Текст книги "Звезда и шпага"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Извольте, – ледяным тоном ответил Михельсон. – Кому сдать шпагу?

– После боя разберёмся, – уже спокойнее сказал Панин. – Бери своих солдат и всех сибирских драгун, и разберитесь с этим безобразием.

– Есть, – коротко козырнул премьер-майор, разворачивая коня.

А творилось на правом фланге именно безобразие. Прорвавшиеся карабинеры неожиданно схватились друг с другом. Казалось, два эскадрона атаковали друг друга. Почему? Непонятно. А потом один эскадрон устремился в тыл Пугачёву, где карабинеров, похоже, ждали с распростёртыми объятьями. И не как врагов. Ответ тут мог быть только один. Весьма и весьма нелицеприятный. Целый эскадрон Санкт-Петербургского карабинерного полка перебежал к Пугачёву. Этого быть не могло, но глаза не врали. Карабинеры заняли почётное место рядом с лейб-казаками Самозванца.

И уже безо всякого приказа рванули в атаку запорожцы. Промчавшись мимо пехоты, они налетели на спешно сбивающиеся в каре отрезанные из-за бегства товарищей батальоны. Теперь положение их оказалось совсем уж плачевным. С двух фасов – пугачёвцы в зелёных гимнастёрках, с двух других – сечевики в национальных рубахах и с чубами. Карабинеры же, что ещё недавно так лихо громили прорвавшихся рабоче-крестьян, рубились в тесноте, точно также окружённые врагом. Им на помощь пришли два оставшихся эскадрона Санкт-Петербургского карабинерного во главе с самим премьер-майором Михельсоном. Они врубились плотную массу запорожцев, те просто не успели развернуться фронтом к новому врагу из-за тесноты, слишком много их было. Вслед за карабинерами во фланг наседающим на отрезанную пехоту сечевикам и пешим пугачёвцам ударили сибирские драгуны. Всем полком. Бой закипел жестокий и кровавый. Казаки посыпались с сёдел в первые минуты, однако карабинеры и драгуны завязли в их рядах, началась рубка в страшной тесноте.

Кутасов смотрел не на поле боя. Его больше интересовал командир перебежчиков. Молодой человек в чине, если судить по возрасту и должности ротмистра или поручика с измождённым лицом иконописного аскета, изборождённым глубокими не по возрасту морщинами, длинными сальными волосами и густыми усами. В общем, не самый приятный тип. Ну да, с ним детей не крестить, а воевать. А этот перебежчик теперь привязан к ним самыми прочными узами – вероломством и предательством.

– Поручик Василий Самохин, – щёлкнул он каблуками, обращаясь непосредственно к Пугачёву, – прибыл под ваши знамёна, ваше императорское величество.

– Молодец, ротмистр, молодец, – покивал тот. – Ишь, расшумелся на весь свет. Но, что со всем своим эскадроном пришёл, молодец, хвалю. В бой нынче не пойдёте, мундиры на вас не те, что надо. Ещё с жёнкиными кавалерами попутают. Стойте покамест при мне.

– Будет исполнено, ваше императорское величество, – снова щёлкнул каблуками поручик и вскочил в седло. – Карабинеры, – обратился он к своим солдатам, – в две шеренги стройся.

Кутасов жестом подозвал к себе бывшего сержанта – теперь он никакого звания не носил, хотя в армии так и числился сержантом – Голова. Комбриг специально отослал Сластина, который оставил за себя не кого иного, как Голова.

– Значит так, сержант, – не громко сказал комбриг, – проверь мне этого поручика. Как следует, проверь. Подольше и поплотнее. И если будут хоть малейшие сомнения, доложишь сначала мне, а уже после разговора со мной – Сластину. Всё понял?

– Так точно, товарищ комбриг, – коротко и тихо ответил тот.

Кровавая пелена застила глаза. Я мог только слышать голоса, да и то словно через вату, как в Казани. Неужели опять контузия? Меня поддерживали с двух сторон, подпирая плечами. Голова болталась из стороны в стороны. И каждый раз под черепом как будто пороховое ядро взрывалось.

