Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава 5
Комбриг Кутасов

Победа куётся в тылу.

Этот лозунг стал главным для всех пугачёвцев Южного Урала. Благодаря политинформации, что регулярно проводилась на заводах и мануфактурах, в войсковых частях и на деревенских ярмарках, все знали о том, что твориться в районе восстания, как дерутся отважные казаки и рабоче-крестьянские полки «нового строя», как гибнут на полях сражений с «озверевшими екатерининскими холуями». Не забывали в ходе пропагандистской работы упоминать и о том, что солдаты екатерининских полков не являются врагами повстанцев, что как только будут разгромлены их полки и убиты офицеры, они всё поймут и вольются в ряды восставших. Ведь именно так сделали многие солдаты и офицеры корпуса генерал-майора Кара, да и иных разгромленных частей правительственных войск.

Ну а пока, победа куётся в тылу.

Комбриг – а ныне полковник, большего звания в казацкой армии Пугачёва просто не было – Кутасов возвращался с очередной большой инспекции. И то, что он увидел, ему очень нравилось. На заводах, где рабочий класс полностью поддержал восстание, лились пушки и ядра, мушкеты и пули. На мельницах мололи порох для этих мушкетов и пушек. На мануфактурах шили гимнастёрки, фуражки и пилотки для солдат и офицеров «нового строя». Отливались треугольники, «кубари», «шпалы» и ромбы, пряжки со звёздами и кокарды. В кожевенных мастерских тачали сбрую для коней и ремни и портупеи для пехоты, а также многочисленные кожаные нашивки на рукава. Ковались сотни сабель, штыков, тесаков и наконечников для копий.

– В первую очередь сабли поставлять башкирам, – наставлял каждый раз интендантов, и из РККА и пугачёвских, комбриг. – Это самые слабовооружённые части нашей армии, а значит ваша, товарищи интенданты, основная задача исправить эту проблему!

После заводов и мануфактур он отправлялся на плацы, где муштровали солдат. Надо сказать, что проблема с кадрами всё так же довлела над армией Пугачёва. Если унтеров ещё удавалось набрать, то старший командный состав был удручающе мал. Пока эта проблема не стояла столь остро, ведь в процессе подготовки армии более важен именно младший командный состав, по старорежимному – унтера. Комбриг усмехнулся своей мысли. Старорежимному, надо же. Он сам сейчас живёт при «старом режиме» и прилагает все усилия, чтобы свергнуть его, как делал это его отец, убеждённый социалист, хоть и блестящий гвардейский офицер-преображенец.

– Раз-два! – неслось над плацем. – Сено! Солома! Сено! Солома!

Рекруты в зелёных косоворотках, заменяющих пока гимнастёрки, шагали, шурша сеном и соломой, привязанными к их ногам. Приём старый и использующийся, насколько знал и до сих пор – в смысле, для тридцатых годов двадцатого века, откуда прибыли военспецы.

 
Весь мир насилья мы разрушим,
До основанья, а затем.
Мы наш, мы – новый,
Мир построим.
Кто был ничем, тот станет всем.
 

– Товьсь! Целься! Пли! – Щелкают курки новеньких мушкетов. – Мушкет к ноге! – Приклады стучат в вытоптанную до каменной твёрдости землю. – Заряжай! – Звенят шомпола, крепкие зубы рвут бумажные кулёчки патронов, сыплют несуществующий порох на полки, затем в стволы, забивают пыж, пока ещё без пули. – Мушкет к плечу! – И снова. – Товьсь! Целься! Пли!

Рядом тренируются вести огонь с колена. Чуть дальше отрабатывают приёмы штыкового боя, раз за разом вонзая трёхгранные клинки в мешки с песком, подвешенные на верёвках. На левой стороне их были нарисованы красные круги и кресты. Унтера при этом громовыми голосами объясняли, как сохранить стволы и замки мушкетов в целости при рукопашной схватке.

