Текст книги "Осень в Пекине (др.перевод)"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

XIII

Аббат Иоанчик и Анжель сидели в палатке Афанарела. Они ждали археолога, который пошел за молодой брюнеткой, оставив их наедине.

Первым прервал молчание Иоанчик.

– Вы все так же по-идиотски настроены? – спросил он. – Я имею в виду – в отношении секса.

– Вот вы о чем… Вы были правы, когда хотели меня как следует выпороть, – сказал Анжель. – Помыслы у меня действительно были гадкие. Но мне и вправду этого хотелось, потому что в данный момент мне чисто физически нужна женщина.

– Наконец-то! Вот это другое дело! – воскликнул аббат. – Это я понимаю. В таком случае займитесь малышкой, которая сейчас сюда явится.

– Я наверняка так и поступлю, – сказал Анжель. – Но был момент в моей жизни, когда я не смог. Я хотел по-настоящему любить мою первую женщину.

– И вам это удалось?

– Да, – сказал Анжель. – Но сейчас я в этом не вполне уверен, ибо то же самое чувство я испытывал два раза и теперь, когда я люблю Бирюзу.

– Какое такое чувство? – заинтересовался аббат.

– Когда кажется, что знаешь, уверенность такая, – сказал Анжель. – Знаешь точно, что надо делать, знаешь, зачем живешь.

– А зачем вы живете? – спросил аббат.

– Я не могу это выразить словами, – сказал Анжель. – Когда нет навыка, объяснить это очень трудно.

– Давайте еще разок, с самого начала, – предложил Иоанчик. – А то вы меня совсем запутали. Я даже нить потерял. Для меня это совсем не характерно. В конце концов, Иоанчик я или нет?

– Ну так, я любил одну женщину, – начал Анжель. – И для нее, и для меня это была первая любовь. Как я уже сказал, все было замечательно. Но теперь я люблю Бирюзу. Влюбился сравнительно недавно… А она… Ей я безразличен.

– Зачем вы так говорите? – сказал Иоанчик. – Откуда вы знаете?

– Она спит с Анном, – продолжал Анжель. – Он ее портит. Она вся износилась. Он губит ее. С ее согласия, разумеется, и делает он это не нарочно. Но что это меняет?

– А то, что вы Анна не осуждаете, – сказал Иоанчик.

– Не осуждаю, – подтвердил Анжель. – Но постепенно я стал все-таки хуже к нему относиться. Он слишком насладился ею. А сам говорил сначала, что ему на нее наплевать.

– Знаю, знаю, – сказал аббат. – Именно на таких мужчины потом и женятся.

– Не женится он на ней. Она меня, как известно, не любит, а я ее люблю, и я-то вижу, что ей почти пришел конец.

– Она еще очень ничего, что бы вы там ни говорили.

– Мне не это важно. Мне совершенно безразлично, была она лучше до нашей первой встречи или нет. Для меня существенно то, что она так сдала – и не по моей вине – с тех пор, как мы знакомы.

– Но будь она с вами, она сдала бы точно так же!

– Нет, – сказал Анжель. – Все-таки я не такая скотина. Я бы расстался с ней до того, как она придет в полную негодность. И не ради себя, а ради нее. Чтобы она могла себе подыскать кого-нибудь другого. Они ведь больше ничем мужчину привлечь не могут. Только своей красотой.

– Ну, это уж положим! – воскликнул аббат. – Иногда такая вошь себе мужика отхватит!

– Этих я в виду не имел, – сказал Анжель. – Вы меня, конечно, извините, но, когда я говорю о женщинах, я имею в виду хорошеньких женщин. Все остальные живут в совершенно ином, далеком от меня измерении.

– Ну и как же они себе мужчин находят?

– Примерно так же, как распространяются среди населения некоторые лекарственные средства, – сказал Анжель. – Без всякой рекламы, только по совету врача. Пристроить эти лекарства можно только таким способом. Если кто-нибудь посоветует. Вот и уродки эти выходят замуж за людей, которые их знают. Или же завлекают мужчин запахом. Или чем-нибудь в этом роде. Или же просто мужчины ленивые попадаются.