– В тыл его везите, – доносились до меня голоса. – Пашка, крепче держи его. За ремень, за ремень прихвати, чёрт безрукий!

Кажется, кричал вахмистр Обейко на моего друга поручика Озоровского. Мне было как-то смешно слышать, как унтер орёт, как сумасшедший, на обер-офицера. Хотя в бою бывает и не такое.

Ноги выворачивались из стремян, меня практически волочили на себе. И как они умудрялись и меня держать, и коня моего вести. Я бы, наверное, не справился. С этой мыслью я и отключился. Глаза я открыл уже в приснопамятной пролётке.

– Ах, сечевики, – качал головой Пугачёв, – ах сукины сыны. Никакой дисциплины. Бригадир, где твой главный особист или как его там, Сластин, в общем?

– За него сержант Голов, – ответил Кутасов, жестом снова подзывая своего протеже.

– Всего-то сержант? – удивился Пугачёв.

– Звание для виду, – объяснил Кутасов. – У них там, в особом отделе, свои игры.

– Понятно, – глубокомысленно кивнул Пугачёв, и сразу стало ясно, что ничего ему не понятно. – Так вот, сержант, ты разберись с запорожцами после боя, разрешаю повесить парочку казаков и кого-нибудь из есаулов, но только одного, не больше, понял. Это научит их дисциплине, – сложные слова ещё тяжеловато давались Пугачёву, но он уже не запинался на них. – Будут знать, что у нас и победителей судят, ежели надо. – Он обернулся к Омелину. – Ты мне вот что скажи, комиссар. Доколе ты будешь терпеть эту запорожскую вольницу. Тут им не Сечь, пора бы у форму примерить и к дисциплине приучить.

– Откладывали до битвы, – ответил тот. – Некогда было среди них дисциплину насаждать. Сечевиков так просто не поменять, их надо через колено ломать, а делать это до битвы я не счёл нужным.

– Правильно, – одобрил Пугачёв. – Вот особисты среди них работу свою проведут, а после и ты, со своим политотделом, подключайся. А пока, – он указал на одного из вестовых, – отправляйся к казакам левого фланга. Пускай поддержат сечевиков. А пехоту остатки юлаевцев прикроют.

Вестовой отдал честь и умчался.

И вот уже скачут казаки в зелёных гимнастёрках и фуражках, опуская пики, нацеливая их на рубящихся с врагом карабинеров и драгун. Врезаются в плотную толпу, где ни конному, ни пешему не развернуться. Трещат поломанные пики, вылетают из сёдел убитые и раненные, нанизанные на длинные древки, как бабочки на булавки. Однако карабинеры и драгуны достойно приняли удар. Их палаши собирали кровавую жатву с пеших и конных врагов, не опускались руки, держащие их, хотя они орудовали ими уже больше часа и лишь изредка раздавались на этом фланге пистолетные и мушкетные выстрелы.

Военноначальникам обеих армий было понятно, что судьба сражения решится именно на этом фланге. В остальном оно шло более-менее ровно. Панинские солдаты раз за разом штурмовали позиции пугачёвцев, откатываясь после коротких и ожесточённых рукопашных схваток, перестраивались, переводили дух и атаковали снова. Затеять новую перестрелку им не давали сами пугачёвцы, тут же кидавшиеся в штыки без огневой подготовки. Пушки, хоть и надрывались, гавкая разъярённым псами, с обеих сторон, однако толку от них было мало. Бомбардиры Панина намеренно брали прицел с перелётом, чтобы не задеть своих, а пугачёвские не отличались меткостью. Они не всегда попадали в стоящие в нескольких верстах шеренги полков, ещё не вступивших в бой, а стрелять по сражающимся опасались по тем же причинам. Вот и выходило, шуму много, а толку – чуть.

– Лычков, – обратился генерал-аншеф Панин к поручику Казанского кирасирского полка. Единственному, кто пережил бой на улицах города. – Бери свой новый эскадрон и атакуй пехоту левого фланга противника.

