Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Звезда и шпага

Пролог

Впервые со странными людьми в кожаных куртках, которые звали себя комиссарами, я повстречался за три года до восстания Пугачева. Я тогда служил в Санкт-Петербурском карабинерном полку в чине вахмистра и уже успел несколько раз схватиться с гордыми шляхтичами Барской конфедерации. По войскам уже давно ходили упорные слухи о неких комиссарах, ведущих пропаганду среди поляков против своего короля Станислава Понятовского. Они называли его «ставленником русского империализма», «кровавым деспотом» и прочими малопонятными словесами. Комиссаров этих было приказано в плен не брать, а вешать тут же, на месте.

Мне жуть как интересно было своими глазами посмотреть на одного такого, и когда молва донесла до нашего эскадрона слух о том, что в небольшой армии Морица Беньовского, с которой нам предстояло накануне сразиться, их особенно много. Ротмистр Беньовский уже успел прослыть великим болтуном, склонным очень уж сильно преувеличивать количество вражеских – то есть, наших – потерь. Про его рапортам выходило, что он со своими гусарами и несколькими ротами добровольческой пехоты истребил почти всю нашу армию. Именно поэтому Иосиф Пулавский, командующий войсками конфедерации, отправил к Беньовскому сразу нескольких комиссаров, чтобы проверить, так ли удачлив он, как пишет в докладах. Ну и для общего контроля, наверное.

– Вот будет потеха, – усмехнулся Пашка Озоровский, моих годов прапорщик, картинным движением проверяя, как выходит из ножен палаш с офицерским темляком. – У тебя, Петя, копьё прямо как у гусар Беньовского.

– Тебе такого не доверили б никогда, – ответил я, столь же картинно перехватывая поудобней древко знамени.

– Это да, – важно кивнул Озоровский, – мне сразу прапорщика дали.

– Вот я тебе сейчас как дам! – шутливо замахнулся на него командир нашего взвода поручик Коренин. – Довольно болтать. Проверьте оружие как следует. Не для показухи.

– Есть, – ответили мы.

Закинув привычным движением знамя за спину, я открыл замки обоих пистолетов, взвёл курки, осмотрел кремни. Затем пришла очередь палаша. Я вынул тяжёлый клинок из ножен, покачал его в руке, сунул обратно. Это заняло какое-то время, однако ждать появления гусар и ополченцев Беньовского пришлось ещё долго. Болтать в присутствии командира взвода мы не решались, а потому минуты тянулись с бесконечностью капли мёда по ложке. В детстве я любил наблюдать за тем, как медленно-премедленно стекают они по блестящему металлу.

– Ползут они, что ли? – пробурчал Петька, не выдержав длительного молчания.

– Изматывают, – авторитетно заявил я. – Чем дольше мы так простоим, тем сильней вымотает нас ожидание.

– Умён ты, Пётр Андреевич, – рассмеялся поручик Коренин, – не по годам. Похоже, у нас в полку Суворов от кавалерии растёт.

Унтера и Пашка Озоровский рассмеялись, даже солдаты попрятали улыбки, прикрывая лица обшлагами рукавов. Я не обиделся на командира – сам виноват, наверное, очень уж потешный вид был у меня, когда я выдал свою «бессмертную» сентенцию.

Веселье прервал сигнал полковой трубы, тут же подхваченный эскадронными трубачами.

– К бою! – выхватил палаш из ножен поручик Коренин. – Ребята, не подведите меня!