Эти занятия напомнили Кутасову о солдатах «нового строя», что дрались в Сакмарской мясорубке, как с лёгкой руки комиссара Омелина стали называть битву за городок. Мало кто понимал мрачный юмор этого сравнения с кровавыми полями Империалистической войны, однако название это как нельзя лучше подходило сражению, в котором погибли несколько тысяч человек с обеих сторон. А пленных было намного меньше, чем в, так сказать, оригинальном сражении за Сакмарский городок. Никаких без малого трёх тысяч человек – почти все, кто сражался на его улицах, сложили головы на поле боя, а не сгнили в екатерининских тюрьмах и каторгах.

Однако закрадывалась в голову Кутасову одна подленькая мыслишка. А ведь так мало изменила эта мясорубка. Мансуров, всё равно, взял Нижнеозерную и Рассыпную крепости, разбил казаков Овчинникова, Перфильева и Дехтярёва у реки Быковки. Не так давно они под предводительством Овчинникова прибыли, пробравшись глухими степями, на соединение с остальной армией Пугачёва. И теперь солдаты Мансурова и перешедшие на сторону правительства казаки гоняют по тем же степям отряды Дербетева, Речкина и Фофанова. Последовали и другие, не столь значительные поражения. И Пугачёв скрипел зубами, упрекал Кутасова в бездеятельности и требовал ускорение подготовки полков «нового строя». Комбриг кивал и отвечал, что следует выжидать. Ведь он-то знал, что скоро умрёт командующий генерал-аншеф Бибиков, и в армии начнутся интриги и брожения, которые дадут им столь необходимую передышку.

Пугачёв со своей «свитой», в которой состоял Омелин со своими комиссарами, прибыл на Южный Урал в первой неделе апреля. За несколько дней до смерти Бибикова. Первым делом, он вызвал к себе комбрига Кутасова.

– Что же это делается, Кутасов? – спросил он у комбрига, вместо приветствия.

– О чём вы, Пётр Фёдорович, говорите? – переспросил у него Кутасов. – Если вы о поражениях ваших полковников, то к нам это не относится.

– Я про Сакмарскую мясорубку! – вскричал Пугачёв, хлопая кулаком по резной ручке своего кресла, временно назначенного «царским троном». – Ты обещал мне викторию, а вышло как? Солдат да казаков положили немеряно, а толку – ничуть!

– Отчего же? – удивился, несколько притворно, Кутасов. – Бригада князя Голицына уничтожена почти полностью. Наши же потери, хоть и велики, но не столь убийственны, как потери Голицына для армии вашей жены.

– Ты обещал викторию, – продолжал настаивать Пугачёв. – Викторию! А получилось – поражение! Твои солдаты «нового строя» сражались отчаянно, не спорю, но толку с того нет.

– Военная удача переменчива, – пожал плечами Кутасов. – Тем более, что Голицын – талантливый и смелый полководец. Поглядите, Пётр Фёдорович, на какой неслыханный стратегический ход он решился. Пехоту на коней сажали, так драгуны появились, в конце концов. Но спешивать кавалерию! До такого ещё никто додуматься не мог! Да и ваши полковники не справились с изменившейся ситуацией.

– О чём это ты? – удивился Пугачёв. – Что значит, не справились?

– Пока всё шло по плану, – объяснил Кутасов, – они командовали солдатами и казаками, как надо, но только что-то пошло не так, и они попросту не знали, что им делать. Вот от этого поражение и приключилось. Солдат «нового строя» выучить получается, а офицеров «нового склада» – нет.

– Так к чему же вообще всем этим заниматься? – развёл руками Пугачёв. – Эти твои солдатики ничего без офицеров не могут!

– Ещё как могут, – покачал головой Кутасов. – Сейчас, когда князь Голицын будет заново формировать свой корпус, у нас появилось время для того, чтобы подготовить нашу армию. И в начале лета выступить на север и нанести поражение Бибикову.

– Ну, гляди, Кутасов, – грозным тоном, какой получался у него очень хорошо, – не подведи меня со своими солдатиками снова. Не подведи.

Понимая, что дальше беседовать с «казацким царём» становится небезопасно, комбриг поспешно покинул «тронный зал» новых «царских хором» и направился в большой дом, который, как в былые времена, делил с комиссаром Омелиным. Теперь уже комиссар был ранен, хоть и не очень тяжело. Он по привычке сидел за столом, придвинутым к окну. Перед ним лежал проект новой речи и перо с чернильницей.