Роман Лычков, который командовал теперь единственным кирасирским эскадроном во всём Добровольческом корпусе, просто горел от нетерпения вступить в схватку. Каждый раз, когда Панин смотрел на этого пожилого вояку, ему невольно становилось жутко. Лицо Лычкова избороздили шрамы и морщины, почти не отличающиеся от них, в глазах его горела некая безумная искра, а пальцы левой руки были всё время сжаты на рукоятке тяжёлого палаша. Однако воевать он умел, о чём говорил послужной список и сам факт того, что он пробился из рядовых драгун в кирасирские обер-офицеры. После разгрома эскадрона, которым он командовал, на улицах Казани, Лычков долго пролежал в госпитальной пролётке, мечась в лихорадке между жизнью и смертью, а когда смог снова сесть в седло, остатки корпуса Михельсона уже соединились с армией Панина. Так как податься поручику было некуда, а воевать он хотел страстно, то дорога ему была только одна. В Добровольческий корпус фон Бракенгейма, где он был принят с распростёртыми объятьями. Столь опытный офицер был им очень нужен. В корпусе он возглавил единственный эскадрон тяжёлой кавалерии. Собран этот эскадрон был, преимущественно из драгунских обер-офицеров и унтеров. Им выдали белые кирзовые колеты, кирасы и треуголки, а вот воевать правильно, по-кирасирски, никто из них не умел. Так что первым делом Лычков занялся их обучением, и сегодня его эскадрон пройдёт настоящее боевое крещение, хотя они и воевали уже не первый год, а многие были отставниками.

Лычков коротко отдал честь и махнул трубачу. Кирасирский эскадрон шагом вышел на позиции, медленно набирая скорость, устремились всадники в белых колетах и чёрных кирасах на врага. Их удар в тесноту сгрудившейся пехоты и конницы был страшен. Кирасиры, буквально, смели легкоконных сечевиков и казаков, разметали пехоту, порубив пугачёвцев, что называется, в капусту. Ни один не достал пистолета, времени не было стрелять, палашам хватало работы с лихвой. Кирасиры обрушились на пугачёвцев, сбивая пеших и конных тяжёлыми скакунами, нанося удары направо и налево, изрубив в первые же мгновения несколько сотен пугачёвцев. Они спасли истекающих кровью карабинеров Михельсона и сибирских драгун, а особенно батальоны, державшие круговую оборону, сбившись в каре. И теперь уже пугачёвцы показали врагу спину, побежали от кажущихся неуязвимыми белых всадников в кирасах и треуголках, как будто вышедших из прошлого века. Те драгуны и карабинеры, кто ещё был в силах сражаться, кинулись преследовать бегущих, добивать тех, кто ещё держится.

Казалось, вот она победа! Левый фланг Пугачёва побежал, рабоче-крестьян истребляли сотнями, казаков и запорожцев рубили тяжкими ударами – от плеча до седла. Теперь уж им никогда не оправиться от такого поражения.

– Резервы в бой! – кричал Пугачёв, размахивая булавой, будто готовый сейчас же ринуться ликвидировать прорыв лично во главе лейб-казаков. – Косухин, мать твою так-растак! Не дай кирасирам прорваться! Мясников, так тебя и разпереэтак, готовь лейб-казаков!

Забили гренадерские барабаны «Скорый марш! Атака сходу!». Гренадерские унтера на бегу кричали, надсаживая глотки: «Штыки примкнуть! Один выстрел – и штыковую!». За их спинами строились в две шеренги лейб-казаки Мясникова, готовы рвануть в атаку с пиками наперевес. Эти злые до драки яицкие казаки были вынуждены большую часть сражений стоять в тылу, охраняя «императора», так что возможности схватиться с врагом были весьма рады.

Гренадеры бежали в атаку колоннами, примкнув штыки, слегка сгорбившись и левыми руками придерживая шапки-митры. Эти шапки были единственным отступлением от формы РККА, внедрённой военспецами Кутасова, и смотрелись несколько непривычно, особенно тем же военспецам. Однако решение ввести гренадерам митры оказалось верным, солдаты Ударного – а после и всех остальных гренадерских или ударных – батальона весьма гордились своей принадлежностью к элите линейной пехоты. Символом этого были, как раз, такие вот высокие шапки с медными налобниками.