Я тронул шпорами бока коня, тот двинулся шагом навстречу пока ещё невидимому врагу. Так медленно мы прошли недолго. Когда из-за рощицы показались длинные выкрашенные красной краской гусарские копья с пёстрыми флажками, мы перешли на лёгкую рысь. Именно с ними сравнивал штандарт, что я нёс, Пашка Озоровский. Не смотря на то, что я не первый день воевал в Польше, знаменитых элеаров – крылатых гусар, видел впервые. До рези в глазах всматривался я в закованное в железо войско, за которым поспешали быстрым шагом разномастные пешие роты ополченцев. Я вытащил пистолет, взвёл курок и положил его на сгиб локтя, теперь я могу быстро выстрелить, сунуть пистолет в ольстру и выхватить палаш. Запели трубы, и наш эскадрон перешёл на рысь более резвую. Я выбрал себе цель – немолодого гусара в старинном шлеме, большую часть лица которого закрывал массивный наносник в виде сердца. На самом деле, я видел в основном пышные усы, торчащие из-за него. Трубачи сыграли «в галоп!». Я ткнул коня шпорами, заставляя сменить аллюр, и приподнялся на стременах, упершись каблуками сапог в перекладину. Мой польский vis-Ю-vis слегка сгорбился в седле, зажав древко пики под мышкой. Отчаянно хотелось нажать на спусковой крючок, но я отлично понимал, что шансов попасть с такого расстояния, нет никаких. Надо ждать. Подпустить гусара как можно ближе, пускай конец пики упрётся мне в грудь, но выстрелить только после того, как буду уверен, что попаду. Хотя можно и опоздать, получив за нерасторопность острие пики в сердце.

– Карабины! – разрешил мои сомнения поручик Коренин. – Товьсь! – Я вскинул пистолет, навёл на усатого гусара. – Пли! – Я нажал на курок, вместе с остальными всадниками первого ряда. Почти сразу бабахнули выстрелы и второго эскадрона.

«Мой» гусар уронил пику – голова его дёрнулась от попадания пули, в массивном наноснике появилась дыра размером с два пальца. Он покачнулся в седле и рухнул вперёд, вывернув ноги из стремян.

Я едва успел спрятать пистолет в ольстру и выхватить палаш, когда два конных строя сшиблись. Благодаря первому залпу, нам удалось выбить немало гусар первого ряда с длинными пиками и знаменитого таранного удара у них не получилось, хотя нескольких карабинеров они всё же выбили из седла. А потом пошла рукопашная. Я обменялся быстрыми ударами палашей с гусаром без шлема. Следом тот вскинул своё оружие, видимо, желая ткнуть меня наконечником в горло, но я опередил его, рубанув снизу вверх, в предплечье, не защищённое доспехом. Гусар заорал что-то, выронил палаш, я же походя ударил его по голове и поспешил вернуться на своё место в строю.

– Отстаёшь, Ирашин! – крикнул мне поручик Коренин. – Рубиться не твоё дело! Ты – знаменщик, а не хрен собачий! Помни!

Бой был кровавый и жестокий. Мы сшибались с гусарами, теснили их, откатывались под напором свежих сил врага. Я орудовал палашом без устали, хотя навряд ли кого-то убил, кроме первых двух, тяжёлый клинок высекал искры из вражьих доспехов, кого-то удавалось достать в незащищеннее части тела, но смертельных ран не наносил. Моё дело – нести штандарт, обороняя его в первую очередь. Думаю, никому не надо объяснять, что он значит для эскадрона и всего полка. Меня прикрывали Озоровский с Корениным, так что особой работы для меня не было.

В тот день мы разбили конфедератов. Сокрушили легендарных гусар, большую часть истребив, обратили в бегство разномастное ополчение. Разгром завершила пехота и казаки Санкт-Петербургского легиона. В тот день во второй раз попал к нам в плен Мориц Беньовский, отправленный в Киев, а оттуда куда-то в глубь Империи, едва ли не на самую Камчатку, а равно и полтора десятка «кожаных» комиссаров.

Как и все офицеры, я, естественно, отправился поглазеть на них. Они заметно выделялись на фоне остальных пленных своими куртками незнакомого покроя со звёздами на рукавах. Во время боя они вдохновляли пехоту конфедератов, продержавшуюся, видимо, именно благодаря им, так долго против нас и Санкт-Петербургского легиона, что ополченцам совершенно несвойственно.