– О чём теперь вещать будешь? – весело поинтересовался комбриг.

– Это не моя, – оживился комиссар. – Правлю речь одного дарования из местных комиссаров. Он отправиться с нею по деревням, будет вести агитработу среди крестьян, митинги на ярмарках устраивать. Это у него очень хорошо получается.

– Кто такой? – спросил комбриг, чтобы немного рассеять нагнанную разговором с Пугачёвым тоску.

– Старший политрук Кондаков, – ответил Омелин. – Ты мне вот что скажи, Владислав. Зачем мы трепыхаемся, если всё идёт так, как шло. Пугачёва громят, и будут громить, что с Голицыным, что без него. Вот ты говоришь, мы вывели из войны князя, а ведь это не так. Князь сам засядет в Оренбурге на три месяца из-за того, что командующим назначат не его, а генерал-поручика Щербатова. Мы просто дали ему реальный повод для этого.

– Но при этом у него не будет войск, Андрей, – напомнил Кутасов. – Он не сможет адекватно участвовать в войне после трёх месяцев в Оренбурге. Мы, считай, вывели его из войны окончательно.

– Россия велика, Владислав, – покачал головой комиссар, – рекрутов много найдётся. Восстановит Голицын свой корпус.

– Но не за три месяца! – вскричал комбриг. – Да и дорого ли стоят полки из рекрутов и молодых парней, вместо толковых офицеров?!

– Примерно столько же, – мрачновато усмехнулся Омелин, – сколько и твои новые полки. Я вот думаю, что зря мы положили всех солдат «нового строя» в Сакмарском городке.

– Может, это была ошибка, – ответил на это Кутасов, – но на ошибках учатся. Ты хоть ведёшь работу на их примере?

– Веду, – кивнул Омелин. – Как ты и советовал мне, Владислав, активно работаю в контакте с церковью. С молодыми, ещё не закосневшими, попами. И ты знаешь, – несколько повеселел он, – это даже как-то интересно. Мы с ними теологические споры ведём, часами беседуем. Я им, конечно, постулаты научного атеизма не проповедую, сам понимаешь, но кое-какие идеи всё же проталкиваю.

– Это какие же? – заинтересовался Кутасов.

– Основные постулаты христианства вполне разумны и мало отличаются от того, к чему мы стремимся. Я внимательно прочёл Библию, выбрал нужные места и теперь уже апеллирую теми же понятиями. Так сказать, играю на их поле, как говорят футболисты, и, без ложной скромности скажу, вполне профессионально.

– Отлично, – усмехнулся комбриг. – Церковь нам надо перетягивать на свою сторону, особенно сейчас. Ты же, наверное, слышал, как нас называют верные Екатерине попы.

Омелин, конечно же, знал, какие слухи ходят о них. Слишком странно выглядели солдаты и офицеры «нового строя», о комиссарах, хоть и без «пыльных шлемов», но всё же смотревшихся весьма экзотично на взгляд обывателей восемнадцатого века, и говорить нечего. Так что нечего удивляться, что одетых в кожаные куртки и регланы комиссаров, за глаза называют чертями или чёртовыми детьми. А самого Пугачёва считали дьяволом, в которого переродился после смерти Пётр Третий, вышедшим из адских бездн, для того, чтобы мстить неверной жене. Однако, именно на этой, весьма спорной теории, Омелин строил некоторые свои беседы с молодыми священнослужителями. Этим соображением он поделился с Кутасовым.

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул тот, – но такие разговоры могут далековато завести.

– Сам же говоришь, что надо перетягивать церковь на свою сторону, – ответил Омелин, – а это достаточно сильный аргумент. Это добавит Пугачёву популярности в народе, но есть и существенный минус. И он, возможно, перевешивает все плюсы, которые сулит моя теория.

– Как нам после победы восстания выходить на первые роли и строить государство рабочих и крестьян, вместо обещанного Пугачёвым яицким старшинам казацкого царства, – быстро догадался Кутасов. – Да уж, ходим по тонкому льду. И ведь создать части, верные нам, а не Пугачёву никак не удаётся. Мы ведь вроде серых кардиналов – всегда в тени, а вся слава – чудом воскресшему царю.