– Это ужасно, – вздохнул Иоанчик. – Вы сообщили массу подробностей, мне доселе неизвестных, как я полагаю, из-за моего целомудренного образа жизни и долгих медитаций. Когда вы священник, у вас создается совсем иное представление о женщинах. Они приходят к вам сами, и, вообще говоря, можно выбрать любую. Но поскольку все они – уродки, проблема выбора отпадает сама по себе. Можно считать, что это один из возможных способов ее решения. Остановите меня, а то я тоже заговариваюсь.

– Таким образом, – продолжил Анжель, – я считаю, что красивых женщин надо бросать или просто расставаться с ними до того, как они превратятся в ничто. Я всегда придерживался этого правила.

– Но они не всегда будут готовы с вами расстаться, – возразил Иоанчик.

– Расстанутся как миленькие. С ними же можно просто договориться – некоторые и сами понимают все то, что я вам только что объяснял, и тогда вы можете всю жизнь прожить, сохраняя с ними прекрасные отношения. Или же с женщинами можно вести себя намеренно жестоко, чтобы они сами вас бросили. Но это тяжело, ибо в минуту расставания вы должны еще любить их.

– Именно из этого вы, по всей видимости, и заключаете, что они еще чего-то стоят? Раз вы их любите?

– Да, – сказал Анжель. – Поэтому все это так тяжко. Вы не можете относиться к этому совершенно равнодушно. Вы расстаетесь с ней по своей воле, иногда даже сами находите ей другого мужчину, а потом, когда вам начинает казаться, что она с ним счастлива, вас обуревает ревность.

Он замолчал. Аббат Иоанчик, сжав голову руками, старательно предавался размышлениям.

– Это будет, пока вы сами себе другую не найдете, – сказал он.

– Нет. Даже когда вы нашли себе другую, ревность продолжает вас мучить. Но вы не должны этого показывать. А не ревновать вы не можете, ибо с той, предыдущей, вы не все исчерпали. Будто вам чего-то недодали. И чего бы вы сами никогда и не взяли, если вы, конечно, порядочный человек.

– Ну, скорее, человек вроде вас, – уточнил аббат, явно не врубаясь в суть обсуждаемой проблемы.

– Анн сейчас хочет дойти с ней до конца, – сказал Анжель. – Он так решил. И если его не остановить, от нее в конце концов ничего не останется.

– Ну, а если его остановить, объедки вас устроят? – поинтересовался аббат.

Анжель ничего не ответил. Лицо его немного побледнело. Усилия, потраченные им на изложение своей теории, истощили его. Они с аббатом сидели рядом на постели археолога. Анжель лег, положив руку за голову, и уставился вверх, разглядывая плотный темный натянутый над ними брезент.

– Впервые в жизни я участвую в столь продолжительной беседе, так и не сморозив ни одной вопиющей глупости, – промолвил Иоанчик. – Что бы это значило?

– Не переживайте, вы только что наверстали упущенное, – сказал Анжель.

XIV

– Мне Клод Леон рассказывал, что у негритянки внутри что-то вроде розового бархата, – объяснял Иоанчик.

Археолог тряхнул головой. Они шагали впереди, вслед за ними шли Медь и Анжель: молодой человек обнимал ее за талию.

– Я вижу, вы сегодня чувствуете себя гораздо лучше, чем тогда… – сказала она ему.

– Не знаю, – ответил он. – Наверное, это так, раз вы так считаете. Мне кажется, я в преддверии каких-то важных событий.

Аббат Иоанчик тем временем не отступался от своей темы.

– Не то чтобы я был очень любопытен, – сказал он. – Но мне хотелось бы все-таки выяснить, прав он или нет.

– Наверное, Клод Леон проверил это экспериментально, – предположил Афанарел.

Длинные жесткие пальцы Меди сжали Анжелю руку.

– Я хотела бы побыть с вами, – сказала она. – Надеюсь, после этого вам станет совсем хорошо.

– Вряд ли все сводится к этому, – возразил Анжель. – Вы, конечно, очень красивая девушка, и с вами я смог бы, это точно. Так что первое условие выполнено.