Гренадеры ударили сходу в штыки. Только первые ряды батальонных колонн выстрелили вразнобой, без особого эффекта. Завязался новый узел жестокой рукопашной схватки. Такого ещё не бывало, что пехота атаковала кавалерию, да ещё и тяжёлую. Они штыками кололи людей и коней. Преследующие разбегавшегося врага кирасиры, драгуны и карабинеры потеряли монолитность строя, не особенно-то и свойственную кавалерии, шеренги их распались, чем и воспользовались пугачёвские гренадеры. Они рассекали их эскадроны и взводы, вклиниваясь между ними. Дольше всех продержались кирасиры, почти неуязвимые для врага. Штыки скользили по их кирасам, ломались о них, не причиняя им никакого вреда. А всадники лихо рубили их палашами, не давая гренадерам подобраться к лошадям. Ведь спешенный всадник – полвсадника. Но и кирасиры вынуждены были отступить, не смотря на всю злость и относительно невеликие потери. Уставшие от долгой битвы без передышки, драгуны и карабинеры откатились. Кони их устали и едва переставляли ноги, всадники болтались в сёдлах, у многих уже не было сил, чтобы держать оружие – палаши их висели на ременных темляках. А сами карабинеры и драгуны часто клонились к самым конским шеям.

Конница отступила. Медленно откатилась под прикрытие пушек и пехоты. Кирасиры отходили последними, отбиваясь от казаков и сечевиков, то и дело налетавших на отступающих кавалеристов. Те из карабинеров и драгун – а было таких, как не странно, немало – у кого ещё остались силы, на скаку отстреливались из карабинов и ружей. Наконец, им удалось добраться до позиций, а гренадеры Ударных батальонов заняли место разбитых и разбежавшихся солдат. Последние, к слову, также возвращались, занимая места в гренадерских шеренгах. На них косились с презрением, однако принимали. Бой идёт, тут не до выяснений. Вот только ставили их в третью шеренгу, однажды побежавшему доверия нет.

Не повезло лишь пехотинцам и спешенным всадникам, что, как не спешили, но не могли поспеть за конницей, даже движущейся столь медленно. Не спасло и то, что отступили они куда раньше, чем кирасир, драгун и карабинеров оттеснили и заставили отойти. На них налетали разъярённые казаки и сечевики, рубили отбивающихся, бегущих, закрывающих голову руками людей. С седла, без пощады. Нанизывали на пики, у кого остались. В общем, это было форменное избиение.

Но именно оно во многом помогло отступающим кавалеристам. Слишком многие казаки и сечевики польстились на более лёгкую добычу, предпочитая не связываться с готовыми к отражению атаки кирасирами и яростно отстреливающимися карабинерами и драгунами.

– Мясников, – обратился Пугачёв к полковнику своей лейб-гвардии, – твои орлы, гляжу, стосковались по хорошей рубке.

– Руки сами шашку лапают, – ответил тот.

– Шашка не баба, полковник, – благодушно усмехнулся «император». – Её лапать без дела не гоже. – Было не очень понятно, о шашке он говорит или всё-таки о бабе. – Пора вашим шашкам крови напиться. Бейте с гренадерами Косухина во фланг врагу.

– Опасно, Пётр Фёдорович, – засомневался Кутасов. – Это наши последние резервы, а у Панина, как ни крути, ещё две бригады осталось.

– У нас тоже ещё кое-кто есть, – усмехнулся Пугачёв. – И, думаю, пора бы…

– Мы готовы, значить, усе. – Человек, сказавший это, от демонстрации усердия даже Пугачёва перебил, отчего страшно смутился.

– Сразу после атаки Мясникова и Косухина, – покровительственно кивнул ему «казацкий царь». – Вот когда придёт время вам ударить.

Ударные батальоны снова шагали в атаку колоннами, и опять только первые вели беглый огонь. Солдаты панинских полков спешно перестраивались в каре, те, кому предстояло встать в передние ряды фасов передавали задним патроны из сумок. Им предстояло сойтись врагом в рукопашную, стрелять будет некогда, а вот задним шеренгам только и остаётся, что стрелять. Пугачёвских гренадер по неширокой дуге обходили лейб-казаки Мясникова. Сам полковник лейб-гвардии лихо размахивал золочёной шашкой и подгонял коня ударами каблуков. Глядя на них, панинские солдаты строились в каре ещё быстрей. У всех была жива в памяти кровавая расправа над отступающими солдатами правого фланга.