– У меня с этим немного лучше, – порадовался своим успехам Омелин. – Военно-политический состав новой армии безоговорочно предан идеям социализма. Мои комиссары уже медленно, но верно ведут с ними работу на тему того, что царизм, как явление, суть зло и со временем оно приведёт Россию на край гибели, показав свою несостоятельность. Благо, примеров вполне хватает. Всё это Междуцарствие, временщики и прочее. На эту же тему я осторожно начинаю беседовать со священниками, естественно, подкрепляя свои слова соответствующими цитатами из Библии.

– А, вообще, знаешь, что я скажу тебе, Владислав, – решительно заявил комиссар.

– Что именно? – заинтересовался комбриг.

– Я, конечно, не лезу в твою епархию, – Кутасов мысленно усмехнулся словам Омелина, лексика которого изменилась после, так сказать, «работы со священнослужителями», – однако, по-моему, гибель полков «нового строя» в Сакмарском городке была ошибкой ещё и потому, что эти солдаты были преданы тебе лично, Владислав. Ты водил их в бой, они выносили тебя, израненного, едва живого, из Сеитовой слободы. А вышло так, что ты, именно ты, Владислав, бросил их на верную гибель в городке. Даже те, кто вырвался из этой мясорубки, и теперь служат младшими командирами в новых полках, считают тебя предателем. Вот ты говоришь, что полки «нового строя» не удаётся перетянуть на свою сторону, а тут допускаешь такую промашку.

– Хватит об этом, Андрей, хватит, – вздохнул Кутасов. – Я признал, что гибель полков «нового строя» в Сакмарской мясорубке, была ошибкой.

– Как бы эта ошибка не оказалась для нас решающей, – мрачно заявил Омелин.

– Будем решать эту проблему, – пожал плечами комбриг. – Придётся восстанавливать своё доброе имя.

И Кутасов с присущей ему активностью решать вставшую перед ним проблему. Она была весьма велика. Если сначала комбригу лишь казалось, что на него бросают косые взгляды, списывал на странную форму, непривычную казакам и даже свежеиспечённым солдатам и офицерам «нового строя», то теперь, после слов Омелина, он начал более серьёзно относиться к этим взглядам. Для начала он вызвал к себе всех младших командиров, прошедших Сакмарскую мясорубку, на совещание и тут же ошарашил их предложением.

– Говорите обо мне всё, товарищи офицеры, всё, что думаете.

– Это как? – выдохнул первым пришедший в себя младший комвзвод Еремей Курыло.

– А вот так, – ответил Кутасов. – Думаете, я не вижу ваши косые взгляды, что на меня бросает каждый второй командир в армии «нового строя». Что вы, те, кто вынес меня из Сеитовой слободы на руках, считаете меня предателем, бросившим вас на верную смерть в Сакмарской мясорубке. Продолжать?

Никто не ответил ему. Младшие командиры молчали, кто-то ковырял ножом столешницу, другой рассматривал непривычные ещё квадратные носки новеньких хромовых сапог, третий весьма заинтересовался ручкой своей шашки, в которой не было ровным счётом ничего интересного.

– Молчите, товарищи младшие командиры, – вздохнул комбриг и вдруг крикнул во весь голос, так что те были вынуждены пригнуться. – Выполнять приказ!

– И так есть, – вспылил, наконец, старшина Балабуха. – Так! Как тут не думай, не крути, а бросил ты нас, товарищ полковник. На расправу оставил, на погибель.

– Верно, – загудели остальные младшие командиры. – Так и было. Бросил ты нас, товарищ полковник. Оставил.

– Бросил, значит, – снова тихо произнёс Кутасов. – Оставил на расправу. А вы, что же, товарищи младший комсостав, дети малые? Без меня ничего не умеете? – Снова все замолчали, глядя в пол. – Выходит, по-вашему, я должен был остаться с вами, израненный, едва живой, и сгинуть не за грош в Сакмарской мясорубке. Так, товарищи младшие командиры?