– Кто такие? – спрашивал у них премьер-майор Брюсов, командовавший нашим дивизионом.

– Губители самодержавия, – гордо ответил старший из них на чистом русском, без малейшего акцента, – могильщики капитала! – зачем-то добавил он. Какое отношение мы имели к капиталу – понятия не имею. – Мы прибыли сюда, чтобы свергнуть императрицу и освободить Россию от оков тирании самодержавия!

– Что же вы делали в стане конфедератов? – удивился премьер-майор.

– Они борются против ставленника Екатерины за освобождение Речи Посполитой, – сказал на это комиссар. – Восстание, начавшееся в Польше, пройдётся по всей России. Прогрессивное население империи поднимет голову и свергнет самодержавие. А после придёт время и для Мировой Революции!

– Эк хватил, – крякнул кто-то из солдат Легиона. – Лихо болтает, – поддержал его какой-то карабинер, не из моего эскадрона.

– Прекратить болтовню! – понимая опасность слов комиссара, рявкнул Брюсов. – Отойти от пленных! – приказал он на правах старшего из присутствующих офицера.

– Разойтись! Разойдись! – подержали его унтера, что посмышлёнее. – Чего тут собрались? Пленных не видали? Или дел у вас нет? Так живо сыщем!

Последние слова произвели на солдат особенно сильное впечатление, и они потянулись к палаткам своих полков. Возле пленных остались офицеры и караульные.

– Всем рты не позатыкаете, – мстительно произнёс старший комиссар. – Наше слово уже пошло в народ.

– Ваше слово – ничто против нашего дела, – ответил ему секунд-майор Ерышев из первого эскадрона нашего полка. – Нам ни к чему затыкать вам рты, проще – перевешать. Что мы и сделаем!

– Всех не перевешаете! – пискнул молоденький комиссар, лет девятнадцати – не старше.

– А вот тут вы ошибаетесь, – мрачно усмехнулся секунд-майор, – всех вас перевешаем, как только задавим эту вашу конфедерацию.

– Повесите нас – придут другие, – заявил старший комиссар.

Тогда никто не придал его словам особого значения. Я же вспомнил о них двадцать девятого ноября тысяча семьсот семьдесят третьего года, когда до Петербурга дошли слухи о появившихся в войске «маркиза Пугачёва» странных людей в кожаных куртках, называющих себя комиссарами. В тот же день императрица назначила командующим войсками, отправленными на подавление бунта генерала Бибикова. В составе этой армии находились и два эскадрона моего, Санкт-Петербургского карабинерного полка, где я уже был поручиком и командовал первым взводом третьего эскадрона.

Глеб Бокий выглядел совершенно не так, каким его себе представлял полковой комиссар Андрей Омелин. Известный в чекистских кругах как оккультист и специалист по «не традиционным технологиям», путешествовавший на Тибет, тайный член общества «Thule», в общем, личность крайне неординарная. А вот внешность подвела. Хотя с какой стороны посмотреть. Ведь настоящий чекист и, тем более, разведчик и должен выглядеть, что называется, никак. Примечательная внешность для него только помеха.

– Ну что же, товарищ полковой комиссар, – сказал он вместо приветствия, – вы представляете, чем вам с коллегами предстоит заняться?

– Пока нет, – покачал головой полковой комиссар Омелин.

– Да вы присаживайтесь, товарищ полковой комиссар, – указал Бокий ему на кресло напротив себя. – Не стесняйтесь. Задание у вашей группы, товарищ полковой комиссар, будет весьма сложным. И крайне ответственным. Вы слышали что-нибудь об экспорте революции?

– В контексте Мировой Революции, – пожал плечами Омелин, за время службы полковым комиссаром привыкший выражаться несколько витиевато.