– Неосторожно, – покачал головой граф Панин. – Весьма неосторожно. Как-то даже не похоже на marquis Pugachev. Быть может, у него ещё какой-нибудь козырь в рукаве припрятан?

– Nicht, – отрезал фон Бракенгейм. – Весьма похоже, на мой взгляд. Пугачёв стремится уничтожить как можно больше солдат, для этого и подвергает своих солдат и казаков такому риску.

– Солнце садится, – заметил заместитель Панина генерал-поручик Пальников. – Рассчитывает затянуть сражение до завтра.

– Может быть, может быть, – задумчиво кивнул Панин, было видно, что его всё ещё терзают сомнения. Но вот он снова поглядел в подзорную трубу на отчаянно дерущихся почти в полном окружении солдат центра, и отдал приказ: – Генерал Мансуров, князь Голицын, двигайте свою пехоту в центр.

Ударили дробью барабаны – четыре колонны полков бригад Мансурова и Голицына двинулись вперёд, на выручку почти окружённым солдатам центра. Под барабанный бой, скорым маршем двигались они по полю боя, быстро преодолевая разделяющее позиции армий расстояние. Между колоннами бежали егерские команды – недавнее нововведение графа Румянцева. Они то и дело припадали на колено, ведя беглый огонь из нарезных штуцеров по пугачёвцам, выбирая себе цели из вражеских офицеров. Более всего от их действий страдали лейб-казаки – пули вышибали их из сёдел одного за другим, убивая наиболее опасных врагов.

Кавалерия же правого фланга пугачёвцев и левого фланга армии Панина не двигалась с места. Это был единственный кавалерийский резерв обоих войск, и пустить его в бой Пугачёв и Панин собирались лишь в решающий момент битвы. Тем более, что у Самозванца оказался-таки козырь в рукаве. И какой козырь!

Они выскочили откуда-то из тылов пугачёвской армии. Позже выяснилось, что специально для них вырыли просторные землянки, в которых они сидели до сигнала. Они бросились на чётко шагающих, стараясь насколько возможно держать строй, солдат Голицына и Мансурова, толпой, вопящей ордой. Они были одеты в армяки и тулупы, не смотря на летнее время года, ведь те хоть немного защищали от пуль и штыков, вооружены плотницкими топорами, вилами, ухватами и просто дрекольем и пьяны до изумления. Это была толпа мужиков. Крестьян окрестных губерний, беглых разбойников и каторжан. Они собирались в армию Пугачёва и из-за удалённости от Южного Урала, где из таких же людей, желающих воевать в армии бунтовщиков, делают настоящих солдат, пламенных бойцов революции, они оставались в лагере. И вот теперь их решили пустить в бой. Можно сказать, на убой, но на это всем было наплевать. Крестьян напоили почти до потери сознания, вооружили кого чем, исключительно холодным оружием, всех, кто умел хоть как-нибудь стрелять, записали в рабоче-крестьянские батальоны и учили воевать, что называется, на ходу, и отправили воевать. Предварительно, правда, с ними провели длительную и серьёзную политработу комиссары Омелина, вот только после этого никто из них на спиртное и смотреть не мог, а от запаха и просто мутило. Русский человек, конечно, может много пить, но не настолько, ведь комиссарам частенько приходилось пить с крестьянами разных деревень и сёл несколько суток без перерыва. Крестьяне менялись, а вот комиссары – нет. Но результат их работы был налицо.

Безумная от водки и ярости орда, ведомая крестьянином Московской губернии Ярославцевым – на самом деле это был старший политрук Кондаков – неслась в атаку, размахивая своим нехитрым оружием. Солдаты Мансурова и Голицына хоть и не были готовы ни к чему подобному, однако военная дисциплина быстро взяла своё. Первые ряды опустились на колено, вскинули мушкеты с примкнутыми – к рукопашной готовились – штыками и дали залп. Все понимали, что второго уже не будет. На них налетели мужики. И пошло.