– Вы думаете, что потом одной меня вам будет недостаточно?

– Этого я не могу сказать, – отозвался Анжель. – Я должен изгнать из себя всякую мысль о Бирюзе. Но это невозможно, поскольку я люблю ее. Собственно, мысль именно в этом и заключается. Вас, скорее всего, будет достаточно, но в данный момент я нахожусь в состоянии, близком к отчаянию, и ничего не могу обещать. После Бирюзы для меня наступит мертвый сезон. Очень жаль, что вы появились именно сейчас, а не в другое время.

– Никаких чувств я от вас не требую, – сказала Медь.

– Чувства, может быть, будут, а может быть, нет, но вы тут ничего изменить не можете. С этим человек должен справиться сам. Как видите, в отношении Бирюзы я еще с этим не справился.

– Вы не приложили должных усилий.

– Раньше все это плохо укладывалось у меня в голове, – сказал Анжель. – Я только совсем недавно начал что-то понимать. Наверное, на меня благотворно повлияла пустыня. А в дальнейшем я очень рассчитываю на желтые рубашки профессора Членоеда.

– Он вам их оставил?

– Обещал оставить.

Анжель посмотрел в сторону Иоанчика и археолога. Они быстро шли вперед, и Иоанчик, жестикулируя, что-то объяснял Афанарелу на самой вершине дюны, у подножия которой находились молодые люди. Головы археолога и аббата начали терять высоту, а вскоре и вовсе исчезли за холмом. А впереди была уютная песчаная впадина. Анжель вздохнул.

Медь легла на песок. Она все еще держала руку юноши в своей и привлекла его к себе. По обыкновению, на ней были только шорты и легкая шелковая блузка.

XV

Амадис заканчивал диктовку писем, Бирюза записывала за ним, а их большие тени колыхались по комнате. Дюдю закурил сигарету и откинулся на спинку кресла. Писем в стопке с правой стороны стола становилось все больше и больше, они были готовы к отправке, но 975-го не было вот уже несколько дней, и почта все равно должна была уйти с опозданием. Амадис был расстроен этим обстоятельством. Предстояло принять немало решений: надо было вовремя переслать отчет, найти, быть может, замену Членоеду, безотлагательно решить проблему со щебенкой, попытаться урезать зарплату всем сотрудникам, кроме Арлана.

Вдруг все здание покачнулось от сильного удара. Амадис вздрогнул. Он посмотрел на часы, и лицо его озарила довольная улыбка. Минута в минуту. Карло и Моряк приступили к частичному сносу гостиницы. Крыло, где находился кабинет Амадиса, сносу не подлежало, точно так же, как и та ее часть, где работал Анн. Только середина, где находилась комната Барридзоне, должна была быть разрушена. Также должны были пострадать комнаты Членоеда и практиканта. Номера Бирюзы и Анжеля должны были остаться на своих местах. Что касается рабочих, то их разместили на первом этаже и в подвалах.

Удары теперь раздавались через неравные интервалы, по три подряд, а в промежутках было слышно, как обваливаются стены и штукатурка и как оконные стекла бьются об пол ресторана.

– Напечатайте-ка все это, – сказал Амадис, – а потом посмотрим. Надо что-нибудь придумать с отправкой.

– Хорошо, месье, – кивнула Бирюза.

Она отложила в сторону карандаш и сняла чехол с пишущей машинки. Пригревшаяся под чехлом машинка вздрогнула от соприкосновения с внешней средой. Бирюза погладила ее, чтобы та успокоилась, и приготовила копирку.

Амадис встал. Он размялся, чтобы все встало на свои места, и вышел из комнаты. Бирюза слышала, как он спустился по лестнице. На минуту взгляд ее устремился в пустоту, после чего она принялась за работу.

Весь зал на первом этаже был заполнен пылью от штукатурки. Амадис едва разглядел против света фигуры рабочих. Тяжелые молоты в их руках с трудом вздымались ввысь и тяжело опускались на землю.