– Не совсем, – покачал головой Бокий. – Вы чай берите, Андрей Валерьевич, не стесняйтесь. – Он и сам взял стакан в подстаканнике и сделал несколько глотков. Омелин последовал его примеру. – Как видите, идея Мировой Революции не получила должного распространения в мире, – он усмехнулся, – не смотря на все усилия Коминтерна. Поэтому «наверху» было решено экспортировать революцию во время.

– Во время? – удивился Омелин. – Простите, но это, каким образом?

– Весьма сложным, – усмехнулся Бокий. – Не скрою, что сам я мало что понимаю в этом, да и незачем это ни мне, ни вам, полковой комиссар. Главное, это возможно, а каким образом, пускай товарищи учёные думают, как им приказано было. – Он снова приложился к стакану с чаем. – Вы отправитесь в восемнадцатый век, во вторую его половину, в семидесятые года. Думаю, вы понимаете, чем они знамениты?

– Восстание Емельяна Пугачёва, – предположил Омелин.

– Верно, товарищ полковой комиссар, – кивнул Бокий. – Народная война казака Емельяна Пугачёва. Задачей вашей группы будет пропаганда в рядах казаков идей народовластья и постепенной смены самодержавия на более просвещённые формы правления. Это проект долгосрочный, рассчитанный на то, что Пугачёв победит. Вы поведёте Россию к социализму, наставляя новых правителей её при помощи Марксизма-Ленинизма.

– Но ведь для этого надо победить, – заметил полковой комиссар Омелин. – А как раз это казакам Пугачёва не удалось, не смотря на колоссальное численное превосходство над карательными армиями Бибикова, де Колонга и Суворова.

– Для этого с вами отправятся комбриг Кутасов с группой офицеров РККА, – сказал Бокий. – Вы познакомитесь с ним непосредственно после нашего разговора.

– Значит, я с военно-политическим составом буду отвечать за моральный дух армии Пугачёва, а комбриг Кутасов со своими офицерами – за его боевую выучку, – подвёл итог Омелин. – Всё понятно.

– Тогда осталось последнее, – Бокий поставил стакан с чаем на обитый зелёным сукном стол, – вы должны это знать. Дороги назад у вас нет. И отказаться вы не можете.

– Об этом, товарищ Бокий, – как обращаться к одетому в офицерскую форму НКВД без каких-либо знаков различия Бокию, Омелин не представлял, а потому решил назвать просто по фамилии, – я и не думал.

– Отлично, – поднялся на ноги Бокий и протянул Омелину руку.

– Служу трудовому народу, – ответил тот, пожимая её, после чего отдал честь.

– Можете быть свободны.

Глава 1
Поручик Ирашин

– Со своими воевать, – сказал мне поручик Озоровский, командовавший третьим взводом нашего эскадрона, – не слишком приятное дело.

– Какие они тебе свои, – отмахнулся я. – Казаки даже русскими себя не считают.

– Всё равно они подданные российской короны, – стоял на своём Озоровский.

– Не забывайте, поручик, – заметил премьер-майор Ерышев, – что казаки подняли восстание против короны и империи. Поле этого они перестали быть для нас своими. Советую вам это запомнить.

Это был наш последний обед в полковом офицерском собрании перед выступлением на подавление восстания «маркиза Пугачёва». Все разговоры, естественно, были посвящены предстоящей кампании против казаков. Секунд-майор же особенно лютовал из-за того, что его поставили командовать маршевым эскадроном, сформированным для пополнения убыли полка.

– А по мне так им просто головы запудрили, – возразил ему Озоровский. – А сами казаки ни в чём не виноваты. Они ведь считают, что воюют за царя Петра Третьего, а не против самой империи.

– Весьма опасное заблуждение, – заметил премьер-майор Брюсов. – Как бы то ни было, а корпус генерала Кара пугачёвцы разгромили, более того, часть войск перешла на сторону восставших. Не только солдаты, но и офицеры. Они, думаю, заблуждались столь же опасно, как и вы поручик.

