстро выстроили живую крепость каре, однако вели себя под огнём крайне скверно и, лишившись офицеров, превратились толпу, держащую строй, но ни на что более не способную. Будь среди них кто поопытней, давно приказал бы или просто выкрикнул: «В штыки!», – вот тогда нам пришлось бы туго. Но такого не нашлось, на чём и строился мой расчёт, весьма рискованный, и риск этот оказался вполне оправдан. Мы перебили почти всех пехотинцев, в то время, как драгуны Обейко разгромили пугачёвских. Это, вообще, была весьма странная драка, они рубились среди взбесившихся от шума и запаха крови лошадей. На пехотное каре кони тоже кидались, однако солдаты кололи их штыками, так что обезумевшим животным не удалось разбить вражеского построения, на что, надо сказать, у меня был немалый расчёт. И он, в отличие от первого, не оправдался. Но и без этого мы перестреляли пугачёвцев. Остатки каре бросились бежать, за ними тут же кинулись наши драгуны, успевшие переменить коней на свежих, благо этого добра вполне хватало, далеко не все животные разбежались. Они без жалости убивали бегущих, рубили с седла, а потом ещё и мы прошлись, добили раненных, пленные нам не были нужны. Собрав коней, мы отправились к нашему лагерю.

У остальных в тот день дела были ничуть не хуже. Наскоками или из засады, как мы, они уничтожили несколько отрядов врага, угнали почти всех коней, лишив противника кавалерийского прикрытия.

– Отлично поработали, господа, – сказал нам вечером Михельсон, – просто отлично. Других слов для этого дня найти не могу. Теперь противник будет двигаться вслепую. Они больше не рискнут отправлять разведку, слишком мало коней, да и драгун тоже.

– Однако будут куда более осторожны, – заметил на это Коренин.

– И, вообще, как-то всё легко у нас выходит, – поддержал его капитан Холод. – Потери маленькие, врага бьём лихо, теперь вот ещё и кавалерии его практически лишили. Слишком легко.

– Суеверие, господин ротмистр, тоже грех, – заявил Михельсон, – так не будем же предаваться ему. А легко всё выходит, господа, потому, что мы бьём в самые уязвимые точки противника. И главное, бьём в них вовремя, а именно тогда, когда они этого не ждут.

– Пугачёвцы учатся быстро, – вновь мрачно бросил Коренин.

– Однако уже дважды попались в ловушку поручика Ирашина, – привёл пример Михельсон. – На те же грабли наступили, так сказать. – Он рассмеялся.

– Я думаю, всё дело в том, – высказал своё мнение я, – что я никого в живых не оставил. Просто некому было про мою засаду рассказать.

– Теперь уже есть кому, – невесело усмехнулся капитан Холод, и все мы поглядели на поручика Салтыкова, командующего четвёртым эскадроном в полку.

Тот потупил взор, и было из-за чего. Он со своим эскадроном попытался повторить мою засаду, также рассадил самых метких стрелков на деревьях, остальных – по кустам, вот только конный резерв оставлять не стал. И пугачёвские драгуны налетели на пеших салтыковцев, принялись рубить палашами. Выручили их унтера, сидевшие на деревьях, они быстро выбили вражеских драгун. К тому же, на счастье Салтыкова рядом случился эскадрон Холода, почти полностью состоящий из бывших сибирцев, людей крепких. Они и добили пугачёвских драгун, а затем рассеяли пехоту. Однако многим врагам, конечно же, удалось уйти, и теперь повторить мой трюк с засадой уже не удастся. С другой стороны, нельзя же, в конце концов, на одном и том же тактическом приёме выезжать бесконечно. Даже такой гений военного дела, как Фридрих II, король Пруссии, на этом попался в Семилетнюю войну. В общем, как говориться, нет худа без добра. Но на душе, всё равно, было муторно.