– Ты, это, товарищ полковник, – мрачно произнёс младший комвзвод Байдак, – уж не взыщи с нас, неразумных. Не подумавши, мы всё это… Прощенья просим…

– Совсем распустились, товарищи младший комсостав! – вскричал Кутасов, на душе у которого потеплело. – По уставу отвечать!

– Виноваты, товарищ полковник! – вскочив на ноги, гаркнули младшие офицеры. – Исправимся!

– Получите взыскания, – оттаяв душой окончательно, произнёс комбриг. – Свободны!

Младшие офицеры торопливо вышли из «штабной избы», где на громадном обеденном столе были расстелены карты, а пол, как бы часто и чисто его не мели, был вечно затоптан сапогами. Комбриг опустился на жёсткий стул и вытянул ноги. Формированию преданного лично ему офицерского корпуса положено начало.

Однако дни шли за днями. Где-то в Бугульме умер от холеры генерал-аншеф Бибиков, засел с остатками своего корпуса в Оренбурге князь Голицын, и Пугачёв, узнав эти новости, становился всё более нетерпеливым.

– Хватит муштровать солдат! – всё чаще говорил он Кутасову. – Солдат в бою военной науке учится! В бою, а не на плацу! Воевать твоим солдатикам пора! Да и казачки мои без дела скучают.

Придумывать некие «благовидные» предлоги для задержки наступления было сложно. Тем более что комбриг не очень-то хорошо умел выкручиваться. Помогал ему в этом Омелин, но и его «казацкий царь» слушал всё хуже. Значит, пора выводить армию из района Авзяно-Петровского завода, и вести туда, куда хотел Пугачёв. К Магнитной крепости.

Глава 6
Поручик Ирашин

Что-то назревало. Это витало в воздухе и настойчиво стучало в уши сотнями разных слухов. В офицерском собрании только и разговоров было, что о болезни генерал-аншефа, все обсуждали, кто станет главнокомандующим вместо него. На самом деле, никто не думал, что Бибиков столь скоропостижно скончается, однако все понимали, что заболевший холерой – а по иным слухам, отравленный не то пугачёвскими, не то вовсе, польскими шпионами – немолодой генерал, командовать армией не сможет.

– Голицына поставят, – безапелляционно заявлял Самохин. – Как бы то ни было, он князь, из столбовых, древнего рода. Какое тут имеет значение его звание. Ларионов вон тоже был и генерал-майор, и родственник самого Бибикова, а поставили вместо него нашего командира. А он-то премьер-майор, всего лишь.

– Никогда не слышал о столбовых дворянах Михельсонах, – усмехнулся секунд-майор Брюсов. – По мне, пример не слишком корректный.

– Я, вообще-то, о том, что звание тут не главное, – ответил на это Самохин. – Вон премьер-майор сменил генерал-майора и командует теперь корпусом. И опять же Гагрин, в том же чине и также корпусом командует.

Известие о разгроме казацкого полковника Туманова премьер-майором Гагриным уже достигло Оренбурга, куда мы вернулись после Сакмарской баталии. Называть её викторией ни у кого язык не поворачивался.

– Но ведь Щербатов генерал-поручик, – возразил Самохину я. – Звание уж очень велико. Он сейчас старший генерал в армии.

– Но и Голицын не премьер-майор, – покачал головой Коренин, вставший, в кои-то веки на сторону своего непримиримого противника. – Княжеский титул очень много значит.

– И обидчив наш генерал-майор, прямо как девица, – усмехнувшись, выдал опасную реплику Самохин, словно бы в пику ротмистру.

– Прекратите, поручик, – вздохнул Коренин. – Вы, к слову, повели себя ничуть не лучше.

История была, надо сказать, шумная и неприятная. Дело было в том, что Коренин написал рапорт командованию со скверной рекомендацией поручику Самохину. И после этого Самохина не поставили командовать четвёртым эскадроном, место ротмистра которого было свободно ещё с самых Чесноковок. Назначить его должны были по итогам битвы за Сакмарский городок, однако они оказались столь неутешительны, что об этом как-то позабыли. Тем более, рекомендации самому перспективному кандидату на эту должность, каковым был Самохин, оказались крайне нелестными. В общем, командовать четвёртым эскадроном остался поручик Парамонов, а Самохин поднял жуткий скандал. Он примчался к Михельсону, причём намерено, когда тот вёл совещание с командирами остальных подразделений, входивших в его корпус, и принялся выяснять, отчего его не назначили командовать четвёртым эскадроном и не повысили в звании. Премьер-майор в самых неласковых выражениях высказал ему причины этого и приказал покинуть палатку.