– Во мне, господин премьер-майор, можете быть уверены, – резче, чем следовало бы ответствовал Озоровский. – Я на сторону пугачёвцев не перейду и людей не переведу.

– Я в вас, поручик, не сомневаюсь ни в малейшей степени, – спокойно сказал ему Брюсов и от мирного тона его Озоровский густо покраснел. – Равно как и во всяком офицере нашего полка.

– А всё же, мы превращаемся в неких карателей, не находите? – поинтересовался поручик Самохин, давно заслуживший славу балагура, частенько выдающего довольно опасные шутки.

– Ротмистр, – тут же осадил его Ерышев, – оставьте ваши шуточки. Они неуместны!

– И, правда, Василий, – кивнул Брюсов, – не стоило бы так резко выражаться.

– А что такого? – притворно удивился Самохин. – В семидесятом громили Барскую конфедерацию, как ни крути, а воевали на чужой территории, решая чужие внутренние проблемы. А теперь и вовсе…

– Довольно, – холодно оборвал его Брюсов, и лично мне стало несколько страшно от тона, каким он это произнёс. – Довольно, ротмистр. Вы и без того наговорили слишком много. Здесь, в собрании, все свои, однако услышь вас кто за их пределами, вы вполне можете загреметь в тайную канцелярию. Это станет чудовищным пятном на репутации всего нашего полка. Вы это понимаете?

– Понимаю, – кивнул Самохин. – Понимаю.

Я в очередной раз подивился умению нашего командира пристыдить даже такого показного циника, как поручик Самохин.

На этом большая часть разговоров в собрании стихла. По крайней мере, о будущей кампании против восставших казаков никто не сказал ни слова.

Путешествие из Польши в Казань в январе-феврале месяце, да ещё и ускоренным маршем – то ещё дело. Мы сутками не покидали сёдел, ели-пили и даже спали, не слезая с коней. Такой безумной гонки не было даже когда полк в спешном порядке перебрасывали на польско-российскую границу перед самым выступлением Барской конфедерации. Тогда хоть давали дважды в сутки спешиться и ночевали мы в деревнях, часто занимая их целиком. Теперь же нам оставалось лишь провожать польские, а после и наши, родные, селенья угрюмыми взглядами, проезжая мимо. В середине февраля к нам присоединился маршевый эскадрон секунд-майора Ерышева. Тот становился ещё более мрачным, когда видел карабинеров своего эскадрона под командованием премьер-майора Брюсова. В общем, настроение в полку царило не самое лучшее. Командир нашего полка это понимал, однако, по словам того же Брюсова от каких-либо действий воздерживался.

– Он считает, что первые бои поднимут нам настроение, – говорил премьер-майор.

– Это при условии, что мы разгромим казаков, – заметил язвивший из-за дурного настроения вдвое против обычного поручик Самохин.

– Ротмистр, не начинайте, – умоляюще глянул на него Брюсов, которому просто надоело увещевать неисправимого циника.

– Я в смысле, что мы казаков не разгромим, – быстро нашёлся Самохин, – а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?

– Конечно, – кивнул Брюсов. – Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.

– И что же? – не без интереса спросил Самохин.

– Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, – вполне серьёзно ответил ему Брюсов.

Второго марта полк наш прибыл в Казань.

Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, колоссальный опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.

Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам – и людям, и лошадям – дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.

Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.

В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба – чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.

В одном из трактиров мы и повстречались с компанией офицеров мушкетёрских полков. И если для нас это было самое начало путешествия по питейным заведениям, то они явно пребывали в загуле уже довольно давно. Может быть, несколько дней кряду.

– Так вы, господа офицеры, с пугачевцами воевать собираетесь? – спросил у нас средних лет капитан в мундире со знаками неизвестного мне мушкетёрского полка. – А, знаете ли, против кого идёте, а?