– Не будем о скверном, – отмахнулся Михельсон. – Теперь нам надо немного повториться. Мы уже несколько раз атаковали пугачёвцев в самые разные моменты. Разве что на марше их ещё не били, но этого делать и не будем, на такую атаку наших сил не хватит.

– Тогда, – решил уточнить Коренин, – в какой же момент мы атакуем бунтовщиков в этот раз?

– В собранном лагере, в вагенбурге, – ответил Михельсон. – Мы до того ни разу не повторились, а потому враг не будет ждать новой атаки на вагенбург. Более того, мы дадим им отдохнуть пару ночей, ограничимся только слежкой за обозом и уничтожением драгунских пикетов, если таковые будут. Пускай несколько расслабятся, решат, что мы отказались от серьёзных нападок на обоз, и потому новая атака станет для них сюрпризом. Весьма неприятным сюрпризом, господа, не так ли?

Отвечать на этот риторический вопрос командира никто не стал. Однако, похоже, мало кто из офицеров разделяет его энтузиазм относительно новой атаки. Слишком уж сильно растревожили мы это осиное гнездо пугачёвского обоза, враг будет готов к любой атаке, даже через несколько дней.

Следующие дни прошли скучно и размеренно. Полк, за исключением одного эскадрона, медленно, со скоростью нашего обоза, двигался параллельно обозу вражескому. Пикетный эскадрон следил за противником, изредка даже появляясь в прямой видимости его и обстреливая его из карабинов, без особого, впрочем, результата. Зато, как говорил Михельсон, на нервы действует – и это главное. По нам тоже стреляли, и тоже безрезультатно, только раз или два самые меткие из егерей – или, как их звали пугачёвцы, пластунов – попадали-таки в передовых всадников, а, попросту говоря, в самых наглых, кто подъезжал слишком близко к обозу. Но и они отделались лишь лёгкими ранениями.

Вечером пятого дня премьер-майор собрал командиров эскадронов и сообщил:

– Довольно отдыхали пугачёвцы от нашего внимания. Этой ночью мы атакуем их вагенбург.

– Я обязан сказать вам, – мрачно и упрямо опустив голову, произнёс ротмистр Коренин, – что эта атака на вагенбург ошибочна. Нашими стараниями враг готов к атаке в любой момент. Утром, днём, в ночь-полночь. На марше и в лагере.

– Но я намеренно почти не тревожил их на протяжении всех этих дней, – отрезал Михельсон, – чтобы они расслабились и потеряли бдительность. В общем, по коням, господа офицеры.

И полк поднялся и медленно двинулся к дороге. Вагенбург расположился на большой поляне, через которую весьма удачно проходила дорога на Москву. Это было уже в считанных вёрстах от Переславля, где мы соединимся с подкреплением, что должен были привести ротмистр Облучков. Таким образом, выходило, что это, скорее всего, наша последняя атака на пугачёвский обоз, после чего его должны были уничтожить приведённые гусарами Облучкова полки. Пугачёвцы на этот раз были готовы к нашему нападению, они не поленились полностью вырубить подлесок, не пощадив ни кустов, ни молодых деревьев, разбросали вокруг вагенбурга разный мусор, чтобы нам было сложнее маневрировать на лошадях, выставили больше обычного рогаток с проволочными заграждениями, а, кроме того, укреплённый лагерь их ощетинился не только мушкетными стволами, но ещё и жерлами маленьких, не больше трёхфунтовых, пушек, а также какими-то странными трубами, похожими на мушкетные стволы, только больше калибра и длинны.

– Что же это хреновины такие? – произнёс Обейко, привычно почесав шею палашом. Никогда не понимал, как он себе голову не отчекрыжил ни разу, ведь оружие у него всегда было в идеальном порядке и наточено до бритвенной остроты.

– На аркебузы похожи, – ответил знаток охоты прапорщик Епанчин.

