Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

И тут трубы запели «Ретирада», мы развернули коней, отмахиваясь от бегущих, совершенно не обращая на нас внимания, пугачёвцев, и отъехали обратно на позиции.

– Обейко, доложить о потерях, – распорядился я.

– Пятеро, – спустя несколько минут, после короткой переклички, сообщил вахмистр. – Командиры всех взводов живы и здоровы. Раненых разнотяжёлых ещё четверо.

– Спасибо, вахмистр, – кивнул я.

В полку потери были также не столь тяжелы. Как-то слишком легко далась нам эта победа. Почти как тогда, в лесу, когда мы вырезали пугачёвцев в несобранном ещё вагенбурге. А ведь на следующую ночь это обернулось жестоким расстрелом из тех самых ружей Пукла-Пакла. Чем ответит враг на этот наш щелчок по носу? Ведь не так и много солдат мы у него вырезали, большая часть просто сбежала. Их соберут, бежать тут особо некуда, сгонят обратно в полки и батальоны, и поведут на нас. К тому же, скорее всего, в обход холма уже направили несколько батальонов к нам вы тыл, просто они скрываются за вон той полоской деревьев, толи рощица, толи вовсе небольшой лесок, очень неприятно подходящий к нашим позициям. Если оттуда выскочат казаки, то успеем ли мы скрыться – ещё большой вопрос, как бы не пришлось вырываться из окружения, да ещё и батарею Баневича прикрывать. Это грозит нам большими потерями, а, быть может, и гибелью всего полка.

Пушки Баневича посылали шрапнели по убегающим пугачёвцам ещё какое-то время, после чего замолчали. Бомбардиры принялись чистить жерла и подали сигнал на баржу, чтобы несли огнеприпасы. Оттуда появились с десяток крепких мужиков из бурлацкой артели, что должны были вытащить баржу на середину реки. Их подрядили ещё и таскать порох и ядра на батарею. Они вернулись на баржу, однако один из них, по всей видимости, старший, подошёл к Михельсону и сказал столь громким голосом, что услышали его, наверное, все в полку:

– Их благородие, поручик с холма, – прогудел он, – говорять, што ядров и порохов к пушкам ихним хватить ток на сполчаса бою.

Премьер-майор ничего не ответил ему, отпустив мужика коротким взмахом руки. Бурлацкий старшина почесал голову и убрался вслед за остальными на баржу. Михельсон же отправил к Баневичу молодого поручика с неким сообщением, хотя я примерно представлял себе, в чём оно состояло. Как только огнеприпасы подойдут к концу, сразу убираться на баржу, что послужит и нам сигналом к отступлению.

Следующая атака произошла ближе к вечеру. В колоннах серых шинелей мелькало куда больше обыкновенного черных комиссарских курток. И теперь пугачёвцы не попёрли буром, как в прошлый раз, полагаясь на одно только численное преимущество. Теперь с нами решили воевать по всем правилам. Выстроились на расстоянии, куда ядра с батареи Баневича просто не долетали, развернули свою артиллерию и открыли огонь по холму и по нашим позициям. Здоровенные чугунные ядра врезались в ледяную горку, во все стороны полетели осколки, разящие не хуже шрапнелей, и Михельсон приказал отойти подальше от ставшего опасным холма. А отвечать пугачёвцам Баневич не мог. Не тот калибр у его артиллерии. Разбив горку вдребезги, враг медленным маршем двинулся на нас, с примкнутыми штыками, под барабанный бой, словно на параде. Боятся они нас, что ли, раз идут так медленно. Мы даже успели вернуться на прежние позиции. И это решительно не нравилось мне, как и многим офицерам полка, да и самому Михельсону.

– Они время тянут, к гадалке не ходи, – буркнул себе под нос Обейко. – По леску нам в тыл казаки…

Он не договорил, да и не нужно было договаривать. Сходные мысли бродили в тот момент во многих головах. Если к нам в тыл зайдут казаки, а отправлять уже однажды опростоволосившихся рабочих драгун никто не станет, рубка обещает быть крайне жестокой. О мрачных последствиях её я уже упоминал. Но и уходить сейчас тоже нельзя. В дерзости и хитрости пугачёвским командирам не откажешь, они могут и намеренно спровоцировать нас на ретираду, при том, что никакого обходного маневра на самом деле нет. Вот и получится, мы отступили, врага толком не задержав, да ещё и на его провокацию поддались. Сплошной конфуз со всех сторон получается, и никак иначе.