– Мы сражались против казаков, служивших полякам Барской конфедерации, – пожал плечами поручик. – Ничего особо страшного в них нет. Те же крылатые гусары опасней. Из-за своих пик.

– У яицких казаков тоже пики есть, – сказал на это капитан, – да только не в них дело, – отмахнулся он.

– А в чём же? – поинтересовался я.

– В дисциплине, – ответил капитан-поручик в мятой треуголке. – Мы ехали воевать с дикой ордой казаков и башкир, а получили организованное войско, которое разгромило нас и осадило Оренбург.

– Что значит организованное? – переспросил Самохин. – У казаков, как бы то ни было, организация есть. Полки, в конце концов.

– Полки! – рассмеялся капитан, первым заговоривший с нами. – Полки, говоришь. Мы сначала смеялись над пешими казаками в выкрашенных в разные цвета кафтанах. Хуже того, с ними рядом шагали заводские люди и даже деревенская голота. Над ними смеялись особенно сильно. В кафтанах разных цветов, а многие без штанов. Вот только под Юзеевой эти крашенные кафтаны задали нам перцу. И командующий наш смазал пятки аж до самой Москвы. Вот с кем вам воевать, господа.

– Какие кафтаны? – удивился Самохин. – При чём тут кафтаны.

– Не в кафтанах дело, – сказал капитан-поручик, кладя на стол свою живописную треуголку. – Самое неприятное то, что Пугачёв собрал не только некую Тайную думу, но Военную коллегию, которая сформировала самые настоящие полки. Из безлошадных казаков, рабочих, ушедших с заводов и той самой деревенской голоты. Самый настоящие полки, – повторил он, – со своими офицерами и унтерами и железной дисциплиной. Более того, из башкир сформировали полноценную конную разведку, они же, вместе с казаками несут пикетную службу.

– В общем, – дополнил его третий офицер, поручик из егерской команды, – вместо разрозненной толпы бунтовщиков, которую мы ожидали увидеть, нам пришлось сражаться со вполне сформированной армией. Их офицеры уже худо-бедно овладели тактикой линейной пехоты и насадили дисциплину. Создаётся такое впечатление, что командуют в пугачёвском войске отлично обученные офицеры, прошедшие не одну военную кампанию.

– Что за бред?! – взорвался молчавший до того Пашка Озоровский. – Откуда у них могли взяться эти офицеры?

– А чёрт их знает? – пожал плечами егерский поручик. – Недаром же Пугачёва чёрным волхвом или колдуном народ считает. Может, договорился с Диаволом, – тут все, включая самого рассказчика, перекрестились, а Озоровский даже суеверно трижды сплюнул через левое плечо, – вот тот и отсыпал ему щедрой рукой офицеров-грешников. Среди нашего брата с праведниками тяжеловато, – невесело усмехнулся он. – А к ним и чертей своих приставил в кожаных куртках со звёздами на рукавах да картузах, вроде фуражных шапок.

– Погодите-погодите, – тут же насторожился я, – каких ещё чертей в кожаных куртках?

Повесите нас – придут другие.

– Есть такие в Пугачёвской армии, – мрачно сказал капитан-поручик, принимаясь разглаживать замятости на своей поношенной треуголке. – Комиссарами зовутся. Они ведут пропаганду в его армии и по всему Прикамью с Поволжьем, Уралу и Оренбургскому краю.

– Комиссары, – протянул я, вспоминая комиссаров Барской конфедерации. Что может связывать лихих шляхтичей Речи Посполитой с казаками Пугачёва. – Комиссары.

– Комиссары, комиссары, – кивнул капитан-поручик. – И вот что удивительно, особенно сильную пропаганду они ведут на демидовских заводах и среди крестьян, агитируют их вступать в ряды пугачёвской армии.

– И что же, – заинтересовался Самохин, – их слушают?