Он заткнул нос и вышел из гостиницы через противоположную дверь. Тут он увидел Анна, который стоял и курил, засунув руки в карманы.

– Здравствуйте, – сказал Анн, продолжая курить.

– Почему вы не на рабочем месте? – недовольно спросил Амадис.

– Вы считаете, что можно работать, когда все кругом грохочет?

– Грохот вас не касается. Вам платят за то, чтобы вы сидели у себя в кабинете и работали, а не за то, чтобы вы прогуливались, засунув руки в карманы.

– Я не могу работать, когда так шумно.

– Где Анжель?

– Не знаю, – сказал Анн. – По-моему, он куда-то пошел с археологом и аббатом.

– Только Бирюза работает, – отметил Амадис. – А вам должно быть стыдно. Можете не сомневаться в том, что я доведу до сведения административного Совета, как вы относитесь к своему делу.

– Она занята механической работой. Ей думать не надо.

– Когда вам платят за работу, надо по крайней мере делать вид, что вы работаете, – сказал Амадис. – Немедленно идите к себе наверх.

– Нет.

Амадис опешил и стал подыскивать слова, но у Анна было странное выражение лица.

– Вы-то не работаете, – сказал Анн.

– А я – директор. Я, в частности, слежу за работой подчиненных и отвечаю за ее выполнение.

– Да нет же, – сказал Анн. – Все прекрасно знают, кто вы. Вы – педераст.

Амадис усмехнулся!

– Можете продолжать в том же духе, меня это совершенно не трогает.

– Тогда я продолжать не буду, – сказал Анн.

– Что это с вами? Обычно вы бываете более обходительным. И вы, и Анжель, и иже с вами. Что это на вас нашло? Вы с ума все посходили?

– Вам этого не понять, – сказал Анн. – Вы же нормальный – то есть обычный – извращенец. Поэтому вы, наверное, все легче и переносите. Но мы-то все более или менее нормальные люди, и поэтому время от времени у нас бывают кризисные состояния.

– Что еще за кризисные состояния? Это то, что у вас сейчас?

– Подождите, я вам все объясню. По-моему… – Он замолчал. – Я могу поделиться с вами только моим собственным мнением. Хотя кто-нибудь другой… ну, я имею в виду, нормальный, сказал бы вам, наверное, то же самое. А может быть, и нет…

Амадис кивнул и стал всячески выказывать свое нетерпение. Анн опирался спиной о стену гостиницы, которая все еще сотрясалась под тяжелыми ударами железных глыб. Он смотрел куда-то вдаль, поверх головы Амадиса, и с объяснениями не спешил.

– В каком-то смысле, – начал он, – у вас наверняка ужасно скучное и ничем не примечательное существование.

– Как же так? – Амадис снова усмехнулся. – Я-то думал, что быть педерастом где-то оригинально.

– Нет, – сказал Анн. – Все это глупости. Ведь это обстоятельство очень сильно вас во всем ограничивает. Вы ничем другим уже быть не можете, не можете выйти из образа. У нормального мужчины или нормальной женщины возможностей себя проявить гораздо больше: они могут представать в самых разнообразных обличьях. Возможно, именно в этом и сказывается ваша узость…

– Значит, по-вашему, педерастам не хватает широты во взглядах?

– Да, – сказал Анн. – Педерасты, лесбиянки и, вообще, все эти люди безумно зашоренные. Не думаю, чтобы они были виноваты в этом сами. Обычно они даже гордятся этим. В то время как это их пусть несущественная, но слабость.

– Без всякого сомнения, в социальном плане мы очень уязвимы, – сказал Амадис. – Нас вечно преследуют люди, которые ведут нормальный образ жизни: я имею в виду тех, кто спит с женщинами и у кого есть дети.