А пугачёвцы меж тем решили спровоцировать нас на атаку. Столь же медленным маршем, не обращая внимания на огонь батареи Баневича, их колонна подошла к нашим позициям шагов на сто и открыла правильный огонь залпами повзводно. Даже штыки отомкнули все, кроме первых шеренг, состоящих из гренадер. Пусть огонь их был весьма неметким, пули так и свистели вокруг нас, однако плотность его позволяла искупить сей недостаток с лихвой.

И тогда трубы запели «В атаку! В галоп!» и полк наш устремился на врага снова, сквозь пули и пороховой дым, нещадно шпоря коней и подгоняя их ударами палашей плашмя. Для того, чтобы обнажить оружие, команда нам не требовалась. Мы врубились в ряды пугачёвцев, обрушив на них палаши. А ведь штыки примкнуть успели далеко не все солдаты врага, и это было нам весьма на руку. Гренадер мы просто смели, слишком уж мало их было. И снова палаши пошли гулять по головам и плечам пугачёвцев, снова мы намеренно прорубались к комиссарам, убивая их в первую очередь, снова рассекали колонну под звон стали, редкие выстрелы и хлопки шрапнельных снарядов. Но вот шрапнели сменились пороховыми ядрами, а после и вовсе обычными, чугунными. И летели снаряды ближе и ближе, значит, пороха у Баневича всё меньше.

Снова трубы запели ретираду, хотя враг и не был обращён в бегство, а вполне справно отбивался от нас, иногда даже пытаясь отрезать отдельных драгун или группы, которых после того беспощадно закалывали штыками. Так поступили бы и со мной, если б не вахмистр Обейко с гефрейт-капралом Болтневым. Они пробились ко мне, при этом вахмистр лихо размахивал вокруг себя палашом, весь мундир его покрывали вереницы кровавых точек, по ним можно было легко отследить каждый взмах. Болтнев же выстрелил из карабина, свалив какого-то пугачёвца, что уже готов был вонзить штык в бок моего коня, а после, бросив его болтаться при седле, поочерёдно убил ещё двоих из пистолетов, подаренных когда-то ротмистром Корениным лучшему стрелку моего взвода. С их помощью я вырвался из ловушки, и мы вместе помчались прочь от смыкающегося за нашими спинами вражеского строя.

Когда полк отступил на две с лишним сотни шагов, я огляделся и увидел баржу, уже саму по себе идущую по великой реке, бурлаков, во все пятки удирающих по снегу прочь от поля боя и мчащихся нам наперерез драгун в длинных серых шинелях. Не казаков, а именно рабочих драгун, и это давало нам большие шансы не только на жизнь, но и почти на победу. По крайней мере, над этими всадниками, слишком уже скверными наездниками они были, что видно даже с такого расстояния, да и бойцами не лучше.

Врезавшись в них с разгона, мы просто смели этих горе-драгун одним махом, что называется, протоптавшись по ним. Я даже толком палашом поработать не успел. Лишь наотмашь рубанул одного или двух врагов, даже не знаю, с каким результатом. Оставив ошеломлённого нашим бешеным натиском врага далеко позади, полк помчался прочь, вдоль берега реки ко Ржеву, где мы должны были соединиться с армией.

Но дорога эта обернулась для нас настоящим адом. Все вёрсты от места битвы до города, а было их ни много ни мало, два с половиной десятка. И идти их нам пришлось без отдыха, без остановок, постоянно в сёдлах, не спешиваясь и коней не меняя. От этого шли медленно, едва не шагом, лишь иногда переходя в галоп, когда налетали казаки. Именно тогда я и узнал, на своей шкуре узнал, каковы они казаки в последовательной и жестокой охоте за врагом. Ранее врагом этим были барские шляхтичи, теперь же, им оказались мы. И ведь какую уловку придумали пугачёвские военачальники. Всех в единую форму обрядили, только калмыков с башкирами и иных инородцев можно было отличить, по меховым шапкам вместо картузов и совсем уж неуместного вида лукам и колчанам стрел, вместо мушкетов и карабинов. Конечно, казаки носили бороды, в отличие от драгун, но, поди, разгляди их, когда они скачут с гиком, шашками размахивая, к тому же по холодному времени они лица башлыками заматывали. Так что, когда вылетали такие всадники нам наперерез, и понять было нельзя, казаки ли это или же так, рабочие драгуны, которых полк одним эскадроном расколотить можно.