– Как попов, – ответил капитан-поручик, – в три уха, можно сказать. И после каждого, как они это на аглицкий манер зовут, митинга, за ними уходят два-три десятка человек. Целыми деревнями, бывает, с места снимаются, с бабами, детишками, даже скотиной. Так что армия Пугачёва в лагере напоминает некий табор, вроде цыганского.

На этом разговор сам собой затих. Мы выпили пару тостов для порядку, да и разошлись. Продолжать «прогулку по-Самохински» не хотелось, и мы направились обратно на квартиры Казанского кирасирского.

– Ты тоже вспомнил о польских комиссарах, Пётр? – спросил у меня Самохин, с которого беседа с офицерами-мушкетёрами согнала весь хмель, как и с нас с Озоровским.

– Да, – кивнул я.

– Что-то тут не сходится, – пожал плечами поручик. – Какая может быть связь между комиссарами Барской конфедерации, которых перевешали почти четыре года тому, и тем, что агитируют сейчас, по словам этих офицеров, в армии Пугачёва.

– Может, это алюмбрады, – предположил Озоровский, страсть как любивший разнообразные истории о тайных обществах, готовящих свергнуть нынешний миропорядок.

– Ты ещё фармазонов вспомни, – усмехнулся Самохин. – Чушь это всё. Досужие выдумки для барышень. А вообще, не о чем нам думать, да и незачем. Нам воевать надо. С Пугачёвым и всеми его чертями со звёздами на рукавах, кем бы они ни были.

А уже следующим утром наш полк, усиленный эскадроном Казанского кирасирского и ещё несколькими кавалерийскими частями, выступил на юго-восток, к Уфе. По дороге нам предстояло заниматься малопочтенным делом усмирения крестьянского бунта. В одних деревнях и сёлах нас встречали, как освободителей от зловредной пугачёвщины, хлебом-солью, но куда больше было таких, где нам были совсем не рады. И если в иных только смотрели исподлобья, да плевали вослед, то кое-где встречали и выстрелами из окон домов. Так что несколько деревень даже пришлось спалить. Не самое приятное дело, скажу я вам, тут уж волей-неволей вспомнишь слова Пашки Озоровского насчёт воевать со своими. Не за тем пришёл я в армию, чтобы деревни жечь и крестьян с запудренными головами на воротах вешать. Так думали многие в нашем полку и приданных частях, а потому настроения царили самые мрачные. Участились ссоры между солдатами и офицерами, дошло даже до пары дуэлей и банальных драк. Ситуацию окончательно испортило дезертирство пяти солдат казанских кирасир, что были родом из этих мест.

– Если мы не встретим армию пугачёвцев в ближайшие недели, – мрачно сказал поручик Самохин, – то наша бригада попросту разбежится.

– Отставить разговоры, – осадил его Коренин. – Особенно такие.

– Это, какие? – дерзко спросил у него Самохин.

– Сами знаете, какие, поручик, – ответил ротмистр, – подобные вашим. Боевой дух корпуса и без того низок из-за того, что нам приходится делать, а вы ещё подливаете масла в огонь своим показным цинизмом. Так что будьте любезны держать язык за зубами.

– Я – офицер и дворянин! – вспылил Самохин. – И никто не смеет мне затыкать рот!

– А я не приму вашего вызова до окончания кампании против Пугачёва, – ответил Коренин. – Думаю, я ясно выразился. Так что извольте замолчать. Считайте это приказом.

– Вас понял, господин ротмистр! – рявкнул Самохин, словно рьяный унтер на плацу, после чего, действительно, рта практически не раскрывал.

Март близился к концу. Погода улучшалась, а вместе с нею улучшалось и настроение. Мы двигались к Уфе всё быстрее, ибо весть о нас уже разнеслась по всему Прикамью, и деревенские старосты встречали нас более-менее приветливо, а тех, кто поддерживал Пугачёва тайно или явно, либо повыгоняли, либо попрятали. И вот, когда наш корпус уже практически подошёл к Уфе, мы встретили первых разведчиков пугачёвской армии. Башкирских всадников.