Наш полк стоял глубоко в лесу, ожидая только приказа к атаке. Хоть и не нравилась почти всем последняя авантюра нашего премьер-майора, однако перечить ему никто не стал. Раз командир принял решение, обсуждать его не следует, иначе какая это армия. Однако вместо приказа к атаке пришёл приказ командирам эскадронов к командиру. Оставив за себя Обейко, я подъехал к Михельсону. У него собрались уже все командиры эскадронов и заместитель секунд-майор Матейко, отставной гусар из пандур. Человек пожилой, но бывалый и опытный. Он был ранен в Семилетнюю войну и долго находился на излечении, за это время полк его, вместе с остальными пандурскими, расформировали, а о пожилом венгре, ушедшем с австрийской службу, позабыли. Он неоднократно писал в военную коллегию, но ответа так и не получил. И только когда начали формировать Добровольческую армию, вспомнили о нём и назначили в наш полк заместителем Михельсона.

– Враг готов к нашей атаке, – сказал нам Михельсон, – однако, предупреждаю вас, господа офицеры, сразу, атаковать мы, всё равно, будем. Именно за этим я и собрал вас сейчас, чтобы не только трубы передали мой приказ, но вы, каждый, лично получил его на руки. Письменный приказ атаковать вагенбург. Всякий, кто сегодня не поведёт свой эскадрон в атаку, будет подвергнут суду военного трибунала. Я хочу, чтобы вы знали это, господа офицеры.

– Что это значит, господин секунд-майор? – мрачнее обыкновенного поинтересовался ротмистр Коренин. – Среди нас предателей нет.

– Про Самохина никому напоминать не надо, господа, – в том же тоне ответил ему Михельсон. – Вильгельм Матвеевич, – это он Матейко, – раздайте приказы командирам эскадронов.

– Господин премьер-майор, – не выдержал я, – это уже переходит все границы. Самохин, конечно, сукин сын и пятно на всём нашем полку, однако его поступок не повод марать остальных офицеров!

– Прекратить пререкания, поручик, – отрезал Михельсон. – Берите приказ – и марш в эскадрон.

– Погодите, погодите, господа, – оборвал нашу назревающую ссору, грозящую перерасти в нечто скверное, поручик Ваньшин. – Я, кажется, узнал эти трубы, ну те, кто на мушкеты длинные похожи. Это ружья Пукла, или Пакла, как-то так.

– И чем же оно знаменито это ружьё? – поддержал его поручик Салтыков.

– Не важно, – отмахнулся Михельсон. – Плевать на все эти Паклы-пуклы, берите приказы, господа офицеры, и ждите труб.

Один за другим подъехали мы, пять командиров эскадронов, к секунд-майору Матейко и взяли у него сложенные в несколько раз приказы. Первым разорвал свой ротмистр Коренин.

– Мне достаточно будет и труб, господин премьер-майор, – бросил он под ноги михельсонову коню обрывки бумаги. После развернул своего скакуна и направился к эскадрону.

Точно также, только молча, поступили и остальные командиры эскадронов. Михельсон проводил нас тяжёлым взглядом.

Этот молчаливый демарш командиров эскадронов, однако, не означал, что мы отказываемся выполнять приказы премьер-майора. Мы протестовали против письменной отдачи их. Нам не нужны были никакие намёки на возможные последствия неповиновения. Все мы – офицеры Российской империи, и на войне вседа выполняем приказы, а люди вроде Самохина – это позорное пятно на чести русского офицера, которое не должно замарать остальных. Но ведь именно этим занимается сейчас премьер-майор, наш командир, отдавая письменные приказы. По многим, очень многим ударило предательство Самохина.

Когда я вернулся в эскадрон, Обейко тут же обратился ко мне, видимо, глазастый вахмистр заметил, что вернулся куда более мрачным, чем уехал. А ведь, казалось бы, куда уж мрачней? Однако на лице у меня в тот момент было написано всё моё недовольство не только приказом, но формой его отдачи и, вообще, всем миром и этой войной в частности.