Это была самая страшная и кровавая рукопашная схватка, какую помнили многие и многие солдаты в этих корпусах. Пожалуй, только с турецкими янычарами дрались также жестоко, а тут ведь свои, русские, люди, а сколько жестокости. На них кидались оскаленные бородатые мужики в шапках и зипунах, с плотницкими топорами и прочим инвентарём, как некогда янычары с ятаганами. Но, не смотря на это, колонны пехоты в зелёных мундирах продолжали шагать вперёд, к позициям армии бунтовщиков. Туда, где отбивались уже полностью окружённые каре передовых полков. Эти людские крепости огрызались мушкетными выстрелами беглым огнём, о том, чтобы бить залпами никто не и не думал. Стреляли все от обер-офицеров до каптенармусов, чьи патронные ящики пустели с пугающей скоростью. Вокруг них уже громоздились трупы в мундирах и гимнастёрках, треуголках и картузах.

– Готовь к атаке добровольцев, Бракенгейм, – приказал Панин. – Сам только в бой не суйся, а то знаю я тебя. Стар ты уже для таких дел. – Он вздохнул и добавил: – Да и я тоже.

Выстроившись колонной, в атаку двинулась пехота Добровольческого корпуса. Пятая колонна вступила в бой. Она шла без сопровождения егерей, не было их в корпусе фон Бракенгейма. Они врезались в толпу мужиков под оглушительный мушкетный залп, мгновенно окутавшись пороховым дымом, в котором люди казались привидениями.

– Твою мать, – сочно выругался Пугачёв, добавив несколько непечатных фраз тем же тоном. – Вот это солдаты. – Он опустил подзорную трубу – подарок казанских стеклодувов – дальше смотреть на эту картину боя совсем не хотелось. Раньше он никогда не имел возможности наблюдать такую жестокую рукопашную со стороны. Будучи рядовым казаком, в Русско-турецкой войне он участвовал в подобных, шашкой рубая османов в кровавые лоскуты, однако наблюдать со стороны за тем, как чёткие колонны пробивают себе дорогу через твоих людей, это совсем другое. – Сейчас кавалерию пустит, чтобы рассеять наших мужичков, – сказал он. – Как они, сдюжат, комиссар?

– Выдержат, Пётр Фёдорович, – уверенно ответил тот.

Омелин же почти не открывался от бинокля. Он вглядывался в поле боя, через которое шагали колонны солдат в треуголках. И ведь также двигалась через варварские орды железная военная машина римлян, разрубая её на части, оставляя за собой кровавые просеки и горы трупов. Здесь, на этом поле под Арзамасом, такая же военная машина противостояла самой настоящей толпе варваров в зипунах и армяках, с топорами и вилами. Нехорошо, в общем-то, думать о своём народе, как о варварской орде, уподобляясь прогнившим буржуазным политологам, однако сейчас она представляла собой именно такую орду. Но именно в ней сейчас вязли пять колонн железной машины панинской армии.

Пугачёв всё же был опытным воякой. Он предугадал намерения генерал-аншефа. Заиграли трубы на левом фланге екатерининской армии, и лёгкая кавалерия помчалась в атаку. Бахмутские гусары, приписанные к команде премьер-майора Муфеля, изюмские гусары бригады Мансурова, три эскадрона Луганского пикинерного полка, и, конечно же, драгуны, Новгородский полк, казацкие сотни оставшихся верными императрице полков. Они сорвались с места, быстро набирая скорость. Ведь они сидели на лёгких коньках, которым не требовалось долго разгоняться для таранного удара. По широкой дуге они собирались ударить во фланг мужицкой толпе, чтобы перебить их, обратить в бегство, растоптать конями. Однако Пугачёв тут же выслал им наперерез свою кавалерию. Казаки в гимнастёрках и картузах ударили на врага. И снова зазвенела сталь. Вот только сшиблись казаки не с кирасирами, их не смогли сбить, втоптать в землю тяжёлыми конями. Здесь бой шёл на равных. Ломались пики, шашки и сабли перекрещивались, рассыпая тучи искр, полетели наземь первые трупы и раненные, чья судьба незавидна, ибо им предстояло быть растоптанными подкованными копытами.