Эта новость существенно подняла настроение в корпусе. Особенно после двух лёгких побед солдат Луганского пикинерного полка, эскадрон которых был прикомандирован к нам в Казани, над башкирами-пикетчиками. Нескольких повстанцев удалось, хоть и не без труда, захватить в плен, их притащили в наш лагерь, связанных их собственными арканами.

– Противостоять нам будут войска фальшивого полковника Зарубина-Чики, – сообщил нам Коренин. – Он ещё с прошлого года осаждает Уфу, однако город держится до сих пор. Значит, настроения в армии его ещё хуже нашего.

Это верно. Ничто так не снижает боевой дух армии, как длительная и безрезультатная осада. Тяжело всё же топтаться под стенами, в общем-то, без особого дела, обстреливая город да сидя в траншеях. Особенно зимой, когда траншеи заполнены ледяной водой, а с добычей провианта становится совсем уж туго.

– Но и расслабляться не следует, – напомнил Коренин. – Именно Зарубин разгромил авангард генерала Кара. И я думаю, во многом именно из-за шапкозакидательского настроения самого генерала и офицеров. Надеюсь, на этот раз с нами этого ничего подобного не случится. Особенно с нами. Мы должны разгромить Зарубина и снять осаду с Уфы. Так сказал наш командир. Мы не должны его подвести.

Утром следующего дня две армии выстроились друг против друга. Дело было в считанных десятках вёрст от Уфы, близ села Чесноковки.

– Боже праведный, – протянул кто-то из карабинеров моего эскадрона. – Сколько ж их тут?

– На первый штурм Уфы, – ответил ему я, сам не знаю зачем, остались ещё привычки унтерские, – как говорят, пошло десять тысяч пугачёвцев. Даже если их число и уменьшилось хотя бы вдвое, то всё равно их остаётся ещё очень много.

– На наш век хватит, – усмехнулся, как всегда повеселевший перед боем, поручик Самохин. – Будет где разгуляться! – Он проверил палаш и пистолеты. – Напьёмся кровушки!

– Господа офицеры, – подъехал к нам вернувшийся от Михельсона Коренин, – идёт в атаку второй линией. Сначала прикрываем огнём казанских кирасир, задача которых нанести таранный удар по центру Зарубинской армии. А потом ударим в палаши. Наша задача разрубить войско пугачёвцев на две части, а по возможности и на более мелкие куски, после чего уничтожать спокойно и планомерно.

– Хороший план, – к Самохину вернулась и его знаменитая язвительность. – Удался бы ещё.

– Это зависит только от нас, – ответил ему Коренин, ставя коня на своё место в эскадронном строю.

Я перепроверил пистолеты, наполовину вынул и сунул обратно в ножны палаш. После чего стал присматриваться к нашему противнику. Одолжив зрительную трубу у Самохина, я навёл её на строй наших врагов. Казаки и рабочие с крестьянами были, действительно разделены на полки, выстроенные в ровные шеренги. Одеты они были в те самые крашеные кафтаны, о которых говорили офицеры-мушкетёры в Казани, и напоминали более всего солдат времён царя Алексея Михайловича. Первые ряды с пиками, копьями и просто дрекольем, за ними – мушкетёры, вооружённые кто чем – и древними пищалями времён того же Алексея Михайловича, и вполне современными ружьями, захваченными, видимо, у генерала Кара, с примкнутыми штыками. На флангах стояла лёгкая кавалерия – казаки и башкиры. Последние выглядели совсем уж нелепо со своими луками и стрелами, даже копья, не то, что сабли, были далеко не у всех. Однако недооценивать их не стоило – получить стрелу в горло неприятно во все времена, хоть в пятнадцатом веке, хоть в нынешнем восемнадцатом. А вот комиссаров я что-то не заметил, как не странно.