Казаки атаковали нас в любое время и при любой погоде. В дождь, в грязь и слякоть, скакали на нас сквозь снежные хлопья, иногда вооружаясь привычными им пиками, какие выдавали их подлинную суть. А после следовала жестокая рубка, мы схлёстывались с казаками, разгоняя спотыкающихся коней в рысь и галоп. Несколько минут кровавой схватки и мы едем дальше, по возможности собрав казацких лошадей и тех наших, что остались без седоков. А на снегу или в грязи, как я уже говорил, за это время частенько принимался противный дождик, превращающий землю под ногами коней в подобие болота, оставались лежать без погребения трупы. Нам оставалось надеяться, что пугачёвцы похоронят и своих, и чужих, смерть она всех примиряет.

И вот утром третьего дня, считая от следующего за битвой между холмом и рекой, мы увидели окраинные дома Ржева. Перед самым городом мы столкнулись с казачьим разъездом, но бой был коротким, пугачёвцы быстро отступили, ведь из города выехали гусары, кажется из бывшего Грузинского полка, сейчас входящие в состав Московского легиона. Сталкиваться с лихими детьми Закавказья у бунтовщиков желания не было.

Гусары осадили вороных коней рядом с нами. Как, наверное, жалко выглядели мы в рваных и окровавленных, уже мундирах, на спотыкающихся лошадях, на фоне этих блистательных всадников с золотым позументом ментиков и украшенными витым шнуром рейтузами-чакчирами и сапогами из цветной кожи. Это был тот самый знаменитый эскадрон, состоящий из одних только князей.

– Эх, сукины сыны! – крикнул командир его, вбрасывая красивую саблю в ножны. Не смотря на то, что по-русски он говорил вполне чисто, в речи его ощущался грубоватый закавказский акцент. – Сбёгли! Мы муслимской кровью сабли поили, а вот бунтовщицкой они ещё не отведали!

И он прибавил несколько выражений на своём языке, которых я не понял, но, думаю, ничего от этого не потерял.

– Скоро в крови искупаемся, – заверил князя-ротмистра Коренин.

Красивый кавказец рассмеялся и хлопнул его по плечу. Откуда ему знать о мрачной иронии нашего ротмистра?

– Простите, господа, – учтиво кивнул нам князь-ротмистр. – Нам надо продолжать патруль.

Он коротко козырнул нам и махнул рукой своим людям. Наш полк на спотыкающихся лошадях двинулся в город, а мимо нас прогарцевали грузинские князья.

– Матейко, – обратился к секунд-майору Михельсон, – найдите людям и лошадям место, а я на доклад к Бракенгейму. Командиры эскадронов, за мной, – скомандовал он, тут же добавив: – Ваньшин, останьтесь. Ваши раны нуждаются в уходе, а вы сами в отдыхе – более всех нас.

Пятый эскадрон Ваньшина вечером этого дня, незадолго до того, как мы подъехали ко Ржеву, принял на себя удар казачьего отряда, вдвое большего по количеству. Они рубились с ними жестоко, пока не подоспели остальные эскадроны полка, обратив казаков в бегство. Потери в эскадроне были весьма велики, а сам Ваньшин, не жалевший себя, получил пять ранений и только чудом, да обнаружившейся железной волей, продержался в седле до самого Ржева.

Как подсказали нам офицеры на улицах, штаб армии квартировал в усадьбе ржевского городничего, имени которого никто припомнить не мог. Мы вошли внутрь, миновав растерявшегося часового, видимо, никак не ожидавшего увидеть посреди города буквально залитых кровью офицеров.

– Вы, господа офицеры, куда? – запоздало спросил он у наших спин.

– К Бракенгейму с докладом, – бросил через плечо Михельсон.

Неким вихрем пронеслись мы по усадьбе, взлетели на второй этаж, и только там командир наш понял, что не знает, где именно искать генерал-майора. Он замер в неуверенности, однако нам очень повезло. Сам Бракенгейм выглянул из своего кабинета, чтобы узнать, отчего произошёл такой шум.

– Ваше превосходительство, – тут же обратился к нему Михельсон, коротко козырнув, – премьер-майор Михельсон прибыл с докладом.

– Входите, господа офицеры, – пригласил нас генерал-майор. – У меня как раз на докладе поручик Баневич, вы отлично дополните его.

Мы вошли в просторный кабинет, судя по развешанным по стенам натюрмортам, изображающим разнообразные яства, у городничего это была обеденная зала. Теперь же на длинном столе расположились карты и разнообразное оружие, удерживающее их от сворачивания.