Напоминание об этой истории, породившей также море слухов о делах в нашем полку, заставило Самохина замолчать. Он провёл пальцами по стакану с вином и, выпив его одним глотком, вышел из офицерского собрания.

Однако его быстро сменил Пашка Озоровский. Он ворвался в собрание и закричал, как оглашенный:

– Генерал-аншеф умер!

– Что? Как? – вскочили все мы. – Рассказывай толком.

– Генерал-аншеф скончался по дороге сюда. В Бугульме. Скоропостижно.

– Ну вот и приплыли, – вздохнул Коренин, а Брюсов, как старший, пусть не по званию, но по должности, офицер в собрании, провозгласил тост:

– Вечная память генерал-аншефу Александру Ильичу Бибикову.

– Вечная память, – подхватили мы, поднимая стаканы. – Земля пухом.

Спустя несколько дней из Петербурга прибыл курьер Фельдъегерской службы со срочным пакетом. Уже спустя несколько минут весь Оренбург знал, что новым командующим назначен генерал-поручик Щербатов. А уже на следующий день князь Голицын объявил о том, что никуда из Оренбурга не уйдёт, «покуда должным порядком ряды вверенных Императрицею войск не пополнит».

– Только этого Пугачёву и надо, – цедил сквозь зубы Михельсон. – Пока мы будем в Оренбурге сидеть, он соберёт рассеянные отряды в новую армию.

– Но ведь в пехоте у нас, действительно, очень большие потери, – напомнил ему Брюсов. – Фактически, у корпуса нет пехоты.

– Зато кавалерия есть, – оборвал его Михельсон. – А пехоты у того же Мансурова хватает. Вполне можно было бы отправиться с корпусной кавалерией к нему, а пехоту оставить в Оренбурге, для пополнения.

– Приказ князя Голицына ясен, – пожал плечами Брюсов, – оставаться в Оренбурге до прибытия пополнения. Ничего не попишешь.

– Очень даже попишешь, – обратился к премьер-майору Самохин, присаживаясь за штаб-офицерский стол, что было нарушением традиции. Да ещё и без приглашения!

– А, это вы, скандальный поручик, – покачал головой Михельсон. – И что толкового вы можете предложить?

Сам тон, каким он произнёс слово «толкового» можно было счесть оскорбительным, однако Самохина это ничуть не смутило.

– Вы ведь, до того как наш полк, а после и весь корпус прикомандировали князю, были самостоятельным командиром, – начал объяснять он.

– И? – спросил заинтересовавшийся Михельсон.

– Обратитесь к генерал-поручику Щербатову напрямую, – ответил Самохин. – Формально, это не будет нарушением, ведь князь Голицын, вроде бы, наш временный командир.

– И я, опять же, вроде бы, и не обращаюсь через голову князя, – произнёс Михельсон. – Das ist ein vernЭnftiger Vorschlag, – задумавшись, он перешёл на язык предков. – Адъютант, кто-нибудь, бумагу, перо, чернила.

– И скатерть смените на чистую, – обратился рассудительный Брюсов к буфетчику офицерского собрания.

Когда эти требования были выполнены, премьер-майор принялся писать рапорт генерал-поручику Щербатову. Составив его «начерно» и, отдав бумагу адъютанту для оформления «чистового» варианта, Михельсон обратился к Самохину:

– Junger Herr, – сказал он, – вы, кажется, обращались ко мне с некоторой просьбой. Я посчитал вас, поручик, взбалмошным и неумным человеком. Однако сейчас вы оправдали себя в моих глазах. Вы претендовали на вакансию командира четвёртого эскадрона. Вы, как я вижу, офицер толковый и с фантазией, посмотрим, как покажете себя командиром эскадрона. Сергей, – снова обратился он к адъютанту, молодому прапорщику, племяннику Семёна Брюсова, – подайте мне ещё лист бумаги.