– Это полная чушь, – возразил Анн. – Я совершенно не имел в виду ни презрение людей по отношению к педерастам, ни насмешки над ними. Нормальные люди не очень ощущают свое превосходство. Но вас ограничивает не это. Вам никуда не уйти от своего окружения, от личностей, для которых все в жизни связано с этим маленьким мирком. Но это тоже не в счет. Мне вас жалко не потому, что вы все время проводите с себе подобными, что у вас определенные привычки, своеобразная аффектация, негласные правила поведения. А жаль мне вас на самом деле потому, что вы так ограниченны. Из-за незначительной аномалии в железах или в голове вам наклеивают ярлык. Уже это само по себе весьма печально. Но потом вы пытаетесь во что бы то ни стало соответствовать этому ярлыку, соответствовать образу… Чтобы оправдать свой ярлык. Люди смеются над вами бездумно, как дети над калекой. Если бы они на минуточку задумались, они бы прониклись к вам жалостью. Но ваше увечье не так страшно, как, например, слепота. И кстати, слепые – единственные в своем роде калеки, над которыми и посмеяться толком не удается, поскольку они все равно ничего не видят. Поэтому-то никто над ними и не смеется.

– Так почему же вы обозвали меня педерастом, посмеявшись надо мной?

– Потому что в данный момент я решил дать себе волю, потому что вы мой директор, потому что я не переношу, когда так относятся к работе и потому что для меня сейчас любые средства хороши, даже недостойные.

– Но вы ведь всегда так хорошо работали, – возразил Амадис. – И вдруг такое!.. Как с цепи сорвались!

– Именно в этом и проявляется моя нормальность, – сказал Анн. – Я могу взорваться, резко отреагировать на происходящее, пусть даже после периода отупения и усталости.

– Вы все говорите, что вы нормальный, – не отступался Амадис. – А сами спите с моей секретаршей и доводите себя этим до крайнего отупения.

– С ней я почти у финиша, – сказал Анн. – Скоро я от нее отделаюсь. Мне хочется к этой негритянке…

Амадиса передернуло от отвращения.

– В нерабочее время вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, – сказал он. – Но, во-первых, пожалуйста, не рассказывайте мне об этом, а во-вторых, немедленно вернитесь на рабочее место.

– Нет, – процедил Анн.

Амадис насупился и нервно провел рукой по белокурым волосам.

– Все-таки потрясающе! – воскликнул Анн. – Сколько людей заняты совершенно бессмысленной деятельностью! Восемь часов в день отсиживать в конторе! И ведь они способны высидеть…

– Но вы тоже были таким до недавнего прошлого, – сказал Амадис.

– Как вы мне надоели! Что было – то прошло. Неужели человек не имеет права наконец во всем разобраться, даже если до этого был мудаком?

– Пожалуйста, не употребляйте больше при мне таких слов, – попросил его Амадис. – Даже если вы лично меня в виду не имеете, в чем я сильно сомневаюсь, мне это все равно очень неприятно.

– Я имею в виду именно вас, но исключительно в роли директора, – сказал Анн. – Что делать, если сказанное мною затрагивает в вас что-то иное. Вот видите, насколько вы ограниченны в своем восприятии, как вы во что бы то ни стало хотите соответствовать своему ярлыку. Вы такой же зашоренный, как член какой-нибудь политической партии.

– Мерзавец! – возмутился Амадис. – И физически вы мне неприятны. К тому же вы лодырь.

– А лодырей везде полно, – сказал Анн. – Их миллионы. Не успело утро наступить, а им уже тошно от жизни. И вечером они продолжают маяться. Днем они идут обедать и едят из алюминиевых тарелок пищу, недостойную уважающего себя человека, а потом переваривают ее до вечера, проделывая дырки дыроколом, беседуя с друзьями по телефону или занимаясь личной перепиской. Время от времени на горизонте появляется какой-нибудь иной, полезный обществу человек. Который что-то производит. Он пишет письмо, и письмо это попадает в контору, на стол к такому лодырю. В письме речь идет о деле. Достаточно сказать да или нет, и дело будет разрешено. Однако так не бывает.

– У вас богатое воображение, – сказал Амадис. – И душа у вас поэтическая, эпическая и всякое такое. В последний раз прошу вас вернуться на рабочее место.

– Примерно на каждого живого, активного человека приходится по одному конторскому паразиту. Письмо, которое может разрешить дело живого человека, оправдывает существование человека-паразита. Поэтому он так и тянет время. Чтобы продлить свое существование. А живой человек об этом даже не подозревает.