Увидев это, пугачёвцы приободрились, насели на панинские колонны, движение солдат замедлилось, а то и вовсе застопорилось. Но солдаты Мансурова и Голицына рвались вперёд, на помощь окружённым солдатам передовых полков, убивали бородатых крестьян штыком и прикладом. И они шагали по трупам свои и чужих, переступая через раненных и просто споткнувшихся, времени на них не было.

Генерал-аншеф Панин опустил подзорную трубу, смотреть на поле боя не хотелось совершенно. Он уже понимал, что его сегодня ждёт поражение, а значит вечная опала и ссылка под гласным – в лучшем случае, негласным – надзором. Даже если сейчас вывести из боя всех кого можно, Москвы этими силами не удержать. Ведь после поражения тут, под Арзамасом, к армии Самозванца присоединится ещё больше черни. И он будет кидать их на стены города с лестницами и всё теми же плотницкими топорами, вилами и ухватами. И ведь, скорее всего, возьмёт. И снова в московском кремле засядет самозванец, как в далёком 1605-м году. Чтобы этого не произошло надо драться, на износ, как дерутся сейчас солдаты в колоннах, прорывающихся через толпы черни, и в каре, осаждаемых со всех сторон. Одна за другой эти людские крепости падали под напором врага, солдаты в них гибли до последнего, но никто не бежал. И Панин не особенно обольщался на счёт боевого духа, просто бежать им было некуда, кругом враги. Фактически, колонны полков Мансурова, Голицына и добровольцы фон Бракенгейма шли не на помощь товарищам, а почти на верную смерть. Вот только по пути на тот свет они истребляли несметные количества черни и выбивали солдат в зелёных рубахах и картузах – ядро пугачёвской армии.

– Бракенгейм, – обратился он к командиру добровольцев, вернувшемуся в штаб армии, отправив всю свою пехоту в самоубийственную – это он понимал не хуже Панина, равно как и необходимость – атаку, – принимай командование над тылом. Уводи обозы и раненных. Карабинеры и драгуны с правого фланга немного подотдохнули, лошадей сменили, вот они и прикроют… – Всё же тяжело было боевому генералу, герою Гросс-Егерсдорфа и Цорндорфа, главному виновнику победы при Кунерсдорфе, говорить то, что он сказал. – Прикроют ваше отступление.

– А фы, Пьётр Ифанофич? – от удивления в речи старого пруссака прорезался потешный акцент и заговорил он как немцы из скверных анекдотов.

Панин невесело усмехнулся, выходит, есть в этих анекдотах доля правды.

– Я героически погибать не собираюсь, Магнус Карлович, – сказал он. – И в рукопашную на чернь идти тоже. Но и отступать с тылами и обозами главнокомандующему не пристало, heist es auch so?

– Jawohl, – коротко козырнул фон Бракенгейм и отправился в тыл.

А Панин подозвал к себе начальника армейской артиллерии, подполковника Линга. Тот недавно вернулся с позиций, и лицо его было покрыто разводами от пороховой гари, а мундир прожжён в нескольких местах.

– Твои бомбардиры как? – неопределённо поинтересовался Панин.

– Стараются, Пётр Иванович, – ответил тот, спешно стряхивая серую гарь с треуголки. – Изо всех сил стараются. Пороху и ядер довольно. Картечь готова.

И он отлично понимал, что очень скоро пугачёвцы придут штурмовать их редуты и флеши.

– Пускай конно-артиллеристы постараются, – сказал генерал-аншеф. – Арзамасские драгуны их прикроют. Отправитесь на правый фланг и обстреляете чернь картечью. Главное, выбить как можно больше народу. Как только вас атакуют башкиры и кто там остался ещё на левом фланге врага, даёте по ним столько залпов картечью, сколько успеете и спешно отходите. С кавалерией пусть арзамассцы разбираются.