– Как бы нам всем не пожалеть об этом, – тихо, так тихо, что услышали его только за нашим столом, произнёс Коренин. – Теперь, – сказал он уже громче, – надо подумать, кого поставить на второй взвод, вместо Самохина. У вас, господа офицеры, есть кандидатуры из унтеров.

– Надо у самого Самохина спросить, – пожал плечами я. – Как-никак, а взвод-то его.

– С Самохиным мы поговорим, – холодно кивнул Коренин, – обязательно поговорим. Но остальных командиров взводов прошу представить список унтеров, которых можно было поставить командовать взводом.

В итоге командиром взвода поставили подпоручика Ипполитова, исполнявшего во взводе Самохина обязанности старшего унтера. Это был застенчивый юноша, которого я знал не слишком хорошо. В собрании он держался скромно и не любил лишнего внимания к своей персоне. К тому же, Ипполитов не воевал вместе с нами против Барской конфедерации, его прислали уже после победы, так что многие держались ним несколько снисходительно, и это ему, наверняка, не нравилось.

Не прошло и трёх дней, как весь наш корпус к вящему неудовольствию князя Голицына, выступил на соединение с бригадой генерал-майора Мансурова. Мансуров незадолго до того взял несколько крепостей и разбил пугачёвцев у Иртецкого форпоста, однако потери его были достаточно велики, и ему срочно требовались подкрепления. Этим подкреплением и стал на корпус. Мы выдвинулись скорым маршем к Илецкому городку, стояли на временном отдыхе полки Мансурова. После соединения мы должны были выступить к одному из оплотов пугачёвщины – Яицкому городку.

Марш был, конечно, скорый, но не та безумная гонка, как к Сакмарскому городку, и после неё показался лёгкой прогулкой. Лошадей не гнали, даже на заводных редко пересаживались, ночевали по-людски, в придорожных трактирах, да и ночёвок было всего две. Перед первой нас вызвал к себе Коренин, недавно вернувшийся от Михельсона, и объявил:

– Доведите до солдат и унтеров, что с женщинами следует вести себя крайне осторожно. А если быть точным, не подпускать их к солдатам на пушечный выстрел. За опоздание на утреннее построение наказание понесут не только солдаты, но и командиры взводов с унтерами. Всё ясно?

– Так точно, – ответили мы, то есть, командиры взводов.

Я вернулся к своим солдатам и, подозвав к себе унтеров, просто и доходчиво объяснил им:

– Господа унтера, – сказал я им, – нам приказано женщин не трогать.

– Как? – удивился вахмистр Обейко, большой любитель женского пола.

– Вот так, – ответил я. – Даже если они сами предложат, за деньги или по любви. – И уже более тихим голосом добавил: – А если что и будет, заканчивайте все дела до утреннего построения. Чтобы хоть пару часов поспать смогли.

– Есть! – гаркнули унтера.

В Илецком городке, объединившись с корпусом Мансурова, мы выступили к Яицкому городку. Теперь уже шла целая армия, а её передвижение это разговор особый. Несколько тысяч человек, табуны лошадей и пушки медленно тащились по степи, оставляя за собой уродливый след. Быть может, птица, вроде орла или какого-нибудь стервятника, что постоянно кружили над нашими головами, видела эту войну, как пересекающиеся тёмные полосы, оставленные армиями, и громадные пятна – места сражений. Такие мысли бродили у меня в голове, пока армия наша двигалась навстречу врагу. До Яицкого городка не добрались около пятидесяти вёрст. У реки Быковки встретили, наконец, врага.

Казаки, которыми, как выяснилось позже, командовали атаманы Овчинников, Перфильев и Дехтярёв, попытались атаковать нас с ходу. Но разведка, изюмские гусары, вовремя донесла о появлении казачьего войска. Никогда не забыть мне летящие в облаке пыли фигурки гусар. Я не мог различить с такого расстояния цвета их мундиров, однако точно знал, что ментики и на них синие, а доломаны – красные; они мчатся, придерживая шапки, чтобы не слетели во время безумной скачки, ташки и сабельные ножны бьют по ногам и бокам лошадей.