– Хватит, – сказал Амадис. – Все это неправда, даю вам честное слово. Уверяю вас, есть люди, которые тут же отвечают на все письма. Можно работать в конторе и при этом приносить пользу обществу.

– Если бы каждый живой человек нашел «своего» конторского паразита, – продолжал Анн, – и убил бы его…

– Мне грустно вас слушать, – сказал Амадис. – Надо было бы вас уволить, но, честно говоря, мне кажется, что все это у вас от солнца, а также от постоянного стремления спать с женщинами.

– …Тогда, – продолжал Анн, – все конторы превратились бы в гробницы, и в каждой частице желтой или голубой краски, в каждом квадратном сантиметре полосатого линолеума было бы по скелету паразита, а алюминиевые тарелки можно было бы раз и навсегда убрать в чулан.

Амадис Дюдю не нашелся, что сказать. Он смотрел вслед уходящему Анну, а тот упругим широким шагом без всякого труда взбирался на дюну, попеременно напрягая и расслабляя свои натренированные мышцы. За ним вилась изломанная вереница следов, которая внезапно обрывалась на округлой песчаной вершине дюны. Далее его тело проследовало самостоятельно и в конце концов исчезло вовсе.

Директор Дюдю повернулся и пошел обратно в гостиницу. Грохот прекратился. Карло и Моряк начали разгребать наваленные на полу обломки. Со второго этажа доносился стук пишущей машинки, и придушенные телефонные звонки с трудом пробивались сквозь металлический скрежет лопат. А на горах строительного мусора уже росли сине-зеленые грибы.

Пассаж

Сейчас, когда пишутся эти строки, профессор Членоед наверняка уже распрощался с жизнью, поэтому можно считать, что кое-какие жертвы у нас уже есть. Преследующий его инспектор, наверное, продержался дольше, поскольку он моложе и встреча с Оливой должна была разогреть ему кровь. Мы тем не менее не имеем ни малейшего представления о том, что было с ними, когда они перешли границу черной зоны. Все здесь – сплошная неизвестность, как имеют обыкновение повторять продавцы говорящих попугаев. Однако в высшей степени странно то, что мы до сих пор так и не присутствовали при совокуплении отшельника с негритянкой: ввиду относительной важности персонажа Клода Леона такое упущение может показаться неоправданным. Было бы очень уместно, если бы они наконец провели это мероприятие в присутствии беспристрастных свидетелей, ибо последствия, вызванные частым повторением этого акта, должны отразиться на физическом состоянии отшельника, и мы сможем с большой степенью точности сказать, выдержит он это испытание или умрет от истощения. Не предрешая дальнейшего развития событий, хотелось бы все-таки доподлинно узнать, что будет делать Анжель. Можно предположить, что поступки и мировоззрение его друга Анна (имя у него действительно собачье, но это обстоятельство, строго говоря, здесь во внимание не принимается) оказывают достаточно сильное влияние на Анжеля, у которого один недостаток: вместо того чтобы просыпаться регулярно, он делает это время от времени, и в основном не тогда, когда надо, зато, к счастью, почти всегда при свидетелях. Как кончат остальные действующие лица, предсказать еще труднее. Быть может, это связано с тем, что их поступки фиксируются непоследовательно, и в результате мы имеем дело с неопределенностью с несколькими степенями свободы, или же, несмотря на все наши усилия, реального существования у этих персонажей нет. Можно предположить, что в силу своей ненадобности они будут просто устранены. Читатель, безусловно, отметил, как мало мы уделили внимания центральной фигуре нашего повествования, коей, без сомнения, является Бирюза, но не только ей, но и Deus ex machina, который скрывается под личиной либо кондуктора, либо водителя 975-го автобуса или же, быть может, водителя желтого с черными шашечками такси (уже по цветовой гамме можно сказать, что автомобиль обречен). Однако все это лишь побочные элементы, своего рода катализаторы, которые сами по себе реакции не делают и никак не влияют на достигнутое в конечном счете равновесие.