– Итак, поручик, – обратился Бракенгейм к Баневичу, – продолжайте с того места, где я прервал вас.

– Таким образом, благодаря отваге и мужеству драгун премьер-майора Михельсона, – сказал поручик, – мне удалось вывести все орудия на баржу. Более того, бурлаки вытянули её на течение и успели скрыться в лесу.

– Это их не спасло, – мрачно заметил Михельсон. – Мы обнаружили их тела на утро следующего дня. Бунтовщики повесили всех на опушке леса, так чтобы их было отлично видно.

– Ну что же, новые жертвы этой войны, – кивнул Бракенгейм. – Мы уже ничем помочь им не можем. У вас есть что добавить, премьер-майор?

– Поручику с его горы, думаю, было даже лучше моего видно поле боя, – ответил Михельсон. – Его доклад в дополнениях не нуждается. Я столь срочным порядком прибыл к вам, ибо думал, что баржа ещё не прибыла, теперь же, вижу, что в докладе моём надобность отпала. А потому прошу освободить меня и моих офицеров. Мы нуждаемся в отдыхе, а офицеры и унтера – в присмотре.

– Я задержу вас, господа, ещё не более чем на минуту, – сказал Бракенгейм. – Здесь во Ржеве взяты нами богатейшие магазейны, так и, что нам куда нужнее, цейхгаузы. А в них мушкеты, богатые запасы пороха, ядер и пуль. И сбруя конская, и даже зелёные рубахи, картузы и шапочки, в каких вражья армия воюет. Из них мы пополним свои запасы. И вы, премьер-майор, в первую очередь. Завтра с рассветом вам с офицерами и квартирмейстерами следует прибыть к магазейнам и цейхгаузам. Вам следует не только выбрать оружие и амуницию взамен изломанных, но и взять лучшее вашего. Ни для кого не секрет, что мушкеты и карабины у бунтовщиков превосходят наши, и раз уж у нас появилась возможность взять его, то грех был бы ею не воспользоваться. Кавалерию я хочу вооружить в первую очередь, дабы не только клинком, но и огнём могла урон врагу причинять.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, – кивнул Михельсон. – От имени всего полка могу пообещать, что мы оправдаем ваше доверие. Так, господа офицеры?

– Так точно, – ответили мы.

– Ну что же, – сказал генерал-майор, – отдыхайте. Я более не держу и вас, поручик.

Мы вышли из кабинета, покинули усадьбу городничего и направились в расположение нашего полка. Оказалось, что офицеры и унтера вполне хорошо устроены. Они расселились в большом гостином доме Енгалычева, пустовавшем по военному времени, неподалёку же, в больших коннозаводческих конюшнях, расположили наших лошадей. Весьма удачно.

– Отдыхаем сегодня, – сообщил я командирам взводов, – а с рассветом завтрашнего дня мы направимся к городским цейхгаузам. Будем менять наше оружие на пугачёвское.

Ближе к вечеру Михельсона снова вызвал к себе Бракенгейм. Командир наш вернулся необычайно мрачным и собрал нас, командиров эскадронов.

– Господа офицеры, – сказал он нам, – нам предлагают дело. Весьма подлое и жестокое. Но, увы, необходимое.

– Объясните толком, Иван Иваныч, – взял на себя слово от всех нас ротмистр Коренин. – Кто предлагает? Какое дело предлагает?

– Командующий наш предлагает, – ответил Михельсон, – а какое дело. В цейхгаузах обнаружены сотни вражеских мундиров, армию одеть можно. Вот и придумали господа офицеры штаба переодеть несколько полков нашей армии в сии мундиры и пустить по вражеским тылам. В рейд, так сказать. Поручик Мещеряков и ещё несколько карателей уже согласились.

– Вот пускай они и идут в этот рейд, – заявил я, как и все порядочные офицеры, я от души ненавидел всяческих карателей и особенно Мещерякова, ибо имел с дело лично.

– От этого рейда Бракенгейм ждёт более разведки, нежели карательных акций, – сказал Михельсон, – и потому он предлагает это дело нам.

– Да какие из нас разведчики? – удивился Холод. – Мы же драгуны да карабинеры, как нам разведку вести, коли мы того не умеем толком.

– Не прибедняйтесь, Александр, – усмехнулся Михельсон. – Если надо, то и драгуны, и карабинеры в разведку ходили. Да и рейды для всех нас привычное дело.