– Будет исполнено, – ответил тот, и уже собирался уходить, но генерал-аншеф остановил его и сказал:

– Там, на поле, сейчас решается судьба Москвы. – Граф указал куда-то в сторону идущей битвы. – И от действий твоих конно-артиллеристов, Линг, зависит, победим мы Самозванца или нет. В твоих руках наша победа.

– Я понял вас, ваше высокопревосходительство, – кивнул Линг и, надев треуголку с посеревшим от гари кантом, умчался к позициям конной артиллерии, ускакал.

Вскоре откатились в сторону габионы, с позиций снялась конная артиллерия. Орудийные упряжки покатились по полю, сильно забирая на правый фланг, где их окружили драгуны Арзамасского полка. Таким вот табором они устремились прямиком к орде черни, осаждающей тылы передовых полков и медленно движущиеся колонных пехоты. Установив пушки, расчёты быстро забили их картечью и открыли огонь. Сотни мушкетных пуль вырывались из потемневших от долгого боя жерл, свинцовой метлой пройдясь по забывшимся от водки и крови мужикам. Тулупы с армяками, надетые для защиты, не смотря на жару, не спасали от картечи, бьющей практически в упор. Тем более, что многие в пылу боя посбрасывали их под ноги, да и драться они мешали. Мужики гибли сотнями, однако без страха кинулись на пушки. Чтобы тут же попасть под палаши арзамасских драгун. Бомбардиры же несколько изменили прицел, чтобы не попасть по драгунам, прикрывающим их, и обстреляли ядрами и шрапнелью тылы казаков и пугачёвских гренадер, наседающих на каре передовых полков. Чтобы шрапнелью не покалечить ненароком своих товарищей они применяли снаряды с удлинёнными запалами, что взрывались уже на земле. Они имели существенно меньшую убойную силу, однако если верно взять прицел – а уж это артиллеристы умели – то ни одна пуля не попадёт в своих. Так было и сейчас, хотя стрелять шрапнельными снарядами бомбардиры умели ещё не слишком хорошо.

– Что это творится, бригадир?! – кричал Кутасову Пугачёв, размахивая булавой, будто хотел тут же раскроить ею голову комбригу. – Твоими шрапнелями моих казаков и мужиков крошат!

Он уже отправил всю наличную кавалерию левого фланга, что ещё не была задействована в битве, а именно башкир Юлаева, совместно с татарами, казахами и прочими степными всадниками, что присоединились к его войску, чтобы те подавили конную артиллерию. Однако справиться со злыми драгунами Арзамасского полка легкоконные не могли. Раз за разом налетали они лавой на драгун, завязывалась короткая рукопашная схватка со звоном стали и треском дерева. И каждый раз лава откатывалась назад, а по полю метались кони, потерявшие всадников. Низкорослых степных лошадок среди них было гораздо больше, нежели крупных драгунских. А в тыл отступающим степнякам давали несколько залпов картечью конно-артиллеристы. Мушкетные пули выбивали из сёдел степняков в халатах, убивали под ними коней, но это не останавливало последних в стремлении исполнить приказ, а от таких вот залпов в спину они становились только злее. С яростью кидались они на драгун и конно-артиллеристов с оскаленными зубами, шашками наголо и опущенными к бою пиками с флюгерками и бунчуками конского волоса.

– Вот ведь дьяволы! – надрывался Пугачёв. Он ведь уже считал, что победа у него в кармане, однако теперь кровавое равновесие битвы снова закачалось, смещаясь на сторону панинской армии. Мужиков почти всех перебили, колонны пехоты Мансурова и Голицына подступали к окружённым полкам авангарда. Ударные батальоны схватились с быстро вырвавшимися вперёд, благодаря помощи конной артиллерии, добровольцами. – Громят нас, бригадир! Громят! И резервов уже нет!

– У Панина тоже практически не осталось резервов, – ответил Кутасов. – Он отправил свои обозы в тыл, кто-то же должен их прикрывать. Да и свежих частей у него нет, остались только сильно заморенные дракой. Теперь всё зависит только от нашего упорства и классовой ненависти наших солдат. Кто кого превозможет, тот и останется победителем сегодня.