– Быстро летят, – протянул вахмистр Обейко. – Видать, случилось что.

– Что, что, – усмехнулся гефрейт-капрал Болтнев, самый глазастый в моём взводе. – Драка будет. Зачем бы ещё разведке так лететь? Лошадей вот-вот загонят.

– Эскадрон, – тут же скомандовал, будто услышавший его слова Коренин, – к бою готовьсь.

– Проверить оружие, – подхватил я и сам занялся этим. Быстро зарядил пистолеты, без нужды, а скорей по привычке щёлкнул гардой палаша по верхнему окову ножен. Всё было в порядке. – Унтера, – продолжил я отдавать приказы, – проверить у солдат состояние оружия и обмундирования. – Ведь, следуя непреложному армейскому закону, солдат расслабляться не должен, особенно перед битвой, а то нападёт дурной мандраж, который зачастую куда хуже врага.

Вот как на меня сейчас. Чтобы отвлечься, я прислушался к голосам унтеров, хвалящих образцовых солдат и отчитывающих нерадивых. В последние, как обычно, залетел гефрейт-капрал Болтнев, который всегда отлично следил за своим нарезным карабином «За призовую стрельбу» и конской сбруей, а вот чисткой мундира часто пренебрегавший. Усмехнувшись, я стал глядеть на совещающихся офицеров, потом проследил вестовых, мчащихся в полки. Ну а после завертелась обычная предбоевая карусель.

Наш полк перебросили на левый фланг и поставили задачу прикрывать огнём пехоту, когда та пойдёт в атаку, и не давать казацкой коннице обойти наши позиции. Последняя была основной. Ведь если правый фланг нам прикрывала река Быковка с топкими, поросшими камышом берегами, провести по которым людей, не говоря уж о лошадях, было невозможно. На левом же до самого горизонта простиралась бескрайняя степь – обходи, не хочу.

– Самохин и Коренин, – распорядился Михельсон, – ваши эскадроны стоят на самом фланге, так что вам, как говорится, и карты в руки. Если казаки или башкиры попытаются нас обойти, остановить их должны вы. Вопросы?

– Один, господин полковник, – обратился к премьер-майору Самохин.

– Задавайте, – кивнул тот, относившийся к поручику после истории с рапортом к генерал-поручику Щербатову несколько покровительственно и позволявший некоторые вольности в обращении.

– Кто из нас двоих будет главным?

– Ротмистр Коренин, – ответил тот и в ответ на взгляд расширившихся глаз Самохина ледяным тоном произнёс: – Он из вас старший по званию. Всё ясно, поручик?

– Так точно, – сразу поскучнел тот и коротко отдал честь.

– А, вообще, господа офицеры, – добавил Михельсон, уходя от неприятной темы, – генерал-майор Мансуров, большой поклонник пехоты, считает, что именно она решит всё дело, как в большинстве его предыдущих баталий. Нам же он отводит второстепенную роль.

Авангард казаков появился спустя три четверти часа, после того, как наша армия выстроилась, заняв позиции. Это были конные сотни, отличавшиеся друг от друга цветом кафтанов. Они явно не ожидали такого подвоха с нашей стороны, однако решили не останавливаться и ринулись на нашу пехоту, выстроенную в ровные квадраты батальонных каре, что называется сходу. И тут эта живая крепость дала по ним залп. Казаки в разноцветных кафтанах полетели с сёдел, повалились на землю лошади, ответ их был жалкой каплей в море огня и дыма, обрушившегося на них. И всё же казаки налетели на батальонные каре, до наших позиций донёсся звон стали. Пушки пока не стреляли, ждали подхода основных сил противника.

Бой шёл, в основном, в центре позиций и до флангов не докатывался, так что гренадеры и лёгкая пехота, в основном, вели огонь по казакам, осыпая их градом пуль. Драка была жестокая, но места нам, кавалерии, в ней не было. Обстреливать фланги смысла не имело – наши карабины, конечно, добивают на такую дистанцию, однако убить кого-либо пулей на излёте было невозможно. Так зачем же зазря тратить патроны? Так что нам приходилось довольствоваться ролью наблюдателей.