– Всё едино, – отмахнулся капитан, – нет у нас должной сноровки для такого дела. И, вообще, что же, нам придётся волосы остричь, мундиры сменить, обращаться друг к другу «товарищ». Где это видано?

– Даже не в этом дело, – сказал Коренин. – Мы только из боя, люди и кони вымотаны, много раненых. Мы ведь можем и не справиться с рейдом, сгинем в пугачёвских тылах без вести и без пользы.

– Надо сделать так, чтобы не сгинули, – коротко ответил Михельсон. – Я пришёл с вами посоветоваться, ибо Бракенгейм не приказал, но предложил нам этот рейд. Я вижу, что вы, господа, против рейда и потому завтра откажусь от него.

– Быть может, не надо отказываться, Иван Иваныч? – неожиданно спросил Ваньшин. – Смогли бы отмстить бунтовщикам, от души отмстить за наше отступление, за атаки их, за мой эскадрон.

– Вольно тебе рассуждать, – усмехнулся Салтыков. – Сам-то по ранению в рейд не пойдёшь.

– Надо будет, и мёртвым в бой пойду! – вскричал поручик, левой рукой – правая болталась на перевязи – хватая его за ворот мундира. – Мёртвый иль живой, а от боя не откажусь! Понял?!

– Довольно, поручик, – осадил его Михельсон. – Нам только драки сейчас не хватало. С пугачёвцами воевать надо, а не друг с другом. Довольно было среди нас раздоров в былое время, нынче нам стремя к стремени встать надо.

– И встанем, Иван Иваныч, – опять же за всех ответил Коренин. – Если надо будет, за вами пойдём, как один. Вы слышали нас, но решать идти полку в рейд или не идти, только вам.

Утром следующего дня я проснулся рано, с первыми петухами. Как же хотелось, после нескольких недель в лагере и двух суток в седле, ещё немного поваляться в постели. Совершенно детское чувство, с которым надо безжалостно бороться. А потому я сдёрнул с себя одеяло и вскочил на ноги. На улице, судя по узорам на окнах, стоял мороз, но я прямо в исподнем выскочил на улицу. К дому как раз шёл Васильич с парой полных вёдер воды на коромысле.

– Стой! – крикнул я ему, скидывая нательную рубаху и оставшись в одном исподнем. – Лей на меня ведро.

– Вашбродь, – удивлённо замер наш денщик, – зима уж на дворе.

– Лей, говорю, – как на плацу гаркнул я. – Долго мне ещё на морозе в исподнем торчать?!

Денщик вздохнул тяжко, но снял с плеча коромысло и выплеснул одно ведро на меня. Ледяная вода обожгла кипятком. Вскрикнув, я подхватил рубашку, также промокшую насквозь, и влетел в дом. Васильич не стал возвращаться к колодцу, а поднялся вслед за мной в комнату, где подал мне полотенце и вынул из сундука чистое бельё, забрав промокшее.

Вытершись насухо, я одел выстиранный и заштопанный денщиком мундир, для начала критически его осмотрев. Когда нам выдали их, новенькие, белоснежные, немного похожие на мундиры ландмилиции, он показался таким нарядным, даже парадным, никак, в общем, не подходящим для войны. Теперь же, после рейдов и боёв, основательно пообтрепавшись, обратился он почти что в лохмотья, какие в мирное время и в конюшню бы не одел. Однако при этом парадность всю утратив, он стал подлинно боевым мундиром. Я надел его, собрал волосы в хвост, букли завивать не стал и косицу заплетать тоже, ведь вполне возможно, их сейчас стричь придётся. И кто это завёл моду в пугачёвской армии волосы коротко стричь?

Оправив мундир, я надел епанчу и снова спустился на улицу, где меня ожидали командиры взводов. Приняв их рапорты, я в свою очередь отдал рапорт Михельсону.

– Видал ваши экзерциции, – усмехнулся он. – Полк, за мной.

И наш полк в пешем строю, что было несколько непривычно всем нам, бывалым кавалеристам, направился к ржевским цейхгаузам. Когда подошли к большим складам, у которых уже строились в очередь на получение нового оружие, а кто и обмундирования, унтера и офицеры нашей армии.

– Ваше высокоблагородие, – обратился к Михельсону квартирмейстер, – вашему полку обмундировку пугачёвскую выдавать?

– Только оружие заменить, – покачал головою тот. – Мой полк в рейд не идёт.